Енош сосредоточенно изучал морщинистый, выцветший от времени свиток сидя в кресле из черного дерева с высокой спинкой, когда Зиллах привела к нему Конана. Эта часть палатки была завешена темной пурпурной материей, толстые ковры заглушали их шаги. На подставке, сделанной в виде переплетенных змей из мерцающей латуни, было установлено черное зеркало удивительной работы. Сверхъестественный свет струился из его черных глубин.
      Енош поднялся и приветствовал Конана вежливой фразой. Это был высокий пожилой мужчина, стройный и прямой. Его голову покрывал белоснежный льняной головной убор. Его лицо носило печать возраста и размышлений, а в темных глазах можно было прочесть усталость от долгой печали.
      Он предложил своему гостю сесть и приказал Зиллах принести вина. Когда формальности были выполнены, Конан резко спросил:
      — Почему вы стали искать меня, о Шейх?
      Енош бросил взгляд на черное зеркало.
      — Хотя я и не чародей, сын мой, я могу использовать некоторые средства не совсем естественные.
      — Как получилось, что вы искали меня?
      Енош поднял тонкую, с голубыми прожилками вен руку, чтобы успокоить подозрительность воина.
      — Будь терпелив, мой друг, и я все объясню, — сказал он спокойным, глубоким голосом. Подойдя к низкому столику, он положил рядом свиток и принял серебряную чашу вина.
      Когда они выпили, старик начал свою историю:
      — Давным-давно коварный колдун из этой ахлатской земли затеял интригу против древней династии, которая правила этой землей со времен падения атлантов, — сказал он медленно. — Коварными словами он внушил народу мысль, что их монарх — слабый, потакающий своим слабостям человек — их враг, и люди поднялись и бросили глуповатого короля в трясину. Объявив себя жрецом и пророком Неизвестных Богов, колдун притворился, будто на него снизошло вдохновение. Он утверждал, что один из богов скоро спуститься на землю, чтобы править Ахлатом Праведным — как только его позовут — в образе человека.
      Конан фыркнул.
      — Вы, ахлатцы, кажется, не менее легковерны, чем все остальные нации, с которыми я встречался.
      Старик слабо улыбнулся.
      — Всегда легко поверить в то, чего сам желаешь. Но план этого черного колдуна был более ужасным, чем кто-либо мог вообразить. Мерзкими, загадочными ритуалами он вызвал к бытию дьявольскую тварь Оттуда, чтобы она была богиней нашему народу. Сохраняя свою колдовскую власть над ней, он представлял себя как выразителя ее божественной воли. Сраженный благоговейным трепетом, народ Ахлата скоро застонал под тиранией намного худшей, чем та, которую они терпели от старой династии.
      Конан по-волчьи ухмыльнулся.
      — Я вижу, что мятежи часто возводят правительства, которые хуже тех, что были смещены.
      — Возможно. При любых оценках этот был одним из них. И со временем дела пошли еще хуже; так как колдун потерял власть над демонической Тварью, которую вызвал из Потустороннего Мира, и она уничтожила его и стала править на его месте. И правит до сегодняшнего дня, — мягко закончил он.
      Конан содрогнулся.
      — Это создание что, бессмертное? Когда все это произошло?
      — Лет прошло больше, чем песчинок в этих пустынях, — сказал Енош. — И все еще богиня является верховной властью в печальном Ахлате. Секрет ее могущества в том, что она высасывает жизненные силы из живых созданий. Вся эта земля вокруг нас была когда-то зеленой и плодородной, укрытая фиговыми пальмами, ручейками и травянистыми холмами, на которых паслись тучные стада. Ее вампирная жажда жизни иссушила всю землю, осталась только долина, где находится город Ахлат. Его она приберегла, так как без жизни, из которой можно тянуть соки, она не сможет поддерживать свое собственное существование.
      — Кром! — прошептал Конан, осушая свою чашу вина.
