XXIV. Отец и дочь

При виде опасных признаков, описанных нами, Натан наконец испугался. Дебора никогда не жаловалась, но легко было видеть, что она страдала и чувствовала, что умирает медленной смертью. Жид в отчаянии пригласил самых знаменитых докторов своей религии. Они единогласно решили, что это ужасная и смертельная сухотка: но причин ее угадать не могли. Организм девушки был изумительно крепок, и поэтому невозможно было объяснить истоки и причины этой странной болезни. Они расспрашивали Дебору. Дебора не хотела отвечать.

– Ваша дочь скрывает от нас что-то, – сказали они Натану. – Источники жизни иссякают, но отчего? Мы этого не знаем, и потому наше искусство бессильно… Мы не можем вылечить ее…

– Итак, вы не находите никаких средств к исцелению? – спросил жид с крайним беспокойством.

– Никаких.

– Вы не имеете никакой надежды?

– Бог Авраама, Исаака и Иакова один может спасти ее… Чудом…

– Но если причина ее болезни заключается в глубокой печали, в которой она не хочет признаться и которая ее убивает… И если эта печаль прекратится, может ли Дебора поправиться?

– Может быть, силы молодости тогда и восторжествуют над причиненными уже опустошениями, но, кажется, уже поздно…

– Вы придете еще?

– К чему?

Жид остался один со своим отчаянием.

– О! Боже! Боже! – вскричал он, подняв руки к небу. – Неужели там написано, что я буду убийцей моей дочери?! Я хотел ее счастья, и вот как я вознагражден за мою любовь к ней! Я сделал все, чего требовал мой долг… Сделаю даже более! Я уступлю… Пусть погибнет будущность этой несчастной девушки, но пусть она останется жива, пусть останется жива!..

И он пошел к Деборе. Она встретила его той самой душераздирающей улыбкой, которая уже несколько недель терзала сердце бедного отца.

– Дочь моя, – сказал он ей, – как ты себя чувствуешь сегодня?

– Хорошо, батюшка; мне кажется, что я страдаю менее…

Выражение, с которым были произнесены эти слова, опровергало их смысл.

– Послушай, – продолжал Натан, – я должен сделать тебе признание и просить у тебя прощения…

Дебора обратила на отца удивленный взор.

– Признание?! Прощения? – повторила она.

– Да… Я принес тебе много вреда, но раскаиваюсь… Еще есть время поправить все…

– Зачем вы говорите такое, батюшка? Вы знаете, что никогда не можете ничем повредить мне…

– Позволь мне продолжать, дитя мое. Я хочу говорить с тобою о кавалере Рауле де ла Транблэ.

Яркий румянец заменил смертельную бледность на щеках молодой девушки. Она склонила голову на исхудалую грудь, но не сказала ни слова. Натан продолжал:

– Знаешь ли ты, почему я не согласился отдать твою руку этому дворянину?

– Вы мне говорили, батюшка, – пролепетала Дебора.

– Я говорил тебе, что он не сделает тебя счастливой… Я говорил тебе, что он игрок и скоро промотает твое состояние…

– Да, вы говорили мне это… И я вам не возражала, потому что, может быть, это было бы и справедливо!

– Это не было справедливо… Я обманывался… Или скорее, я лгал… Для этого отказа у меня была другая причина…

Глаза Деборы выразили удивление. Она могла только прошептать:

– Другая причина! Какая же?

– Представь себе… я едва смею признаться… в моей отцовской ревности я боялся, чтобы ты, сделавшись знатной дамой, не возгордилась, не стала презирать твоего старого отца… А видишь ли, я так люблю тебя, что мысль не быть исключительно любимым тобою терзала меня…

– Я могу вас разлюбить!.. Я стану презирать моего отца!.. Ах! Как дурно вы судите обо мне!..

– Теперь я понял это, дитя мое… Понял… И прошу у тебя прощения… Прошу на коленях…

И старик в самом деле склонился перед дочерью.

– Что вы делаете, батюшка! – вскричала Дебора, силясь приподнять его. – Что вы делаете!.. Отец на коленях перед дочерью!

