Какое тупоумие считать, что люди настолько важны для этого мира, что тот, кто не занимается созданием себе подобных или хотя бы препятствует размножению, тотчас становится преступником! Давайте покончим с этой слепотой, и пусть на примере разумных людей мы научимся избавляться от своих ошибок. Нет уголка на Земле, где бы не было храмов обвиняемой в преступлении содомии и её приверженцев. Греки, которые сделали из неё, так сказать, добродетель, изваяли статую Венеры Каллипигеи Рим заимствовал у Афин законы и вместе с ними это божественное предпочтение.
      А какой прогресс произошёл в эпоху Империи! Под эгидой римского орла содомия распространилась от одного края земли до другого. С крушением Империи она нашла убежище у трона, жила среди искусств Италии и доставалась тем из нас, кто вёл поистине правильный образ жизни. Мы открыли полушарие и нашли там содомию. Кук бросил якорь в Новом Свете - и там содомия. Если бы воздушные шары долетели до Луны, то и там бы нашли её. О, прекрасное предпочтение, дитя Природы - где есть люди, там мы всегда найдём тебя, и везде, где тебя познают, тебе должны быть воздвигнуты алтари! О друзья мои, есть ли извращение, подобное предположению, что человек является чудовищем, достойным смерти только из-за того, что он предпочёл наслаждение жопой наслаждению пиздой, из-за того, что предпочитает вкушать с юношей два наслаждения, будучи одновременно любовником и любовницей, тогда как девушка дарует ему лишь половину! И впрямь, каким же он должен быть злодеем и чудовищем, если он пожелал исполнять роль, не соответствующую его полу!
      Зачем же тогда Природа создала его столь восприимчивым к этому наслаждению?
      Давайте исследуем строение такого мужчины - вы заметите разительное отличие от других мужчин, которые не одарены предрасположением к заду. Его ягодицы белее и полнее, ни один волосок не бросает тени на алтарь наслаждений, чья внутренность затянута более нежной, более чувствительной и чувственной перегородкой, столь у всех различной, как и внутренность женского влагалища. И манеры такого мужчины совсем иные: они мягче, изящнее, нежнее в нём вы найдёте почти все пороки и добродетели, присущие женщине, вы обнаружите в нём даже слабость - всё будет напоминать женские увлечения и порой женские черты и привычки. Разве возможно, чтобы Природа, уподобляя их женщинам, могла возмутиться их женскими вкусами? Разве не очевидно, что этот тип мужчин отличается от другого тип, коий Природа создала для того, чтобы уменьшить или свести к минимуму размножение, чрезмерность которого была бы для неё пагубна?.. Ах, дорогая Эжени, если бы вы знали, какое восхитительное чувство испытываешь, когда громадный хуй заполняет ваш зад, когда задвинутый по самые яйца, он там трепещет, ощупывает, а потом вытаскивается до самой крайней плоти, чуть медлит и возвращается, снова вонзается до самых волос!
      Нет-нет! Во всём мире не найдётся наслаждения, которое могло бы сравниться с этим: это наслаждение философов, героев оно было бы наслаждением богов, если бы органы, участвующие в этом священном соитии, не являлись бы сами единственными божествами, которых мы обязаны чтить на земле! (11)
      ЭЖЕНИ, (очень возбуждённая.) - О, друзья мои, я хочу, чтобы меня выжопили!..
      Вот мои ягодицы... Я даю их вам!.. Ебите меня, пока я не кончу!..
      (Произнеся эти слова, она падает в объятия госпожи де Сент-Анж, которая прижимает её к себе, стискивает в объятиях и предлагает Дольмансе поднятые ягодицы юной девушки.)
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Божественный наставник, разве вы откажетесь от подобного предложения? Разве не соблазняет вас этот восхитительный зад?
      Смотрите, как он зияет, как он подмигивает вам!
