– А отражение луны?

– Никто не привязан к земле больше Нокомис, но ей всегда нравился лунный образ. Наверно, это от ее близости с Дедушкой Громом.

Касси выпрямляется и через столик смотрит на меня.

– Хоть что-то помогло? – спрашивает она.

– Отчасти. Я так и думал, что она в глубине диких земель. Карты только подтвердили это.

– Ты же знаешь карты, – вздыхает Касси. – Они требуют, чтобы ты помог сам себе не меньше, чем они тебе помогают. – Она тасует колоду, замешав в нее и три мои карты. – Можно попробовать еще раз.

– Нет, – возражаю я. – Я получил самый ясный ответ, на какой мог надеяться. Похоже, меня ждет трудное путешествие. Текучие земли тянутся чуть ли не до бесконечности.

Касси стягивает колоду резинкой и кладет на стол. Я любуюсь ее ловкими, проворными пальцами.

– Может занять порядочно времени, – предупреждаю я. – Ты точно не хочешь пойти со мной?

Она мотает головой:

– Я помогаю Лауре в хосписе. У них все еще не хватает рук.

– Я думал, к вам поступили новые волонтеры.

– Верно, но они слишком слабы, чтобы всерьез работать, а остальные, похоже, боятся заразиться, работая с раковыми больными.

– Идиоты.

– Мм. Тебе собрать еды?

Я смотрю, как она сидит с другой стороны столика. Не знаю, на сколько мне придется уйти, но даже минута покажется слишком долгой.

– Пожалуй, я останусь до завтра, – говорю я.

Улыбка медленно проступает у нее на губах и заливает все лицо. Она не говорит ни слова. Просто берет меня за руку и ведет в спальню.

Наутро я готовлю жареный хлеб с бобами и наливаю две большие кружки кофе к тому времени, когда Касси выползает из спальни. Она протирает сонные глаза и одобрительно смотрит на кофе.

– Вот за что я тебя терплю, – бормочет она.

– А я думал, за то, что я непревзойденный танцор.

– Ты и вправду хорошо танцуешь.

– Йа-ха-хей! – напеваю я и, пританцовывая, ставлю перед ней тарелку с завтраком.

Вместо ночной рубашки на ней просторная длинная футболка, такая яркая, что у меня слезятся глаза. Я моргаю, и под веками у меня вместо звезд узор из стеклянных бусинок. Касси с удовольствием потягивает кофе и смотрит на меня поверх края чашки.

– Джилли с тобой не говорила о своих картинах? – спрашивает она.

– Почти нет. Я знаю, ее сводит с ума, что пока ей даже карандаша в руке не удержать.

– Кто-то вломился к ней в студию и уничтожил все фантастические картины.

Мое беспокойство за Джилли возрастает на пару делений. Чего-то в этом роде только и не хватало, чтобы навсегда увести ее страну снов.

– Как она это пережила? – спрашиваю я.

– Пока ей никто не сказал.

– Вот и хорошо.

– Может, хорошо, а может, не очень, – возражает Касси. – По-моему, ей лучше бы узнать. Будет больно, но все равно всегда гораздо лучше знать правду. И может быть, она тверже решит выздороветь.

– Или уйдет еще глубже в манидо-аки.

– Она сильнее, чем ты думаешь.

Я медленно киваю:

– Надеюсь, ты права.

– Но с ее студией еще одна странность, – продолжает Касси. – Я вчера взяла у Софи ключ и зашла туда вечерком. Понимаешь, хотела проверить, не удастся ли мне заметить какой-нибудь след вандала.

Касси не просто хорошая гадалка. Когда она говорит о следах, она имеет в виду след духа, который для большинства людей невидим. Никто из моей родни не чувствует людей и места так, как их чувствует Касси.

– И что ты нашла? – спрашиваю я.

Касси медлит с ответом. Я знаю: мысленно она возвращается в студию, подыскивает точные слова, объясняющие, что она там ощутила.

– Ты ведь знаешь, как светится Джилли, – говорит она наконец.

– Иногда ярче звезды, – говорю я, – хотя я так и не понял, откуда этот свет. Должно быть, сияние большой души. Большой и сильной.

