— Я сказал, что не знаю, — заметил он. — Но я не говорил, что не могу это узнать. Вы же не думаете, что у меня в голове записаны тридцать страниц всяких распоряжений?
      — Тавай дальше, расскажи, что ты имеешь в виду, — поторопил Тейерхия.
      — Я имел в виду, что если вы дадите мне мои записные книжки и таблицы, я смогу через несколько дней кое-что подсчитать. И потом, вы просите такие данные, для получения которых надо мне и еще дюжине специалистов работать целый год не покладая рук.
      Осирианец продолжал настаивать:
      — А почему ты просто не сообщишь нам план взрыва капсул? Какая разница, если взрывать их сейчас или в слетующий октябрь?
      — Большая разница, — объяснил Грахам. — Надо учесть положение Солнца и Луны, периодичность вращения магмы и кучу других вещей. Вы же не хотите, чтобы ваш новый континент сразу нырнул обратно? Или чтобы побережье Бразилии и Западной Африки погрузилось в воду после землетрясения?
      — Отшень корошо, — заключил Тейерхия. — Варшауэр, дай ему бумагу и ручку, пусть составит список того, что ему нужно.
      Грахам тщательно все записал, включая не только необходимые справочники и калькулятор, но также большую карту Южной Атлантики и набор чертежных инструментов.
      — Возьмите все это у меня в квартире, — посоветовал он. — Только приходите в середине рабочего дня, когда моего брата нет дома. Вот ключ от входной двери.
      — Корошо, — одобрил Тейерхия. — А теперь отведите наших костей в их комнаты.
      Джеру-Бхетиру увели первой. Грахам шел за ней и, нарочно немного замешкавшись, увидел, что ее комната находится через две двери от той, в которую поселили его.
 
      Уже на следующий день Варшауэр и человек, к которому все обращались как к Хэнку, принесли все, что он просил. С ними пришел Лундквист и сообщил:
      — Вот тебе все, приятель. А теперь побыстрее шевели мозгами и не доставляй нам больше хлопот, а то мы в конце концов с тобой разделаемся.
      Они стояли рядом, пока он раскладывал бумаги и книги на столе, который тоже ему принесли, и начал свои вычисления. Через час им это наскучило, и они ушли, как обычно, закрыв дверь на замок.
      Грахам, наконец, получил возможность осмотреть свой чертежный инструмент. Вот болваны — сперва так тщательно его обыскали и забрали все, что он может использовать как отмычку, а теперь сломя голову бросились выполнять его просьбу и принесли целую гору полезных вещей…
      Но так ли они глупы, как кажутся? Нет, надо соблюдать осторожность. Могут нагрянуть в любую минуту и застать его врасплох. И в любом случае они полагаются на гипноз Тейерхии. Думают, что, пока держат заложницей Джеру-Бхетиру, опасаться им нечего.
      Он подошел к окну, просунул руку между прутьев решетки и стал ощупывать стену. Дом был снаружи покрыт такой старой штукатуркой, что она начала осыпаться. Может, отковырнуть целый пласт? И тогда удастся сбросить всю оконную раму, вместе с решеткой и прозрачным пластиком? По крайней мере, попробовать стоило.
      Он начал осторожно расковыривать циркулем штукатурку. На крышу нижнего этажа во время этой операции посыпалась мелкая серая крошка. Грахам надеялся, что внешний вид дома Аурелио не настолько заботил бандитов, чтобы они это заметили.
      Он расковыривал штукатурку довольно долго, пока его не ударила мысль, что охранники могут в любой момент зайти в комнату и проверить, чем он тут занимается. Часы у него забрали, но так или иначе пора было немного передохнуть — что было вполне простительно, так как у него болели руки от напряжения и неудобной позы. В следующий раз он будет считать, сколько штукатурки отковырнул, чтобы иметь представление о прошедшем времени.
      Он продолжил заниматься своими вычислениями, пока к нему не заглянул один из стражей, а потом прикинул, как обстоит дело со штукатуркой. Он уже сделал в стене вокруг рамы глубокую борозду, дюймов в десять длиной. Если дело так пойдет дальше… Надо браться за работу. Слава Богу, у него длинные руки!
 
      Через два дня борозда проходила уже вдоль всей рамы. Грахам взялся за прутья и потянул на себя. Рама со скрежетом подалась на два сантиметра, а на подоконник полетели куски штукатурки.