      ДОЛЬМАНСЕ. - Прошу прощения, прекрасная Эжени, но я не возьму на себя труд погасить пламя, которое я разжёг, если вы и впрямь того желаете. Милое дитя, в моих глазах вы обладаете огромным недостатком, ибо вы женщина. Я был настолько заботлив по отношению к вам, что пренебрёг этим во имя того, чтобы отведать плодов вашей девственности. Хочу надеяться, что Ваше доброе мнение обо мне не изменится из-за того, что я останавливаюсь на сём: за это дело возьмётся шевалье. Его сестра, оснащённая этим искусственным хуем, нанесёт жопе брата устрашающие удары, подставляя свой восхитительный зад Огюстэну, который выжопит её и которого я буду ебать в то же время. Я не хочу скрывать, что прекрасная жопа этого парня подаёт мне знаки уже целый час, и я хочу непременно расплатиться с ним за то, что он делал со мной.
      ЭЖЕНИ. - Я соглашаюсь с этой поправкой. Но, по правде говоря, откровенность вашего признания не компенсирует его неделикатность.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Тысячу извинений, мадемуазель. Но мы, бугры, придаём большое значение честности и точности следования нашим принципам.
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Однако, люди, имеющие обыкновение, подобно вам, брать только сзади, не пользуются репутацией честных.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Да, в нас есть немножко предательства и немножко лживости.
      Но, мадам, я ведь вам продемонстрировал, что эти качества необходимы человеку в обществе. Мы обречены жить среди людей, которые всеми силами стараются утаить от нас свои пороки и выставить напоказ фальшивые добродетели, которые они в глубине души презирают, и поэтому нам было бы весьма опасно быть только откровенными, так как они, очевидно, этим бы пользовались и с лёгкостью нас надували. Необходимость притворства и лицемерия завещана нам обществом - уж давайте признаем этот факт. Уделите мне мгновение, мадам, чтобы я мог привести вам один пример: нет в мире, бесспорно, человека более растленного, чем я. Так вот, все мои знакомые обманываются во мне спросите их, что они обо мне думают - все скажут, что я честный человек, тогда как нет ни одного преступления, которое не приносило бы мне самые изысканные наслаждения.
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - О! Но вы ведь не пытаетесь убедить меня, будто вы совершали жестокости.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Жестокости... и вправду, мадам, мне случалось творить ужасные вещи.
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Фи, вы - как человек, который сказал исповеднику:
      Бесполезно вдаваться в детали, но можете быть уверены, что за исключением убийства и воровства, я совершил всё.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Да, мадам, я сказал бы то же самое, но опуская исключения.
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Как! распутник, вы осмелились...
      ДОЛЬМАНСЕ. - На всё, мадам, на всё. Разве с моим темпераментом и принципами можно в чем-либо себе отказать?
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах! Давайте ебаться! Ебаться!.. Я больше не могу слышать этих слов, мы ещё поговорим об этом. Попридержите свои признания, Дольмансе. Внимать им надо только на свежую голову. А когда у вас эрекция, правдивость исчезает из ваших речей, вы говорите о каких-то ужасах, что является лишь правдоподобными фантазиями возбуждённого воображения. (Все встают в соответствующие позы.)
      ДОЛЬМАНСЕ. - Одну минутку, шевалье, одну минутку, я сам введу его, но для начала - и я хочу попросить прощения за это у прекрасной Эжени - она должна позволить мне высечь её, чтобы привести её в нужное состояние. (Он хлещет её.)
      ЭЖЕНИ. - Бесполезное занятие, я уверяю вас... Признайтесь, Дольмансе, что оно удовлетворяет вашу похоть, но прошу вас, не притворяйтесь, будто вы стараетесь для меня.
      ДОЛЬМАНСЕ, продолжая весело сечь. - О, скоро вы заговорите иначе!.. Вы ещё не вошли во вкус... Но погоди, сучка, я вас выпорю как следует!
      ЭЖЕНИ. - О Боже! Как он загорелся... И мои ягодицы горят!.. Мне больно...
      правда!
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я отомщу за тебя, моя милая. Он получит сполна. (Она берёт хлыст и хлещет им Дольмансе.)
