Дионисий, удивительно похожий на своего брата, Дионисия, широко улыбнулся. Зопирион уже давно составил о нем мнение как о хорошем добросердечном человеке, в котором полностью отсутствовали свойственные Дионисию напористость и холодная страсть к власти.
      — Хорошо сказано, Зопирион. Но сегодня уже поздно начинать спуск кораблей. Займемся ими завтра утром, — ответил Лептиний. — А что касается корзин, то я просто ума не приложу, где можно достать такую уйму корзин за столь короткий срок.
      — А что, если один будет грузить камни и песок на щит, а двое других займутся переноской? — предложил Зопирион.
      — Превосходно! Мой брат не ошибся, определив тебе должность, на которой ты должен искать средства и способы решения различных проблем. Спокойной ночи!
      Зопириону пришлось устроиться в одной палатке с несколькими стратегами, расположенной неподалеку от ставки главнокомандующего. Оставив слугу распаковывать багаж и передав лошадь рабу-конюху, юноша отправился пешком в расположение войск артиллерии. Из Сиракуз выехали тридцать три катапульты на специальных повозках, три из которых так и не смогли закончить путешествие: у двух сломались повозки, а третья сломалась, когда повозка опрокинулась. Предполагалось, что они должны будут подъехать с некоторым опозданием. Однако Зопирион был почти уверен: возницы постараются найти любые причины, чтобы задержаться в пути и приехать по завершении военных действий.
      — Где стратег Сеговак? — обратился он к воину.
      — В той большой палатке, — показал тот.
      Зайдя в палатку, Зопирион увидел Сеговака: он сидел на койке в обнимку с бутылью вина. Кельт поднял на друга затуманенный взгляд.
      — Клянусь рогами Кернунна, это мой старый друг Зопирион! Как дела у храброго тарентийского парня, такого красивого и одетого в великолепные доспехи?
      — Я ужасно устал, ты не мог бы…
      — Конечно, конечно! Наливай! Или нет, давай я тебе налью. В палатке редко когда удается насладиться утонченной беседой со старым другом., — Сеговак икнул. — И вот ты здесь. И видишь перед собой солдата в полностью разобранных чувствах. Уже который день я сижу на заднице: безделье абсолютное. Не удивительно, что приходится коротать время за бутылкой вина.
      — Да, полный крах!
      — Да уж точно! Но… Я думал, что ты сопровождаешь архонта в опустошительном набеге на земли проклятых финикийцев. Каким ветром тебя занесло к нам?
      — Прибыл с донесением для Лептиния. А Дионисий приедет завтра.
      — Удалось ли ему взять города, как он и планировал?
      — Нет. Он снял осаду Интеллы и во главе войска идет сюда. Дионисий узнал, что суфет Гимилк ведет на помощь Мотии карфагенский флот.
      — Этот парень атаковал Сиракузы? Здесь ходят разные слухи, вплоть до того, что он взял город и перерезал всех жителей.
      — Нет. Гимилк совершил лишь набег на гавань Сиракуз. Пустил на дно немало торговых кораблей, но даже не пытался высадиться на берег. Потом зашел на переоснастку и ремонт в Карфаген, а теперь держит курс сюда. А как дела с катапультами?
      — С ними все прекрасно, чего нельзя сказать о людях. Мне бы хотелось провести несколько практических занятий стрельбы по мишеням, однако в бухту нам нельзя стрелять, чтобы не расходовать понапрасну снаряды, а по направлению к берегу стрелять тоже нельзя из опасения случайно зацепить наших солдат. У тебя есть какие-либо приказы на этот счет?
      — Все приказы предназначались Лептинию. Однако тебе стоит узнать о распоряжении, имеющем к тебе непосредственное отношение. Архонт хочет поставить катапульты вдоль берега между стоящих у причала трирем в узкой части входа в залив. Он хочет установить половину на этом берегу, а другую — у Агифаллоса.
      — Хм, — Сеговак дернул себя за ус. — Ты случайно, не принес для меня приказа в письменной форме?
      — Нет. Все у меня в голове.
      — Ты хочешь сказать, что долгие вечера, которые можно было посвятить любовным утехам с белокурыми красотками или провести за стаканом доброго вина, я корпел часы над странными значками, своим видом напоминающими рыболовные крючки, вилы или клопов, и теперь могу прочитать приказ, а ты так просто передаешь его мне!
