Грин согласился на роль в «Тупике» за два месяца до начала съемок. Это был фильм категории «Б», со скромным бюджетом, заказанный специально под Актрису, которая в то время пользовалась популярностью. Фильм ставил Ричи Мэйер – режиссер фильмов, полных насилия и секса.
      Джимми Кейдж не присутствовал на первом съемочном дне и теперь нервно слонялся из угла в угол. Ходили слухи, что он запорол предыдущую роль. Он не учил тексты, пару раз появлялся на съемках пьяным, и в конце концов его просто выгнали. Но сейчас Кейдж был трезв – даже слишком. Не в состоянии сконцентрироваться, с дрожащими руками и подкашивающимися коленками он расхаживал туда-сюда по трейлеру (трейлер, в котором жили Том Грин и Джимми Кейдж, был средних размеров, но достаточно большой для их статуса; в дни былой славы Кейдж один хозяйничал в огромных трейлерах, где в перерывах между съемками напивался и спал).
      Съемки проходили на востоке Голливуда, за отелем «Сант-Мартин», в районе, где всю территорию занимали грузовики, прицепы и генераторы. Художники-декораторы «украсили» улицу граффити и останками разбитых машин. Грин и Кейдж должны были вырвать Актрису из рук хулиганов. В криминальном районе у нее спустило колесо, и в тот момент, когда бандиты разрывали ей платье, из-за угла появлялась полицейская машина, где сидели Грин и Кейдж. Сценарий был отвратительный – играли они исключительно ради денег.
      Грин несколько раз прокатился на машине, чтобы засечь время между командой «мотор» и их приездом к белому открытому «кадиллаку» Актрисы. Второй ассистент режиссера отметил мелом то место, где они должны были затормозить. После чего, по сценарию, Кейдж вылезал из машины и вынимал пистолет из кобуры. За ним следовал Грин. Банда разбегалась в разные стороны, а полицейские начинали вежливо беседовать с Актрисой. Местная полиция всегда вела себя учтиво, даже по отношению к эффектным большегрудым блондинкам. Перед объективами двух камер Джимми и Грин должны были сыграть свои роли вплоть до диалога с Актрисой.
      Съемочная команда расположилась возле «кадиллака», за огромными лампами, которые смягчали резкий контраст между светом и тенью. Там же стояли стулья, столы и ящики с аппаратурой.
      Обливаясь потом, в синей униформе, Кейдж сидел на переднем сиденье полицейской машины. На полу лежала рация, из которой должна была раздаться команда режиссера.
      – Грим! – крикнул Кейдж.
      Подбежала девушка и через открытое окно промокнула губкой пот на носу и лбу Кейджа. Кейдж вопросительно посмотрел на Грина:
      – Ну как?
      Грин кивнул:
      – Если бы ты был помоложе и носил платье, я бы пригласил тебя на свидание.
      – Эта дурацкая кобура!
      На репетициях Кейджу с большим трудом удавалось вытащить свой пистолет, и он попросил другой пояс, однако запасных поясов не оказалось.
      – Внимание, начинаем, – объявил главный оператор.
      Грин завел мотор и включил мигалку.
      – Все будет в порядке, – сказал он, – главное – концентрация.
      – Внимание, звук.
      – Пошел! – сказал звукооператор.
      – Камера один!
      – Пошла!
      – Камера два!
      – Пошла!
      Ассистент режиссера крикнул:
      – Сцена тридцатая, дубль первый! – щелкнул хлопушкой и выбежал из кадра.
      – Мотор! – крикнул Ричи Мэйер по рации.
      На расстоянии тридцати метров от «кадиллака» их снимала первая камера.
      Платье Актрисы валялось на земле, и один из мексиканских актеров собирался разорвать ей лифчик. Увидев полицейскую машину, банда бросилась врассыпную.
      Грин затормозил у черты (позже звук свистящих покрышек будет микширован), и Кейдж открыл дверь. Он быстро вылез из машины – прекрасно, практически еще на ходу – и при этом остался стоять на ногах. Он коснулся правого бедра и попытался вытащить револьвер. Так продолжалось несколько секунд, пока его левая рука держала кобуру, а лицо наливалось краской. Время шло, но пистолет не поддавался.
