Если бы это было кино, то в первом кадре мы увидели бы, как по Уитли-авеню пыхтит старенький светло-бежевый «олдсмобил», пытаясь взобраться на вершину Уитли-Хейтс. Он дымит и гудит, мучая мотор на крутом подъеме. Пальмы, обветшалые жилые дома, четкие контуры, создаваемые заходящим, почти касающимся крыш жгучим калифорнийским солнцем. Вечер.
      Следующий кадр: кабина «олдса», где сидят трое мужчин.
      Двое из них уже в летах – мужчине на заднем сиденье явно за шестьдесят, пассажиру впереди – семьдесят. Самый молодой – за рулем. Ему около сорока. Они молчат, каждый по-своему, в кабине такого же кремового цвета, как и барочный кузов, – образец американской безвкусицы.
      Старший, массивный мужчина на переднем сиденье, пытается включить кондиционер, нажимая все кнопки подряд. У него седые вьющиеся волосы и невинные карие глаза. Крепкий подбородок закрывает шею, а руки – трогательно маленькие, пухлые и мягкие, как у ребенка.
      Он может задать вопрос наподобие: «Так достаточно прохладно?» У него колючий голос чревовещателя (слова выходят как будто из кишок), хорошо поставленный, как у профессионала.
      Шестидесятилетний пассажир на заднем сиденье тщательно следит за собой. Он гордится своими густыми рыжими волосами (слишком яркими, будто крашеными) и целыми зубами (он чистит их после каждого приема пищи). Демонстративно он вытирает со лба пот. У него зелено-голубые глаза, скуластое лицо, сильные челюсти – идеальная внешность на роль главврача в какой-нибудь мыльной опере.
      – Я здесь задыхаюсь, – говорит он. У него тоже глубокий, но хрипловатый, гортанный голос, непредсказуемо вибрирующий в результате тысяч выкуренных сигарет и бесчисленных ночей, проведенных в компании с виски со льдом.
      – К сожалению, холоднее не получается, – робко отвечает толстый мужчина.
      – Концентрация, – взывает водитель к своим спутникам.
      Поскольку он сидит за рулем и очевидно пользуется авторитетом, чтобы делать подобные замечания, у зрителей должно создаться впечатление, что он главный герой. Именно его тайны должны раскрыться в ходе фильма.
      Трое мужчин смотрят в одном и том же направлении, слева от машины – что-то привлекло их внимание. «Олдс» тормозит.
      Следующий кадр: улица, на которой остановился автомобиль. Вилла в стиле арт-деко, затейливая голливудская постройка, с белыми заштукатуренными стенами, вычурно кованными ставнями и украшениями времен старого Голливуда. Вокруг пальмы и тропические растения. Мужчины питают к этому дому неподдельный интерес.
      Новый кадр: патрульная машина полиции Лос-Анджелеса, припаркованная возле «олдса». Около машины курит полицейский в униформе. Он машет пассажирам «олдса».
      Снова в кадре трое мужчин, пристально следящих за домом и не обращающих внимания на полицейского.
      – Пошли? – спрашивает водитель.
      – Пошли, – отвечает толстяк.
      – Да, – говорит потеющий мужчина.
      В кадре «олдс». Они выходят из машины. Никакой спешки. На всех троих темные костюмы, белые рубашки, нейтрального цвета галстуки. Они не похожи на гангстеров, скорее на инспекторов полиции (и их приветствует полицейский в униформе) или частных детективов.
      Один из них, тот, что потеет, кричит полицейскому:
      – Перестань махать, Чарли. Мы пошли в дом, а ты карауль.
      – Как скажете, шеф.
      Явно полиция.
      Несмотря на слегка сгорбленную под тяжестью лет спину, толстяк возвышается над своими спутниками. Грузная верхняя часть тела контрастирует с нижней; худые коленки и икры, словно палки, подпирают туловище. Фигура ходячей груши.