– Это мое место… Я останусь тут до тех пор, пока не услышу, что ты мне прощаешь…

– Я не могу вам простить, потому что никогда не сердилась на вас.

– Но ты страдала!

– Это правда.

– Теперь, когда я понял свое заблуждение… Теперь, когда нет более препятствий к исполнению твоего желания… Ты уже не страдаешь, не правда ли?

– Нет более препятствий? – повторила Дебора, едва дыша. – Вы говорите, что нет более препятствий?

– Да, дитя мое… Если ты все еще думаешь о кавалере де ла Транблэ… Я согласен, чтобы ты сделалась его женой…

Эти слова жгли горло Натана как раскаленное железо. Как только он произнес их, Дебора громко вскрикнула и, встав с дивана, на котором лежала, упала без чувств на руки отца. Натан думал, что избыток изумления и радости убил ее. Если бы в эту минуту у него случился в руках нож, без сомнения, он вонзил бы его в свое сердце. Он ударился головой о стену, повторяя с судорожными рыданиями:

– Я убийца своей дочери!.. Убийца! Убийца!..

Потом он упал на колени возле безжизненного тела Деборы, приложился пылающим лбом к ее груди, которая казалась ему холодной, и вскричал прерывистым голосом:

– Умерла!.. Умерла!.. И это я… Я… Ее отец… Убил ее!

Но вдруг он почувствовал, как обе руки Деборы обвились вокруг его шеи, почувствовал на своей щеке, омоченной слезами, поцелуй и услыхал, как слабый голос шепнул ему:

– Я счастлива… Очень счастлива… И теперь я не хочу умирать!..

Через несколько минут после этого жид написал к Раулю:

«Приезжайте, если вы все еще любите Дебору… Дебора ваша».

XXV. Десять луидоров за яд

На другой день Венера, каждодневно проводившая по нескольку часов с огорченной и умирающей Деборой, пришла в обычное время.

В ту минуту, коша она приподняла портьеру, вот какая картина представилась ей: Дебора, в восхитительнейшем восточном костюме, прелестная своей бледностью, своими длинными великолепными черными волосами, заплетенными на голове в пышную диадему, сидела рука об руку с Раулем де ла Транблэ, приютившимся у ее ног на шелковой подушке. Со вчерашнего дня девушка будто преобразилась. Видно было, что жизнь возвратилась к ней! Молодость и любовь совершили это чудо, напрасно предпринимаемое докторами.

Натан, стоя в нескольких шагах от описанной нами группы, любовался на нее с неописуемой улыбкой.

«Дочь моя спасена, – думал он, – спасена. Но какой ценой!»

Венера попятилась, как будто наступила на змею, как будто почувствовала уже в теле своем ее ядовитый укус. Она хотела убежать, чтобы излить свою ревнивую ярость в криках и рыданиях; но было уже слишком поздно. Дебора увидела свою приятельницу. Она встала и, все еще держа Рауля за руку, подошла с ним к Венере и сказала, протягивая ей другую руку:

– Вот тот, о котором я вам говорила так часто, кого я любила… Вот мой жених.

Венера уже успела принять спокойный вид. Она поклонилась и отвечала:

– Я уже знаю кавалера де ла Транблэ.

– Вы его знаете! – вскричала Дебора, устремив на Рауля и на Венеру подозрительный взгляд.

– Эта девица спасла мне жизнь, – сказал Рауль.

– Где? Как? – с живостью спросила жидовка.

Рауль рассказал о ночном кровавом приключении на улице Прусвер.

– Странно, что Венера вас не узнала, – прошептала Дебора, которая боролась с непреодолимым подозрением, – или, по крайней мере, мне непонятно, почему она не сказала мне, что узнала вас в тот день, когда, услышав ваше имя и приподняв портьеру, чтобы взглянуть на вас, она упала в обморок…

– Сестрица, – перебила Венера, – неудивительно, что в тот день, о котором вы говорите, я не узнала кавалера: в ту минуту, когда я приподняла портьеру, мне сделалось так дурно, что я ничего не могла видеть.

– Я, – сказал Рауль, – уже давно пришел бы к вам поблагодарить вас и вашу матушку за дружескую заботу, которой вы окружили меня в своем доме, но я не знал, как называется ваша улица, а уходя от вас, забыл спросить.

