— Это Бенджамин, — произнес Рашкин. — Он мой старинный друг. Его происхождение относится к тому периоду, когда я еще не лишился способности вызывать ему подобных.

"Значит, он действительно ньюмен, — смогла подумать Изабель. — Но только не мой и не новой ученицы Рашкина".

— Мы здесь хорошо повеселились, — продолжал Рашкин. — Да, мы неплохо провели время, но теперь нам пора уходить, и я хочу узнать, где ты прячешь своих любимцев.

Изабель в недоумении уставилась на Рашкина. Она слышала его голос, но, когда он передвинулся, лунный свет попал на его лицо и бледные лучи странным образом оттенили сетку глубоких морщин. Это зрелище так поразило Изабель, что она не сразу поняла его слова. Рашкин молчал в ожидании ее ответа. Она попыталась пробиться сквозь путаницу воспоминаний. Понять смысл сказанного ей оказалось не под силу, но в памяти осталось последнее слово.

— Любимцев? — переспросила она.

Как интересно вибрировал ее голос. Раньше Изабель не задумывалась над этим, но в этих трех слогах зазвучал целый мир звуков.

— Полотна, — произнес Рашкин. — Я пришел за полотнами. Ты можешь даже не вставать, просто скажи, где они находятся, и Бенджамин поможет мне с ними разобраться.

При появлении Рашкина на острове Изабель не почувствовала угрозы для себя лично, но ее ньюмены — совсем другое дело. Когда Рашкин упомянул о них, она ухватилась за его рукав и с трудом села. Осколки и обрывки ее мыслей усеяли всю лужайку, и теперь требовалось неимоверное усилие, чтобы собрать их в единое целое и сосредоточиться на том, что происходило в данную минуту.

— Вы. Не сможете. Их. Забрать, — выговорила Изабель, с особой тщательностью произнося каждое слово.

— Это черная неблагодарность с твоей стороны, — сказал Рашкин и оглянулся на своего спутника. — Как ты считаешь, Бенджамин?

— Я никак не ожидал от нее такого, — отозвался ньюмен.

«Какой чудесный голос у Бенджамина, — подумала Изабель. — Голос Джона тоже звучал прекрасно. Может, это отличительная черта всех ньюменов?»

Рашкин вздохнул и снова повернулся к Изабель:

— И это после всего, что я для тебя сделал...

— Что... что... — начала Изабель, но тут же потеряла ход мысли, зато произнесенные слова еще долго отдавались эхом в ее голове.

— Ну я же пришел в гости не с пустыми руками, — сказал Рашкин.

— Вероятно, она не смогла по достоинству оценить ваш подарок, — присоединился Бенджамин.

Рашкин внимательно всмотрелся в лицо Изабель.

— Но она, без сомнения, его попробовала, — удовлетворенно произнес он.

Теплое дыхание Рашкина коснулось ее щеки, и Изабель почувствовала запах корицы.

— Мощная штучка, не правда ли, Изабель?

Изабель. Это ее имя. Она и есть Изабель. Но какое отношение имеют ньюмен и корица к...

Мысль была запутанной с самого начала, и она не смогла сконцентрировать на ней свое внимание. Изабель видела, как мысль уносилась вдаль мимо головы Рашкина, мимо Бенджамина, всё выше и выше, к самым звездам, потом мигнула, словно свеча на ветру, и погасла. Изабель перевела взгляд на Рашкина и заметила, что черты его залитого лунным светом лица стали резче. Со стороны дома донеслись встревоженные голоса. Она смогла разобрать слова, но не сразу поняла их смысл.

— ...он был в пунше...

— ...вот дерьмо...

— ...выпил три стакана...

— ...я как будто вернулся в прошлое...

— ...добавлено в спиртное...

— ...я пробовал ЛСД, я знаю, что это...

— ...всё так странно...

— ...так быстро действует...

— ...это затягивает...

— ...если я узнаю, кто это...

— ...он перестарался...