      Они вытаскивают из багажника три чемодана и спокойно направляются по дорожке из розового булыжника, мимо гаражей, к заднему входу виллы.
      Старший идет впереди. Очевидно, он знает дорогу. Он открывает железную декоративную ограду, проводит их через бассейн (камера сверху так, чтобы было видно дно, выложенное красной плиткой) и останавливается у окна.
      Массивная тростниковая стена, на которую приклеились щупальца плюща и кустарника, отгораживает их от соседей. Никто их не видит.
      В окне, разделенном на шесть частей, имеются пазы.
      – Я вышибу стекло, – пыхтя, объявляет толстяк. Вообще-то возраст и плохая физическая форма не позволяют ему брать на себя лидерство. Хриплым голосом он продолжает: – Около кухни сигнализации нет. Но как только я войду на кухню, сигнализация заработает. За пять секунд я ее отключу. Поэтому не убегайте, шум является частью плана.
      «Разве может полиция просто так вломиться в чужой дом?» – вероятно, подумают свидетели.
      – Я умираю от страха, – говорит потеющий, – я на такое не рассчитывал.
      – Отступать уже поздно, – предупреждает водитель.
      Так же, как у старшего, у него большие карие глаза, которые, однако, нельзя назвать невинными, они полны грусти и меланхолии. Скорее всего, они всегда такие, даже в состоянии усталости или раздражения. У него странный обмен веществ – как только набирает один-два килограмма, лицо сразу отекает. Волосы начали редеть. У него черные брови и длинные женские ресницы. Будь он актером, он смог бы сыграть все, но, скорее всего, его взяли бы на роль бандита из Восточной Европы или опустившегося еврея.
      Пожилой толстяк надевает грязные кожаные перчатки, кончики пальцев которых уже блестят от длительного пользования. Он выдавливает часть стекла в окне.
      Звук разбивающего стекла утопает в гуле коптящего Голливудского шоссе к северу от виллы. (Чтобы показать источник шума, может быть, следует еще раньше вставить кадр с видом на шоссе из машины, когда «олдс» поднимается в гору?) Толстяк просовывает руку внутрь, открывает замок и распахивает окно.
      Ему необходима помощь, когда он перелезает через подоконник. Все-таки это пожилой тучный человек с негнущимися конечностями, и, возможно, где-то ему следует проявить слабость, свидетельствующую о каком-то серьезном заболевании.
      Камера (как бы глазами водителя) сопровождает толстяка, подходящего к кухонной двери.
      Сразу же раздается пронзительный вой сирены. Потеющий с ужасом смотрит по сторонам, ошеломленный диким визгом, а водитель делает успокаивающий жест.
      Через пять секунд, как и обещал толстяк, сирена глохнет и замирает с протяжным, жалобным вздохом. Кажется, ничто не нарушило порядок в этом мире.
      Камера остается снаружи до тех пор, пока толстяк не открывает дверь изнутри кухни.
      – Заходите, – приглашает он. – Ничего не трогайте. Мы сразу же спустимся вниз.
      Следующий кадр: интерьер виллы. Трое мужчин проходят через кухню, размахивая пустыми чемоданами. Кухня выглядит так, как была спроектирована еще в «бурных» двадцатых годах, включая чугунную жаровню и кафель в стиле арт-деко. Однако атрибуты современности тоже присутствуют – микроволновая печь, миксер, аппарат для варки эспрессо.
      Толстяк открывает дверь, и они видят лестницу, ведущую в подвал.
      – Еще неделю назад я ничего не знал, – вздыхает потеющий.
      – Замолчи, – приказывает водитель.
      Они с шумом спускаются по лестнице и оказываются в темном коридоре. Толстяк включает свет.
      Сводчатый потолок в романском стиле, пол из коричневой монастырской плитки, кирпичные стены. Эта часть дома не вписывается в общий стиль арт-деко – ажурный, прозрачный и изящный. Наоборот, атмосфера в подвале тяжелая и подавляющая, точно в германском подземелье, на котором зиждется веселый внешний мир.