      ДОЛЬМАНСЕ. - Благодарю от всего сердца. Прошу только одной милости у Эжени: согласиться, чтобы я её хлестал так же сильно, как сам желаю быть высеченным - заметьте, что я легко остаюсь в пределах законов Природы. Но постойте, давайте примем нужные позы: пусть Эжени залезет вам на спину, мадам, и обнимет вас за шею, как дети, которых матери носят на спине. Таким образом, передо мной окажутся две жопы, и я буду их сечь вместе. Шевалье и Огюстэн будут трудиться надо мной и сечь мои ягодицы... Да, именно так...
      Всё как надо... Какое наслажденье!
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Не жалейте эту негодницу, заклинаю вас. Раз уж я не прошу у вас пощады, хочу, чтобы и вы никого не щадили.
      ЭЖЕНИ. - Ой!ой! Мне кажется, у меня течёт кровь!
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Она украсит наши ягодицы, придавая им цвет... Смелее, мой ангел, смелее помни, что через боль мы приходим к наслаждению.
      ЭЖЕНИ. - Я больше не могу!
      ДОЛЬМАНСЕ, на мгновение останавливается, любуясь своей работой, и потом хлещет снова. - Ещё пятьдесят, Эжени, пятьдесят по любой ягодице и всё. О!
      Суки! С каким наслаждением вы теперь будете ебаться! (Композиция распадается.)
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, (рассматривая ягодицы Эжени.) - Бедняжка, её зад весь в крови! Бестия, какое наслаждение ты получаешь, целуя следы своей жестокости!
      ДОЛЬМАНСЕ, (дроча себя.) - Да, я этого не скрываю, и моё наслаждение было бы куда жарче, если бы раны были более глубокими.
      ЭЖЕНИ. - Вы настоящее чудовище!
      ДОЛЬМАНСЕ. - Да, действительно.
      ШЕВАЛЬЕ. - Он хотя бы честно признаётся.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Ну-ка, поеби её в жопу, шевалье.
      ШЕВАЛЬЕ. - Держи её, и я окажусь в ней в три толчка.
      ЭЖЕНИ. - О господи! Он у вас толще, чем у Дольмансе... Шевалье, вы меня разрываете!.. Медленнее, умоляю вас!..
      ШЕВАЛЬЕ. - Это невозможно, мой ангел. Я должен достичь цели... Поймите, на меня смотрит мой наставник, и я должен позаботиться как о его репутации, так и о своей.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Весь там... Обожаю созерцать как волосы хуя трутся о края ануса... Давайте, мадам, выебите своего брата в жопу... А вот хуй Огюстэна, готовый восхитительно в вас войти, а уж я, клянусь, не пощажу вашего ёбаря...
      Отлично! Мне кажется, что мы славно нанизали чётки. А теперь - ни о чём не думать, кроме как о том, чтобы кончить.
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Посмотрите на нашу маленькую блядь! Как она подмахивает!
      ЭЖЕНИ. - Разве это моя вина? Я умираю от наслаждения! Эта порка... этот огромный хуй... и любезный шевалье, который дрочит меня всё это время! Моя дорогая, я больше не могу!
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Господи Иисусе! И я кончаю!
      ДОЛЬМАНСЕ. - Побольше сплочённости, друзья мои! Дайте мне ещё две минуты, я вас догоню, и мы кончим вместе!
      ШЕВАЛЬЕ. - Поздно, моё семя течёт в жопу прекрасной Эжени... Я умираю! О Всемогущий, разъеби тебя в зад! Какое наслаждение!..
      ДОЛЬМАНСЕ. - Я вас нагоняю, друзья... Я прямо за вами... Малафья затмила мне свет...
      ОГЮСТЭН. - И мне!.. и мне!..
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Вот это действо!.. Этот бугр заполнил всю мою жопу...
      ШЕВАЛЬЕ. - К биде, сударыни! К биде!
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ну уж нет, я это люблю. Мне приятно чувствовать сперму у себя в жопе, и я стараюсь держать её там как можно дольше.
      ЭЖЕНИ. - Хватит, больше не могу... Друзья мои, скажите мне, всегда ли женщина должна соглашаться на предложение ебаться?