Касси кивает:

– В том, кто разгромил ее студию, не меньше силы, но вместо света в ней – я почти уверена, что это была женщина, – так вот, вместо света в ней горит тьма. Но самое странное, что след, оставленный ею, мог бы принадлежать Джилли.

– Только не светлой, а темной…

– Если я понятно выражаюсь.

– Так что ты хочешь сказать? – спрашиваю я, хотя уже понял, к чему она клонит.

Касси отвечает не сразу, вертит перед собой на столе кружку.

– Похоже, будто Джилли сама погубила свои картины, – наконец говорит она.

– Только вот она тогда была в больнице, верно? Я имею в виду, по времени это…

– Нет, Лу говорит, когда это случилось, она еще была в коме. – Касси отрывает взгляд от стола и смотрит на меня. – Не мог ее дух вернуться из страны снов и сделать это? Понимаешь, так, что она сама не знает?..

– Когда речь идет о манидо-аки, – говорю я, – возможно все. Ее неспроста называли Изменчивой страной. Только это нелепо. С какой стати ей такое делать?

– Не знаю, – отзывается Касси. – Но только чем скорее ты найдешь эту свою бабушку, тем лучше.

Мне не нравится оставлять все это за спиной, не разобравшись. Потому что, если послушать Касси, это чересчур походит на темного двойника: отброшенный кусочек личности, который, случается, обретает свободу. Слишком много преданий рассказывают в нашем народе о темных двойниках и о бедах, которые они могут натворить. Их словно наполняет черный ветер, и они способны на все. А чаще всего они обращаются против человека, который их когда-то отбросил.

Но я понимаю, что Касси права. Сейчас мне некогда об этом думать. Лучшее, что я могу сделать, – найти Нокомис и попросить ее помочь.

Мы заканчиваем завтрак. Я забираю остатки поджаренных хлебцев, полный кисет табаку и пару пачек папиросной бумаги из шкафа. Еще один долгий теплый поцелуй с Касси, и я ухожу.

После перехода я сразу размеренной рысцой направляюсь в текучие земли. Я не слишком ловко меняю шкуру и, может быть, в зверином облике мог бы двигаться быстрее, но и в своем человеческом теле меня хватит на много миль. Такой рысцой я, если надо, могу бежать не один день. Правда, голову предпочитаю собачью. У нее лучше нюх, да и зрение со слухом тоже.

Сколько раз я проходил текучими землями, а никак к ним не привыкну. Каждый шаг – новое время года. Со снежного наста, наполнив грудь морозным воздухом, попадаешь прямо в жаркое влажное лето. И вокруг все тоже меняется. Луг в мгновение ока оборачивается пустыней. Сворачиваешь вверх по сухому руслу и оказываешься в сосновом лесу. Еще через полмили скачешь по скалам, как горный козел, и из-под ног сползают и осыпаются камешки. Доберешься до вершины, а там тебя ждет двойник Большого леса.

Так проходит полдня, а потом мой путь пересекает след, уводящий в колючие заросли вроде тех, что в резервации к северу от Ньюфорда. В подсознание стучится воспоминание о чем-то знакомом, но, только выйдя на поляну, я понимаю, в чем дело.

Картинка со второй карты. При моем появлении вороны взлетают в воздух, а вот стая волков только отступает от туши, садится и встречает меня спокойными оценивающими взглядами. Теперь их добыча видна мне целиком. Они загнали не лошадь – единорога.

Сперва я принял волков за родственников, но мертвый единорог доказывает, что я ошибся. Народ не охотится на таких созданий, как бы мы ни были голодны. И мы никогда не убиваем ради забавы, как эти. Они не едят мясо, просто рвут тело клыками. Главное для них – загнать и убить.

Теперь я понимаю, кто они такие. Люди, перешедшие границу во сне. Перешли и отправились на охоту. И я вижу, что среди них нет самца-вожака. Ими верховодит волчица.