      — Не унывай, дружище, ты очень скоро найдешь применение полученным навыкам чтения и письма! Думаю, тебе стоит привести свой отряд в состояние готовности, но клянусь Герой, не нужно до получения приказа от Лептиния передвигать катапульты. Дионисий придает слишком большое значение, кто и кому передает приказы. Он постоянно говорит о необходимости соблюдать субординацию.
 
      На следующее утро подул южный ветер из африканских пустынь, покрывая все — людей, животных, палатки — толстым слоем пыли, вздымая огромные волны у входа в залив. На расстоянии полета стрелы ничего не было видно. В результате до наступления темноты, когда на дороге вдоль побережья появилось войско Дионисия, на воду были спущены только три триремы.
      Впереди, то и дело посылая лошадей в галоп, заставляя их делать курбеты и караколи, с пронзительными криками, ехала легко вооруженная конная разведка. За ней двигалась многотысячная кавалерия Дионисия. Тиран ехал во главе войска на огромном черном жеребце: будто божество в отполированной до блеска железной кирасе и ниспадающем алом плаще. Обычная лошадь не выдержала бы тяжести его доспехов. Поговаривали, жеребца контрабандой привезли из Персии, где такие лошади были специально выведены для могучей кавалерии Бессмертных.
      Вслед за кавалерией под звуки флейт шла пехота. Ее составляли жители Сиракуз и дружественных Дионисию городов Сицилии, тысячи наемников-варваров — сикулы луканцы, кампанцы, самниты. Здесь был даже батальон переодетых в брюки кельтов из долины Пада , лежащей в отдаленной северной части Италии: характерные свисающие по бокам рта усы, в руках — огромные щиты в форме эллипса, за плечами — связки дротиков, на поясе — длинные мечи.
      Дионисий старался по возможности вооружать отряды наемников так как принято у них на родине, понимая, что воин будет гораздо увереннее сражаться в бою с детства знакомым оружием, нежели пусть более совершенным, но чужим, греческим. За длинными рядами пехоты в кильтах и блестящих шлемах с плюмажами, показался тысячный отряд кавалерии.
      Пережидая полуденную жару в тени палатки главнокомандующего, Зопирион оказался невольным свидетелем того, как Дионисий сердито выговаривает брату за недостаточное количество спущенных на воду кораблей. Были слышны и правдивые ответы Лептиния. Юноша сходил перекусить вместе с другими предводителями и вскоре вернулся. Несмотря на ужасную усталость после долгой дороги, долгое время он никак не мог заснуть. В голове одна за другой кругами проносились идеи по усовершенствованию катапульт, тоска по семье и сомнения по поводу правильности принятого решения о поступлении на военную службу к Дионисию.
      Когда заиграли подъем, Зопириону показалось, что он даже не успел заснуть. Когда он вышел из палатки, многие взволнованно смотрели и показывали в сторону горы Эрикс, на вершине которой на фоне утреннего неба пламенело алое зарево. Дионисий — воспоминание пришло к Зопириону одновременно с тянущим ощущением в животе, которое он обычно чувствовал перед сражением — приказал зажечь на горе сигнальный костер в случае появления флота Гимилка.
      В течение нескольких последующих часов стратеги носились по расположению войска Дионисия, как борзые на охоте. Как и все приближенные к тирану полководцы, Зопирион передавал приказы и поручения по цепочке, по возможности успевая отвечать на вопросы, связанные с катапультами.
      Катапульты установили между триремами на береговой линии. Чуть позже по команде Дионисия сотни критских лучников и балеарских стрелков, вооруженных пращами, с оружием наготове стояли на палубах военных кораблей тирана.
      — Они идут! Вон проклятые финикийцы! — возбужденно указывая в море, закричали солдаты.
      На горизонте показался частокол мачт флота Гимилка, будто фантастическая изгородь, раскачивающаяся в такт движениями волн. Наконец над горизонтом появились и корпуса кораблей.
      Флотилия медленно приближалась, постепенно увеличиваясь в размерах. У наблюдателя с берега создавалось впечатление, будто у каждого из идущих прямо на него кораблей с каждой стороны ритмично поднимаются и опускаются в воду только три весла. Пересчитав мачты, Зопирион определил, что Гимилк ведет около сотни галер — примерно половина от числа военных кораблей Дионисия. Но, несмотря на неимоверные усилия солдат и моряков тирана, которые в такт монотонной песни рывками тянули на веревках корабли, большая часть греческих судов беспомощно лежала на берегу.