      Однако дальше рама не двигалась. Ощупав ее снаружи, Грахам, который раньше понятия не имел об установке оконных рам, открыл, что деревянные наличники снаружи мешают втянуть раму внутрь комнаты. А значит, надо было эти плашки удалить.
      Грахам снова осмотрел свой инструмент и решил, что удобнее всего будет орудовать рейсшиной. У ее титановой перекладины были острые углы. Конечно, после таких манипуляций рейсшина сильно потеряет в цене как чертежный инструмент, но с этим уже ничего не поделать. Надо браться за работу.
      К следующему дню все четыре плашки наружного обрамления были отломаны, втянуты в комнату через отверстия между прутьями и положены под матрас. Грахам надеялся, что снаружи не очень заметно, как изменился внешний вид окна.
      Потом он снова подергал прутья. На этот раз рама подавалась на него настолько, насколько он хотел.
      Хотя снимать ее немедленно не следовало. Он задумался, что делать после того, как окно будет открыто: выбраться на свободу, найти ближайший телефон и позвонить Скляру? Или добраться до Джеру-Бхетиру и предупредить ее о своих действиях? Или попытаться взять ее с собой? А может быть, разумнее бежать одному, не связывая себя лишней обузой? Позвонить Скляру и скрытно вернуться назад в комнату, пока все шито-крыто?..
      Наконец он решил хотя бы попробовать вызволить Джеру-Бхетиру во время своего бегства. Потому что, если он сбежит один и это обнаружится до того, как он сумеет вызвать полицию, с девушкой здесь может случиться что угодно. Бандиты могут убить ее просто в отместку, или она погибнет в схватке, или, узнав о его отсутствии, они могут забрать Бетти с собой, как уже увезли ее из дома в Бронксе.
      Обдумав все, Грахам убрал штукатурную пыль с пола и дождался, пока ему принесли ужин. При этом Эдвардс поинтересовался:
      — Как там у тебя с вычислениями? Босс начинает проявлять нетерпение.
      — Через пару дней дам ответ, — отозвался Грахам.
 
      Поздно вечером Грахам дождался, пока охранявший вход человек, помаячив какое-то время перед домом, ушел спать. Потом он осторожно потянул на себя решетку и полностью снял раму. Она, вместе с пластиком и прутьями, оказалась куда тяжелее, чем он предполагал, настолько, что у него чуть руки не отвалились, пока он медленно опускал ее на пол. К счастью, звуконепроницаемый потолок ему помог — если он приглушал шум, идущий в комнату Грахама, то же происходило и с шумом, идущим изнутри.
      После этого он положил циркуль в карман и перекинул ногу через подоконник. На его удачу, уклон крыши был всего около тридцати градусов, и по ней можно было передвигаться, не рискуя сломать себе шею.
      Окно рядом с его комнатой было открыто настежь. Пустовала ли эта соседняя комната, или кто-то в ней наблюдал за ним?
      Сунуть ненадолго голову в окно и проверить, кто там есть, или окликнуть снаружи не было возможности. Ни эта, ни какая-то другая подобная идея, которая могла осенить такого практичного молодого ученого, как Грахам, не пришла ему в голову. Поэтому он осторожно сполз к нижнему краю крыши и, дюйм за дюймом, пополз по кровельной дранке мимо окна.
      По-прежнему стояла тишина. Волосы у него на голове за несколько дней немного подросли, и кожа под шлемом сильно зудела, но почесаться он никак не мог.
      Он вскарабкался по скату крыши к окну Джеру-Бхетиру и тихонько постучал в стекло.
      — Городон? — послышался свистящий шепот.
      — Да. В-возьми это. — И он передал ей циркуль. — Подумай, как тебе высунуть руку наружу и расковырять штукатурку, пока за тобой не наблюдают, чтобы снять окно.
      — Не знаю, — сказала она. — Дай я попробую. — Она высунула руку и начала царапать штукатурку, как делал раньше он.
      Однако скоро стало ясно, что и сил ей не хватало, и работала она медленнее. Кроме того, иголка циркуля за последние дни затупилась. Грахам сказал:
      — С такой скоростью тебе и шести месяцев не хватит, чтобы снять окно, а я не могу так долго водить их за нос.
      — А ты не можешь каждую ночь приходить сюда и немного отковыривать?
      — Тоже ничем не лучше, они наверняка рано или поздно меня поймают. Подумай сама, тот, кто охраняет вход в дом, может появиться здесь в любую минуту.
