Однако нельзя же было оставаться тут до ночи, и он, как накануне вечером, с тоскою спрашивал себя:

— Куда же мне деваться?

Ему хотелось внимания, нежности, чтобы его приласкали, утешили. Утешили — но в чем? Он сам не мог бы сказать этого. Он чувствовал себя разбитым и обессиленным, а в такие минуты присутствие женщины, ее ласка, прикосновение ее руки, шелест платья, нежный взгляд черных или голубых глаз необходимы нашему сердцу сейчас же, сию минуту.

Ему вспомнилась одна служаночка из пивной: как-то вечером он проводил ее и зашел к ней, а потом встречался с нею время от времени.

Он снова встал со скамьи и решил пойти выпить кружку пива с этой девушкой Что он ей скажет? Что она скажет ему? Вероятно, ничего. Не все ли равно? На несколько мгновений он задержит ее руку в своей! Она как будто расположена к нему. Почему бы ему не видеться с нею почаще?

Он нашел ее в полупустой пивной, где она дремала на стуле. Трое посетителей курили трубки, облокотясь на дубовые столы, кассирша читала роман, а хозяин, без пиджака, крепко спал на скамейке.

Завидев Пьера, девушка быстро вскочила и подошла к нему.

— Здравствуйте, как поживаете?

— Ничего, а ты?

— Отлично Редко вы к нам заглядываете!

— Да, я очень занят. Ты ведь знаешь, я врач.

— Да ну! Вы мне этого не говорили. Кабы я знала, то к вам бы и обратилась: я хворала на прошлой неделе. Что вы закажете?

— Кружку пива, а тебе?

— Тоже кружку пива, если ты угощаешь.

И она сразу перешла на «ты», как будто, предложив угостить ее, он дал на это молчаливое согласие. Сидя друг против друга, они разговорились. Время от времени она брала его за руку с привычной фамильярностью девицы, продающей свои ласки, и, глядя на него зазывающим взглядом, спрашивала:

— Почему не заходишь чаще? Ты мне нравишься, миленький.

Но он уже испытывал к ней отвращение, видя, что она глупа, груба и вульгарна. Женщины, говорил он себе, должны являться нам в мечтах или в ореоле роскоши, скрашивающей их пошлость.

— Ты на днях проходил мимо с красивым блондином, — сказала она, — у него такая большая борода. Это брат твой, что ли?

— Брат.

— Экий красавчик!

— Ты находишь?

— Еще бы! И сразу видно, что веселый.

Какое непонятное побуждение толкнуло его вдруг рассказать служанке из пивной о наследстве Жана? Почему эта мысль, которую он гнал от себя, когда был один, которую отталкивал из страха перед смятением, вносимым ею в душу, — почему теперь он не удержал ее, почему дал сорваться с языка, словно не мог побороть желания излить свое переполненное горечью сердце?

— Моему брату повезло, — сказал он, заложив ногу на ногу — Он только что получил наследство в двадцать тысяч франков ренты.

Ее голубые глаза широко раскрылись, и в них блеснул алчный огонек.

— Ого! Кто же ему оставил, бабушка или тетка?

— Нет, старый друг моих родителей.

— Всего только друг? Быть не может! А тебе ничего не оставил?

— Нет. Я очень мало знал его.

Она подумала немного и сказала с хитрой усмешкой:

— Ну и везет же твоему брату, что у него такие друзья! Не мудрено, что он совсем не похож на тебя!

Он ощутил безотчетное желание ударить ее по лицу, и губы его судорожно кривились, когда он спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

Она ответила самым невинным и простодушным тоном:

— а Да ничего. Я говорю, что ему счастье привалило, а тебе нет.

Он бросил на стол двадцать су и вышел.

В ушах неотступно звучали слова: «Не мудрено, что он совсем не похож на тебя».

Что она думала, что разумела под этими словами? Несомненно, в них скрывалась насмешка, какой-то злой и подлый намек. Уж не решила ли эта девка, что его брат-сын Марешаля?

Это подозрение, падавшее на его мать, так потрясло Пьера, что он остановился, ища взглядом, где бы присесть.

Прямо перед ним было кафе. Он вошел туда и сказал подошедшему гарсону:

— Кружку пива.

Сердце у него колотилось, по телу пробегала дрожь. И вдруг ему вспомнилось, что сказал накануне Маровско: «Это произведет дурное впечатление». Неужели у старика явилась та же мысль, то же подозрение, что и у этой твари?

Нагнувшись над кружкой, он смотрел, как пузырится и тает белая пена, и спрашивал себя: «Неужели ктонибудь поверит такой нелепости?»