      Карфагеняне подходили все ближе. Дионисий в сопровождении стратегов галопом пронесся вдоль берега бухты и выехал на Агифаллос. Тиран раздраженно выругался увидев, как финикийские корабли, разорвав строй, начали погоню в открытом море за греческими торговыми судами. Некоторые шли под парусом, другие стояли на якоре на мелководье. Так или иначе, но финикийцы переловили их всех: одних протаранили и пустили на дно, а других взяли на абордаж и угнали, перерезав экипажи и выбросив за борт изувеченные тела.
      Сотни обнаженных греческих моряков, успевших броситься в море с уходящих на дно или захваченных врагами кораблей, вплавь достигли полосы прибоя и, пошатываясь, выходили на берег.
      Солнце поднималось все выше. Карфагенские корабли, будто стая разумных сороконожек, собрались вместе. Взметнулись сигнальные флажки, над водой разнеслись звуки горнов. Построившись огромным прямоугольником десять на десять, флотилия двинулась к выходу из залива.
      — Порази их Зевс! — восседая на огромном скакуне, взревел Дионисий. — Если бы наши корабли были спущены на воду, мы могли бы окружить их головную колонну и уничтожить противника, подобно тому, как эллины разбили персидский флот при Саламисе.
      Бухта резким изгибом закруглялась к северу, и под прикрытием полуострова Агифаллоса, карфагенский флот перестроился в колонну, чтобы миновать узкий выход из бухты. Оставшиеся в бухте торговые суда Дионисия под парусом и на веслах медленно шли на север, держа курс к дальней части залива позади Мотии. А тем временем несколько сиракузских трирем построились в линию, защищая свои торговые корабли от приближающегося врага.
      — Они думают, что на середине канала мы не сможем достать их орудиями с берега, — глядя из-под ладони на финикийский флот, заметил Дионисий. — Но дадим им урок. Зопирион, отправляйся к катапультам. Когда сочтешь нужным, пусть стреляют.
      Пустив лошадь в галоп, Зопирион поскакал к узкой части залива, где установили половину катапульт. Юноша достиг расположения военных кораблей и машин.
      — Всем тихо! Приготовиться к стрельбе! Да замолчите же вы! Приготовьтесь к стрельбе! — подняв руку, закричал Зопирион.
      Мимо проплывали карфагенские корабли. До Зопириона доносились звуки сигнальных флейт — это старшины подавали сигналы: кораблям — соблюдать боевой порядок, а экипажам — быть наготове в ожидании сюрпризов.
      — Огонь! — резко опуская руку, пронзительно закричал Зопирион.
      Заиграла труба. Послышался треск тетивы, свист стрел, жужжание пращей: в воздух взметнулась туча снарядов. Некоторые не смогли достичь цели. Другие попалив ближайшие корабли.
      Потом одна за другой начали стрелять катапульты. Дротики взмывали высоко в воздух и с пронзительным свистом опускались на финикийцев. Некоторые упали между кораблями, достигнув середины канала. И эхом им вторили катапульты с другого берега: начали стрелять орудия на большой земле. Расчеты катапульт заряжали смертоносные машины во второй, потом в третий раз.
      Над волнами разнесся сигнал горна. Гребцы на карфагенских кораблях остановились. Корабли с поднятыми веслами замерли на месте. Взмыли сигнальные флажки. С корабля на корабль громко прокричали команды. Под градом дротиков греческих катапульт галеры стали медленно разворачиваться: весла на одной стороне загребали в сторону, противоположную веслам на другой стороне. Взбаламучивая воду, суда медленно поворачивались на месте.
      Снова резко зазвенели тетивы, раздался треск катапульт. Финикийцы один за другим начали выходить из залива. В ряды весел на многих кораблях стали неровными, щербатыми: часть гребцов погибла во время смертоносных ударов катапульт. Зопирион поднял руку. Луки, пращи и катапульты перестали стрелять. Тысячи солдат, стоявших наготове во время обстрела, разразились бурными аплодисментами.
      Группы людей на берегу, занятых спуском трирем на воду, удвоили свои усилия. Карфагенский флот встал полукругом на выходе из гавани, развернувшись носами кораблей к каналу.