      – Черт! Сволочь! – закричал Кейдж и в полном отчаянии обернулся на Ричи, который, вздыхая, поднялся со стула возле камеры и развел руками:
      – Стоп!
      Актриса покачала головой. Костюмерша набросила ей на плечи плащ, чтобы та не простудилась. В тени было всего тридцать шесть градусов по Цельсию.
      В ярости Кейдж крикнул:
      – Я же просил дать мне другую кобуру, но у вас, черт побери, только одна!
      – Где Симона? – снова вздохнул Ричи, передвигая бейсболку на затылок.
      – Симона на съемочную площадку, – раздалось по рации.
      – Извините, но если не в порядке оснащение… – оправдывался Кейдж.
      Симона объяснила, что ей запретили арендовать запасные кобуры.
      – Мы поменяемся, – предложил Грин. – У меня не такая жесткая.
      Пока Симона меняла их кобуры, ассистент режиссера откатил машину обратно к стартовой позиции.
      – Я не могу сконцентрироваться, если реквизит плохого качества. – Кейджа явно вывели из терпения. – Они не понимают, что погоня за дешевизной в конечном счете обходится дороже. Намного дешевле было бы арендовать пару лишних поясов. Все директора картин – идиоты. И всегда ими были. Их совершенно не интересует, если во время съемок все вдруг летит к черту. Главное, чтобы на бумаге значилась низкая цена. Хоть ты сто дублей сыграй.
      Джимми и Грин снова сели в машину.
      – Мотор! – крикнула рация.
      Грин нажал на педаль газа, и они въехали в кадр первой камеры. Актриса, лифчик, разбегающаяся шпана.
      – Сейчас, – прошипел Грин.
      Кейдж открыл дверь и вышел из машины, так же как и в первом дубле идеально используя последние секунды движения. Устремив взор на запуганную Актрису, он не глядя схватился за рукоятку пистолета и потянул.
      Пистолет остался в кобуре.
      Кейдж изумленно посмотрел вниз, не бросая попыток вытащить свое оружие.
      – Стоп! Стоп! – закричал Ричи.
      – Скотина! Сволочь! Как же можно так работать? – орал Кейдж.
      – Покажи, что там у тебя, – устало попросил Ричи.
      – Смотри, вот эта защелка все время цепляется за тот язычок.
      Кейдж продемонстрировал, в чем заключалась проблема. Режиссер и директор фильма кивнули – ничтожная деталь, стоившая времени, пленки и нервов Кейджа.
      Вмешалась Симона:
      – Я давно говорила: нужно арендовать такие вещи в комплекте. Но мне пришлось добывать их по отдельности по дешевым адресам. Объяснение простое – эти пистолеты не подходят к кобурам. Но так велел Брюс.
      Ричи сглотнул и, качая головой, пообещал:
      – Сейчас, черт побери, я свяжусь с этим болваном Брюсом. Ладно, Джимми, будешь выходить из машины уже с пистолетом в руке.
      Они встали по местам для съемок третьего дубля.
      – Мотор! – в третий раз прокричал Ричи.
      Грин тронулся по направлению к «кадиллаку». Кейдж держал револьвер в руке, дрожа от нервного напряжения.
      Возле «кадиллака» Грин затормозил, мексиканцы разбежались. Кейдж толкнул дверь, но та не поддавалась.
      – Черт! – прошептал он. Он навалился на дверь всем телом, ударил ее плечом, но дверь не открывалась.
      По рации раздался голос главного оператора:
      – Стоп!
      Кейдж вытянул защелку.
      – Кто, черт возьми, закрыл эту дверь на верхний замок?! Какой идиот это сделал?!
      Они попробовали еще раз.
      Они подъезжали. Актриса уже почти была раздета, мексиканцы разбегались. Комок нервов, Кейдж вышел из машины с пистолетом в руке. Он вытянул руку, чтобы прицелиться, и нескладным движением задел дулом за внутреннюю часть двери.
