Джо

Манидо-аки, 1999

Потребовалось время, чтобы разыскать манидо-тевин Кода – ту красную скалистую гору, где живет его сердце. Тут мало растительности: только нижние каньоны и северные склоны поросли горным можжевельником и кедровником, а южные – елями и гибкими желтыми соснами. Пожалуй, эта высокая одинокая вершина могла бы кое-что рассказать о пустоте в жизни Коди, вернее, о пустоте, царившей там до тех пор, пока ее не заполнила, если верить Джеку Вертопраху, сестричка-ворона.

Я попытался вообразить, как это могло случиться: как-никак, Коди есть Коди – сплошные желчь и уксус, – а потом решил, что это не важно. Главное, что они со своей дамой из врановых – друзья и любовники и живут не только друг с другом, но и друг для друга. Понятия не имею, как им это удается, но что удается – знаю. Потому что они здесь не живут. По правде сказать, я никого не вижу. Ни птиц, ни даже грифа-индейки. Глядя с опушки леса на голую вершину, я угадываю, что Коди давно здесь не было. Все выглядит заброшенным. Оно и понятно: долгое одиночество Коди утонуло в его новообретенном счастье, и ему теперь ни к чему прятаться здесь. Пустынные склоны больше не отражают состояния его сердца.

Я задумываюсь, обзаведется ли Коди новым манидо-тевин или старый понемногу изменится, приспособившись к переменам в его жизни. Никаких твердых и жестких правил тут нет. Таков уж наш мир духов. Твердых и жестких законов здесь не бывает. Стоит вам решить, будто вы уже все поняли и разобрались, как оно действует, тут же оно и изменится. Потому-то некоторые и называют эти края Изменчивой страной.

Я покидаю опушку и начинаю подниматься по склону, огибая сосны и заросли сухой травы. Пересекаю осыпь и вхожу в устье каньона. Склон здесь круче, но, покрутившись немного, я натыкаюсь на серпантин, который выводит меня к вершине.

Она не такая плоская, как казалось снизу. Куда ни глянь – груды каменных обломков, иные величиной с легковой автомобиль. Растет здесь и несколько сосенок с колючими шишками: корявых, прижавшихся к земле, что есть мочи вцепившихся в скудную почву в расщелинах скалы. В Неваде и Калифорнии я видел деревья этой породы, которым было по четыре тысячи лет, но мягкое пение здешних говорит мне, что они еще старше.

Я выхожу на дальний край вершины, и у меня захватывает дух. Насколько видит глаз, протянулись каньоны, если только «каньоны» – подходящее для них слово. Скорее они напоминают огромный амфитеатр, врезанный в отвесный склон плато, чей дальний конец теряется в тенях заката. Ветер и вода, замерзающая и тающая в трещинах камня, создали волшебный мир разбросанных здесь и там шпилей и башен, и мне вспоминаются красные скалы в штате Юта – их там называют «шаманами» или «гоблинами».

Я стою над обрывом, упиваясь видом, пока не уходит солнце, а потом поворачиваю назад. Я ищу ключ и нахожу его за порослью корявых сосен. Когда спускаются сумерки и в прудике отражается луна, я узнаю картинку с карты Касси, однако Нокомис нигде не видно. А все-таки кто-то недавно ночевал здесь. Я бы сказал, что следы оставил Коди, пока его не подцепила девушка, если бы они не были совсем свежими. Постель – наломанные в лесу ветви можжевельника и сосен – и кострище. Под выступом скалы сложена небольшая поленница дров.

Из этих дров я складываю костерок и достаю из рюкзака жестяной чайник. Набираю ключевой воды и ставлю чайник на камни, которыми обложил костер. Когда вода начинает бурлить, подсыпаю молотого кофе, перемешиваю прутиком и оставляю хорошенько настояться. Ручку придерживаю рукавом, пока она не остывает на ночном воздухе. Здесь становится прохладно, не то чтобы по-настоящему холодно, но одеяло для ночлега пригодится – и говорить нечего.