Это двойное объяснение успокоило Дебору. Подозрение, на минуту мелькнувшее в ее уме относительно Венеры, показалось ей нелепым. Она первая бросилась на шею к подруге, обняла ее с той сердечной нежностью, которую внушает счастье, и начала благодарить за то, что она сделала для Рауля.

– Когда же свадьба? – спросила она голосом совершенно спокойным.

– Надеюсь, скоро! – вскричал Рауль.

Дебора отвечала, краснея:

– О! День еще не назначен…

– Как только здоровье моей дочери совершенно поправится, – сказал Натан, – мы соединим юную и прекрасную чету…

– И вы мне скажете, милая сестрица, – шепнула Дебора на ухо Венере, – какой вы желаете получить от меня свадебный подарок.

«Свадебный подарок! – подумала Венера. – Я сама обещаю тебе сделать подарок. И он, верно, будет стоить твоего».

Через час после этой сцены Люцифер быстро всходила по черной и узкой лестнице дома на Прувер. Неистово, как ураган, ворвалась она в жалкую каморку, в которой жила с Молох. Венера была бледна, едва дышала, лицо ее и руки судорожно подергивались, обнаруживая ужасное волнение. Старуха хотела расспросить ее; но Венера не дала ей и слова сказать.

– Послушайте, – воскликнула она, – вы много сделали для меня… Но должны сделать еще больше…

– Что же такое?

– Может быть, вы испугаетесь того, о чем я буду просить вас… Однако вы должны исполнить мою просьбу… Иначе я вас брошу сию же минуту и никогда не вернусь к вам; вы будете жить и умрете в одиночестве.

– Говори, дочь моя, чего ты от меня хочешь?.. Я столько видела на свете, что, право, не знаю, может ли что испугать меня! Стало быть, ты желаешь чего-нибудь действительно ужасного?

– Да.

– Тогда говори.

– Вы знаете все, – сказала Венера, – вы должны знать тайну тех ужасных ядов, которые убивают, не оставляя следов.

На губах Молох обрисовалась адская улыбка.

– Действительно, я знаю эту тайну, – отвечала она.

– Мне нужен такой яд…

– Разве у тебя есть враг?

– У меня есть соперница.

– Ты любишь?

– Да, люблю и ненавижу…

– Несчастная…

– Я не прошу у вас ни сострадания, ни осуждения… Дайте мне яда!..

– Какой же яд тебе нужен? Тот, который действует медленно или который убивает в одно мгновение?

– Я хочу, чтобы смерть пришла медленно, но без боли, как сон…

– Хорошо, я дам тебе такого яда…

– Когда?

– Когда он будет готов.

– Через сколько времени?

– Через три дня.

– Как это долго!

– Я не могу приготовить скорее; кроме того, мне нужны деньги…

– Много?

– Десять луидоров.

– Десять луидоров!.. – вскричала Венера.

– Непременно. Снадобья, которые я должна употребить, продаются на вес золота, а одно до того редко, что и за деньги трудно достать его.

– Десять луидоров, – повторила Венера снова. – У меня их нет.

– Однако без этих денег я не смогу ничего сделать.

Венера ударила по столу кулаком:

– О! Какое несчастье быть бедной! – воскликнула она.

Но вдруг улыбка, еще ужаснее улыбки Молох, появилась на ее нежных губах. Она набросила на плечи мантилью с капюшоном и сказала:

– Через час я вернусь, и вы получите деньги. Я займу их.

– У кого?

– У моей приятельницы, Деборы, – отвечала Венера. – У дочери жида Натана! – И она вышла из комнаты.

XXVI. Иудин поцелуй

Прошла неделя с тех пор, как Люцифер заняла десять луидоров у Деборы. Поразительно и чудовищно – на золото жертвы Венера купила яд!

Было десять часов вечера.

Серебряная лампа с душистым маслом, стоявшая на столе, посреди комнаты, разливала бледный свет, едва позволявший различать предметы вне его круга, но мало-помалу взор привыкал к этому неясному свету, и формы, сначала смешанные, становились приметными.