      Револьвер выскользнул из пальцев, дал осечку и юлой откатился в сторону.
      Когда Грин затормозил в пятый раз, он понял, что что-то не так, но не знал, что именно.
      Кейдж открыл дверь, мастерски рассчитав время. Но как он ни старался, он так и не смог подняться с сиденья, поскольку был пристегнут ремнями безопасности.
      В шестой раз, выходя из машины, Кейдж оступился и, словно пьяный, чуть не упал позади «кадиллака».
      В конце концов все поняли, что это один из тех дней, когда все, что только можно, идет наперекосяк. По той или иной причине небо прокляло этот день, эту сцену, этот момент.
      На седьмом дубле Кейдж зацепился рукавом рубашки за дверной замок.
      На восьмом – ударился головой о крышу автомобиля.
      На девятом он просто не вылез из машины.
      Затем Ричи взял его за плечи и говорил с ним, как с провинившимся школьником (хотя уже в двадцать два года Кейдж красовался на обложке журнала «Лайф»).
      – Прекрасно, – крикнул главный оператор, – перерыв пять минут.
      Кейдж попросил разрешения побыть немного одному. Грин остался в полицейской машине, и девушка принесла ему диетическую колу.
      Главный оператор сказал:
      – Том, вы меняетесь местами. Пусть Кейдж ведет машину, а ты будешь из нее выходить.
      – С пистолетом в руке?
      – Да.
      В течение нескольких минут Грин прорепетировал физические составляющие роли: сидеть, выходить из машины, прицеливаться. Он всегда искал ритм в игре. Когда движения приобретали нужный каданс, автоматически приходило и верное чувство.
      Кейдж пересел за руль, нервно подергивая глазом и подняв плечи.
      – Не хочешь сначала попробовать? – спросил Грин.
      – Я же видел, как ты это делал. Я знаю, где надо затормозить.
      – Хорошо, хорошо, давай, – сказал Грин.
      Разжевывая огромную конфету, Ричи наклонился через окно к Кейджу:
      – Все в порядке, Джимми?
      – Все прекрасно.
      – Отлично, Сейчас все получится, ребята! – Ричи ободрительно улыбнулся – за это ему платили. Но в глазах прочитывалась скука.
      – Несомненно, – ухмыльнулся Джимми Кейдж.
      Ричи опустился на стул рядом с первой камерой.
      – Внимание! Звук! – прокричал главный оператор.
      – Пошел! – ответил звукооператор.
      – Камера один!
      – Пошла!
      – Камера два!
      – Пошла!
      – Ты выпил, Джим, – прошептал Грин.
      – Сцена тридцатая, дубль десять.
      – Ах, всего один глоточек, – ответил Кейдж.
      – Мотор! – крикнул Ричи.
      Джимми Кейдж нажал на газ.
      Патрульная машина с визгом сорвалась с места и помчалась к «кадиллаку». Актриса стояла спиной к машине, члены банды бросились бежать – все согласно сценарию.
      Полицейская машина пронеслась мимо черты на асфальте и полетела к блестящему «кадиллаку».
      – Джимми! – завопил Грин.
      Кейдж, казалось, ничего не слышал и продолжал держать ногу, словно сведенную судорогой, на педали газа.
      Грин всем телом вжался в сиденье. Мимо промелькнули изумленные лица съемочной группы, крылья «кадиллака», Актриса, в ужасе отпрыгивающая в сторону.
      И полицейская машина с ревом врезалась в ни в чем не повинный зад «кадиллака».

      На похоронах Роберта Й. Канта Грин был одним из самых молодых. Основная масса присутствующих – седые головы с румянами на скорректированных пластическими операциями лицах.