— ...люди, я полетела...

— ...кто-нибудь, держите ее...

Замешательство Изабель внезапно исчезло. При виде освещенного луной лица Рашкина она обрела способность ясно мыслить и осознала, что произошло. Но от этого ей стало еще хуже, ее охватила настоящая паника. Это Рашкин привез на остров бутылки с пуншем, в котором был растворен ЛСД, и теперь она и большая часть присутствующих находились под воздействием наркотика.

— Или ты добровольно отдашь мне полотна, или я заставлю тебя их отдать. Выбирай, Изабель.

Она с ужасом посмотрела на Рашкина:

— Как вы могли сделать с нами такое?

— Это же вечеринка, — пожал он плечами. — Я решил, что вам будет интересно познакомиться с обратной стороной сознания. А теперь не медли, — добавил он. — Я не собираюсь торчать здесь всю ночь.

— Может, мы еще раз обыщем всё вокруг? — предложил Бенджамин.

Рашкин покачал головой:

— Они здесь, совсем близко. Я их чувствую. Но она очень хорошо их спрятала. — Рашкин наклонился к самому лицу Изабель. — Я прав, Изабель? Ты решила, что можешь их от меня скрыть?

— Чудовище!

Ясность мыслей снова покинула Изабель. Искаженное лицо Рашкина уплывало куда-то вдаль. Когда он сунул ей спички, Изабель попыталась оттолкнуть коробок, но в следующий момент почувствовала, что крепко сжимает его а руке.

— Полотна находятся в одном из этих строений, — сказал Рашкин. — Я это точно знаю.

На его изменившемся до неузнаваемости лице ярко блеснули глаза. Изабель не могла отвести взгляд. Она словно покинула свое тело и плыла по воздуху, но ее удерживал взгляд этих светящихся в темноте глаз.

— Скажи мне, где картины, — настаивал Рашкин. — Мы возьмем то, за чем пришли, и уйдем.

Изабель стоило огромного труда просто покачать головой.

— Если ты не скажешь, — предупредил Рашкин, — я заставлю тебя лично уничтожить все полотна. Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Изабель смутно помнила рассказ Кэти о воздействии галлюциногенного наркотика.

— Единственное, что можно сделать, — говорила она тогда Изабель, — это расслабиться и не сопротивляться его действию. Сопротивление только усиливает его влияние. Если расслабишься, то всё пройдет, и ты просто вычеркнешь из жизни несколько часов. Если будешь бороться, можешь лишиться рассудка.

Изабель с трудом остановила взгляд на Рашкине.

— Я не стану, — попыталась сказать она, но с губ слетели только бессмысленные звуки.

Изабель перестала сопротивляться действию наркотика и отдалась своим ощущениям. Она еще слышала шум разговоров у самого дома, видела искаженное лицо Рашкина, чувствовала запах корицы. Изабель всё еще сжимала в руке коробок спичек, да так крепко, что его края смялись в ладони. А потом всё исчезло. Неожиданный вихрь подхватил ее, прогнал все чувства и унес в такое место, где не было ни образов, ни запахов, ни звуков. Только тишина и темнота.

Пустота.

Изабель очнулась в березовой роще в северной части острова. Сразу за рощей простирались обширные поля, цепочкой остроконечных утесов спускавшиеся к самому озеру. Оттуда до Изабель доносился плеск волн о каменистый берег. Солнечные лучи резали глаза даже сквозь закрытые веки, а во рту после вчерашнего праздника остался отвратительный вкус. Изабель перекатилась со спины на живот и тотчас же почувствовала приступ тошноты, но он быстро прошел. В воздухе стоял знакомый резкий запах, но Изабель потребовалось несколько минут, чтобы определить его природу — запах потухшего костра.

Мысль о костре вызвала воспоминания, перед Изабель восстановилась цепочка ужасных событий, начавшихся с того момента, когда она в поисках ньюмена Рашкина оказалась позади амбара и поняла, что, сама того не сознавая, приняла немалую дозу сильного наркотика.