Забавно – есть мне совсем не хочется. Я весь день провел в движении и должен бы нагулять аппетит, но сейчас мне ничего не нужно, кроме кофе и сигареты. И окружившей меня тишины. После долгой спешки, в которой я пребывал с начала своих поисков, мне нужна передышка – время обдумать, что делать дальше. Наверное, напрасно я надеялся найти здесь Нокомис, но в том-то и беда с картами Касси. Может, лучше ими совсем не пользоваться. Стоит истолковать определенным образом то или иное изображение, как забываешь о других возможностях.

Не то чтобы я винил Касси или ее карты. Мог бы и не просить ее раскинуть их для меня. Но состояние Джилли меня очень тревожит, и я совершаю те же ошибки, что и всякий, кто ищет скорого решения задачи. Только в жизни так не выходит – ни здесь, в манидо-аки, ни во внешнем мире. Я давным-давно это знаю, но постоянно забываю об этом, как и о том, что если осложнение возможно, оно обязательно возникнет.

Чем, вероятно, и объясняется появление гостя.

Давно стемнело, и я берусь за вторую чашку, когда слышу шаги. Мелкие камешки скрипят под сапогами. Сперва я решаю, что вернулся Коди, и надеюсь только, что он в самом деле проникся симпатией к врановым, но беспокоюсь я напрасно. Первым делом я узнаю сияние души своего посетителя, а потом уж различаю долговязую фигуру и лицо. Всего-навсего Джек Вертопрах. Он улыбается мне, подходя к костру, и лунный свет отражается в его глазах, а пальцами он касается широких полей шляпы.

– Ты что, гоняешься за мной? – спрашиваю я.

– Если бы и гонялся, – отвечает он, – ты не слишком старался скрыть свой след.

Запасной кружки у меня нет, так что я протягиваю ему свою – еще почти полную. Джек улыбается и с удовольствием делает глоток.

– Ты всегда умел варить кофе, – говорит он. – А подымить ничего нет?

Никто из моих знакомых не курит столько, сколько Джек, но с собой курево он никогда не таскает.

– Что стряслось? – спрашиваю я, протягивая ему кисет. – Твоя пума нашла себе кого получше?

– Лучше не бывает, – уверяет Джек.

Самоуверенность у нас, псовых, в генах. Мы неизменно верим, что все в мире выйдет по-нашему, как бы нас ни прижало. Взгляните на Коди, и поймете, что я имею в виду. Он король оправданий. Вы не поверите, с каким треском проваливались дела из-за него, а все он не виноват. У меня, с моей половиной вороньей крови, дело должно было бы обстоять вдвое хуже – если вам кажется, что псы слишком самоуверенны, проведите часок с кем-нибудь из моих чернокрылых родичей, – но у меня еще есть Касси, которая не дает мне зарываться.

Джек прикуривает выигранной у Кода зажигалкой «Зиппо» и возвращает мне кисет.

– Так что же ты ее оставил? – спрашиваю я.

– Да я до нее и не добрался.

Я поднимаю бровь.

– Как разобрался, что у нас творится, – поясняет он, – сразу понял, что на ухаживания времени не остается, как бы хороша ни была девчонка. – В его голосе улыбка, но у Джека такой уж голос – в нем всегда улыбка, что бы ни случилось.

– А что творится? – спрашиваю я.

– Тот единорог, которого мы похоронили, – он ведь был не первый. Судя по тому, что я слышал у Харли, он уже двенадцатый, если не тринадцатый.

Я киваю, показывая, что слушаю.

– Ты знаешь, что это значит, – говорит Джек.

– Они повадились убивать…

– Вот именно.

Он смотрит в ночь, выдувает в темноту клуб дыма.

– И думаю, благодаря этому их кровь волшебна, – прибавляет он, помолчав. – Такие сновидцы искали бы разнообразия, если бы убийство единорога не давало им особых преимуществ.

– Или просто они предпочитают трудную охоту, – говорю я.

Мы оба слышали, что единорога загнать сложнее, чем любую другую дичь. Да еще этот их фокус с исчезновением, когда они ступают на тропу духа. Я и сам неплохо отыскиваю эти тропы, но это умение дается не сразу, и даже когда навостришься это делать, приходится почаще тренироваться, чтоб не потерять хватки. Большинству просто не хватает времени.