      Джимми Кейдж знал многих из них и бесконечно пожимал руки. Царила веселая атмосфера некоего воссоединения; поблекшие звезды пятидесятых и шестидесятых, пожухнувшие от времени и калифорнийского солнца, ослабленные любовными романами, алкоголем и наркотиками, тоскующие о потерянных годах, обнимали друг друга с окаменелыми улыбками. Тонкие пальцы на хрупких запястьях трепыхались в приветствиях, дрожащие губы целовали воздух вокруг морщинистых или гладко выглаженных щек, ноги неуверенно искали равновесия, глаза, щурясь за бифокальными очками, помнили мускулистые ляжки, округлые груди и бесчисленные эрекции.
      Еврея Роберта хоронили «как всех». При жизни он не был членом еврейской общины и никогда не слыл верующим, но Грин не сомневался, что Роберт хотел быть похороненным по еврейскому обычаю, с ритуалами и кадишем. В траурном зале Шейла сказала, что Кант не составил завещания. Роберт считал высокомерным организовывать собственные похороны: заботиться о предании его тела земле должны были оставшиеся в живых. Смерть была для него сугубо личной темой. «Американцы беззаботно говорят о чем угодно и таким образом все опошляют», – неоднократно замечал он, качая головой. Молчание он считал высшей добродетелью в Америке. Теперь он молчал.
      Грину следовало обратиться за помощью к Роберту, когда он потерял право на владение «Пожаром». Он думал о Роберте, но так и не позвонил ему. Он не желал быть никому обязанным, даже Роберту. Другие пользовались услугами Роберта и платили ему десять процентов от своих доходов. Грин не хотел строить свои отношения с Кантом таким образом. Никаких общих дел, никаких контрактов, никаких денег. Наверно, это было правильно.
      Шесть могильщиков катили алюминиевую тележку с гробом Роберта по залитым солнцем полям с ярко-зеленой травой. Возле свежевырытой могилы, среди бесчисленных надгробий в мемориальном парке «Форест Лоун», гроб сняли с тележки. Люди молча подходили к телу. Пятьсот человек безмолвно смотрели на цветы, на горку земли, которой вскоре засыплют могилу, и пытались представить, каково ему там.
      Грин хотел спросить Шейлу, не упоминал ли Роберт о рецензионной работе, но не мог улучить момент, чтобы вокруг никто не подслушивал. Его благоговение перед Робертом, уже несколько минут лежащим в земле, слегка меркло на фоне прогорклого отчаяния по поводу собственного будущего.
      Вдруг он почувствовал, как кто-то сильно схватил его за шею – так приветствуют друг друга подростки, – и обернулся.
      Ухмыляющийся Кейдж стоял рядом с пожилым мужчиной. Грин мгновенно его узнал: Флойд Бенсон, еще одна легенда, дородный, исполненный величия человек. Седые вьющиеся волосы, темно-карие глаза с детским выражением. Шея отсутствовала – голова крепилась прямо на круглых плечах. Он радовался, как будто только что получил в подарок самокат.
      – Флойд, это Том Грин. Талантливый парень. Еще наступит день, когда его наградят премией Американской академии киноискусства. И если мы будем хорошо себя вести, он упомянет наши имена в своей благодарственной речи.
      Грин пожал удивительно маленькую руку, никак не соотносящуюся по размеру с телом Бенсона.
      – Жаль, что я не видел ваших ролей, но у меня нет телевизора, я больше не хожу в кино и вообще порвал с этим миром. Джимми очень хорошо о вас отзывается. Вы, конечно, знаете, что он всегда преувеличивает, но если пять процентов из того, что он говорит, правда, то вы удостоились неслыханного комплимента. Когда мы последний раз встречались, Джимми?
      Голос Бенсона был знаком Грину по фильмам. Глубокий звук доносился как бы из живота. В отличие от хриплого гортанного голоса Джимми. Микрофоны любили голос Бенсона.
      – Лет девять назад, – ответил Джимми. – На съемках… того сериала…
      – «Герольды»! – вспомнил Флойд Бенсон.
      – Точно, – кивнул Кейдж.
      – Трагическое недоразумение.
      – Скорее тупоумие, – возразил Кейдж.