      Толстяк открывает еще одну дверь, зажигает свет, и затем следует «разоблачающий кадр»: замурованный сейф, с тяжелой дверью, покрашенной зеленой краской, в полтора метра высотой, крепящейся на двух шарнирах с внешней стороны широкого металлического обрамления.
      – Господин Грин, приступайте, – говорит толстяк и отходит в сторону, уступая место водителю.
      Итак, водителя зовут Грин. Запомним.
      Низкий потолок все же позволяет Грину вытянуться во весь рост.
      Он вытаскивает ключ из кармана брюк и долго смотрит на него под пристальным наблюдением своих спутников, которые также зачарованы «явлением» ключа. Таким образом, момент приобретает некую торжественность.
      Грин отодвигает металлический язычок, висящий над замочной скважиной, и вставляет ключ.
      – Она нас подставила? – спрашивает потеющий.
      Зрители не знают, кого он имеет в виду. Но они надеются, что вскоре станет ясно, кто такая она. В хороших фильмах ничего не происходит просто так.
      – Подходит? – спрашивает толстяк.
      Грин поворачивает ключ.
      Теперь неожиданно смелый кадр, изображающий конструкцию сейфа. Как будто камера находится внутри. Крутящиеся зубчатые колесики, движущиеся рычажки – что-нибудь в этом роде.
      Затем снова в кадре Грин. Двумя руками он берется за рычаг, торчащий над замком и указывающий направо – он стоит на половине пятого, – и резким движением поворачивает его налево, до половины восьмого.
      – Как по маслу, – шепчет он.
      Он хватается за ручку и открывает дверь сейфа. Плита толщиной в десять сантиметров, дверь идеально балансирует на шарнирах и легко поддается.
      Они заглядывают в глубь сейфа.
      Карманный фонарь толстяка высвечивает (крупный план!) стопки банкнот. Можно дать панораму, чтобы усилить эффект, – ведь речь идет о миллионах долларов.
      Снова в кадре трое мужчин (вид из сейфа), молча уставившихся на деньги.
      Затем, как по команде, они спешно открывают свои чемоданы и дрожащими руками начинают складывать туда долларовые купюры.
      Если бы это был фильм, то изображение постепенно потускнело бы и на черном фоне белыми буквами высветилась бы следующая фраза:

      ДВУМЯ НЕДЕЛЯМИ РАНЬШЕ

      Двумя неделями раньше, в восемь часов утра Грин сидел в кафетерии на углу улицы Вайн и Голливудского бульвара, в самом центре старого города, где обычно собирались наркодельцы, воры и сутенеры. Из большой кружки Грин потягивал кофе за доллар двадцать пять центов (с правом бесплатной добавки) и листал номер «Лос-Анджелес таймс».
      При аресте у него нашли: около ста тысяч долларов под матрасом, четыре костюма в стенном шкафу, пару английской обуви возле тумбочки, дорогую кожаную куртку французского производства на спинке стула, лэптоп на рабочем столе, ключи от «кадиллака алланте» и пачку презервативов. Все, включая «Дюрекс», было конфисковано. Теперь, когда он отсидел свой срок – двенадцать месяцев, из которых пять ему простили, – его имущество составляли чемоданчик с одеждой, два блокнота, три шариковых ручки и сто восемьдесят девять долларов наличными. Никаких кредиток, чеков или банковского счета. Денег хватало максимум на неделю. После чего он мог спокойно присоединяться к армии бездомных в Санта-Монике, получавших на Оушен-авеню бесплатный суп с куском хлеба. Этот «ланч» им выдавали гомосексуальные пары, разделявшие свою благотворительность между больными СПИДом и бродячими ветеранами вьетнамской войны.

      Глвд, Спецпредл 75 $ нед., аппартм, кух, тих от.

      Это было типичное объявление в телексном стиле, который использовался в американских газетах. Голливуд, специальное предложение, 75 долларов в неделю, апартаменты с кухней в тихом отеле. Грин позвонил по номеру, указанному в объявлении, и спросил, как добраться до гостиницы.