Под тяжелыми шелковыми шторами на широкой кровати лежала с распущенной черной и длинной косой женщина ангельской красоты, смертельно бледная. Эта исхудалая красавица была Дебора. Глаза ее были закрыты. Широкие синие полосы обрисовывались под черной бахромой ее бархатных ресниц. Одна рука ее лежала на одеяле, обнаженная до локтя, и, несмотря на свою худобу, сохраняла формы, достойные античной статуи. Сон Деборы был, по-видимому, спокоен. Ее медленное и ровное дыхание тихо приподнимало грудь. Иногда бесцветные губы молодой девушки судорожно подергивались: без сомнения, какое-то мучительное сновидение посещало ее во сне.

В эту минуту в спальной Деборы находились три особы.

Эзехиель Натан, прислонившись к столбу балдахина, то устремлял на лицо дочери пристальный и пламенный взор, то поднимал свои исполненные тоски глаза к небу с отчаянным и умоляющим выражением. Это не был уже тот смешной старичок, комическую наружность которого мы обрисовывали не раз. Это не был и жид-ростовщик с профилем и инстинктами хищной птицы. Горе некоторым образом преобразило его. Это был отец, молящийся и плачущий возле смертного одра возлюбленной дочери.

У изголовья кровати в широком кресле с высокой спинкой сидел жених Деборы, закрыв лицо обеими руками. Из-под его сжатых пальцев время от времени просачивались крупные капли слез.

Наконец, возле амбразуры окна Люцифер держала в одной руке серебряную чашку, а в другой ложечку, которой тихо мешала жидкость, находившуюся в чашке. Венера была почти так же бледна, как и умирающая.

Эта безмолвная сцена длилась несколько секунд. Потом Дебора сделала легкое движение: глаза ее раскрылись, голова приподнялась, неопределенный звук вырвался из губ. Руки Рауля тотчас опустились и открыли его лицо, увлажненное слезами. Натан бросился к дочери. Одна Венера осталась в том же положении, едва повернув голову к кровати.

– Батюшка… – пролепетала Дебора слабым голосом.

– Я здесь, милое дитя, – отвечал Натан. – Я здесь.

– А… Рауль?.. – спросила молодая девушка.

– Здесь, – отвечал Натан вместо Рауля, которому волнение не позволяло говорить.

– Вы оба здесь… – продолжала молодая девушка, – оба возле меня… Тем лучше…

Потом голова ее, на минуту приподнявшаяся, упала на изголовье. Пришла очередь Натана спросить:

– Как ты себя чувствуешь, милое дитя?

– Лучше.

– Правда?

– Да.

– Ты не страдаешь?

– Нет… Я не чувствую никакой боли, так что сочла бы себя выздоровевшей, если бы не слабость, которая все увеличивается и не позволяет мне двигаться и даже говорить…

Болезненный стон вырвался из сжатых губ Натана. Рауль опять опустил голову на руки. Тот и другой были сильно испуганы словами девушки. Они предпочли бы видеть, как она жалуется и борется с болезнью всеми силами молодости и крепкого организма, чем слышать, как она говорит о своей слабости.

Наступило молчание. Минуты две или три можно было думать, что Дебора заснула. Но вдруг она сказала так тихо, что только слух отца или любовника мог услышать:

– Мне хочется пить…

Рауль тотчас встал с кресла, но Венера уже предупредила его движение я подошла к постели с серебряной чашкой в руке. Не говоря ни слова, она осторожно приподняла больную и поднесла чашку к ее губам. Дебора медленно выпила.

– Благодарю, милая Венера, – сказала она потом более твердым голосом, – этот настой очень хорош… Каждый раз, как я его выпью, мне кажется, что силы возвращаются ко мне.

Венера ничего не ответила. Она только взяла руку девушки, поднесла ее к губам и поцеловала несколько раз.

Иуда! Иуда! Где был ты в этот миг?

В дверь тихо постучали.

– Это, верно, Мозэ, – прошептал Натан.

И он отворил дверь, в которую вошел старик высокого роста, странной наружности. Черный бархатный кафтан, очень узкий, обрисовывал удивительную худобу его тела. Длинные пряди серебристых волос выбивались из-под черной шапочки и смешивались с густыми волнами седой бороды, падавшей на грудь. Он опирался на длинную и толстую трость с набалдашником из слоновой кости.