      – Каждое утро в четыре часа нас начинали гримировать так, будто напяливали на нас маски. Невозможно было разглядеть, кто играет. После десяти серий канал прекратил наши страдания.
      – Коллективное помешательство всегда было манифестом в этом городе, – констатировал Кейдж, – но иногда безумие становится деструктивным. Так произошло и с «Герольдами». Боже, какой это был кошмар.
      – Хотите что-нибудь выпить? – спросил Бенсон.
      – Обычно да, но сейчас у меня, к сожалению, срочные дела, – ответил Грин.
      – Ну, мастурбировать ты успеешь и вечером, – сказал Кейдж, – а сейчас пошли, Флойд нас подвезет.
      В баре пиво стоило как минимум полтора-два доллара, а суммарная жажда Кейджа и Бенсона, по подсчетам Грина, измерялась сорока кружками. Грин не потянул бы угощение.
      – Я приглашаю вас и Джимми, – сказал Бенсон, как будто прочитав мысли Грина.
      Джимми с силой тряханул Бенсона за плечи, бурно радуясь его присутствию. Бенсон усмехнулся и попробовал сгруппироваться, словно профессиональный боксер, но возраст давал о себе знать. На уровне живота его брюки были подпоясаны тоненьким ремешком, и это придавало его облику, несмотря на размеры и почтенные лета, что-то детское.
      Бенсон ездил на «олдсмобиле торнадо» начала восьмидесятых, светло-бежевого цвета, с отделанной под дерево приборной доской. Он едва умещался на водительском кресле, а руль упирался в его шарообразный живот.

* * *

      Блестящие БМВ, «мерседесы», «порши», «лендроверы» покинули парковку возле кладбища, направляясь обратно в Голливуд.
      – Этому «олдсу» двенадцать лет, – сказал Бенсон, объясняя поразительный контраст между помятым «олдсом» и морем сияющих автомобилей. – Сейчас почти у всех машины, принадлежащие компаниям, но моя еще в хорошем состоянии, мотор – ну просто как новый. Поэтому я не хочу ее менять. При покупке страховки в «ААА», я проходил техосмотр. Оценщик сказал, что эта машина – коллекционный экземпляр. Двенадцать лет назад я купил ее буквально за десять минут, потому что мне предложили хорошую цену. Думаю, продавец хотел от нее поскорее избавиться. А сейчас эта подержанная машина стоит дороже, чем новая. Восемь тысяч долларов. Из которых я заплатил лишь восемьсот. Если долго ждешь, то со временем все превращается в «коллекционный экземпляр». И мы тоже.
      Грин устроился на заднем сиденье двухдверного автомобиля и смотрел в затылки своих спутников. У Джимми еще было полно волос – ярко крашенные, похожие на жесткий парик, они придавали ему вид дешевого сутенера. У Бенсона уже наметилась залысина – признак возраста. Бенсону было как минимум семьдесят. Свои первые роли он сыграл где-то в пятидесятом году. Молодой актер, он работал по контракту со студией и выполнял все, что ему поручали. Телевидение нанесло удар по студийной системе и вытеснило фильмы категории «Б» – Бенсон все это пережил. Он получил приз американской киноакадемии за лучшую роль второго плана, но так же, как и Кейдж, навсегда остался хорошо оплачиваемой рабочей лошадью. Последние десять лет он вообще не появлялся на экране. Возможно, он что-то делал на телевидении, но скорее всего, что нет. Он входил в число лучших актеров своего времени и заработал не на одну безбедную жизнь.
      Когда проезжали мимо киностудии «Уорнер Бразерс», Кейдж спросил:
      – Как дела у твоей дочери?
      – Спасибо, хорошо, – ответил Бенсон.
      На крыше одного из зданий комплекса стоял рекламный щит высотой в десять метров с изображением Хитер Бенсон. Она снялась в фильме, который выходил на экран через два месяца. «Еще только восемь недель», – гласила надпись на щите. Это был дорогой боевик с высокотехнологичными специальными эффектами об уничтожении Земли роботами. Хитер считалась настоящей звездой, самостоятельно ведущей проекты. Фильмы с ее участием собрали больше миллиарда долларов и автоматически давали ей повсюду «зеленый свет». Грин читал в какой-то газете, что она возглавляла собственную продюсерскую компанию и намеревалась стать режиссером. Уже сейчас она превзошла своего отца.