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Всегда, душечка, без исключений. Более того, она должна требовать от всякого, кого она использует, применять этот восхитительный способ ебли. Но если она зависит от того, с кем она развлекается, если она надеется получить от него услуги, подарки, благодарности, пусть она придержит своё желание и не даёт свою жопу задарма. Уступай только после настояний, молений, ублажений. Нет такого мужчины среди тех, кто обладает вкусом, который бы не отдал всё ради женщины, достаточно смышлёной, чтобы отказывать ему лишь для того, чтобы разжечь его ещё больше.
      Она вытянет из него всё, что пожелает, поскольку она владеет искусством уступать только в нужный момент.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Ну как, ангелочек, вы уверовали? Вы уже не думаете, что содомия - преступление?
      ЭЖЕНИ. - Даже если бы и была, какая разница? Разве вы не показали мне иллюзорность преступления? Отныне только редчайшие поступки я смогу назвать преступными.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Преступления нет ни в чём, дорогая девочка, что бы это ни было. Даже в самом чудовищном деянии есть какая-то польза, не так ли?
      ЭЖЕНИ. - Кто ж это отрицает?
      ДОЛЬМАНСЕ. - Вот с этой-то минуты оно и перестаёт быть преступлением, ибо для того, чтобы нанесение увечья стало преступлением, нужно прежде всего продемонстрировать, что человек, которому нанесено увечье, является более важным и ценным для Природы, чем человек, нанёсший увечье и служащий ей.
      А так как все индивидуумы имеют в её глазах одинаковую значимость, то невозможно, чтобы у неё было к кому-нибудь предпочтение. Таким образом, деяние, которое приносит радость одному, принося страдание другому, является для Природы совершенно безразличным.
      ЭЖЕНИ. - Но если бы это деяние нанесло вред очень большому количеству людей... и если бы оно дало нам очень незначительное удовольствие, разве не ужасно будет совершать его?
      ДОЛЬМАНСЕ. - Вовсе нет, поскольку невозможно сравнивать то, что ощущают другие, с тем, что чувствуешь ты. Самые жуткие муки других, конечно же, ничего не значат для нас, но самые слабые ощущения удовольствия, испытываемые нами, трогают нас. И поэтому мы, при любых обстоятельствах, должны предпочитать самое крохотное возбуждение, зачаровывающее нас, сколь угодно огромному количеству людских страданий, которые нас не касаются. И далее, если так случится, что специфика какого-либо нашего органа или какая-то необычность нашего характера возжелает, как это часто происходит, страданий наших ближних, то кто тогда посмеет сомневаться, что мы безусловно должны предпочесть мучения других, которые доставляют нам удовольствие, отсутствию мучений у них, ибо оно для нас выразится в нашей неудовлетворённости?
      Источник ошибочности нашей морали лежит в нелепой идее уз братства, которую выдумали христиане в период их неудач и бедствий. Вынужденные молить других о сострадании, они хитро утверждали, что люди - братья, а если принять сию гипотезу, то кто же посмеет отказать во вспомоществовании? Но принять её разумом невозможно - разве мы все не рождены одинокими и обособленными? Скажу больше: разве мы все не враги друг другу, находящиеся в состоянии вечной войны между собой? А теперь позвольте спросить, происходило ли бы это, если эти, так сказать, узы братства и добродетели, которые они даруют, действительно бы существовали? Естественны ли они?
      Если бы голос Природы вызывал их к жизни в человеке, то человек знал бы об их существовании с самого рождения. И тогда с этого времени сочувствие, добросовестность, великодушие были бы нашими исконными добродетелями, полностью завладевшими нами, и тогда образ жизни дикарей был бы полностью противоположен тому, что мы знаем.