Но Джек качает головой:

– Нет, не так все просто. Ты же знаешь этих сновидцев. Дай им лишь попробовать зелья, и они черпают в нем только силу, а о духе и не вспомнят. Кровь единорога дает им силу. Силу и бесстрашие.

Я вспоминаю глаза волчицы и киваю. Она только потому не бросилась на нас, что видела впервые. Хватило ума сначала изучить незнакомцев.

– Вот такие у нас дела, – говорит Джек.

Я выжидаю, но он молчит, и тогда я спрашиваю:

– А мы тут при чем?

– Не ты ли вечно призывал быть ответственнее? – удивляется он.

– И что ты предлагаешь? – возражаю я. – Стеречь единорогов и защищать их?

– Нет, просто убить тех волчиц.

– Убить…

Один из моих недостатков – по крайней мере, с точки зрения прочих псовых – в том, что я всегда предпочитаю избегать столь кардинальных решений. Я умею быть жестким, если приходится, только, на мой взгляд, насилие никогда ничего не решает. Убив кого-то, ты, может быть, и справишься с одной проблемой, но будешь тащить на себе груз убийства до конца твоих дней. Еще несколько убийств, и в тебе не остается места для роста души. Жизнь становится тяжким бременем, и ты кое-как ползешь по ней.

– Они порочат имя псов, Джо.

Но дело не в том. Я по глазам его вижу: похороненный нами единорог оставил шрам на сердце Джека. Я понимаю, что он чувствует, и отвечаю ему медленным кивком. Стоит вспомнить тот раз, когда я видел живого…

– Да, – говорю я рассеянно, – надо нам их остановить.

– Что-то я тебя не понимаю, – говорит Джек. – Ты же у нас поборник справедливости. Как увидишь зло, тут же бросаешься его искоренять. А теперь…

– Мысли у меня не тем заняты.

– Все думаешь о своей сестре?

Я киваю:

– Из головы не идет с тех пор, как ее сбила машина. И никто не может ей помочь, кроме разве что Нокомис.

– И то вряд ли, – вставляет новый голос. Первая мысль – вернулся Коди. Но тут Джек его окликает по имени, и я узнаю Нанабозхо, остановившегося на краю освещенного круга. Он койот, как и Коди, так что перепутать нетрудно, только Бо пониже ростом и глаза у него разные: один карий, другой – цвета голубоватой стали. Меня сбило с толку то, как он появился, незаметно для нас с Джеком, но я быстро соображаю, что этот манидо-тевин будит эхо в сердцах многих койотов.

Так оно и бывает с домами сердец. Вы всегда можете оказаться в своем доме, где бы ни были. Как пальцами щелкнуть. Наверно, потому и следы такие свежие, что Бо здесь ночевал.

– Что ты такое говоришь? – удивляется Джек.

Бо подходит и садится у костра.

– Я виделся с Джоленой, – объясняет он, – и она сказала, что Джо просил присмотреть за его подружкой.

– За Джилли, – вставляю я.

Он кивает:

– Славная девочка. Я захожу составить ей компанию, когда бываю в том углу Большого леса. Она мне и сказала, что Старуха уже навещала ее.

– Они говорили?

– Не словами, – отвечает мне Бо, – и Джилли ничего не поняла. Зато я понял. Она была Белой Бизонихой, Джо, а тебе известно, что это значит. Она вернулась на тропу бизонов, и никто из нас в ближайшее время ее не увидит.

– Но…

– Ты замечаешь, что происходит с внешним миром? – перебивает Бо. – Там все идет к чертям, разве не видно? И ты надеешься, что она станет беспокоиться об одной раненой девочке, когда ее мучит боль целого мира? Вернее даже, агония. Мир уминает, Джо, и уже не так медленно, как верно. Лавина стронулась, и ее не остановить. Думается, Старуха посмотрела на твою Джилли и решила, что там нет ничего такого, с чем девочка сама не смогла бы справиться.

Этого я и боялся. Нокомис все дальше и дальше уходит от забот отдельного человека, и причины тому ясно описал Бо. Когда целый мир в беде, собьешься с ног, разбираясь с каждым по отдельности.