      – А как твой сын? – спросил Бенсон голосом из диафрагмы.
      Кейдж посмотрел на него исподлобья широко раскрытыми глазами, переваривая вопрос, и затем отвел взгляд в сторону.
      – Он давно умер.
      – О, извини, Джимми, извини, я не знал, – ответил Бенсон, вдруг необычно тихо, как испуганный мальчишка.
      – Девять лет назад, – сказал Кейдж.
      – Прости, я должен был знать, – продолжал оправдываться Бенсон. – Мне очень жаль. Как глупо.
      – Ты не мог об этом знать.
      Минуту они ехали молча. В машине было душно. Отработавший свое кондиционер не спасал от жары.
      – А у вас есть дети, господин Грин? – спросил Бенсон, повернувшись к Грину.
      – Нет, – ответил он.
      – Вы многое теряете.
      По бульвару Бархама они добрались до Голливудского шоссе.
      – Господин Грин, у вас едва заметный акцент. Поскольку он практически неуловим, я не могу определить, откуда вы.
      – Я из Голландии.
      – Из Голландии? Я был там пару раз. Амстердам, Волендам, Маркен. А вы из какого города?
      – Я родился в Гааге, но потом жил в десяти разных местах по всей стране.
      – Мой отец тоже из Голландии, – сказал Кейдж. – Его звали Яп Каахман. После Первой мировой войны он переехал в Америку. А мой дед работал в кошерной мясной лавке в местечке под названием «Винтерсвяйк». Знаешь такое?
      – Да, – ответил Грин. – Унылый уголок на востоке.
      – Несколько лет назад я съездил туда и понял, почему дед так стремился оттуда уехать.
      – Сколько вы уже живете в Голливуде? – поинтересовался Бенсон.
      – Шестнадцать лет.
      – Работы хватает?
      – Сейчас трудные времена, – сказал Грин.
      – А у кого они легкие? – спросил Кейдж, глядя в зеркало на противосолнечном козырьке и рассматривая волоски на своих ушах. – Ты в последнее время много снимался? – обратился он к Бенсону, не поворачиваясь к нему лицом.
      – Нет, к сожалению, нет, – ответил Бенсон.
      – Но ты действовал с умом и вкладывал свои барыши. А я нет, – признался Кейдж.
      Бенсон покачал головой:
      – Джимми, у тебя обо мне явно ошибочное представление.
      – Ну да, один только дом на Малхолланде тянет миллиона на три-четыре.
      – Тот дом я уже давно продал.
      – Так ты уже там не живешь? Прекрасный был дом, – сказал Кейдж.
      – Задолженность по налогам.
      – Мне бы твои заботы.
      – Не говори так, Джимми.
      – Флойд, ты не знаешь, что такое настоящие проблемы, – назидательно сказал Кейдж.
      – Если вы соревнуетесь в том, кто глубже сидит в дерьме, то я тоже с удовольствием поучаствую, – заметил Грин.
      – Господа, предоставим академикам в этом разобраться, – сказал Бенсон. – В любом случае, счет за сегодняшние напитки оплачиваю я.
      – Мне всегда приятно слышать, как люди проматывают свое состояние. – Кейджу не хватало такта, чтобы оставить Бенсона в покое.
      – Это, как правило, довольно скучные истории, Джим.
      – Но не для тех, кто живет в «Сант-Мартине», – не стесняясь, ответил Кейдж.
      – Это в Голливуде?
      – Да.
      – Я снимался там дважды. Больше четверти века назад. Если там до сих пор так же отвратительно, как тогда, то я, пожалуй, действительно останусь при своих заботах.
      – Я тоже живу в «Сант-Мартине», – признался Грин, словно хотел поддержать Кейджа в его явной нищете – как будто спать в пристанище для бедных без цента в кармане представляло собой нечто геройское.