      ЭЖЕНИ. - Но несмотря на то, что, как вы говорите, Природа обрекла людей на одиночество с самого рождения, я думаю, что вы согласитесь, по крайней мере, что нужды человека сводят людей вместе, а в результате этого между ними неизбежно возникают отношения, будь то родственные по крови, любовные или дружеские, вызванные благодарностью. Я надеюсь, что хотя бы они вызывают у вас уважение.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Боюсь, что не более, чем другие. Но давайте проанализируем их острым взором, Эжени, каждое в отдельности. Согласитесь ли вы, например, что желание жениться или продолжить свой род, или позаботиться о своём имуществе, или обеспечить своё будущее должно образовать нерушимые или священные связи с объектом, с которым я вступаю в союз? Разве не безумие, спрашиваю я вас, спорить с этим? Пока акт совокупления длится, я буду поддерживать эти связи, так как я нуждаюсь в объекте для продолжения совокупления. Но как только оно закончено и я удовлетворён, что же сможет навязать мне последствия этого полового общения? Возникающие отношения являются результатом ужаса родителей перед тем, что о них не позаботятся в старости. Их расчётливая забота, которую они оказывают нам в детстве, имеет лишь одну цель - сделать их достойными подобного отношения, когда они состарятся. Не будем же одурачены этой чепухой: мы ничего не должны родителям... абсолютно ничего, Эжени, и поскольку все их труды были направлены не так на нашу пользу, как на свою, то мы можем правомерно подвергать их различным испытаниям или даже избавиться от них, если их поведение нас раздражает. Мы должны любить их, только если они ведут себя соответственно нашим желаниям, но и тогда наша нежность к ним не должна быть ничуть больше, чем та, что мы можем испытывать к нашим друзьям, ибо факт рождения ничего не определяет и не устанавливает, и после тщательного исследования и обдумывания этого факта мы не найдём ничего, кроме причин для ненависти к тем, кто, думая исключительно о собственном удовольствии, часто не даёт нам ничего, кроме несчастного и болезненного существования.
      Вы упомянули, Эжени, любовные отношения - пусть никогда вам не будет дано узнать их! Ради вашего счастья, которого я вам желаю, пусть никогда это чувство не поселится в вашей груди! Что такое любовь? Я думаю, что любовью можно назвать эффект, который производят на нас свойства красивого объекта они приводят нас в смятение, они воспламеняют нас. Если бы мы могли обладать этим объектом, мы бы успокоились, но если это невозможно, то тогда мы глубоко несчастны. Что же является сутью этого чувства? Желание. Что за последствия этого чувства? - Безумие. Давайте же усвоим причину и предохраним себя от следствия. Причина - желание обладать объектом! Прекрасно, будем стараться этого достичь, но с помощью разума, а не теряя голову. Насладимся же им, когда овладеем, и утешим себя, если нам не удастся им овладеть: тысячи идентичных объектов, а часто и много лучших, существуют, чтобы ублажить нас и успокоить наше самолюбие все мужчины, все женщины подобны друг другу, и ни одна любовь не устоит перед доводами разума. Это великий обман и глупость, это опьянение, ввергающее нас в такое состояние, что мы лишаемся зрения и не можем существовать без объекта нашего безумного обожания! Разве это жизнь?
      Разве это не добровольная изоляция от всех сладостей жизни? Разве это не желание отдаться жгучей лихорадке, которая поедает, поглощает нас, желание, дающее нам лишь метафизические радости, которые так напоминают сумасшествие? Если бы мы всегда продолжали любить этот объект восхищения, если бы мы никогда не покинули его, это было бы весьма странным действием, но хотя бы простительным. Однако, разве бывает такое? Найдётся ли множество примеров таких неумирающих связей, союзов, которые никогда не распадаются и не разрушаются? Несколько месяцев обожания - и охлаждение заставляет объект принять нормальные размеры и формы, и мы краснеем от мысли, что расточали фимиам на таком алтаре, и часто нас охватывает недоумение, что же нас так прельстило.
      О сладострастные девушки! Отдавайте нам ваши тела столько, сколько пожелаете. Ебитесь, развлекайтесь - это самое главное, но старательно избегайте любви. В ней нет ничего хорошего, кроме физиологии, говаривал Бюффон, и, как всякий истинный философ, он основывал свои заключения на понимании Природы. Повторяю: забавляйтесь, но не любите и, тем более, не стремитесь, чтобы любили вас. К чему истощать себя в сетованиях, исходить слезами, унижаться тайными подглядываниями, влюблёнными взглядами, любовными письмами? - ебитесь, и почаще меняйте своих ёбарей! Это надёжное средство против порабощения вас каким-либо одним человеком. Ведь результатом постоянной любви, привязывающей вас к нему, будет то, что вы не сможете отдаться кому-нибудь другому, а это жестокий эгоизм, который погубит ваши наслаждения. Женщина не создана для единственного мужчины, Природа предназначила её для всех мужчин. Повинуясь этому вещему зову, женщины должны спокойно отдаваться всякому, кто их пожелает. Шлюхи всегда, возлюбленные - никогда, они должны тщательно избегать любви, боготворить наслаждение, и тогда их путь будет устлан розами, и нам они будут дарить только цветы. Спросите, Эжени, у очаровательной женщины, которая великодушно снизошла заняться вашим образованием, спросите её, как надо поступать с мужчиной, когда им насладишься. (Понизив голос, чтобы не услышал Огюстэн.)