      — Ну и что же тогда?
      Несколько секунд они молчали. Наконец Грахам сказал:
      — Если вынудить их привести тебя в мою комнату, мы могли бы убежать через мое окно. Ты не можешь к кому-нибудь из них подластиться? Навешать лапши на уши?
      — Даже не знаю. Этого Эдвардса не назовешь очень симпатичным.
      — Ну, может… скажи ему, что я твой любовник и ты с ума сходишь, если не… видишь меня несколько дней. Скажи поубедительнее. Предложи ему свое прекрасное гипсовое тело, если понадобится.
      — Предложить ему — ЧТО? Я думала, что гипс — это минерал.
      — Не важно. Пусть будет побольше разных женских хитростей. Ты ведь знаешь, что это такое, не правда ли?
      — Думаю, у меня получится. А когда надо это сделать?
      — Лучше всего в середине дня, когда они все торчат на пляже. Если мы вылезем из моего окна, то спрыгнем с крыши и перебежим на нудистский пляж.
      — Что за нудистский пляж?
      — Загородка для людей, которые любят плавать нагишом. Такие есть на всех пляжах. Надеюсь, мы оттуда сможем позвонить по телефону, да и вообще там достаточно много народу, чтобы бандиты не решились нас преследовать или поднять стрельбу.
      — Очень хорошо. Я попробую.
      После этого Грахаму представилась возможность взять Джеру-Бхетиру за руку, прижать ее к губам и поклясться в вечной любви на манер Ромео. Но ему пришло в голову, что ни его любовь, ни он сам долго не протянут, если его в этот момент увидит охранник бандитов. Поэтому он удовольствовался простыми словами:
      — В-вот и хорошо. До встречи.
      Пробраться обратно в комнату ему удалось без происшествий. Он только начал ставить окно на прежнее место, как услышал, что дверь открывают.
      Грахам сильно толкнул раму, втолкнув ее в проем с глухим стуком, и вытянулся на кресле как раз перед тем, как дверь открылась. Когда Варшауэр просунул голову в комнату, Грахам был погружен в вычисления так же, как обычно.
      — Все в порядке? — спросил Варшауэр.
      — О… да, конечно.
      — Мне послышался какой-то шум…
      — Может, и был шум, но не здесь. — Грахам забеспокоился, понимая, что пол покрыт пылью после водружения рамы на прежнее место, а убрать ее у него времени не хватило. Варшауэр наверняка заметил, что его подопечный немного не в себе, а самому Грахаму, с его воспаленным воображением, горстки пыли казались россыпями каменного угля на чистом снегу. Он старался не смотреть в ту сторону.
      — Ладно, тогда о'кей, — буркнул Варшауэр и ушел.
      Зуд на голове беспокоил Грахама все сильнее, но он не решался снять защитный шлем и почесаться. Не то чтобы он принял близко к сердцу предостережения Скляра, просто боялся, что не сможет надеть шлем обратно соответствующим образом. Хорошо хоть, он успел убрать крупные куски штукатурки, упавшие из оконного проема.
 
      На следующий день время, как обычно, тянулось медленно. После обеда Грахам навострил уши. Вдруг Джеру-Бхетиру удалось убедить Эдвардса, что ей необходимо побывать у ее так называемого любовника? Хотя почему «так называемого»? В старом, романтическом смысле он и был ее любовником.
      К несчастью, небо затянуло облаками, и пляж почти пустовал. Вскоре после обеда заморосил дождичек и прогнал немногих оставшихся смельчаков. Но еще через час ветерок унес тучи, и выглянуло солнце. Грахам предпочел бы подождать до следующего дня, но не имел возможности перекинуться хоть словом со своей подругой по несчастью. Он пожалел только, что не сделал попытки к побегу раньше, в хорошую погоду. А теперь, если зарядят дожди, удобный случай представится не скоро…
      Прошло еще несколько томительных часов. Никаких признаков Джеру-Бхетиру, дочери Джере-Лагиле из Катай-Ихогораи, не было.
      Потом замок щелкнул, и вошла девушка, а за ней Эдвардс.