      — В течении веков, — продолжал Енош, — эта земля превращалась в мертвую и стерильную пустыню. Наша молодежь уходила утолять темную жажду богини, как и животные из наших стад. Она питалась ежедневно. Каждый день она выбирала жертву, и каждый день запас их жизненных сил все сильнее истощался. Когда она атаковала одну жертву непрерывно, день за днем, ее хватало на несколько дней или даже на пол месяца. Самые сильные и могучие могли выдержать около тридцати дней, пока она не истощала их запас жизненных сил и не должна была приступать к следующему.
      Конан нежно погладил рукоятку своего меча.
      — Кром и Митра! Старик, почему вы не убили эту тварь?
      Старик слабо покачал головой.
      — Она неуязвима, неубиваема — сказал он мягко. — Ее плоть состоит из субстанции, высосанной ею из своих жертв, и удерживается вместе непобедимой волей богини. Стрела или меч могут ранить эту плоть: но заживить рану для нее пустячная вещь. А жизненные силы, которые она пьет из других, оставляя от них сухие оболочки, дают ей ужасный запас внутренней силы, из которой она заново создает свою плоть.
      — Сожгите ее, — прорычал Конан. — Зажгите дворец над ее головой или разрежьте ее на маленькие кусочки, чтобы пламя или костер могли их уничтожить!
      — Нет. Она защищает себя темной силой адской магии. Ее оружие парализует всех, на кого она смотрит. Не меньше сотни воинов пробирались в Черную Часовню, чтобы положить конец ее ужасной тирании. От них ничего не осталось кроме живого леса неподвижных людей, из которых был устроен банкет для ненасытного монстра.
      Конан тревожно пошевелился.
      — Странно, что кто-то еще живет в этой проклятой земле, — громко сказал он. — Как эта мерзкая кровопийца до сих пор не высушила всех людей в этой долине до последнего человека? И почему вы не соберете свои пожитки и не покинете этого облюбованного демонами места?
      — На самом деле мало кому из нас удалось уйти. Она потребляет нас и наших животных быстрее, чем природный прирост может восстановить потери. Многие годы эта ведьма насыщала свою жажду небольшой жизненной силой растущих зеленых растений, щадя людей. Когда земля превратилась в пустыню, она стала пожирать наши стада, потом наших рабов и наконец принялась за самих ахлатцев. Скоро мы все исчезнем, а Ахлат превратится в большой город смерти. Но мы не можем покинуть эту землю, потому что энергия богини удерживает нас в узких границах, за которые мы не можем выйти.
      Конан потряс своей головой, его нестриженная грива слегка касалась обнаженных бронзовых плеч.
      — Ты рассказал грустную историю, старик. Но для чего ты повторяешь ее мне?
      — Из-за старого пророчества, — вежливо сказал Енош, поднимая поношенный и морщинистый свиток с табурета.
      — Какого пророчества? Енош частично развернул свиток и указал на строки письма такой древней формы, что Конан не смог их прочитать, хотя и овладел шемитской письменностью в свое время.
      — В положенный час, — сказал Енош — когда наш конец был близок, Неизвестные Боги, от которых отвернулись наши предки ради поклонения демонам, смягчили свой гнев и послали освободителя, который победил богиню и разрушил ее дьявольскую мощь. Ты, Конан из Киммерии, — этот спаситель…

      Дни и ночи Варданес лежал в сырой тюремной камере под Черной Часовней Ахлата. Он и кричал, и умолял, и рыдал, и проклинал, и молился, но часовые в бронзовых шлемах, с тусклыми глазами и холодными лицами не обращали на это никакого внимания, заботясь лишь о его физических потребностях. Они не отвечали на его вопросы. И не хотели брать взяток, что очень удивляло его. Варданесу, типичному заморийцу, было трудно понять людей, которые не жаждали богатства. Кроме того, эти странные люди с их архаичной речью и старомодным вооружением так мало интересовались серебром, которое он получил от туранцев в плату за свое предательство, что они даже позволили его набитому монетами седельному мешку спокойно лежать в углу его камеры.