      Спросите её, шевельнёт ли она пальцем, чтобы сохранить этого Огюстэна, который сегодня приносит ей столько наслаждений. Если бы кто-то захотел похитить его, она бы завела другого и забыла бы думать об этом, но вскоре заскучав с новым, она сама пожертвует его кому-нибудь месяца через два, коль это посулит новые наслаждения.
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Милая моя Эжени, Дольмансе несомненно говорит то, что на сердце не только у меня, но и у любой женщины, словно каждая полностью раскрылась ему.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Заключительная часть моего анализа посвящена узам дружбы и благодарности. К последним следует относиться уважительно при условии, что они приносят выгоду. Нужно иметь друзей до тех пор, пока они нам полезны, и тотчас забывать о них, если мы с них больше ничего не можем получить.
      Любить других нужно только эгоистически, а любить их ради них самих это просто глупость. Никогда Природа не вселяет в человеческую душу порывы, которые бы не приносили какую-либо пользу или не имели какого!либо практического применения. Не существует большего эгоиста, чем Природа а тогда давайте тоже будем эгоистами, если мы хотим жить в согласии с её указаниями. Что же касается благодарности, Эжени, то её узы, безусловно, самые слабые. Разве люди делают нам одолжения ради нас самих? Вовсе нет, моя дорогая, это у них показное проявление добродетели, которое тешит их спесь. Разве не унизительно становиться игрушкой чьей-то гордыни? И разве не ещё более унизительно испытывать к ним чувство благодарности? Нет ничего обременительней, чем услуга, полученная от кого-либо. У тебя нет ни выхода, ни возможности компромисса: ты должен либо расплатиться, либо быть готовым услышать брань и оскорбления. Добрые деяния изнуряют гордыню и доводят её до такого состояния, что единственное чувство, которое она способна произвести - это ненависть к благодетелям. Каковы же, по вашему мнению, узы, которые обеспечивают нам одиночество, среди которого нас создаёт Природа? Каковы они, эти узы, устанавливающие отношения между людьми? На каком основании мы должны любить других, предпочитать их себе? С какой стати мы должны помогать тем, кто говорит, что мы обязаны помогать им в беде? Где же в нашей душе находится колыбель этих милых и никчёмных добродетелей: великодушия, гуманности, сострадания - всех тех, что перечислены в нелепых сводах законов, включённых в несколько идиотских религий, которые проповедуют мошенники или нищие, чтобы народ их терпел и обеспечивал им средства к существованию?
      Почему же, почему, Эжени, вы считаете, что в людях есть нечто святое? Разве существуют причины, по которым не следует всегда предпочитать себя другим?
      ЭЖЕНИ. - Ваши слова заставляют моё сердце биться так сильно, что никакие доводы разума не в состоянии повлиять на него.
      Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - Эти установления, Эжени, исходят от Природы. И доказательство тому - твоё одобрение. Как могут чувства быть извращёнными у тебя, только что вышедшей из лона Природы?
      ЭЖЕНИ. - Но если всё, что вы проповедуете, исходит из Природы, то почему наши законы противятся этому?