Это был еврей Мозэ, почти столетний старец, до того знаменитый своим искусством, что его призывали к себе даже самые набожные католики. Мозэ не отказывался лечить их, но самые драгоценные сокровища своего знания сохранял для своих единоверцев.

XXVII. Доктор Мозэ

Старый врач молча подошел к постели больной. Рауль встал с кресла, на котором до тех пор оставался погруженным в свою печаль. Мозэ во второй раз в этот день посещал Дебору. Она лежала с закрытыми глазами.

– Она спит, – прошептал Натан,

Девушка подняла свои длинные ресницы и пролепетала:

– Нет, я не сплю…

– Дайте мне вашу руку… – сказал тогда Мозэ.

Дебора сделала усилие, но слабость ее была так сильна, что она не могла даже приподнять руки. Мозэ не сделал никакого движения и ничем не обнаружил, что произошло в нем при виде этого ужасного симптома; только лоб его наморщился и мрачное облако пробежало по лицу. Он взял бессильную руку Деборы, неподвижно лежавшую на одеяле, и долго щупал пульс, потом приложил свою руку к левому боку Деборы и сел, не сказав ни слова, в кресло, с которого встал Рауль.

Все, Натан, Рауль, Люцифер, окружили старика в ожидании первого слова, которое сорвется из его губ; но Мозэ молчал. Голова его склонилась на грудь. При виде этого безмолвия и этой позы Натан решился спросить:

– Ну что, Мозэ?

Он не мог сделать более ясного вопроса. Старый врач поднял голову и устремил на Эзехиеля тот проницательный взор, которым умел читать в глубине человеческого тела тайны жизни и смерти.

– Бедное дитя все в том же положении, – сказал он потом. – Ока не страдает… Но трудно помочь ей… Я не знаю, что делать… Продолжайте давать ей прописанное мною питье и… Человеческое искусство ничего не может сделать для вашей дочери, Натан… – прибавил он тихим голосом. – Надо молиться Богу наших отцов… Богу, не принявшему жертвы Авраама… Надо молиться и ждать всего от ваших молитв и молодости Деборы.

– Как? – прошептал Натан. – Неужели нет более надежды?

– Я этого не говорю. Я, напротив, думаю, что до последней минуты надежда остается.

– Зачем же вы ничего не попробуете?

– Что мне пробовать? Повторяю вам, искусство врачевания бессильно перед этим странным и непонятным недугом, который не может зваться болезнью… Никакой орган Деборы не страдает… Кровь течет правильно, сон спокоен, боли нет, Только странная необъяснимая слабость убивает этого ребенка… Однако природа каждую минуту может возвратить свои права, искра жизни может оживиться.

– Мозэ! – вскричал Натан. – Мозэ, правда ли, что вы надеетесь на это?.. Мозэ, не обманываете ли вы меня?

Лицо старого врача выразило минутную нерешительность. Но через несколько секунд он отвечал:

– Нет, мой старый друг, я вас не обманываю; поверьте, что надежда, которую подаю вам, живет во мне…

Мозэ встал и хотел выйти из комнаты. Натан находился в таком унынии, в таком отчаянии, что мог только пожать ему руку и спросить:

– Когда вы придете?

– Завтра утром, – отвечал доктор.

И он вышел. В зале, прежде нами описанной и находившейся перед спальной, Мозе нашел Рауля, который вышел туда незаметно от Натана.

– Умоляю вас, удостойте меня непродолжительным разговором, – сказал молодой человек старику, удостоверившись, что дверь спальной плотно заперта.

Мозэ наклонил голову в знак согласия.

– Что вам угодно от меня? – спросил он. – Говорите.

– Вы, конечно, знаете, кто я? – сказал Рауль.

– Знаю.

– Вам известно также, что Дебора моя невеста?

– И это мне известно.

– Я буду умолять вас… Умолять на коленях сказать мне всю правду насчет состояния этой девушки, которую я люблю во сто раз более своей жизни…

– Правду? – повторил Мозэ.

– Да, правду.