Причины, способные возбудить это гнусное подозрение, открывались ему одна за другой — ясные, очевидные, беспощадные. Что старый холостяк, не имеющий наследников, оставляет свое состояние обоим сыновьям своего друга — это вполне понятно и естественно, но если он оставляет его целиком одному из сыновей, то люди, конечно, будут удивляться, шушукаться и в конце концов лукаво улыбаться. Как он сам не предвидел этого, как не почувствовал этого отец, как не догадалась об этом мать? Нет, они слишком обрадовались неожиданному богатству, чтобы это могло прийти им в голову. И разве такие честные, порядочные люди, как его родители, способны заподозрить такую гнусность «?

Да, но окружающие, соседи — булочник, бакалейщик и другие лавочники, все, кто их знал, — разве не будут повторять отвратительную сплетню, забавляться ею, злорадствовать, смеяться над отцом и с презрением говорить о матери?

Заметила же служанка пивной, что Жан блондин, а он брюнет, что они не похожи друг на друга ни лицом, ни походкой, ни осанкой, ни характером, — ведь теперь это бросится в глаза всем, поразит всех. Когда зайдет речь об одном из сыновей Роланов, теперь будут спрашивать:» Это который же, настоящий или побочный?»

Он поднялся, решив предупредить брата, предостеречь его от страшной опасности, угрожающей чести их матери. Но что может сделать Жан? Самое простое было бы, конечно, отказаться от наследства, пусть оно пойдет на бедных, друзьям же и знакомым, успевшим узнать о завещании, сказать, что его статьи и условия неприемлемы, что они сделали бы Жана не наследником, а только хранителем чужого состояния.

По дороге домой он решил, что с братом ему следует повидаться наедине, чтобы не заводить такой разговор при родителях.

Еще на пороге до него донесся шум голосов и смех из гостиной, а войдя туда, он увидел г-жу Роземильи и капитана Босира, которых отец привел с собой и оставил обедать, чтобы отпраздновать радостную новость.

Для возбуждения аппетита были поданы вермут и абсент, и все пришли в хорошее настроение. Капитан Босир был маленький человечек, который столько катался по морям, что стал совсем круглым, и казалось, что у него даже мысли круглые, как прибрежная галька; он смеялся так, что в его горле рокотали одни звуки» р «, и был убежден, что жизнь чудесна и ничем в ней не нужно пренебрегать.

Он чокался со стариком Роланом, а Жан подносил дамам по второй рюмке.

Госпожа Роземильи отказывалась, но капитан Босир, знавший ее покойного мужа, воскликнул:

— Смелее, смелее, сударыня, как говорится» bis геpetita placent «, а это значит:» Два вермута никогда не повредят «. С тех пор как я больше не хожу в море, я каждый день перед обедом сам устраиваю себе небольшую качку. После кофе добавляю еще немного килевой, и к вечеру у меня волнение на море. Правда, до шторма я никогда не довожу, никогда, — боюсь крушения.

Ролан, поощряемый старым капитаном в своей страсти к мореплаванью, покатывался со смеху; от абсента лицо его раскраснелось, глаза помутнели. У него было толстое брюхо лавочника, как будто вместившее в себя все остальные части тела, дряблое брюхо, какое бывает у людей сидячего образа жизни; не оставалось уже ни бедер, ни груди, ни рук, ни шеи, словно на сиденье с гула нагромоздилась вся его туша.

Босир, напротив, несмотря на малый рост и толщину, был весь налитой и упругий, как мяч.

Госпожа Ролан только пригубила первую рюмку и, вся порозовев, блестящими от счастья глазами любовалась младшим сыном.

Теперь и он дал полную волю своей радости. Все было кончено и подписано, он уже владел рентой в двадцать тысяч франков. В его смехе, в самом голосе, ставшем более звучным, во взгляде на собеседницу, в его движениях, более свободных и отчетливых, уже чувствовалась самоуверенность, которую придают деньги.

Когда доложили, что обед подан и старик Ролан собрался было предложить руку г-же Роземильи, его супруга воскликнула:

— Нет, нет, отец, сегодня все для Жана.

Стол был накрыт с непривычной роскошью; перед тарелкой Жана, сидевшего на отцовском месте, возвышался огромный букет, весь в ленточках, настоящий парадный букет, напоминавший увешанный флагами купол здания. Вокруг него стояли четыре вазы: одна с пирамидой великолепных персиков, вторая с монументальным тортом, начиненным взбитыми сливками и украшенным колокольчиками из жженого сахара, — целый собор из теста; третья с ломтиками ананаса в светлом сиропе, а четвертая — неслыханная роскошь! — с черным виноградом, привезенным из жарких стран.

— Черт возьми! — сказал Пьер, усаживаясь. Мы празднуем восшествие на престол Жана Богатого.