      ДОЛЬМАНСЕ. - Эти законы созданы для всеобщего применения и находятся в постоянном противоречии с интересами личности точно так же, как интересы личности всегда выступают против общественных интересов. Законы, полезные для общества, вредны для отдельных людей, хоть и созданы ими. Посему, если эти законы однажды оказываются хорошей защитой для индивидуума, то три четверти его жизни они мешают, сковывают, причиняют страдания. Так что человек мудрый, исполненный к ним презрения, станет относиться к ним с осторожностью, как к пресмыкающимся и ядовитым змеям, которые могут ранить или убить, но которые, тем не менее, могут быть полезны в медицине. Этот человек будет обходить стороной законы, как опасных тварей, и будет прятаться за предосторожностями и тайнами, которыми, в целях благоразумия, так легко себя окружить. Если желание совершить то или иное преступление воспламенит вашу душу, Эжени, будьте уверены, что вы можете спокойно их совершать, взяв свою подругу и меня в сообщники.
      ЭЖЕНИ. - Ах, у меня уже возникла фантазия!
      Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - Какой же каприз взволновал тебя, Эжени? Скажи нам откровенно.
      ЭЖЕНИ, возбуждённо. - Я хочу жертву.
      Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - А какого пола?
      ЭЖЕНИ. - Моего!
      ДОЛЬМАНСЕ. - Ну, мадам, вы довольны своей ученицей? Не достаточно ли быстрый прогресс?
      ЭЖЕНИ, (с прежним чувством.) - Жертву, моя дорогая, жертву!.. О Боже! Это было бы счастьем всей моей жизни!..
      Г-ЖА СЕНТ-АНЖ. - А что бы ты с нею сделала?
      ЭЖЕНИ. - Всё!.. Всё! Всё, что могло бы превратить её в несчастнейшую из тварей. О, дорогая моя, сжалься надо мной, я не могу больше терпеть!
      ДОЛЬМАНСЕ. - Господи, вот это воображение!.. Идите сюда, Эжени, вы восхитительны... идите же, я одарю вас тысячью поцелуев! (Он обнимает её.)
      Смотрите, мадам, вы видите? Вы видите, как эта развратница кончает от фантазии, хотя к ней никто не прикоснулся. Я должен непременно выжопить её ещё разок.
      ЭЖЕНИ. - А после этого я получу, что требую?
      ДОЛЬМАНСЕ. - Да, безумная!.. Да, мы заверяем вас!..
      ЭЖЕНИ. - О, друг мой! Вот моя жопа!.. Делайте с ней, что хотите.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Подождите, дайте мне расположить всех в соответствующие сладострастные позы. (Повинуясь указаниям Дольмансе, каждый встаёт в нужную позу.) Огюстэн, ложись на кровать, Эжени, ложитесь на него. Я буду ебать её в жопу и в то же время дрочить её клитор головкой великолепного хуя Огюстэна. А Огюстэн будет стараться не спускать, чтобы экономить сперму.
      Дражайший шевалье, который, слушая нас, помалкивая, дрочит себя, соблаговолит расположиться на плечах Эжени, подставляя свои красивые ягодицы под мои поцелуи, я буду его дрочить изо всех сил. Таким образом, мой снаряд будет в жопе, и я буду дрочить по хую каждой рукой. Мадам, а вы, после того, как я овладел вами, возьмите меня: наденьте самый большой из ваших искусственных хуёв. (Госпожа де Сент-Анж открывает сундучок, наполненный ими, и наш герой выбирает самый огромный.) Прекрасно! У этого, судя по этикетке, четырнадцать на десять дюймов пристегните его к бёдрам, мадам, и не щадите меня.
      Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Дольмансе, подумайте хорошенько, я изувечу вас этой штуковиной.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Не бойтесь, мадам, проталкивайте, мой ангел, углубляйтесь. Я не вставлю в милую жопу Эжени, пока ваш громадный член не войдёт в мою...
      Он там! Он там! О, Иисусе! Вы возносите меня на небеса!.. Никакой жалости, моя красавица... Предупреждаю, я буду ебать вас в жопу без всякой подготовки...
      О, славный Бог!.. Восхитительная жопа!..
      ЭЖЕНИ. - О, мой друг, вы меня разрываете... По крайней мере, подготовьте дорожку.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Ничего подобного я делать не стану, чёрт возьми - половина удовольствия теряется от этих идиотских приготовлений. Не забывайте о наших принципах, Эжени: я работаю только на себя, а вы, мой ангел, пока жертва, но скоро вы станете истязательницей!.. О, Господи Боже, он входит!..
      ЭЖЕНИ. - Вы убьёте меня!