Пожалуй, отыскать ее мне не по силам, да и взялся я за это, приходится признать, скорее для того, чтобы не пришлось заставлять Джилли делать то, что должно быть сделано. Самой отыскать в себе больное место и самой разобраться с тем, что ждет ее. Друзья могут стоять рядом, держать ее за руку, предлагать поддержку, но никто не сделает этого за нее.

– Чем она так важна-то? – спрашивает Бо.

– Она – друг, – отвечаю я. Это должно бы все объяснить, и объясняет, только…

– Понятно, – говорит Бо, – но там еще что-то происходит. В ней такой свет, какого я никогда раньше не видал.

– Не знаю, – отзываюсь я. – Но это что-то значит. Она не зря пришла в мир.

– Никто не приходит зря, – говорит Джек, и в кои-то веки в его голосе не слышно улыбки.

Я киваю:

– Просто мне этот свет говорит, что она может изменить что-то для стольких людей, скольких ни тебе, ни мне не коснуться.

– Ты бы сам на нее посмотрел, – говорит Бо Джеку, – тогда бы понял.

Джек переводит взгляд с него на меня. Я пытаюсь объяснить:

– Она как… как…

Мне не найти слов. Я отвожу взгляд от огня и в тот миг, пока не включилось ночное зрение, вижу одну только тьму. Потом одна за другой появляются звезды. Луна такая большая и яркая, что цвет у нее почти белый.

– Она как те единороги, – наконец говорю я Джеку. – В ней огонь, рядом с которым хорошо даже просто стоять. Он согревает душу.

Мы молчим. Бо наливает себе моего кофе, берет моего табачку из кисета и свертывает для всех по самокрутке, а Джек дает нам прикурить от своей «Зиппо».

– Это не Кода ли зажигалочка? – спрашивает Бо.

Джек кивает:

– Выиграл в карты… – Он задумчиво косится на Бо. – Кстати, о Коди: разве это не его манидо-тевин?

– Был, – отзывается Бо. – Теперь он в другом месте – сплошное сияние солнца и цветы. Представь себе пустыню, где все кактусы вечно в цвету, а под ногами ковер золотистых маков и розовых кошачьих лапок.

Я улыбаюсь:

– Так он в самом деле влюблен?

Бо кивает.

– А как насчет тебя? – любопытствует Джек.

– Насчет меня? – повторяет Бо.

У него такой вид, что сразу ясно: он ушел в себя, оглядывается в далекое прошлое, которое, может быть, и не хочется вспоминать, но невольно вспоминаешь, задеваешь снова и снова, как незажившую ранку. Каждый раз сковыриваешь струп и не даешь ей затянуться.

Бо вздыхает:

– Мне сейчас как раз и нужно такое одинокое место. Я, надо полагать, в чем-то похож на Старуху. Чем больше выхожу во внешний мир, тем мне больнее. Только здесь и отдыхаю.

Джек поворачивается ко мне:

– Видишь, о чем я говорю? Вот почему мы должны остановить тех волчиц. Мало, что ли, того, что они творят с собой и своим миром? Может, там мы и не можем им помешать, но здесь сумеем.

– Закрыть для них двери сна, – задумываюсь я – так, чтобы они никогда не смогли вернуться.

Что я умею, так это открывать и закрывать двери духа. Должно быть, сказывается воронья кровь.

Джек качает головой. Следовало ожидать. Он ведь уже сказал, что считает нужным сделать.

– Нет, – говорит он. – С такими, как они, этого недостаточно. Надо с ними покончить.

– Бешеную собаку, – добавляет Бо, – нельзя оставлять в живых.

Я снова вспоминаю убитого единорога, темное пламя в глазах волков, терзающих труп, упивающихся горячей кровью.

– Наверно, ты прав, – неохотно признаю я. – Та волчица, что водит стаю, сильна. Закрой перед ней двери, и она найдет другие. – Мой взгляд упирается в лицо Джеку. – Но как нам их найти? Манидо-аки – огромный древний мир. В нем можно искать их до конца наших дней.

Джек снова качает головой.

– Нам их искать не придется, – говорит он. – Они сами нас найдут. Я видел по их глазам, когда мы отогнали их от добычи: прежде они не ведали о нашем существовании, но теперь, бьюсь об заклад, станут искать нас, чтобы попробовать, сладкая ли у нас кровь.