Бывает, человек даже не помнит, что он делает во сне. Но это не мешает ему переходить границу. Почти все спящие за ночь несколько раз попадают в манидо-аки и обратно, но они не распоряжаются собой и не умеют выбирать, кем им быть и что делать. Для них это все равно что сон. Но время от времени попадаются и такие, как эта волчица: они обретают постоянный облик и могут собрать стаю. Вероятно, ей просто нравится причинять боль. В Мире Как Он Есть она этим заниматься не смеет, зато берет свое здесь. Созывает к себе других спящих и вместе с ними загоняет создания тайны ради их крови.

Они думают, что видят сон, но это не оправдание. Это не дает им права так поступать. Потому что для единорогов и других существ, на которых они охотятся, этот мир настоящий. Они здесь умирают.

Но я отдаю волчице должное: она не труслива. Она отходит от трупа единорога и на прямых лапах идет ко мне. Ее морда измазана кровью, а в глазах – вызов. Остальные волки полукругом выстраиваются за ее спиной.

Я не знаю, что у нее на уме, и просто качаю головой.

Бедная страна снов! Мало того, что эти дряни убили создание древней тайны, считая его обычным зверем, так они еще наскакивают на меня. Это же надо быть слепым, тупым или совсем уж отпетым! Правда, голова у меня собачья, но одет-то я по-человечески и хожу не на четырех ногах. Завалить меня – уже не браконьерство, а убийство.

Только я им не дитя тайны, по невинности своей готовое бежать, пока хватает дыхания. Они еще не знают, с кем связались, а я как раз достаточно разозлился, чтобы всерьез их покалечить. Проучить, как следует, а потом закрыть двери у них в головах, через которые они проходят в этот мир.

Впрочем, напасть они не успевают, потому что на поляне показывается новое лицо, и лицо это мне знакомо.

Это Джек Вертопрах. Высокий и тощий, в джинсах, ковбойских сапогах и курточке из оленьей кожи. На плечи, как и я, напялил собачью голову, а поверх еще – широкую плоскую шляпу цвета воронова крыла, с кожаной лентой, расшитой бирюзой и серебром. Пара длинных черных кос свисает ему на грудь и подпрыгивает при ходьбе.

У нас с Вертопрахом немало общего. Если достаточно высоко забраться по фамильному дереву, обнаружится, что мы родня по собачьей линии. Иногда мне бывает не по себе при мысли, как часто мои предки роднились с псовыми – учитывая, что по другой линии мы наполовину врановые. Но так или иначе, мы с Джеком – сколько-то-юродные братья и временами развлекаемся вместе.

Стая застывает на месте. Волчица-вожак с появлением второго противника заметно присмирела.

– О Иисусе, – бормочет Джек при виде мертвого единорога. – Зачем вы это сделали?

Похоже, что волчица прежде не сталкивалась ни с кем из Народа, – во всяком случае, мешанина обличий, которую устроили мы с Джеком, сбивает ее с толку.

– Лучше исчезни, – советует ей Джек в ответ на глухое рычание. – Не то я сдеру с тебя шкуру и подотру ею задницу.

Он показывает зубы, и стая бросается наутек. Мы остаемся вдвоем и вслушиваемся, пробуем на вкус ветер. Нет, зайти сзади не решились.

Я думаю о той волчице. Чем-то она меня зацепила, что-то вертится в памяти. А потом исчезает, когда Джек заговаривает со мной.

– Привет, Шалый Пес, – говорит он. – Или тебе больше нравится Костяшка?

Продолжая болтать, он подходит к трупу. Нагибается, закрывает зверю глаза, гладит окровавленный бок. Заглянув к нему в глаза, волки дважды подумали бы, прежде чем снова выйти на охоту в стране снов.

– Ты же сам знаешь, – отзываюсь я, – люди придумывают нам имена, но мы и без имен знаем, кто мы такие.

Я достаю кисет, сворачиваю пару самокруток и протягиваю одну ему. Он отходит от мертвого и выуживает из кармана затейливую зажигалку «Зиппо».

– У Коди в карты выиграл, – объясняет он, перехватив мой взгляд, и ухмыляется: – Ты же знаешь Коди. У него все карты на лбу написаны.

Он подносит мне огонь и закуривает сам.