      Семь ночей в отеле «Сант-Мартин», расположенном на Голливудском бульваре, стоили всего 75 долларов, и в голове сразу возникал образ мрачного здания с тараканами, мышами, крысами и потерянными душами. В другом объявлении под рубрикой «гостиницы, мотели» предлагалась комната за четыреста семьдесят пять долларов в месяц: «Переезжаете? Спецпредл 475 $ мес, спеццены» – то есть почти за 120 долларов в неделю. Если бы Грин снял эту комнату и в течение недели не нашел бы работы, он потратил бы практически все свои деньги.
      Такси стоило слишком дорого, и он сел на автобус, где был единственным европейцем среди низкорослых коренастых латиноамериканцев, направлявшихся в Голливудские Холмы чистить бассейны и стричь сады. В этой части Голливудского бульвара находились заброшенные склады и заколоченные магазины, голые развалины и опустелые участки земли. Кое-где попадались кафе и лавки авантюристов с выкрашенными в оранжевый цвет волосами и пирсингом на щеках, эдакие панки эпохи постмодерн, особо ценившие в качестве клиентуры артистов и бандитов. Здесь попрежнему встречались торговцы, у которых не было возможности начать свое дело заново в другом месте. Их жалкие витрины с коврами, мебелью и свадебными платьями привлекали внимание исключительно домработниц из Центральной Америки, садовников и строителей, совершавших свой ежедневный маршрут от автобусной остановки к охраняемым виллам у подножия холмов, всего в нескольких стах метров от бульвара.
      Гостиница «Сант-Мартин» располагалась на углу Голливуда и Уестерна и представляла собой заштукатуренный шестиэтажный куб с высокими окнами, шедевр времен расцвета немого кино. Рамы расплывчатой формы, орнаменты с розетками, лилии и лианы, приклеившиеся к фасадам, – умирающая красота, разъеденная временем под палящим калифорнийским солнцем.
      В вестибюле отеля, прямоугольном зале грязно-желтого цвета, стоял диван из искусственной кожи, на котором, свесив голову на грудь и прикрывшись газетой, сидя спал чернокожий мужчина. Окошко представляло собой зарешеченную дырку в стене. По всему периметру дырки висели пожелтевшие листки бумаги с предупреждениями о запрещении в заведении наркотиков, нарушений тишины и своевременной оплате. Пахло сильнодействующим дезинфицирующим средством, отдававшим в горло. Толстая женщина, моложе Грина, посмотрела на него из-за решетки глазами, явно повидавшими много на своем веку. Он сказал:
      – Я по объявлению. Семьдесят пять долларов в неделю. Могу я посмотреть комнату?
      – Сколько человек? – Она не знала, что такое дружелюбие.
      – Один.
      – На какой срок?
      – По крайней мере, на неделю. Возможно, на месяц.
      – Сорок долларов – вперед.
      – Нет проблем.
      – Подойдите к двери.
      Она исчезла.
      Только теперь он увидел рядом с окошком металлическую дверь, покрашенную в такой же желтый цвет, что и стены. Дверь открылась, и женщина провела его к лифту.
      Стены другого коридора, двери лифта и кое-где даже потолок покрывали граффити, которые практически не поддавались расшифровке. Кабина лифта тоже была вся изрисована, исписана и исцарапана. Первое время после освобождения он обещал себе не испытывать никаких чувств – ни обиды, ни сожаления, ни злости, ни стыда, ни любви, – словно робот, передвигающийся по городу. Лишь обеспечив себе более или менее приличное существование, он мог снова позволить себе раскрепостить свою душу. Но гостиничная атмосфера пробирала до дрожи. Даже в самые тяжкие моменты он не мог представить себе, что падет так низко.
      К счастью, коридор на четвертом этаже оказался чистым. По толстому слою краски на стенах скользил луч света, пол покрывал прорезиненный черный материал (видимо, для удобства мытья), плинтусы и двери, хотя слегка поврежденные, но более или менее целые.