      — Д-дорогая! — воскликнул Грахам, протягивая к ней руки. Они заключили друг друга в объятия, а Грахам отметил про себя, что рассказы об эффекте, который производят поцелуи кришнанок, далеко не выдумки. Грахаму не было нужды притворяться, да и Джеру-Бхетиру, судя по жару, исходившему от ее тела, тоже. Он и без крайней нужды с удовольствием занимался бы этим каждый день…
 
      Наконец он нашел в себе силы прервать очередной длинный поцелуй и сказал Эдвардсу:
      — Почему бы тебе… э-э… не подождать немного за дверью?
      Эдвардс с легкой улыбкой посмотрел на кровать, потом перевел взор на Грахама:
      — Не, не выйдет. Босс этого не любит. Если хотите чем-то заняться, делайте это при мне.
      А может, и правда? Среди французов, например, в незапамятные времена не считалось зазорным заниматься любовью на людях, хотя иностранцы над ними и посмеивались.
      Пока он раздумывал, что делать дальше, Джеру-Бхетиру напряглась в его руках и с выражением ужаса на лице обернулась к окну.
      — Что это такое? — прошептала они, отталкивая Грахаму и бросаясь к окну. — О, мои предки! Что происходит?
      — В чем дело? — рявкнул Эдвардс, двинувшись за ней.
      Грахам быстро оценил ситуацию и взялся за свою чертежную доску. Подняв ее боком, чтобы не мешало сопротивление воздуха, он со всей силы опустил край доски на рыжую голову Эдвардса. Тот краем глаза успел увидеть опасность и потянулся рукой к кобуре, но было слишком поздно. Раздался треск раскалывающегося дерева. Когда Эдвардс рухнул на пол, Грахам обнаружил, что довольно прочная доска раскололась пополам.
      Он оттолкнул тело с дороги, даже не посмотрев, жива его жертва или нет, и схватился за прутья решетки. Сильный рывок — и рама подалась внутрь.
      — Давай сюда, — тихо сказал он. — Двигайся быстро, но без шума. — Он перелез через проем и спустился на скат крыши. — Не прыгай с края! Держись за водосточный желоб руками, как я, потом повисни на руках и разожми их. До земли останется не больше метра.
      Он слез первым и, стоя на песке двора Аурелио, поймал ее. Потом, держась за руки, они побежали к берегу, а затем повернули налево. У входа на участок для нудистов они немного перевели дух и посмотрели назад. Никаких признаков погони не было.
      Вход на участок для нудистов представлял собой проход между двумя заборами в виде буквы L, чтобы человек, стоящий снаружи, не мог увидеть, что происходит внутри. Они прошли по этому повороту и увидели в нескольких метрах еще один внутренний заборчик, заканчивающийся рядом запирающихся шкафчиков и стойкой, за которой сидел человек. Дальше на песке лежали несколько не успевших толком загореть купальщиков.
      — Эй, — окликнул их человек за стойкой. — Здесь так нельзя! Сюда не принято заходить в одежде! Оставьте ее в этих шкафчиках.
      — Ладно-ладно, — успокоил его Грахам. — Я только хотел…Пу-уф… Пу-уф… — Он никак не мог отдышаться.
      — Чего вы хотели?
      — Позвонить по теле… Пу-уф…
      Он замолк, и они со служителем пляжа замерли, постепенно узнавая друг друга. Это был один из членов банды Тейерхии, которого звали Хэнком.
      Не успел Грахам и глазом моргнуть, как рука Хэнка скользнула куда-то вниз. Через секунду он направил на беглецов пистолет, загораживая происходящее спиной, чтобы купальщики ничего не могли увидеть.
      — Не двигайтесь, — сказал он. — Стойте как стоите. — Потом он набрал номер на своем наручном телефоне. Послышались обрывки разговора: — …придите-ка посмотрите … да… держу на мушке…
      Через пять минут Гордон Грахам и Джеру-Бхетиру шли обратно к дому Аурелио в сопровождении Лундквиста и Варшауэра, прятавших под пиджаками направленные на беглецов револьверы.
      В доме их отвели в гостиную, где находились Тейерхия, Адзик и один человек, имени которого Грахам не знал.
      — Ну? — спросил Лундквист. — Как там Джим?
      — Отдал контссы, — прошипел Тейерхия.
      — Фуф, — охнул Лундквист. — Что ж, эти двое за него заплатят. — Он поставил револьвер на предохранитель и взял его за ствол.