Изабель медленно села и осмотрела себя. Руки и одежда были покрыты сажей, словно кто-то прошелся по всему телу угольными карандашами. Непонятно, каким образом она вообще оказалась в этом месте. С того момента, как она последовала давнему совету Кэти и перестала сопротивляться действию наркотика, в памяти образовалась пустота. Освобожденное от контроля подсознание стерло все дальнейшие события.

Немного поразмышляв, Изабель обнаружила, что всё же кое-что помнит. В какой-то момент бессознательное состояние, видимо, перешло в сон, вернее, в кошмар. Ей снилось, что дом вместе с находящимися там полотнами загорелся. А потом стали гибнуть ньюмены — хрупкие, обугленные тела падали во двор, их жалкие останки освещало ревущее пламя, охватившее деревянное строение. Изабель помнила, как брала их на руки и пыталась облегчить ужасные страдания, помнила, как по щекам непрерывно текли слезы, а сердце в груди было готово разорваться. Она не обращала внимания на людей вокруг, тем более что большинство ее гостей тоже находились под действием наркотика и не замечали ни ее, ни умирающих ньюменов. Люди настолько лишились рассудка, что никто и не подумал бороться с огнем, пока не стало слишком поздно.

Внезапно в груди Изабель воцарился ледяной холод, дыхание перехватило от ужаса. Она снова посмотрела на свои руки.

Если всё это ей приснилось, то откуда появилась сажа на руках и одежде?

Она медленно встала на ноги, вышла из рощи и посмотрела на юг. На дальнем краю острова, над верхушками деревьев к небу поднималась тонкая струйка дыма. Холод в груди усилился, казалось, сердце и легкие покрылись инеем. Изабель медленно побрела по направлению к дому; она не хотела возвращаться, но остановиться уже не могла. Вот перед ней появился луг с майским деревом, и она остановилась отдохнуть. В отсутствие людей майский шест казался неуместным. В воздухе не было ни малейшего дуновения, и разноцветные ленты бессильно повисли.

Майский шест.

Праздник костров.

Изабель вспомнила встречу с Рашкиным и его ньюменом позади амбара. Вот Рашкин требует, чтобы она отдала ему полотна, вот вкладывает ей в руку коробок со спичками.

Я заставлю тебя лично уничтожить все полотна. Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Она тряхнула головой. Нет. Она не могла этого сделать. Даже под действием наркотика никто не мог заставить ее поджечь дом.

Изабель покинула одинокий майский шест и пошла по знакомой лесной тропинке к тому месту, где стоял дом. Она с трудом переставляла ноги, но всё же сумела добраться до края леса и остановилась на границе сада, окружавшего дом. Перед ней лежали руины. От дома остались только почерневший от сажи каменный фундамент и печная труба. Всё остальное превратилось в пепел и угли. От едкого запаха дыма резало глаза.

Вокруг не было никаких признаков мертвых ньюменов. Только ее друзья, не менее пораженные, чем сама Изабель, стояли поодаль и смотрели на развалины. От этой группы отделилась рыжеволосая фигурка и устремилась к Изабель.

— Ох, таbelle Иззи, — воскликнула Кэти, обнимая подругу за плечи. — Мне так жаль...

— Я... я этого не делала, — вымолвила Изабель.

— Не делала чего? — спросила Кэти.

Изабель дрожащей рукой показала иа руины дома:

— Он пытался меня заставить, но, клянусь, я не делала этого.

— Кто пытался тебя заставить?

— Рашкин.

— Это он подмешал наркотик в пунш? — Изабель кивнула.

— Я убью этого мерзавца, — сказала Кэти. — Клянусь, я это сделаю.

Изабель молча смотрела на дымящиеся развалины. Дом всегда стоял здесь, сколько она себя помнила. Он стоял и до ее рождения, и она привыкла считать, что он останется и после ее смерти. Непостижимо, но его больше нет. Ни дома, ни ее картин.