      В углу, возле телефона-автомата стоял худой как щепка мужчина, одетый в нейлоновые спортивные штаны и майку. Он кивал в никуда, сжимая телефонную трубку между ввалившейся щекой и костлявым плечом.
      Женщина сказала:
      – Привет, Чарли.
      Он бросил на нее панический взгляд:
      – Привет, Деб.
      Деб проводила Грина во второй коридор. Она открыла угловую комнату с двумя окнами, выходившими на Голливудский бульвар.
      К своему удивлению, Грин обнаружил аккуратно застеленную постель с чуть откинутым одеялом, как бы зазывающим прилечь усталого гостя, старый телевизор, стул и что-то вроде серванта. Ванная комната в номере, с треснутой раковиной, туалетом, душем и полотенцами – все выглядело довольно чистым.
      – Когда въезжаешь? – спросила Деб.
      – Прямо сейчас.
      – Кабельное телевидение. Горячая и холодная вода. Решайся сразу. Это одна из наших лучших комнат. Мы сдадим ее через пять минут.
      Ей и не стоило расписывать достоинства комнаты – они говорили сами за себя. Он никак не ожидал увидеть здесь чистые полотенца.
      – Беру.
      – Сорок – вперед.
      Он отсчитал четыре купюры по десять долларов.
      – Зайди попозже за квитанцией.
      Она оставила его одного, и он сел на кровать. Заскрипели пружины. Грин припал лицом к подушке и вдохнул аромат свежевыстиранного хлопка, без примеси запахов предыдущих постояльцев. У него был стол, стул, ручка, бумага, и он мог спокойно работать над сценарием, который должен был ознаменовать его разрыв с прошлым. Он сглотнул комок, застрявший в горле. Излишние непозволительные эмоции или реакция на дезинфицирующее средство? Могло быть и хуже. Грех жаловаться.
      Дрожащими руками – как будто тело сопротивлялось намеренной бесчувственности – он распаковал чемодан, разделся и залез в душ. Грин решил арендовать почтовый ящик в Западном Голливуде – муниципалитете с хорошей репутацией, – чтобы скрыть место своего проживания. Как только у него появится постоянный источник доходов, он снимет квартиру у подножия Голливудских Холмов или к западу от Фэйрфэкса. Его лицо было мокрым – то ли от душа, то ли от внезапно вырвавшегося всхлипа.
      «В этом городе адреса имеют важное значение, – подумал он. – Нужно уехать отсюда как можно скорее».

      По телефону-автомату возле лифта Грин обзванивал предприятия, предлагавшие неквалифицированную работу на страницах «Лос-Анджелес таймс». Он был готов делать все: сидеть в приемной, работать представителем компании, поваром или охранником. «Мы ищем молодых сотрудников», – как правило, отвечали ему. Ему было сорок два.
      Откуда ни возьмись рядом оказался ухмыляющийся Чарли. У него не было половины зубов, а те, что остались, догнивали. Огромные глаза на костлявом лице. Он прыгал туда-сюда, будто наглотался таблеток, – чокнутый фокусник.
      – Ты поселился в четыреста двенадцатом?
      Грин кивнул.
      – Говорят, там жил Буковский. И Кероуак.
      – Здорово.
      – Классный вид из окна. И хорошая атмосфера.
      – Да.
      – Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся. Меня зовут Чарли. Договорились? Я живу в четыреста седьмом, уже почти два года. У тебя есть цветной телевизор?
      – Не знаю точно. По-моему, да.
      – Поставь его в черно-белый режим. Хорошо? Отключи все цвета. Сейчас же.
      – Зачем?
      – Просто сделай, как я говорю. Ладно? Потом все поймешь. Никаких цветов! Это самое важное! Никаких цветов!