      — Нет, — остановил его Тейерхия. — Они нам еще нужны…
      Но, несмотря на эти слова рептилии, рукоятка револьвера просвистела в воздухе и опустилась на голову Грахама с глухим, но отчетливым металлическим «бонк!». У Грахама искры из глаз посыпались, он покачнулся, хотя шлем и тонкий слой резины под париком немного смягчили удар.
      — Остановись! — резко крикнул Тейерхия. — Может, потом, но не сейчас!
      Лундквист опустил руку и внимательно посмотрел на Грахама. Через пару секунд он проговорил:
      — Непонятки какие-то. Что-то у этого подонка с головой. — Он подошел поближе и постучал по черепу Грахама костяшками пальцев. — Так и есть. — Он начал водить пальцами у края волос, пока не подцепил ногтями парик. Лундквист резко дернул, шлем и парик с хлопком слетели с головы неудачливого беглеца.
      Грахам поднял руку. По крайней мере, теперь он мог почесаться. У него отросли жесткие волосы, примерно в полсантиметра длиной, и к тому же они были покрыты остатками клея, которым Скляр прикрепил шлем.
      — Итак, — сказал Тейерхия, — теперь знаем, почему он ничего для нас не сосчитал. Я получил указания от Свана, и он дал нам последний шанс. Поэтому рисковать нельзя. Убей их.
      — То есть прямо сейчас? — уточнил Лундквист. — Почему бы немного не подождать и не позабавиться?
      — Откладывать рискованно. Этот человек опасен. Он сильнее, чем кажется. Закрой окна и застрели их прямо сейчас. А если тебе это не нравится, я и с тебя шкуру спущу.
      Джеру-Бхетиру бросила отчаянный взгляд на Грахама. Он решил, что так просто им не дастся, а сначала бросит в них что-нибудь или попробует одного из них придушить, даже если его в это время убьют. Он напрягся для прыжка.
      Лундквист начал закрывать окна, а молчавший до того Адзик подал голос:
      — Подождите.
      Затем последовал оживленный диалог тотианца с его приятелем-рептилией на неизвестном Грахаму языке.
      Наконец Тейерхия произнес:
      — У нас есть идея получше. Теперь он без своего шлема, и мы можем его использовать. — Осирианец придвинул свою чешуйчатую морду к лицу Грахама. — Крахам!
      — Да? — отозвался Грахам. Эти зеленые глаза, казалось, прожигали его насквозь. Все вокруг словно погрузилось в серый туман, и остались только эти глаза, смотрящие на него через узкие щелочки.
      — Повторяй за мной: я, Кортон Крахам…
      Последовала прежняя процедура принесения клятвы, но с некоторыми отличиями. Теперь после каждой фразы Грахам чувствовал, словно какие-то невидимые, но прочные оковы парализуют его волю к сопротивлению. Он напрягал все душевные силы, пытаясь противостоять этой атаке, но сделать это ему было не легче, чем обычному человеку застрелить собственную мать.
      — А теперь, — сказал Тейерхия, — ударь Тшеру. Сильно.
      Грахам не хотел выполнять этот приказ, но что толку? Так столкнувшийся с опасностью человек только бессильно моргает, не в силах что-то предпринять. Грахам шагнул к Джеру-Бхетиру и, несмотря на ее пронзительный взгляд, замахнулся и нанес ей сильный удар в челюсть. Хлоп! Она упала и осталась недвижно лежать на полу.
      — Вот теперь он все понял, — сказал Тейерхия.
      — Все равно может притворяться, — процедил сквозь зубы Лундквист.
      — Нет, точно коворю. — Тейерхия выразительно постучал себя когтем по шишковатому черепу. — А теперь, Крахам, расскажи нам, кто тебя сюда послал с этой штуковиной на твоей колове.
      — Рейнольд Скляр. Констебль Всемирной Федерации.
      — Отшен хорошо. Сейчас ты поедешь с моими людьми до окраины корода. Потом ты пойдешь в кород, найдешь Скляра и убьешь его. Ты понял?
      — Понял. — Хуже всего, что он действительно понял, что это приказ, который надо выполнить. Он знал, что теперь убьет Скляра при первой же возможности, не гнушаясь никакими средствами, и не сможет никаким образом предупредить свою жертву.
      — А кокта убьешь Скляра, — продолжил осирианец, — то сразу же после этого убьешь себя. Тебе ясно?
      — Да, — сказал Грахам.
      И его вывели. Он даже не оглянулся на распростертую на полу девушку, которую недавно так любил.

VI