Человеческое лицо Бо, отхлебывавшего кофе из моей кружки, сменяется хищной усмешкой койота.

– И тогда мы с ними покончим, – говорит он. Я все думаю о тех волчицах. Было в них что-то беспокоящее, что-то знакомое, но я никак не соображу что. Знаю только, что старый трюизм снова подтверждается: если осложнение возможно, оно возникнет.

Все же я медленно склоняю голову, соглашаясь.

– Тогда мы с ними покончим, – повторяю я. Надеюсь только, что мы не повторяем вечную ошибку Коди, который делает то, что ему кажется правильным, а на самом деле только заваривает кашу еще круче и солонее.

Джилли

Ньюфорд, май 1999-го

Софи сама не знала, почему, стоило зайти разговору о стране снов, на нее нападало желание все отрицать. Ведь в глубине души она не сомневалась в ее существовании. Просто говорить об этом вслух было невозможно.

Иногда она задумывалась, не кроется ли тут обычный эгоизм: стремление сохранить что-то особенное только для себя. Самой остаться особенной. Хотя она знала – ничего особенного в ней нет. Страна снов открыта и для других – и для многих в большей степени, чем для нее. Стоило вспомнить хотя бы Джо, переходящего из мира в мир с такой же легкостью, с какой другие переходят улицу.

Но ее преследовало ощущение, что, признав открыто реальность своих снов, она рискует потерять их.

Ужасно трудно было с этим примириться. Она считала себя человеком щедрым, особенно с Венди и Джилли, и искренне полагала, что готова поделиться с ними чем угодно, тем более разделить радость жизни в Мабоне. Но едва заходил разговор о том, существует ли тот, другой мир, как что-то в ней замыкалось и с губ само собой срывалось отрицание.

Рациональная половина мозга Венди охотно соглашалась с этими отрицаниями: разумеется, мир – то, что мы видим, не больше и не меньше, а все прочее – сны да иллюзии. Но Софи видела, как бесилась иной раз Джилли. Может, даже обижалась, хотя ни разу не сказала об этом. Впрочем, Джилли редко говорила о том, что ее в самом деле заботило, будь то старые обиды или новые, так что ее молчание ничего не значило.

«Отличный пример тому – несчастный случай, уложивший ее в больницу, а также гибель сказочных картин», – размышляла Софи, входя в отделение реабилитации и приближаясь к палате Джилли. Часы посещений заканчивались, и в здание уже прокралась ночная тишина. Шаги гулко отдавались по мраморному полу, а из двери соседа Джилли, практикующего буддиста, тянуло ароматом восточных благовоний. Войдя в палату, Софи увидела, что подруга спит или, по крайней мере, лежит с закрытыми глазами. Она задержалась в дверях, вспомнив то странное ощущение опрокинувшегося мира, которое посетило ее при виде Джилли, выходящей из парадного собственного дома. Конечно, этого не могло быть. То была не Джилли.

– Ты входить собираешься?

Софи моргнула, встретив взгляд подруги. Чуть кривоватая улыбка тронула губы Джилли. Паралич лицевого нерва почти прошел, и говорила Джилли теперь так же внятно, как прежде. Если бы и остальное было так же хорошо!

– Я думала, ты спишь, – отозвалась Софи.

Джилли качнула головой:

– Просто отдыхала. День был беспокойный.

Софи вошла и присела на край кровати. Зная расписание процедур и упражнений, она не сочла последнее заявление Джилли преувеличением.

– Я боялась застать у тебя толпу гостей, – сказала она.

– Понемножку рассосалась, – ответила Джилли, – и я даже отчасти рада. Хочу сказать, приятно, что о тебе заботятся и все такое, только вот это сломанное тело, что лежит на кровати, очень мешает нормальному общению с людьми.

– Смотрят на тебя и стараются не видеть…

– Вот именно. Притом люди, от которых уж никак не ожидала. Например, Изабель. Каждый раз как упрется взглядом мне в лицо, так и не отводит его.

– Наверное, некоторым просто неловко.

– Наверное… Но довольно о трудностях и испытаниях, выпавших на долю прикованной к кровати героини. Ты зачем вернулась?