После супа выпили мадеры, и тут уж все заговорили разом. Босир рассказывал, как ему случилось обедать у одного негритянского генерала в Сен-Доминго. Роланотец слушал его, все время стараясь вставить собственный рассказ о другом обеде, который дал один из его друзей в Медоне, после чего приглашенные хворали две недели. Г-жа Роземильи, Жан и его мать, заранее предвкушая удовольствие, говорили о прогулке в Сен-Жуэн, где можно будет и позавтракать. Пьер жалел, что не пообедал в каком-нибудь кабачке на берегу моря, где был бы избавлен от этого шума, смеха и веселья, которые его раздражали.

Он обдумывал, как ему приступить к делу, как высказать брату свои опасения и заставить его отказаться от богатства, которое уже принадлежало ему, которым он упивался. Конечно, Жану будет нелегко, но так надо: какие могут быть колебания, если затронуто доброе имя матери.

Появление на столе огромного морского окуня дало Ролану повод пуститься в рассказы о рыбной ловле. Босир, со своей стороны, поведал о необыкновенных уловах в Габуне, в Сент-Мари на Мадагаскаре и в особенности у берегов Китая и Японии, где у рыб такая же забавная внешность, как и у тамошних жителей. И он стал описывать этих рыб, их большие золотистые глаза, голубое или красное брюшко, причудливые плавники, похожие на веера, хвосты, вырезанные в форме полумесяца, — и все это с такими уморительными ужимками, что, слушая его, все смеялись до слез.

Один Пьер, казалось, недоверчиво относился к этим рассказам и бурчал себе под нос:

— Верно говорят, что нормандцы — те же гасконцы, только северные.

После рыбы подали слоеный пирог, затем жареных цыплят, салат, зеленые бобы и питивьерский паштет из жаворонков За столом прислуживала горничная г-жи Роземильи Веселье возрастало с каждым стаканом вина Когда хлопнула пробка первой бутылки шампанского, Ролан отец, очень возбужденный, причмокнул, подражая этому звуку, и объявил:

— Такой выстрел я предпочитаю пистолетному.

Пьер, все больше и больше раздражаясь, ответил насмешливо:

— А между тем для тебя такой выстрел куда опаснее пистолетного.

Ролан, уже собиравшийся выпить, поставил на стол полный бокал.

— Почему это?

Он уже давно жаловался на свое здоровье, на ощущение тяжести, на головокружение, на постоянное и необъяснимое недомогание.

Доктор продолжал:

— Потому что пуля может пролететь мимо, а бокал вина неизбежно попадет к тебе в желудок.

— Ну и что же?

— А то, что вино обжигает желудок, расстраивает нервную систему, затрудняет кровообращение и подготовляет апоплексический удар, которому подвержены люди твоей комплекции.

Опьянение бывшего ювелира вдруг рассеялось, как дым от порыва ветра, и он уставился на сына тревожным и пристальным взглядом, стараясь понять, не шутка ли это.

Но Босир воскликнул:

— Ах, уж эти доктора, вечно одно и то же: не ешьте, не пейте, не любите, хороводов не водите. Это, изволите видеть, вредит драгоценному здоровью. А я проделывал все это, сударь, собственной персоной, во всех частях земного шара, всюду, где только мог и сколько мог, и ничуть мне это не повредило.

Пьер едко заметил:

— Во первых, капитан, вы крепче моего отца, а, кроме того, все любители пожить говорят то же, что и вы, до того самого дня, когда… словом, когда они уже не могут наутро сказать осторожному врачу:» Вы были правы, доктор» Отец делает то, что всего опаснее и вреднее для него. Вполне естественно, что, видя это, я его предупреждаю. Я был бы плохим сыном, если бы поступал иначе.

Огорченная г-жа Ролан тоже вступилась за старика:

— Пьер, что с тобой? От одного раза ничего не случится Подумай, какой сегодня праздник для него, для всей семьи. Ты портишь ему удовольствие и огорчаешь нас. Это просто нехорошо!

Он пробормотал, пожимая плечами:

— Пусть делает, что хочет Я его предупредил.

Но Ролан-отец не стал пить Он смотрел на свой бокал, полный светлого, искристого вина, легкая, пьянящая душа которого улетала мелкими пузырьками, возникавшими на дне и быстро, торопливо мчавшимися вперед, чтобы испариться на поверхности; он смотрел на свой бокал с опаской, как лиса, которая нашла издохшую курицу и чует западню.

Он спросил неуверенно:

— Так ты думаешь, это мне очень вредно?

Пьеру стало стыдно, и он упрекнул себя, что из-за своего плохого настроения заставляет страдать других.

— Ну, так и быть, один раз можно; только не злоупотребляй вином и не привыкай к нему.

Ролан отец поднял бокал, но все еще не решался поднести его к губам. Он грустно смотрел на него, с желанием и страхом; потом понюхал вино, пригубил и стал пить маленькими глотками, чтобы продлить наслаждение; в душе его боролись и боязнь, и слабость, и вожделение, и, наконец, раскаяние, едва он допил последнюю каплю.