      ДОЛЬМАНСЕ. - О, Бог мой, я дошёл до донышка!..
      ЭЖЕНИ. - Делайте, что хотите, вот оно... я испытываю только наслаждение!..
      ДОЛЬМАНСЕ. - Как здорово дрочить клитор девственницы этим огромным хуем!.. Шевалье, ну-ка подставь жопу!.. Я хорошо тебя дрочу, признайся, распутник? А вы, мадам, ебите вашу шлюху... да, я шлюха и хочу ею быть...
      Эжени, кончайте, мой ангел, кончайте!.. Огюстен, не выдержав, наполняет меня малафьёй... Шевалье вливает в меня, а вот и моя присоединяется... Я не могу больше терпеть... Эжени, повиляйте задом и сожмите мой хуй: я сейчас впрысну горячую малафью в ваше нутро... Ах, разъеби Бога в жопу! Я умираю! (Он вытаскивает и круг размыкается.) Взгляните, мадам, вот ваша потаскушка опять заполнена малафьёй. Преддверие её пизды затоплено ею, подрочите-ка её, потормошите её клитор, весь мокрый от спермы - это одна из самых прекрасных вещей, которую можно сотворить.
      ЭЖЕНИ, (трепеща.) - О моя благословенная! сколько наслаждений ты мне доставляешь! Ах, моя любовь, я изнываю от похоти! (Она принимает позу.)
      ДОЛЬМАНСЕ. - Шевалье, поскольку именно тебе предстоит лишить невинности это прелестное дитя, помоги своей сестре, чтоб Эжени зашлась в твоих руках. А сам предстань содомитом: я тебя выжоплю, в то время как меня выжопит Огюстэн. (Они располагаются соответственно.)
      ШЕВАЛЬЕ. - Так хорошо?
      ДОЛЬМАНСЕ. - Подними жопу чуть повыше, на долю дюйма, моя любовь, вот так... Без смазки, шевалье?
      ШЕВАЛЬЕ. - Да как тебе угодно - разве я могу испытывать что-либо, кроме наслаждения, находясь внутри этой прелестной девушки? (Он целует её, дрочит, погружая палец в её пизду, в то время как госпожа Сент-Анж ласкает клитор Эжени.)
      ДОЛЬМАНСЕ. - Что касается меня, дорогой, я, будь уверен, испытываю с тобой гораздо больше удовольствия, чем с Эжени. Жопа девушки значительно отличается от жопы юноши... Ну, выжопи же меня, Огюстэн! Сколько нужно потратить сил, чтобы тебя расшевелить!
      ОГЮСТЭН. - Чёрт! Сударь, это потому, что у меня давеча всё вытекло и влилось в эту пригожую голубку. А вы хотите, чтоб у меня тут же встал от вашей жопы, которая и неказиста вовсе.
      ДОЛЬМАНСЕ. - Идиот! Но стоит ли жаловаться? Такова Природа-мать. Давай, верный Огюстэн, давай, всовывай без разбору. А когда ты станешь чуть поопытней, ты скажешь мне, стоят ли тридцать пизд одной жопы... Эжени, обращайтесь с шевалье как следует - вы заняты исключительно собой. Так и должно быть, распутница, но, ради своих будущих наслаждений, подрочите его ведь он сорвёт ваши первинки.
      ЭЖЕНИ. - Вот я его дрочу, я его целую, я схожу с ума... Ай, ай, ай! Друзья мои, не могу больше... пощадите... я умираю... я кончаю... О Боже, какое счастье!..
      ДОЛЬМАНСЕ. - Что касается меня, то я решил быть благоразумным и сдержанным: я хочу лишь залезть в нору этой прекрасной жопы. Малафью, которую впрыснули мне в жопу, я храню для госпожи Сент-Анж: как дивно начинать в одной жопе, а кончать в другую. Ну, шевалье, я вижу у тебя хорошо стоит... Займёмся дефлорацией?
      ЭЖЕНИ. - О Господи, нет, я не хочу, чтобы он - он меня убьёт. Дольмансе, ваш поменьше: умоляю вас, я хочу быть обязана вам за эту процедуру!