— Картины-врата... — наконец выговорила Изабель, не отводя взгляда от лежащих перед ней обугленных обломков. Что это? Одна из балок? Резная доска над камином? — Может, кто-нибудь спас полотна?

Кэти колебалась несколько мгновений, потом ответила:

— Все были слишком одурманены, чтобы бороться с огнем. А о ньюменах знали только ты и я. К тому времени, когда я прибежала сюда, было уже слишком поздно лезть на чердак.

— Значит, они всё же погибли, — сказала Изабель. — Он добрался до них. — Она с тоской посмотрела на Кэти. — Он убил Джона.

Кэти покрепче прижала ее к себе.

— А я... Я была здесь во время пожара? — спросила Изабель.

— Я не знаю, — ответила Кэти. — Это было настоящее безумие. Все были одурманены наркотиком... — Кэти беспомощно повела плечами. — Я искала тебя, — добавила она. — Искала всё утро. Но тебя не было целую ночь, и во время пожара тоже.

Изабель повернулась и еще раз осмотрела развалины. Она так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладонь.

«Думай, — приказала она себе. — Думай скорее, не прогоняй воспоминания».

Изабель изо всех сил старалась напрячь память, но всплыли только старые факты, которые были надежно скрыты в потайных уголках сознания: Джон не бросал ее, она сама его прогнала. На нее не нападала банда подростков, ее избил Рашкин. За этими двумя фрагментами потянулась целая вереница лжи, в которой она убеждала себя в течение долгих лет и наконец поверила. Но из прошлой ночи в памяти осталось только одно: Рашкин, вкладывающий ей в руку коробок со спичками.

Я заставлю тебя лично уничтожить все полотна.

Может ли кто-то контролировать человека до такой степени? Неужели они заставили ее совершить это преступление?

Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Изабель опустила взгляд на покрытые сажей ладони и прижалась лицом к плечу Кэти. Холод, воцарившийся в груди, стал ее неотъемлемой частью, он проник во все уголки ее тела и больше никогда не исчезал.

Только спустя неделю после пожара Изабель нашла в себе силы объясниться с Рашкиным. Вдвоем с Кэти они отправились в его студию, но, как и следовало ожидать, он отрицал свое участие в этом происшествии и даже присутствие на острове. Рашкин клялся, что в ту ночь он был в Нью-Йорке, и в качестве доказательства продемонстрировал билет на самолет и счет из гостиницы.

Изабель молча выслушала его объяснения, но она не могла поверить в то, что ей привиделся весь эпизод с Рашкиным и его ньюменом, так же как не могла доказать, что Рашкин лжет. Он выразил ей свои соболезнования по поводу потери дома и картин, но Изабель едва слушала его. Всё, что у нее осталось, — это воспоминание об испачканных сажей руках и одежде, и еще об утренней слабости и тошноте. В конце концов она позволила Кэти увести себя в квартиру на Грейси-стрит, где они обе остановились.

Изабель больше никогда не возвращалась в студию Рашкина.

На следующую ночь после пожара Изабель приняла решение. Но для ее ньюменов всё равно было слишком поздно. Выжили только те, чьи полотна не были заперты в доме на острове. Розалинда и Козетта, обитавшие в Детском фонде. Энни Нин в квартире Алана. Горсточка других, подаренных или проданных кому-то кроме агентов Рашкина. Слишком мало из почти сотни ньюменов, вызванных ею в этот мир.

И больше их не будет. Она не могла перестать заниматься живописью, но поклялась никогда больше не открывать врата для перехода. И не важно, кто принимает решение о переходе, всё равно ответственность лежит на ней. Если не открывать дверь, никто не попадет сюда и не подвергнется смертельной опасности. Изабель знала, что будет скучать по ним, но такова была цена — и она совсем не высока, если учесть, какие несчастья ее творчество принесло ньюменам. Она лишится только одной стороны своего творчества; они же поплатились жизнями. Ради того, чтобы не подвергать себя искушению, Изабель оставила прежнюю манеру письма и обратилась к абстрактному экспрессионизму.