      Покачиваясь из стороны в сторону, он скрылся в своей комнате, рядом с телефоном-автоматом, оставив Грина одного. Он позвонил по следующему объявлению, гласившему:

      «Учитесь и зарабатывайте одновременно. Набираем суперэнергичных, заинтересованных в карьерном росте продавцов».

* * *

      Спустя полчаса он уже сидел в автобусе, едущем по направлению в Вэллей. Он надел единственный оставшийся у него костюм, темно-серый от «Хьюго Босс» за тысячу долларов (костюм не был конфискован, поскольку находился в собственности Грина еще до его проживания в Мэне), белую рубашку, синий галстук и до блеска начищенные ботинки. Латиноамериканцы разглядывали его с недоумением, испытывая неловкость при виде переодетого адвокатом пассажира. С тех пор как Грин приехал в Лос-Анджелес, не прошло еще и половины дня, но он уже очень торопился.
      Автобус следовал по Голливудскому шоссе в сторону Вэллей. Шоссе пересекало Холмы Санта-Моники – сухую, дикую, извилистую местность – череду холмов, низин и скал, – простиравшуюся от западного побережья к высокогорью на востоке. Здесь никто не жил. Слишком обрывистые и неустойчивые склоны были не пригодны для застройки (хотя архитекторы и так позволяли себе многое – иногда на стальном или бетонном основании дома возводились у самого края ущелий), и было видно, что представляла собой эта область изначально: пустыню с колючими кустарниками, населенную койотами и грифами.
      Холмы Санта-Моники переходили в плотно застроенные Голливудские Холмы. Некоторые виллы являлись точными копиями с тосканских оригиналов – фонтаны, декоративные сады, розарии, бассейны. Здесь построили себе дворцы звезды довоенного времени. Проложенное позже шоссе навсегда нарушило их покой, которого они тогда искали. Десяток транспортных потоков, не прекращая, громыхал в тени олеандров, бугенвиллей, кипарисов, пальмовых деревьев – молчаливых свидетелей вечеринок с участием Валентино, Чаплина, Пикфорд, Фэрбэнкса.
      В былые времена Грин часто захаживал на такие вечеринки. Слуги ждали у подъезда, чтобы припарковать его машину, телохранители проверяли, есть ли у него приглашение, или искали его фамилию в эксклюзивном списке («Как вы сказали? Грин? Самми Грин?» – «Том, Том Грин»); едва знакомые люди приветствовали его как старого друга; молодые девушки в обтягивающих платьях, надеявшиеся сделать карьеру лишь при помощи собственных мозгов, ошибочно принимали его за влиятельного человека; продюсеры, охотившиеся за инвесторами, которые вложили бы деньги именно в их проект, не удостаивали его взглядом; пьяные писатели несли сплошной бред; коллеги Грина по цеху – актеры – беспомощно ходили из угла в угол, не имея ни сценария, ни режиссера.

* * *

      Первый этап процедуры по приему на работу состоялся в мрачном отеле неподалеку от киностудии «Юниверсал Пикчерс».
      В холле гостиницы висела табличка, указывавшая направление в Кристальную комнату – тусклый зал, где помощница начальника отдела кадров вручила Грину список вопросов и ручку. Он заполнил все, что смог.
      Через пять минут другая женщина проводила его в комнату на третьем этаже, специально отведенную для бесед с кандидатами.
      Приземистый, средиземноморский мужчина с лягушачьими глазами, которые, казалось, вот-вот выпадут из орбит, родной брат звонаря из фильма «Собор Парижской Богоматери», поприветствовал Грина профессиональной улыбкой.
      – Хэрри Лина.
      – Том Грин.
      Он пожал протянутую Грином руку. Волосы по всему телу, золотая цепь. Сицилийское происхождение.
      – Садитесь, садитесь.
      Господин Лина опустился на кожаное кресло за рабочим столом и просмотрел вопросник. Его едва было видно из-за стола. Ворсистый ковер, огромное коричневое пятно на стене – след от изголовья кровати. Гостиница для беспомощных путешествующих торговцев и торопливых шлюх.