– Давненько не виделись, – добавляет он, выпустив струйку голубого дыма. – По-моему, ты не забирался так далеко в манидо-аки с тех самых пор, как мы с кукурузными сестричками охотились на водяных.

– Занят был.

– Все открываешь людям двери?

– Одним открываю, другим закрываю. Кому что нужно.

Джек качает головой:

– Ну никак не пойму всех этих идей насчет призвания. Верно, это в тебе воронья кровь говорит.

– Наверняка, – улыбаюсь я. – Ты куда направлялся?

– В заведение Харли-парохода. Положил глаз на девчонку-пуму, которая у него за стойкой работает.

– Смотри, ты ей на один зуб.

– Еще чего! Ри от меня без ума. А у тебя как с ней?

– По мне, лучше оставаться друзьями, – сообщаю ему я. Он хохочет, но тут я добавляю: – Я искал Но-комис. Ты ее не встречал? Думаю, она сейчас с бизонами, но где – не знаю.

Я описываю ему картинку третьей карты – отражение луны в озере на горной вершине. В последнее время Нокомис держалась равнин: кочевала по затерянному следу с духами бизонов, убитых европейцами. Может, она и сейчас с ними. Она всегда там, где печаль и боль, – несет в ладонях исцеление и утешение – в глазах.

– Нынче она не оборачивается Белой Бизонихой, – возражает Джек. – В последний раз я ее видел Матушкой Жабой, но дело было довольно давно.

Некоторые духи так часто меняют облик, что уследить за ними невозможно.

– А с тех пор ты о ней не слыхал? – спрашиваю я.

Джек качает головой:

– Тебе бы Джолену спросить.

– Уже спрашивал.

– Тогда прямо и не знаю. А зачем она тебе?

– Нужно благословение для друга.

– Каждый находит благословение в себе, – возражает Джек, – и Нокомис тебе то же скажет.

– Знаю. Но тут все очень сложно. Понимаешь, внутри у нее тоже разлом – старая рана, – и пока ее не залечим, снаружи ничего не исправить.

– А что с ней такое?

– Плохая семья. Яд проник глубоко – из тех, что добираются до самой сердцевины.

Насмешка в глазах Джека сменяется сочувствием.

– Такое бывает неизлечимо, – говорит он.

– А то я не знаю, – вздыхаю я.

– А если пытаешься помочь, иногда сам попадаешь в беду.

– Она того стоит.

– Твоя женщина? – спрашивает Джек.

Я качаю головой:

– Моя сестра. Теперь уже сестра.

– Я подниму шум, – обещает Вертопрах. – Постараюсь, чтобы Старуха узнала, что ты ее ищешь.

– Буду благодарен.

– А пока, – добавляет он, – ты мог бы завернуть в манидо-тевин Коди. У него там есть столовая гора с прудом на вершине, к тому же он с ней много водился.

Я вспоминаю третью карту Касси и киваю.

– Как нынче у Коди отношения с воронами?

Я уже говорил: между псовыми и врановыми – старое соперничество. Его истоки теряются в далеком прошлом. Кое-кто из псовых вроде Джека Вертопраха предпочитает просто не вспоминать о моей вороньей родне, но Коди принадлежит к старой школе. У него с Вороном кровная вражда от начала времен. Я прежде пару раз на него нарывался, так что теперь предпочитаю не попадаться ему на дороге.

Джек хохочет:

– Ты еще не слыхал? Коди завел себе подружку-сороку.

– Трудно поверить…

– Клянусь, чистая правда!

Мы выкуриваем еще по одной и начинаем копать могилу убитому единорогу. Разгребаем грязь лапами, пока не получается достаточно большая яма, потом возвращаемся в человеческий облик и перетаскиваем труп.

– Какие дряни! – говорит Джек.

Я киваю. Единорогам нельзя покидать страну снов. В их рогах столько волшебства, что, даже если они сумеют сменить тело на человеческое, рог на лбу у них останется. А с ним трудновато устроиться в Мире Как Он Есть.