      – Ладно, господа, я угощу вас сегодня еще и ужином перед тем, как вы вернетесь к своим братьям по несчастью.
      Бенсон замолчал на секунду. С шумом работали восемь цилиндров старенького «олдса».
      – Я все потерял во время кризиса восемьдесят седьмого года, – вдруг открылся он.
      – А у тебя много было? – тотчас захотел узнать Кейдж, словно стервятник.
      – Прилично.
      – И все потерял?
      – Все.
      – Боже, – прошептал Кейдж, обрадованный ответом.
      Грин наклонился вперед и, слушая, прислонился к спинкам впереди стоящих кресел.
      – Плохие консультанты? – спросил Кейдж.
      – К сожалению, нет. Это было бы легче пережить. Нет, просто собственная слепая жадность. Многие тогда погорели, а некоторые полностью разорились. И я в том числе. Я активно вкладывал деньги в Японию и Юго-Восточную Азию. Я не обладал колоссальным состоянием, но его хватило бы мне еще на долгие-долгие годы. Развивающиеся рынки вскружили мне голову. Прибыли в сорок, пятьдесят процентов. Если бы так продолжалось хотя бы несколько лет, я стал бы миллионером.
      – Ты и так им уже был, – сказал Кейдж.
      – Да.
      – Но ты разорился.
      – Окончательно.
      – На что же вы сейчас живете, если больше не снимаетесь? – спросил Грин, одержимый мыслями о еде, ночлеге, билетах на автобус и прачечных. – За счет семьи?
      – Семьи? – фыркнув, покачал головой Бенсон. – Нет, господин Грин. Я сам зарабатываю.
      – Ты же только что сказал, что больше не работаешь, – заметил Кейдж.
      – Не как актер.
      – Почему?
      – Кто будет сейчас писать роли для толстых стариков? Я не работаю, потому что для толстых стариков работы нет.
      – А чем вы занимаетесь? – поинтересовался Грин.
      – Я работаю электриком. Да, я стал простыми рабочим.
      Джимми Кейдж в изумлении посмотрел на него:
      – Электриком? Ты? Да у тебя «Оскар» дома стоит! Неужели нет никакой другой работы?
      – Я не единственный безработный обладатель «Оскара». Владелец предприятия, куда я каждый день хожу, мной доволен. Он страстный поклонник нескольких фильмов с моим участием. У меня свободный график, да и платят неплохо. Не думаю, что он делает на мне деньги. Все, что я зарабатываю, он полностью мне выплачивает. Я для него своего рода талисман, так же, как для английских духовых оркестров козел или бульдог. Его зовут Бенни Зар. Персидский израильтянин. К счастью, действительно настоящий киноман. Бежал, когда к власти пришли фундаменталисты, для которых существует только одно «изображение». Когда они закрыли все кинотеатры, он бежал. Если господин Зар устраивает вечеринки, я всегда присутствую.
      – Но разве человека вашего калибра не должна кормить его профессия? – спросил Грин.
      – Нет, господин Грин.
      – Где ты сейчас живешь? – спросил Кейдж.
      – Когда после уплаты налогов я вынужден был покинуть Малхолланд, маклер предложил мне дом в Сайта-Моника. Довольно хороший, на берегу моря, в двух шагах от магазинов – жизнь, как в деревне.
      – А что с агентом?
      – У меня больше нет агента.
      – У меня тоже нет, – сказал Кейдж.
      – А у меня тем более, – поддержал Грин.
      – Партия неудачников, – подвел итог Кейдж, а затем спросил: – Выпить-то у тебя дома что-нибудь есть?
      – Виски. Водка. Думаю, немного.
      – Давайте купим пару бутылок, хорошо? – предложил Кейдж.
      Бенсон что-то пробурчал.
      – Вот и славно. Так и сделаем, – сказал Кейдж.
      Они следовали по направлению к Даунтауну, а затем, проехав немного по 110-й дороге, свернули на шоссе Санта-Моники, ведущему к восточной окраине США. Туда, где все мечты тонут в пучине Тихого океана.