Но этого было недостаточно. Другие художники могли открыть врата для перехода.

Как-то вечером Изабель вышла из студии, которую во время реконструкции на острове делила с Софи, и направилась по Келли-стрит к помещению художественного факультета университета Батлера. Там в одном из холлов она разыскала выставку студенческих работ и надолго остановилась перед двумя произведениями Барбары Николс.

Оба полотна представляли собой уличные сценки на Ферри-стрит. В работах Барбары всё было превосходно — от использования светотеней до прописи мельчайших деталей. Для Изабель осмотра этих двух работ было вполне достаточно, чтобы понять, что привлекло внимание Рашкина к юной художнице. С первого взгляда она распознала признаки его влияния — не в стиле, а, как говорил Том, в особой манере видения объектов живописи. Барбара Николс подошла к изображению уличных сценок так, как это сделал бы сам Рашкин. И как поступила бы Изабель, если бы выбрала эти объекты.

Простояв у картин довольно долгое время, Изабель отправилась на поиски кого-нибудь, кто помог бы ей разыскать художницу. Она расспросила несколько человек, знакомых с Барбарой, но никто из них не представлял, где ее можно найти. Наконец ей посчастливилось отыскать молодого студента, работавшего в одной из студий на втором этаже. Это был высокий, нескладный и слегка сутулый парень не старше двадцати лет, с коротко стриженными волосами соломенного цвета. Некоторое время Изабель стояла на пороге студии и наблюдала за его работой, но художник почувствовал ее присутствие и обернулся. Его бледно-голубые и несколько выпуклые глаза придавали лицу какое-то удивленное птичье выражение.

— Она говорила что-то насчет занятий в библиотеке, — ответил он на вопрос Изабель. — А если ее там нет, попробуйте поискать в кафе Кэтрин — на Баттерсфилд-роуд. Там собираются многие наши студенты.

— Я знаю это место.

Некоторые вещи никогда не меняются. Кафе Кэтрин было местом встречи творческой молодежи и в то время, когда она сама посещала занятия в университете.

— Вот и хорошо. Тогда...

Его жест красноречивее всяких слов говорил о том, что парню не терпится вернуться к работе.

Изабель это поняла, но ей пришлось задать еще один вопрос:

— А как она выглядит? — Парень пожал плечами:

— Короткие темные волосы, мелкие черты лица, очень выразительные глаза. Немного костлявая.

При этих словах Изабель не могла удержаться от улыбки; он и сам сильно не дотягивал до мистера Совершенство.

— Я видел ее сегодня днем в обрезанных джинсах и футболке с отпечатанной репродукцией лилий Моне.

— Спасибо за помощь.

— Всегда рад помочь.

Не успела Изабель повернуться, чтобы выйти из студии, как парень вновь обратился к мольберту. По дороге к выходу Изабель с легкой завистью размышляла о молодом художнике. Какая муза подгоняет его? Но еще больше ее мысли занимал другой вопрос: а что стало бы с ней, если бы не встреча с Рашкиным у лестницы собора Святого Павла? Если бы она ответила отказом на его приглашение или не пришла бы в его студию? Каким бы было ее творчество? Кем бы стала она сама?

Глупые вопросы. В некотором смысле у нее никогда не было выбора. Задолго до первой встречи она уже была очарована его работами. Именно благодаря его творчеству она взяла в руки кисть. А обучение под его руководством оказалось фатальной неизбежностью. Подарком судьбы. Зато потом, как в тех волшебных сказках, которые так любит Кэти, за подарок пришлось заплатить. И слишком дорогой ценой.

Благодаря указаниям паренька из университета отыскать Барбару Николс оказалось несложно. Девушка точно соответствовала его описанию, только вот определение «костлявая» ей не подходило. Скорее Изабель назвала бы ее изящной. А ее глаза по интенсивности голубого цвета могли соперничать с глазами Джилли. Изабель стало любопытно, заставлял ли Рашкин ее раздеваться на первом занятии в студии. Но вместе с тем она ощутила симпатию к молодой художнице.