      – Номинация «Эмми»? – Лина удивленно посмотрел на Грина своими похожими на стекляшки глазами.
      В качестве доказательства Грин протянул ему диплом.
      – Это было давно, – сказал он, – в восемьдесят втором году.
      Он гордился номинацией. Благодаря ей он приобрел известность и долгие годы получал хорошо оплачиваемую работу на телевидении. Но отголоски былой славы уже давно затихли. Он почувствовал, что нервничает, и сфокусировал внимание на переносице своего собеседника-лягушки – старый актерский трюк, чтобы обрести спокойствие и самообладание. Смешно, он ощущал себя так, будто находится на пробах фильма Спилберга. Главное – не дать волю чувствам, думал он.
      – Такое не устаревает, – ответил Лина, убедившийся в подлинности диплома. Он внимательно его прочитал, кивнул с восхищением и, широко улыбаясь, вернул документ Грину. – Я всегда говорил: торговля – это такой же шоу-бизнес, весь этот антураж, чутье, надо чтобы было приятно и увлекательно. Люди с актерским опытом всегда имеют преимущество.
      – Отлично, – сказал Грин и пошутил: – В вашей отрасли тоже дают призы и награды?
      – Конечно. Еще несколько вопросов, Том.
      Хэрри пока не давал ему зеленый свет. Грин должен был заслужить доверие.
      – Слушаю, Хэрри.
      – Опыта работы в торговле нет?
      – Хэрри, каждая кинопроба – это своего рода торговля. Нужно сделать все, чтобы купили тебя, а не кого-то другого.
      – Большая конкуренция?
      – Да. Даже обладатель номинации «Эмми» должен каждый раз доказывать, что он лучший.
      – У тебя длинный послужной список. Почему ты больше не играешь?
      – Наступает такой момент, когда нужно собраться с силами и подвести черту. Очень мало шансов, что в моем возрасте я смогу сыграть что-то гениальное. Мне никогда не предложат те роли, о которых я мечтаю. Поэтому стоит, наверно, заняться чем-нибудь другим. Я люблю машины и хотел бы попробовать поработать с качественной продукцией.
      На самом деле он терпеть не мог машин и едва ли ему понравилось бы их продавать. Деньги – вот, о чем шла речь, – острая необходимость. Если бы он нашел более высокооплачиваемую работу, он, не задумываясь, бросил бы свой «любимый» товар.
      – У нас низкая заработная плата, но высокие комиссионные.
      – Так и должно быть. Сдельная оплата.
      Он готов был согласиться на все, лишь бы угодить Хэрри. Если бы Хэрри потребовал от него встать на голову, он бы и на это пошел. Он хорошо контролировал свой голос, смотрел Хэрри прямо в глаза, сидел в непринужденной и спокойной позе.
      – Я вижу, что последний год ты ничем не занимался, – сослался Хэрри на анкету.
      – Да. Я путешествовал по стране. Я взял отпуск, чтобы решить, чего я хочу.
      – И ты подумал: торговля автомобилями – вот мое будущее, – сострил Хэрри.
      – Не знаю, мечтает ли кто-то продавать машины, сомневаюсь, но для меня сейчас это самый лучший вариант, – ответил Грин, содрогаясь от собственного лицемерия. Но он точно знал, что голос звучит очень правдиво.
      – Как насчет технического образования?
      – Перед тем как переехать в Америку, я закончил техникум в Европе.
      – Это большой плюс, – кивнул Хэрри. – Много повидал за прошедший год?
      Хэрри знал. Он, конечно, не верил в историю с годичным отпуском. Этот мерзкий карлик профессионально занимался подбором кадров и сразу же понял, что Грин сидел в тюрьме.
      – В основном Восточное побережье. Нью-Йорк, Мэн.
      – Работал во время путешествия?
      – Да, немного.
      Ситуация принимала опасный оборот. Грин должен замолчать и перестать фантазировать.