      — Они надеются, что мы бросимся прямо им в пасть! — проревел Дионисий. — Мы численно превосходим их в соотношении два к одному, но в этой ситуации невозможно реализовать наше преимущество. Геракл! Как бы нам вывести двести кораблей в открытое море так, чтобы их по одиночке друг за другом не уничтожили вражеские суда? — холодный стальной взгляд тирана скользил по лицам стратегов.
      — Можно перетащить корабли по суше. У основания полуострова есть достаточно узкое место… — сказал Зопирион.
      — А как мы защитимся от неприятеля, чтобы он не уничтожил наши суда по одному во время спуска на воду?
      — Вдоль берега можно поставить катапульты. Страх карфагенян перед катапультами значительно превышает их реальную опасность, так как они впервые встречаются с подобным оружием.
      — Отлично! — открыв зубы, губы Дионисия растянулись в узкую улыбку. — Юноша! Передай приказ Лептинию и останься с ним, помогая в работе.
      Весь вечер и целую ночь солдаты сицилийской армии перетаскивали корабли через узкий перешеек в основании Агифаллоса. Каждый корабль на веревках тянули несколько тысяч человек. Несмотря на то, что они достаточно легко скользили по илистой болотистой почве, солдаты по колено увязали в грязи. Немало поскользнувшихся и упавших во взбаламученную грязь людей погибло, не успев увернуться от надвигающихся тяжелых судов, подмявших под себя из распростертые тела.
      На рассвете около сотни греческих трирем вышли в открытое море. Однако там не осталось и следа от карфагенского флота.
 
      И вот, в разгаре сицилийской жары, не щадившей ни осажденных, ни осаждающих, наступил четвертый год девяносто пятой Олимпиады, когда Саундиад был архонтом Афин. Осада Мотии продолжалась. Брешь в дамбе была наконец заделана, да и сама дамба стала значительно шире.
      Последние этапы работ оказались наиболее тяжелыми, так как их приходилось выполнять непосредственно под стенами Мотии. Здесь в залив выступала естественная терраса, к востоку от нее находились главные городские ворота. На ней Дионисий планировал установить осадные машины.
      Денно и нощно люди носили на дамбу песок и камни, расширяя ее. Днем приходилось ходить по двое: один нес корзину с песком, а другой держал над головами щит, защищаясь от возможного обстрела со стен Мотии. На ближайшем к городу участке дамбы лежал множество тел погибших солдат Дионисия. Каждую ночь на большом острове проводили массовые кремации, и над лагерем осаждающих разносился тяжелый запах горелого мяса.
      Если неудачная попытка Гимилка освободить Мотию и лишила горожан мужества, вида они не показывали. День и ночь на работающих под стенами города греков сыпались снаряды. Обстрел греков продолжался даже под ответным огнем катапульт, установленных на дамбе. Время от времени над храмом Ваала Хаммона поднимался дымок: предавали огню очередного отпрыска одной знатных финикийских семей. И каждый раз при виде этого дыма Зопириона охватывала радость. Хотя бы одного ребенка ему удалось избавить от такой страшной участи. Однако в то же время его охватывало беспокойство за свою семью. Он надеялся, что у них хватило здравого смысла остаться в Сиракузах.
      Наконец, по дамбе повезли огромные осадные машины Дионисия — башни и тараны. Под непрекращающимся обстрелом в течение нескольких дней их одно за другим катили к стенам Мотии, поворачивали направо и закатывали на террасу. А там снова разворачивали и устанавливали передом к стене осажденного города.
      Звуки горна ознаменовали начало нового этапа в осаде. К стене придвинули два стенобитных орудия. В башне на колесах был подвешен на цепях к потолку крепкий таран. Мощными ударами этих таранов начали разбивать каменную кладку. День и ночь — бум — бум — разносились звуки тяжелых ударов. Казалось, будто два сумасшедших бога немного не в такт колотят в космические барабаны. Как только люди в башни начинали уставать, их сменяли другие.
      Жители Мотии обрушивали на крыши башен огонь, камни и тяжелые бревна. То и дело башни загорались. Тогда солдаты Дионисия откатывали их назад, тушили огонь и чинили. И сразу же подкатывали к стене, и атака продолжалась.
      Наконец, стена перед одной из башен поддалась и рухнула в облаке пыли и с пугающим грохотом, зацепив саму башню. Запели трубы. В проем ринулись пехотинцы в бронзовых кирасах, наголенниках и шлемах с гребнем. На них дождем посыпались снаряды. Многие солдаты попадали, корчась от боли или безвольно осев — убитыми на месте. Но сзади подходили все новые и новые воины. Жители Мотии и их греческие наемники встречали нападавших щитом к щиту, кололи копьями, рубили мечами и топорами, бились в рукопашную. Снова и снова защитники города отражали атаки нападавших.