– Но разве вы не слыхали, что я отвечал сейчас на вопрос Эзехиеля Натана?

– Слышал; но вы поколебались, прежде чем ответили.

– Вы ошибаетесь.

– Нет, я в этом уверен! Еще раз повторяю вам, вы колебались и предпочли скорее сказать против совести, чем лишить последней надежды бедного отца, убитого горем.

Мозэ не отвечал. Рауль продолжал:

– Но я молод, силен, мужествен; меня не пугает никакая весть; мое сердце можно раздавить, не вырвав у меня ни малейшего крика. Скажите же мне правду! Всю правду.

– Что вы хотите знать?

– Что вы действительно думаете о положении Деборы?

Мозэ печально покачал головой.

– Она погибла? – вскричал Рауль.

– Безнадежно.

– Ничто не может спасти ее?

– Для этого потребно чудо.

– Сколько еще недель остается ей жить?

– Нечего говорить о неделях… – прошептал Мозэ.

– Сколько же дней, когда так?

– Нечего говорить и о днях.

– Часов? – пролепетал Рауль с отчаянием.

– Часов? – отозвался старик. – Один, но уж никак не более двух.

Рауль склонил голову при этом ужасном приговоре.

– Да! Так молода, так прекрасна, так богата, так любима! И должна умереть! Это ужасно, я это знаю, – продолжал Мозэ глухим голосом и с неподдельным волнением.

– Но почему вы, один из царей науки, не могли спасти ее?

– Можно ли излечить непонятную, таинственную болезнь, которая, по-видимому, не существует, а между тем убивает?.. Которой за шестьдесят лет практики я еще не видал? В первый раз еще искусство мое бессильно… Не вылечить болезнь, не понять ее…

– Итак, вы не знаете, от какой болезни Дебора умирает?

– Признаюсь в том… Одно только, одно могло бы мне объяснить то, чего я не понимаю…

– Зачем же скрывать?

– Пожалуй, я скажу вам; но прежде ответьте мне, кто на этой неделе приближался к Деборе?

– Отец ее, я и мадемуазель Люцифер.

– Кто эта девушка, которую вы называете Люцифер?

– Единственный друг Деборы, девушка, которую она любит так же, как Натана и меня. Год или два назад эта девушка спасла ей жизнь с опасностью для себя.

– И у Деборы нет врагов?

– Врагов у нее?.. Бедное дитя!.. Кто может не любить ее?

– Единственное, чем мог бы я объяснить себе странную, таинственную болезнь, которая убивает вашу невесту, это тонкий яд, составленный из аравийских трав… Яд страшный, состав которого, по всей вероятности, известен только мне одному в Париже и, без сомнения, во всей Франции…

– Значит, этот яд, о котором вы говорите…

– …поражает жизнь в самом ее источнике, не трогая ни один из органов. Отравленный человек умирает без страданий, как угасает лампа, в которой масло сгорело до последней капли…

– Оставляет ли следы этот яд? – прошептал молодой человек.

– Никаких.

– Можно ли уничтожить его действие?

– Нет. Противоядия не существует.

Рауль на минуту погрузился в размышление.

– Не понимаю, – прошептал он потом, – не понимаю, не понимаю подобного преступления! Преступление без цели… Кто же мог совершить его? Не понимаю… Нет, это невозможно!..

– Я тоже думаю, – отвечал Мозэ. – Было бы сумасбродством допустить такое преступление. Но вернитесь к вашей бедной невесте… Я вам уже сказал и повторяю, что вам вряд ли доведется увидеть ее живой.

Рауль вернулся в комнату умирающей, тихо повторяя зловещие слова:

– Час… и никак не более двух…

XXVIII. Свадебный подарок

Когда Рауль вошел в спальню, Натан и Венера стояли один в ногах, другая у изголовья смертного одра. При слабом звуке отворившейся двери старик медленно повернул голову и увидел Рауля. Внезапный трепет потряс его тело и как будто гальванизировал его горе. Он подошел к Раулю, увлек его в самый дальний конец комнаты и, устремив на него взор, сверкавший мрачным огнем беспокойства, сказал тихим и глухим голосом, который прерывался от волнения:

– Вы говорили с Мозэ?