Изабель поднималась по каменным ступеням библиотеки как раз в тот момент, когда Барбара выходила оттуда. От воспоминаний о давней встрече на этом самом месте Изабель пробрал озноб. Она дотронулась пальцами до плетеного браслета, с некоторых пор не покидавшего ее запястье, а потом окликнула Николс.

— О, прошу вас, зовите меня просто Барб, — взмолилась девушка. — А то «госпожа Николс» заставляет меня вспоминать о матери.

Изабель улыбнулась и назвала свое имя. Глаза Барбары наполнились сочувствием.

— Я слышала об ужасном пожаре, — сказала она. — Ты, должно быть, была страшно расстроена.

Изабель невольно посмотрела на то место за каменным львом, где когда-то стоял Джон. Она почти увидела его призрак, и его голос снова раздался в ушах. Пальцы безостановочно крутили и крутили браслет на руке.

— Я и сейчас еще не успокоилась, — призналась Изабель.

— Это так странно, — снова заговорила Барбара. — Вот так стоять и разговаривать с тобой. Ведь ты — один из моих самых любимых художников.

Щеки Изабель загорелись от этих слов.

— Мне так нравятся твои работы, — продолжала Барбара. — И когда я думаю о том, что с ними случилось, чувствую настоящую боль. — Она запнулась. — Прости. Возможно, ты стараешься забыть, а я снова напоминаю о страшном несчастье.

— Такое невозможно забыть, — сказала Изабель, а потом, подумав о судьбе ньюменов, добавила: — Думаю, мне лучше помнить об этом.

Барб изумленно подняла брови, но Изабель не стала объяснять свои слова. Она не знала, как можно объяснить такое.

— Я хотела поговорить о Рашкине, — сказала она. — Даже не знаю, с чего начать, но с тех пор, как я услышала, что ты берешь у него уроки, я поняла, что должна предупредить...

Уловив предостерегающее выражение на лице Барбары, Изабель замолчала.

— Рашкин, — горько произнесла Барбара. — Как я радовалась, когда он предложил работать под его руководством! — Она многозначительно взглянула на Изабель. — Вероятно, ты — единственный человек, который знает, какое волнение охватывает, когда идешь по тропинке к его студии, когда поднимаешься по ступеням узкой лесенки...

Изабель нетерпеливо кивнула:

— И что же произошло?

— Скорее всего то же самое, что и с тобой. Я с самого начала поняла, что он одержим властолюбием. Хорошо. Я была готова мириться с его отвратительным характером ради того, чтобы научиться писать, как он или как ты.

На этот раз Изабель пропустила комплимент мимо ушей. Она хотела спросить о ньюменах. Что Рашкин успел ей рассказать? Сколько несчастных созданий Барб уже вызвала в этот мир? Но прежде, чем она успела хотя бы мысленно сформулировать вопросы, Барб заговорила снова.

— Когда он впервые ударил меня, я стерпела. — Взгляд девушки устремился вдаль, куда-то за пределы университетского городка. — Мне это очень не понравилось, — добавила она гораздо тише. — Но он разыграл такой спектакль, был так расстроен, что я имела глупость поверить и остаться.

— До тех пор пока это не повторилось, — продолжила Изабель.

Барб кивнула:

— Я с трудом в это поверила. То есть я хочу сказать, что не могла поверить в то, что это повторилось. А потом я словно обезумела и тоже ударила его. Я просто схватила картину, над которой работала, и ударила его по голове. А пока он лежал на полу и ждал моего раскаяния и жалости, собрала свои вещи и ушла.

Изабель охватило чувство восхищения своей собеседницей. Где же был ее собственный гнев в то время, когда Рашкин избивал ее? Гнев побеждало страстное желание учиться. И ярость, и решительность, и чувство независимости — всё было подавлено жаждой знаний. А может, она частично унаследовала характер матери? Ведь та никогда не осмеливалась вступиться за дочь во время их ссор с отцом.