Пьер встретился вдруг глазами с г-жою Роземильи; ее ясный, проницательный и жесткий взгляд был устремлен на него Пьер почувствовал, отгадал, понял мысль, оживлявшую этот взгляд, гневную мысль женщины, прямой, доброй и бесхитростной; взгляд ее говорил: «Ты завидуешь Не стыдно тебе?»

Он опустил голову и снова принялся за еду.

Но ел он без охоты, и все казалось ему невкусным. Его томило желание уйти, покинуть этих людей, не слышать больше их разговоров, шуток и смеха.

Тем временем винные пары опять начали туманить мысли Ролана отца. Он уже позабыл советы своего сына и искоса бросал нежные взгляды на только что начатую бутылку шампанского, стоявшую рядом с его прибором. Не решаясь притронуться к ней из боязни нового выговора, он старался придумать какую-нибудь уловку, хитрый прием, с помощью которого мог бы завладеть ею, не вызвав замечаний Пьера. Он остановился на самом простом способе: небрежно взяв в руки бутылку и держа ее за донышко, он потянулся через стол, наполнил сначала пустой бокал доктора, затем налил по кругу всем остальным, а дойдя до своего бокала, заговорил как можно громче и под шумок налил немного и себе; можно было поклясться, что он сделал это по рассеянности. Впрочем, никто и не обратил на это внимания.

Пьер, сам того не замечая, много пил. Злой и раздраженный, он то и дело машинально подносил ко рту узкий хрустальный бокал, где в живой прозрачной влаге взбегали пузырьки, и пил медленно, чтобы почувствовать на языке легкий и сладостный укол испаряющегося газа.

Приятная теплота понемногу растекалась по всем жилам. Исходя из желудка, где, казалось, был ее очаг, она достигла груди, охватила руки и ноги и разлилась по телу легкой, благотворной волной, радостью, согревающей душу. Ему стало легче, досада и недовольство улеглись; его решение переговорить сегодня же вечером с братом несколько поколебалось, — не потому, чтобы он хоть на миг подумал отказаться от этого, но ему хотелось продлить подольше охватившую его приятную истому.

Босир встал и поднял бокал для тоста Поклонившись всем по очереди, он начал:

— Прекрасные дамы и милостивые государи, мы собрались сегодня, чтобы отпраздновать счастливое событие, выпавшее на долю одного из наших друзей. В старину говорили, что фортуна слепа; я же думаю, что она просто близорука или коварна Но вот теперь она купила себе отличный морской бинокль, и это позволило ей различить в Гаврском порту сына нашего достойного приятеля Ролана, капитана «Жемчужины».

Все закричали «браво», все захлопали оратору, и старик Ролан поднялся для ответного тоста.

Откашлявшись, потому что у него заложило горло и язык ворочался с трудом, он произнес, запинаясь:

— Благодарю вас, капитан, благодарю за себя и за сына. Я никогда не забуду вашего дружеского участия к нам. Пью за исполнение ваших желаний.

Глаза его увлажнились, в носу защипало, и он сел, не находя больше, что сказать.

Жан, засмеявшись, тоже взял слово.

— Это я, — произнес он, — должен благодарить преданных друзей, прекрасных друзей (он взглянул на г-жу Роземильи), которые сегодня столь трогательно проявляют свое расположение Но не словами могу я выразить им свою признательность Я буду доказывать ее постоянно, и завтра, и каждое мгновение моей жизни, ибо наша дружба непреходяща.

Мать взволнованно прошептала:

— Очень хорошо, Жан.

Босир возгласил, обращаясь к г-же Роземильи.

— А теперь, сударыня, скажите и вы что-нибудь от имени прекрасного пола.

Она подняла бокал и нежным голоском, с легким оттенком печали, произнесла:

— Я пью за благословенную память господина Марешаля.

Наступило подобающее случаю сосредоточенное молчание, как после молитвы, и Босир, скорый на комплименты, заметил:

— Только женщины способны на такую чуткость.

Затем, повернувшись к Ролану отцу, он спросил:

— Кто же он был такой, этот Марешаль? Вы, стало быть, очень дружили с ним?

Старик, разомлевший от вина, заплакал; язык у него заплетался:

— Как брат родной… понимаете… такого больше не сыщешь… мы были неразлучны… каждый вечер он обедал у нас… возил нас в театр… и все такое… и вообще… Это был друг, истинный друг… истинный… правда, Луиза?

Его жена ответила просто:

— Да, это был верный друг.

Пьер поглядел на отца, на мать, но тут заговорили о другом, и он снова принялся за вино.

Как закончился вечер, он уже не помнил. Пили кофе, потягивали ликеры, смеялись и шутили без конца. Около полуночи он лег в постель с затуманенным сознанием и тяжелой головой и спал как убитый до девяти часов утра.