      Тем временем люди Дионисия лопатами или просто голыми руками расчищали проход, оттаскивая обрушившиеся камни от стены. Потом поддалась стена перед вторым орудием, и завязалась еще одна кровавая схватка.
      Мало помалу солдаты Дионисия укрепляли свое преимущество. Кирками, ломами и лопатами они расширили пролом в стене, обрушили часть стены над проломом, оттащили назад тараны и подкатили две осадные башни. Они представляли собой две деревянные башни на колесах высотой шестьдесят футов — выше высотных зданий Мотии — и достаточно узкие, чтобы могли проехать по извилистым улочкам города. Опасно раскачивающиеся башни катили сотни обливающихся потом солдат. Их защищали от вражеских факелов и тиглей зеленые кожаные покрывала, приколоченные гвоздями к тыльной стороне башен.
      Но им не удалось проникнуть далеко в город, так как жители соорудили на улицах баррикады. Греческие солдаты принялись расчищать завалы перед застрявшими башнями. Другие бросились в дома по обе стороны улицы, срывая доски, которыми были заколочены двери и окна. С верхних этажей осадных башен перекидывали доски на крыши и в оконные проемы верхних этажей домов. По ним бежали в дома сиракузские солдаты. Но жители Мотии из своих укрытий бежали им навстречу. Где-то на середине доски завязывалась схватка, и враги с грохотом падали на мостовую. Схватки завязывались и на крышах домов, в комнатах и коридорах зданий, на лестницах.
      Шаг за шагом атакующая сторона захватывала город, однако цена, которую пришлось заплатить, вселяла страх: счет числа убитых шел на тысячи.
      Дионисий установил порядок с заходом солнца прекращать битву. И теперь, когда жители Мотии привыкли к такому ходу дел, обрушил на них внезапный ночной штурм. Для этого использовались ранее захваченные дома, а также воины ворвались в город через дюжину брешей в стене.
      Защитники города, потеряв надежду, искали защиты в храмах или прятались в домах. Другие, понимая, какая участь им грозит, перерезали горло женам и детям, и в приступе последней ярости бросились в схватку, чтобы умереть на поле боя и унести с собой хотя бы несколько вражеских жизней. На улицах города шла кровопролитная битва.
      Дионисий в сопровождении стратегов вошел в город сквозь одну из брешей в стене и увидел, как его опьяненные кровью солдаты режут всех подряд: стариков, женщин, детей.
      — О чем думают эти идиоты? Интересно, как мне расплачиваться с ними за войну, если не останется пленников на продажу? Остановите их немедленно! — взревел Дионисий, повернувшись к полководцам. — Пройдите по улицам и передайте приказ: «Именем Дионисия прекратить все убийства!»
      Зопирион вместе с остальными стратегами пытался остановить резню. Но, несмотря на их громкие крики «Остановить убийства», все было тщетно. Солдаты не обращали на них никакого внимания и продолжали бить, пытать и уничтожать.
      Громко выкрикивая приказ, Зопирион направился в закрепленную за ним часть города. По пути он высматривал Абариша — дворецкого Илазара, так сильно влюбленного в греческую философию, который — если только он остался в живых — должно быть успел проверить эти идеи на практике. Так и не остановив кровопролития и отчаявшись найти Абариша среди живых или мертвых, Зопирион вернулся к Дионисию. Подошли и остальные полководцы.
      — Идите снова. Но на этот раз кричите финикийцам, чтобы они спасались в греческих храмах! — распорядился тиран. — Идите и кричите: «Финикийцы! Спасайтесь в греческих храмах!»
      Дионисий повернулся к начальнику своих телохранителей.
      — Агафий! Расставь людей всех греческих храмов. Пусть они защищают финикийцев, которые попытаются найти там спасение. Прикажи им громко выкрикивать мой приказ, когда они пойдут по городу. Финикийцы! Спасайтесь в греческих храмах!
      — А как же ты, господин? — спросил Агафий.
      — Я сам позабочусь о себе. Обойдусь и без тебя.