      – Мы можем еще долго беседовать, но в общем-то мне все ясно. Однако знай, Том, что, перед тем как принять кого-то на работу, мы делаем запрос в полицию. Скажу тебе честно: твоя биография выглядит безупречно, даже слишком, и ты прекрасно одет, тоже чересчур. На этот счет у нас свои соображения. Кстати, что за фирма?
      – «Хьюго Босс».
      – Ну и ну! – воскликнул Лина. – Что касается меня, то ты можешь приступать к обучению уже на следующей неделе. Конечно, если за тобой не водится никаких грехов. Ведь нет?
      – Все чисто, – сказал Грин. Он знал, что допускает ту же ошибку, что и раньше, – темнит, вместо того чтобы открыть свои карты. Но он не мог поступить иначе. Правда была слишком тяжелой. Перед камерой, на сцене он стерпел бы многое. Ему необходимо поупражняться в своей конуре в «Сант-Мартине». Снова к горлу подступил комок вырывающихся наружу эмоций, которые он подавлял в себе долгие месяцы; он сглотнул и почувствовал, как поплыл защитный экран перед глазами, и его охватил животный страх за собственное существование.
      Хэрри поднялся, глядя на Грина тусклыми рыбьими глазами, в которых растворилась фальшивая эмоция.
      – Через пару дней мы тебе позвоним, Том.
      – Спасибо, – ответил Том, представляя, как завтра этот карлик будет читать компьютерную распечатку о его судимости.

      Грин постучал в комнату Чарли.
      – Кто там? – донесся приглушенный голос.
      – Из четыреста двенадцатого.
      Дверь приоткрылась, и Чарли бросил на Грина изучающий взгляд, оценивая его костюм, словно тот был сделан из золота.
      – Чего тебе?
      – Мне могут позвонить. Если спросят Тома Грина, позовешь меня, ладно?
      – Я что, похож на секретаршу?
      – Я тоже позову тебя, если позвонят и попросят Чарли. Договорились?
      – Почему?
      – Почему? Потому что так поступают приличные люди.
      – Приличные? – Чарли широко открыл дверь, и Грин мельком увидел его комнату. Повсюду одежда на металлических вешалках из химчистки, груда телевизоров, стопки газет и журналов в человеческий рост. Кислый запах ударил в нос. – Приличные? – повторил Чарли. – Ты вообще в курсе, где находишься? Раскрой глаза и повнимательнее посмотри вокруг.
      – Приличие отличает нас от свиней, – ответил Грин устало. – Если звонят не мне, то я не веду себя как последняя сволочь и не бросаю трубку. Я подзываю к телефону тебя. Если мы не будем делать таких элементарных вещей, то любая форма совместной жизни станет невозможной.
      – Совместной жизни? – Чарли косо смотрел на него своими маленькими глазками, мысленно отводя для Грина место в своей вселенной. – У меня нет на это времени. И вообще, почему я должен тебе помогать?
      – Послушай, Чарли. Меня совершенно не волнует, на что ты тратишь свое время. Я просто хочу, чтобы ты позвал меня к телефону, если мне позвонят. Понял?
      – Ты отключил цвета?
      – Какие цвета? Ты о чем?
      – В телевизоре. Я же тебя просил. Отключи все цвета.
      – Еще нет.
      Чарли покачал головой:
      – Тогда оставь меня в покое.
      И захлопнул дверь.
      Очутившись в своем номере, Грин сразу снял с себя костюм – нужно его беречь, возможно, придется носить еще многие годы, перед тем как он найдет хорошую работу. Переодевшись в джинсы и футболку, он спустился вниз.
      Он наклонился перед зарешеченным окошком в приемной и спросил у Деб, где находится супермаркет. Нужно было купить кое-что для повседневного пользования: зубную пасту, тарелку, чашку, столовые приборы, моющее средство.
      Неожиданно дружелюбным тоном Деб прошептала:
      – Не советую тебе одеваться здесь таким образом.
      – Больше не повторится.