Софи уже побывала у нее утром.

– Хотела кое-что с тобой обсудить, – сказала она.

Джилли нарочито тяжко вздохнула:

– О-хо-хо!

– Ничего серьезного, – начала Софи и тут же поправилась: – Ну, разве что немножко.

– Я тут ни при чем! Меня там и не было. Я даже не знаю того типа, который заявляет, что это моя работа!

Софи не удержалась от смеха:

– Ты ведь еще даже не знаешь, о чем я хотела поговорить.

– Понятно. Но оправдаться на всякий случай не помешает.

– Не в чем тебе оправдываться.

– Какое облегчение!

Софи покачала головой и испытующе взглянула на подругу. Приятно было видеть, как Джилли дурачится по-старому. За несколько недель Софи успела соскучиться по ее шуточкам. Еще приятнее, что веселье казалось ненаигранным. Все как в старые времена, разве только Джилли следовало бы скакать по комнате или сидеть, перекинув ноги через ручку кресла и болтать пятками с непринужденностью ленивой кошечки.

– Я про страну снов, – заговорила Софи. – Ты последнее время мало о ней рассказываешь.

– Ах, про страну снов… – протянула Джилли.

В ее глазах промелькнула настороженность, и Софи стало неуютно от мысли, что между ними впервые появились секреты.

– Чудесное место, – продолжала Джилли, – хотя его, конечно, не существует.

Неприятное чувство в груди переросло в ощущение, что острие ножа подбирается прямо к сердцу.

– Вероятно, я этого заслуживаю, – сказала Софи.

Джилли недоуменно сдвинула брови, потом улыбнулась:

– А, понимаю. Ты думаешь, я это говорю в отместку за твое вечное неверие?

– А разве нет?

– Ну, может, немножко.

Взгляд Джилли сместился за плечо Софи, словно она разглядывала что-то сквозь стену палаты.

– Странное дело, – продолжала она, – чем больше времени я там провожу, тем меньше мне хочется об этом рассказывать. Тем более рассуждать о том, как сны связаны с Миром Как Он Есть и сколько в них правды.

– Потому что кажется, если об этом заговоришь, можешь их лишиться?

Джилли не скрыла удивления:

– Что-то в этом роде. Как ты… – Она сбилась и тут же ухмыльнулась. – У тебя такое же чувство, да? Вот почему ты всегда так говорила – или, вернее, не говорила…

Софи нехотя кивнула. Даже легкий кивок казался слишком большим откровением. Она ощутила привычную тяжесть в груди, но под ней – другое, незнакомое чувство. Словно она подошла к двери запертой комнаты и вдруг оказалось, что дверь открывается от легкого прикосновения и за ней лежит свобода. Софи перевела дыхание, успокаивая себя.

– Я не могу объяснить, – сказала она Джилли.

– Думаю, и не надо объяснять, – ответила та. – По крайней мере, мне, потому что я и так понимаю.

– Как ты думаешь, почему это так?

Джилли медленно покачала головой, и Софи невольно засмотрелась, радуясь, что к Джилли возвращается хоть небольшая свобода движения.

– Кто знает, – сказала Джилли, – может, та страна сама так защищает себя. Пожалуй, если бы слишком многие поверили в страну снов и поняли, как можно ее преображать, в мире снов воцарился бы невообразимый хаос.

– Зачастую там и так хаос.

Джилли улыбнулась:

– Так говорит Джо, когда он в настроении учительствовать. А может, есть и другая причина, почему мы не хотим верить в страну снов. Может быть, это защитный механизм нашего собственного мозга. Знаешь, все старые сказки говорят, что из волшебной страны возвращаешься либо поэтом, либо безумцем. Думаю, наш мозг просто боится сойти с ума.

– Разве что левое полушарие.

– Понятное дело.

– Тогда, значит, Венди там уже побывала, – заключила Софи.

– Может, и побывала – сны ведь не всегда запоминаются. Джо говорит, там каждый бывает, когда спит и видит сны, но большинство считает это просто забавами мозга, развлекающего спящее сознание.

– Очень похоже на Джо.

Джилли улыбнулась:

– Цитирую близко к тексту.