— Больше я туда не возвращалась, — закончила Барб. Она наконец-то взглянула в лицо Изабель и попыталась улыбнуться. — Ты об этом хотела меня предупредить?

Она ничего не знает о ньюменах.

— Я хотела встретиться с тобой с того самого дня, когда узнала, что ты работаешь под его руководством, — сказала Изабель.

Это было почти правдой. Конечно, основной ее заботой были ньюмены, но она должна была подумать и о Барб тоже. Она на самом деле хотела уберечь Барб от той боли, которую ей пришлось вынести самой.

— Я не знала, как к тебе подойти. Боялась, что ты примешь мои слова за злобные выдумки, за ревность, поскольку ты заняла мое место в его студии.

Барб понимающе кивнула.

— Я не могу сказать, как отнеслась бы к предупреждениям до того, как это произошло. С самого первого дня я понимала, что с ним не всё в порядке. Но с его бранью я могла мириться. Мой отец тоже время от времени принимался меня ругать. Но однажды он поднял на меня руку. В тот же вечер я ушла из дома и больше никогда не возвращалась. — На лице девушки появилось выражение замешательства. — Странно, не правда ли? Рашкину я предоставила второй шанс, а своему отцу — нет.

— Мой отец тоже кричал на меня, — сказала Изабель. — Он придирался всегда, за исключением тех случаев, когда предпочитал демонстрировать холодное презрение. Но ни разу не ударил. В отличие от... — Перед мысленным взором Изабель возникла картина зимнего дня, удары и пинки Рашкина, а потом падение с металлической лестницы. — В отличие от Рашкина.

— Я до сих пор не понимаю, — задумчиво произнесла Барб. — Из-под его кисти вышли самые замечательные произведения современного искусства. Как он может быть таким, какой он есть?

— Боюсь, мы ожидали слишком многого, — вздохнула Изабель. — Мы не отделяем творчество от автора.

— А как можно отделить одно от другого? Его картины так искренни, как можно не считать их частицей его души?

На это Изабель ничего не сумела ответить: она и сама не раз задавалась тем же вопросом, но, как и Барбара, нисколько не приблизилась к разгадке.

— Послушай, — заговорила Барб. — Не хочу показаться грубой, но разговор на эту тему... Бесспорно, хорошо, что можно с кем-то поделиться своими переживаниями, и я благодарю судьбу за эту встречу, но воспоминания об этом кошмаре выбивают меня из колеи. Я лучше пойду.

— Я понимаю, — кивнула Изабель. — Только сначала...

Она спросила телефон девушки, объяснив, что хочет дать его Алану, чтобы тот позвонил, если подвернется подходящая работа. Барб нацарапала семь цифр в альбоме для эскизов и вырвала листок.

— Я ничего не могу обещать, — предупредила Изабель.

— Я понимаю.

— И еще я хочу дать твой телефон Альбине Спрех, владелице галереи «Зеленый человечек».

— Правда? Это было бы чудесно. Я до сих пор никак не могу пробиться ни в одну дверь. Везде принимают только по рекомендациям.

— Может, нам удастся изменить положение, — сказала Изабель.

— Или хотя бы попробовать, — невесело улыбнулась Барб.

— Мне жаль, что я заставила тебя снова пережить всё это. Я просто не слышала, что ты оставила Рашкина. Если бы знала, не стала бы тебя беспокоить.

— Не стоит извиняться. Иначе мне никогда не представился бы шанс познакомиться с тобой.

Прежде чем Изабель смогла справиться с волнением от очередной похвалы ее таланта, Барб убежала, словно за ней гнались призраки, разбуженные недавним разговором. Изабель оставалась на ступенях библиотеки, пока собственные призраки не заставили ее покинуть это место. Она не бежала, как Барб, но и не медлила. И ни разу не оглянулась.