– Говорил.

– Так мы можем еще надеяться?

– Можем и должны.

Натан сложил свои исхудалые руки и поднял их к небу.

– Да будет благословен Бог Авраама, Исаака и Иакова! – прошептал он. – Пусть он отнимет у меня все мое богатство… Все до последней копейки!.. Пусть сделает меня беднее последнего нищего… Несчастнее и презреннее последнего бродяги… Но пусть оставит мне мою возлюбленную дочь… Дитя моего сердца и моей утробы… Мой незапятнанный бриллиант… Мою неоценимую жемчужину… Мою Дебору! – Произнеся восторженно это воззвание, Натан взял за руку Рауля, крепко пожал ее и вернулся к постели девушки.

Мозэ не ошибся! Дебора достигала последнего предела жизни; великий час приближался. Уже биение ее сердца стало неровным. Постепенное оцепенение овладевало ее членами. Жизнь была поражена в самом источнике, масло в лампе сгорело. Еще несколько минут, и девушка, глаза которой были закрыты как бы в спокойном сне, по-видимому, должна была заснуть с тем, чтобы более никогда не пробуждаться.

Но вдруг Дебора раскрыла глаза и сделала усилие, чтобы приподняться. Венера и Натан поспешили помочь ей, подложили подушки, так чтобы она могла сесть на постели.

– Мое возлюбленное дитя, не желаешь ли ты чего-нибудь?

Дебора отвечала голосом более твердым и звучным, нежели можно было ожидать при ее чрезвычайной слабости:

– Да, я желаю видеть эту комнату лучше освещенной… Ничего не может быть печальнее бледного света этой маленькой лампы…

Венера поспешила зажечь все свечи в серебряных канделябрах, стоявших на камине. Через несколько минут яркий свет залил комнату.

– Ах! – прошептала умирающая. – Как приятно видеть этот свет… Посмотрите, батюшка; посмотрите, Рауль, как все принимает праздничный и веселый вид.

Слезы выступили на глазах Рауля. Ему показалось, что Дебора велела зажечь все эти свечи вокруг своего гроба.

– Как ты себя чувствуешь, дочь моя? – спросил Натан.

– Лучше, гораздо лучше… Я чувствую, что силы возвращаются ко мне… Только мне хочется пить…

Венера принесла серебряную чашку, и Дебора выпила с жадностью.

– Я чувствую, – продолжала больная, – что мое выздоровление продолжится не долго… Я не очень больна… Еще несколько дней, и я буду в состоянии встать с постели, выйти из этой комнаты, увидеть небо… Подышать свежим воздухом… Еще несколько дней, мой Рауль, и мы обвенчаемся, и я буду вашей Деборой… Рауль… Рауль… Так же счастливы ли вы при этой мысли, сколько счастлива я?

Рауль должен был призвать на помощь всю свою твердость, чтобы удержать душившие его рыдания, в присутствии этой юной девушки, которая, стоя уже обеими ногами в могиле, говорила с уверенностью о любви и о счастье. Однако он успел пролепетать:

– Счастлив… О, да! О, да! Очень счастлив…

– Так же, как я, не правда ли, Рауль?

– Да, милая, возлюбленная Дебора, так же, как вы…

– Рауль, мой прекрасный Рауль, – продолжала девушка, глаза которой блистали нежной радостью, – когда мы обвенчаемся, то уедем из Парижа на некоторое время, хотите?

– Я хочу всего, чего хотите вы, Дебора…

– Мы поедем в деревню, куда-нибудь, где найдем большие деревья, цветы, птиц… Мы будем гулять в лесу, рука об руку… Сердце мое будет биться возле вашего… Не правда ли, мой Рауль, какое это будет счастье?

Молодой человек мог отвечать только выразительным кивком головы: если бы он выговорил хоть одно слово, рыдания вырвались бы. Девушка продолжала:

– В день нашей свадьбы вы будете гордиться вашей Деборой, мой Рауль… Я буду хороша… Очень хороша… Мой свадебный наряд будет прост, но прелестен… Я надену белое платье, вышитое жемчугом, надену жемчуг на шею и в волосы… Вы любите жемчуг, Рауль?