Софи вздохнула:

– Все равно это не объясняет, почему нам так трудно признать подлинным то, что пережито там. Просто взять и сказать, что страна снов… – Она поймала себя на том, что ей все еще трудно выговорить это, и сделала над собой усилие: – Ну, ты знаешь. Существует. И почему мы не можем найти там друг друга.

– А ты как думаешь почему? – спросила Джилли. – Только не говори, мол, потому, что мы видим разные сны, а то я тебя стукну. Когда смогу, конечно.

У Софи сердце разрывалось от боли за подругу. Она и представить не могла, как умудряется переносить такое непоседа Джилли.

– Я правда не знаю, – сказала она, играя уголком простыни, а потом подняла взгляд к лицу Джилли. – От меня, знаешь ли, ждут, что я там за тобой присмотрю.

– Венди?

Софи кивнула:

– Наша поэтесса за тебя беспокоится. Боится, как бы ты не ушла в страну снов навсегда.

Джилли смотрела мимо нее, в окно. Взгляд стал далеким и отстраненным.

– Ушла бы, если б могла, – тихо проговорила она.

– Что?

– Не во сне… – Джилли снова смотрела в лицо подруге. – А как уходит Джо. Пересекая границу в собственном теле – во плоти. Если бы я могла по-настоящему уйти, то не знаю, вернулась бы назад.

– Но… почему? Разве ты здесь несчастна? Или ради волшебства?

Джилли вечно твердила, как ей хочется приобщиться к волшебству. Жить внутри сказки, а не смотреть на нее снаружи. Знать, что происходит с волшебными созданиями, когда сказка кончается, – если она когда-нибудь кончается. И каково быть частью того мира.

– И то и другое понемножку, – ответила Джилли. – Хотя нет. Это не совсем правда, потому что я в общем-то совсем не несчастна. То есть не была несчастной до того, как сюда попала. Последнее время даже улыбка кажется чем-то вроде подвига.

Софи понимающе кивнула:

– Просто у меня всегда было такое чувство, будто там, на той стороне, меня что-то ждет. Не в Мире Как Он Есть, а в стране снов. Что в волшебной стране для меня есть место, и однажды я окажусь там, если заслужу, или дождусь, или добьюсь. Или… – она слабо улыбнулась, – там мой дом, настоящий дом. Иногда мне так хочется туда, что даже больно становится.

Софи долго смотрела на нее.

– Я… я и не знала, – заговорила она наконец. – Ты никогда ничего такого не говорила.

– А как такое скажешь? – усмехнулась Джилли. – Как можно объяснить это, чтобы тебя не приняли за сумасбродку? – Заметив взгляд Софи, она поправилась: – То есть еще большую сумасбродку, чем меня и без того считают.

– Не думала, что для тебя это важно.

– Пусть не важно. Не слишком важно. Но мысль о доме, который ждет меня где-то в волшебной стране, так дорога мне, что я просто не перенесу, если над ней станут смеяться.

– Я не смеюсь…

– Нет, – согласилась Джилли, – и даже не притворяешься больше, что такого не может быть.

Софи снова почувствовала себя виноватой, но она знала Джилли и понимала, что в ее словах нет упрека.

– Кстати, – продолжала Джилли, – я хотела обменяться с тобой впечатлениями.

Софи догадывалась, о чем пойдет речь, и уже почувствовала знакомую тяжесть в груди и сердцебиение, но твердо решила на сей раз не замыкаться, несмотря ни на что, открыться целиком. Как ни странно, от одного этого решения ей сразу стало легче.

– О чем? – спросила она.

– Ну вот, ты, засыпая, думаешь о переходе, или все получается само собой?

– Я просто закрываю глаза, – сказала Софи, – и я там: обычно на том месте, где была прошлой ночью, когда проснулась. А вот если хочется попасть куда-то еще, надо сосредоточиться, засыпая. А у тебя как?

– Примерно то же самое, хотя наладилось не сразу. Поначалу меня забрасывало куда попало – чаще в Мабон и в Большой лес. Но я хотела спросить – ты можешь заснуть и не переходить туда?

Софи покачала головой:

– По-моему, это от меня не зависит. Выбирать я могу только место, куда хочу попасть, да и то не всегда получается.