Но и в стране снов они редки. Я, например, до сих пор видел только одного. Давно, еще маленьким, до того, как первый раз вышел в Мир Как Он Есть. Один из моих дядей взял меня тогда на ночную прогулку. Мы плыли высоко в небе на вороньих крыльях, и он вдруг пошел вниз по длинной плавной кривой, которая привела нас на верхнюю ветку старой сосны. Не знаю точно, где это было, но догадываюсь, что нас занесло в самую глушь.

– Смотри, – сказал он.

И я увидел. Высоко, на гранитном утесе. Рог серебром светился в лунном свете. Зверь поднял голову и запел песню луне. Голос был слаще меда, но внутри у меня все задрожало, будто отзываясь на дальний гром. Лнимики. Дедушка Гром.

– Скажешь несколько слов? – предлагает Джек. Я опускаю глаза к телу, прослеживаю взглядом изгиб рога.

– Доброго пути, – говорю я.

Джек, склонив голову, добавляет: «Аминь», и мы засыпаем могилу землей. Получается маленький округлый холмик. Джек чертит на земле знаки – предупреждение хищникам держаться подальше.

– У тебя есть знакомые единороги? – спрашивает Джек.

Я качаю головой.

– И у меня нет. Расскажу народу, который собирается у Харли. Надо надеяться, кто-нибудь донесет весть до его родичей. И запах этой волчицы я передам всякому, кто попросит. Пусть на себе попробует, каково это, когда за тобой охотятся.

Я киваю. Все правильно, но мне не становится легче. Это все равно что распространять тень вместо того, чтобы зажигать свет в этих существах.

– Слушай, Джек, – спрашиваю я, – что ты знаешь о темных двойниках?

Он пожимает плечами:

– То же, что и все. А что? Ты столкнулся с таким?

– Еще не знаю. Просто стараюсь кое-что вспомнить. Тот, кто отбрасывает тень… он знал бы о своем двойнике?

– Вроде бы нет, – говорит он, – но я не специалист.

– А кто специалист, не знаешь?

Он раздумывает недолго.

– Джек Доу, – говорит он, – только он…

– Умер. Да, знаю.

– Найдешь Старуху, можешь у нее спросить, – советует он. – Мало есть такого, чего она не знает.

– Но что знает, не всегда говорит. Помнится, она мне как-то сказала: «Не ищи чужих историй. Проживи свою».

– Так-то оно так… только не уверен, что мне это нравится. – Джек отводит взгляд, разглядывает заросли. – Я одно точно знаю о темных двойниках. Они сбиваются с пути, если тот, кто отбросил тень, ненавидит что-то в себе.

Я киваю. Когда тебя кто-то ненавидит, нужно иметь большое сердце, чтобы не ответить ненавистью. Я знаю, в жизни Джилли было много такого, что она ненавидит. И не сомневаюсь, у нее-то сердце большое. Но если у нее появилась тень – темный двойник, – то как насчет его сердца?

– Ты думаешь, та волчица, которую мы спугнули, может оказаться тенью? – спрашивает Джек.

Мне это и в голову не приходило.

– Сомнительно, – отзываюсь я, лишь бы что-то сказать. Сейчас мне не до спящих тварей вроде нее.

Джек кивает и касается пальцами полей шляпы.

– Ну, удачи тебе.

– И тебе удачи с твоей пумой, – желаю я. Он хохочет:

– Черт побери, Джо, при моей внешности и обаянии и без удачи можно обойтись!

– Не говоря уж о скромности.

– Само собой.

Я провожаю его взглядом и поворачиваюсь к могиле. Наклоняюсь, опускаю ладонь на свежую землю. Закрываю глаза и слышу песню, подслушанную давным-давно вместе с дядей. Ее отголоски звучат в моей памяти, и тут я снова вижу рог. Под веками проплывают блестящие белые бока, белая грива, хвост и рог, поднимающийся к луне витками белого пламени.

Присев на корточки, я сворачиваю и закуриваю сигарету. Затягиваюсь и предлагаю затянуться Дедушке Грому, прежде чем опустить дымящийся окурок на могильный холмик рядом с оставленным Джеком значком.

Я сижу, глядя на поднимающийся к небу дымок, пока сигарета не догорает. Потом встаю и ухожу вглубь текучих земель.