      По другую сторону от запруды Голливудского водохранилища, искусственного озера у подножия Голливудских Холмов, под ночным небом трепетали десятки тысяч огней, словно свечки на сквозняке. Над раскинувшимся в долине гигантским городом снижались с зажженными посадочными огнями самолеты, чтобы приземлиться потом в Лаксе, – «Боинги-747», похожие на крохотных комариков, неслышные в беспрерывном гуле уличного движения, поднимающегося по склонам Маунт-Ли к Голливудскому знаку.
      Если бы Грин внимательно прислушался, он уловил бы звуки миллионов людей – храпящих, занимающихся любовью, ссорящихся, шепчущих, дышащих – на фоне шума моторов автомобилей, холодильников, стиральных машин и кондиционеров. Там внизу заключали браки, лечили болезни, утешали детей, разбивали окна, распространяли вирус СПИДа, убивали, любили.
      По дороге к дому Бенсона они заскочили в парочку баров, где изрядно выпили и вволю наболтались, в результате чего решили лично осмотреть Голливудский знак. Вместе они прожили в этом городе почти век, но никто из них не разу не удосужился исследовать его вблизи – установили они с хмельной ясностью. Была половина первого ночи.
      Бенсон и Кейдж опустошили вдвоем бутылку виски. Грин воздержался, сделав лишь несколько глоточков для пробы – настоящий шотландский виски, купленный Бенсоном. Его мучила жажда, но кто-то должен был остаться трезвым, чтобы вести машину. Минуя Бичвуд и Малхолланд, он привез своих спутников наверх, и теперь они стояли на обочине дороги, огибавшей Голливудское водохранилище, над городом, на природе, в точке, где городская культура Лос-Анджелеса переходила в дикую природу Гриффита и парка Каюнга – все, что осталось от первозданной пустыни.
      Джимми Кейдж сидел посередине, Флойд Бенсон слева, а Грин справа – они вдыхали сладкие горные ароматы. Под ними зияло ущелье глубиной в десятки метров. Таблички предупреждали об опасности. Изредка мимо проезжали осторожно лавирующие машины. Никаких других туристов на сухом красном песке Маунт-Ли, кроме двух печальных подвыпивших стариков и их более молодого сопровождающего.
      За ними, над обрывистыми склонами, возвышались девять букв – HOLLYWOOD, – каждая высотой в пятнадцать метров и шириной в десять, сооруженные наспех более семидесяти лет назад в качестве рекламы маклерской конторы «Голливуд-лэнд» и возведенные киноиндустрией в икону после отсечения конечных четырех букв. Добраться непосредственно до знака они не могли. Это было любимое место самоубийц, которым приходилось перелезать через высокую ограду, перед тем как спрыгнуть вниз со «священного названия». Пятнадцати метров было вполне достаточно для того, чтобы сломать себе шею или проломить голову.
      Их хмельные разговоры достигли фазы сентиментальных воспоминаний.
      Флойд Бенсон рассказывал:
      – Я столкнулся с Питером Фальком. На кинопробах. В пятерке других актеров мы оба прошли в последний тур, на котором лично присутствовал Хэрри Кон, король «Колумбии-пикчерс». И я услышал, как Кон сказал директору кастинга: «За такую же цену я могу найти актера с двумя глазами!» Кто в результате получил роль? Я. А Фальк стал лейтенантом Коломбо в мировом хите. Но тогда об этом еще никто не думал.
      Джимми Кейдж, удобно развалившись на обочине, понимающе вздохнул и принял эстафету:
      – Я снимался с Деннисом Хоппером в фильме, который отобрали для участия в Каннском фестивале. На пресс-конференции – ты знаешь, это всегда сумасшедший дом – кто-то спросил у Денниса, почему он неизменно играет отрицательных типов. На что Деннис ответил: «Я вовсе этого не делаю. Просто когда я снимаюсь, я надеваю слишком узкое нижнее белье, вот и все».