 
      Когда наступил рассвет, несколько тысяч выживших жителей Мотии большими группами сидели на полу в греческих храмах. У каждого храма стояла бригада телохранителей Дионисия, защищая ворота, ведущие внутрь. Вокруг болтались солдаты, с награбленным добром в руках и изрыгая угрозы. Их взгляды пылали страстным желанием продолжить кровопролитье.
      Глаза Дионисия были красны от недостатка сна, тем не менее, в железной кирасе и алом плаще выглядел величественно. Тиран прошелся по улицам, усыпанным безжизненными телами, и теперь его плащ был испачкан кровью и дымом. Его полководцы еле держались на ногах от усталости. Горели некоторые дома. Часть стратегов пытались, правда почти безуспешно, организовать из воинов пожарные бригады.
      Большинство солдат практически не поддавалось организации. Забыв о воинской дисциплине, они носились по городу в поисках добычи, ломали и выбрасывали из окон верхних этажей домов не понравившуюся им мебель и домашнюю утварь, тем самым создавая опасность для проходящих под окнами людей. Другие слонялись у ворот греческих храмов, однако не решались вступить в открытое противоборство с отрядами телохранителей Дионисия, защищавших жителей Мотии.
      Лица воинов были искажены жаждой крови. Дионисий прекрасно понимал, что жизнь граждан Мотии, спасшихся на территории греческих храмов, висит на волоске.
      — Если я не придумаю, как усмирить сукиных детей, то они перережут моих пленников. А они мои! — пробормотал тиран.
      — Всех греческих наемников, сражавшихся на стороне Мотии, приказываю отделить от остальных пленников, связать и отвести на большую землю!
      К полудню пленные греки — окровавленные, голодные и в одних рубахах и связанные — стояли длинными рядами на берегу неподалеку от начала дамбы. Вокруг них беспокойно ходили солдаты Дионисия — грязные, с блуждающими дикими глазами люди разных народностей.
      Над ними возвышался сидящий на огромном скакуне Дионисий.
      — … жители Мотии, какими бы подлецами они ни были, сражались за собственные жизни. Но этигнусные изменники, эллины-перебежчики, эти чудовища и отцеубийцы — они не заслуживают легкой участи, — говорил тиран. — И мы должны преподать урок раз и навсегда всем эллинам, предложившим свое оружие непримиримым врагам Эллады. Мой приказ: придать их смерти!
      Солдаты встретили слова Дионисия неистовой овацией, ударяя оружием по щитам. Они начали глумиться над пленниками, радостно взирая на их мучения и агонию. В этот день вдоль берега вставали крест за крестом. К заходу солнца все пленные греки были распяты на крестах, умирая долгой и мучительной смертью.
      Что касается солдат Дионисия, то к ночи их жажда крови, боли и смерти была удовлетворена. Они спокойно присоединились к своим отрядом, отмыли в заливе кровь и грязь, вычистили и сложили оружие. Кто-то напился и горланил песни, кто-то играл в кости на захваченную добычу, а кто-то спал, как усталое животное, завернувшись в плащ. Многие собрались у лагерных костров, слушая истории и песни, будто добропорядочные миролюбивые граждане, которым в жизни не доводилось распять пленника.
      А тем временем в поверженной и изрядно порушенной Мотии шел торг: пленника за пленником предлагали работорговцам.
      Часовые прокричали о конце первой вахты. Зопирион шел вдоль длинного ряда крестов, выделявшихся на фоне звездного неба, и в который раз задавался вопросом: а правильно ли он поступил. У него было не больше иллюзий о смерти, чем у большинства людей его жестокого времени. Он знал, что кровавая бойня, свидетелем которой он явился, была полной противоположностью учению Пифагора. Но что он мог сделать для предотвращения резни либо во избежание личного присутствия? Если бы он последовал совету Архита и отказался от предложенного Дионисием назначения, то было бы убито еще большее число финикийцев: он был единственным из полководцев Дионисия, кто мог передать приказ о спасении в греческих храмах на финикийском языке.
      В сущности, что еще мог сделать Дионисий? Лиши солдат зрелища массового убийства, и они самовольно уничтожили бы еще большее количество пленных. По правде говоря, мученики, висящие на длинном ряду крестов были наемными солдатами, и такой конец — нормальное завершение их профессиональной карьеры. И более того, думал Зопирион, его как наемного воина, в конце пути может ждать такая же участь. Вздрогнув, он завернулся в плащ и повернул к своей палатке.

Панорм