      Однако о нем они заботились хорошо, мыли его изможденное тело и натирали его волдыри целебной мазью. И они кормили его роскошно прекрасной жареной дичью, сочными фруктами и сладостями. Они даже дали ему вина. Познакомившись с другими тюрьмами в свое время, Варданес сейчас осознавал, как это все необычно. Могут ли они, размышлял он беспокойно, откармливать его, чтобы потом зарезать?
      И вот однажды стражники пришли в его камеру и вывели его наружу. Он предположил, что наконец предстанет перед каким-нибудь магистратом, чтобы ответить на какие бы то ни было абсурдные обвинения, которые могут предъявить ему обвинители. В нем возросла уверенность. Он не знал ни одного магистрата, чью благосклонность нельзя было бы приобрести с помощью серебра из его седельного мешка!
      Но вместо суда или дознания его привели по темным и извилистым переходам к крепким дверям из позеленевшей бронзы, которые стояли перед ним словно ворота самого ада. Эти ворота были закрыты на три замка и на засов, и были достаточно прочны, чтобы противостоять армии. С напряженными руками и каменными лицами, воины открыли большую дверь и втолкнули Варданеса вовнутрь.
      Когда дверь захлопнулась за ним, замориец обнаружил, что находится в удивительном зале из полированного мрамора. Этот зал тонул в глубоком мраке и толстом слое пыли. Везде были видны следы разрушений, которые никто не пытался починить. Он с любопытством двинулся вперед.
      Был ли это большой тронный зал или трансепт какой-то колоссальной часовни? Трудно сказать. Наиболее заметной особенностью в этом обширном, сумрачном холле, если не считать его заброшенность, были статуи, установленные в нем группами. В голове обеспокоенного Варданеса появилось множество вопросов.
      Первой загадкой был материал, из которого сделаны статуи. Несмотря на то, что сам зал был сделан из гладкого мрамора, статуи были сделаны из какого-то тусклого, безжизненного, серого, пористого камня. В нем было что-то отталкивающее. Он выглядел как мертвый древесный пепел, хотя и был на ощупь твердым как сухой камень.
      Второй загадкой было удивительное мастерство неизвестного скульптора, чьи одаренные руки сотворили эти чудеса искусства. Они были словно живые в каждой детали до непередаваемой степени: каждая складка предметов туалета или ткани была копией настоящей одежды; была видна каждая прядь волос. Эта удивительная точность была даже в позах. Никакой героической расцветки, никакого монументального величия не было видно в этих могильных образах из тускло-серого, как штукатурка, материала. Они стояли в живых позах в группах и по два десятка и по сотне. Они были разбросаны здесь и там без всякого видимого порядка. Здесь были изваяны воины и дворяне, юноши и девушки, трясущиеся от слабости старики и дряхлые старухи, цветущие дети и ручные младенцы.
      Но у всех была одна тревожная общая характерная особенность: у каждой фигуры в ее каменных чертах было выражение невыносимого ужаса.
      Издалека, из глубины этого темного места Варданес услышал слабый звук. Это было, словно звук многих голосов, но такой слабый, что нельзя было разобрать ни одного слова. Причудливый диапазон шепотов проносился через лес статуй. Когда Варданес подошел поближе, он смог различить составляющие звука, которые сливались вместе: медленные, раздирающие сердце рыдания, слабые, агонизирующие стоны, смутный лепет молитвы, квакающий смех; монотонные проклятия. Эти звуки выходили, казалось, из полусотен глоток, но замориец не видел ни одного их источника. Хотя он всматривался по сторонам, он не видел ничего, кроме себя и тысяч статуй.
      Пот струился по его лбу и тонким щекам. Внутри рос безотчетный страх. В глубине своего вероломного сердца ему хотелось оказаться за тысячи лиг от этой проклятой часовни, где чьи-то голоса ужасно стонут, плачут, лопочут и смеются. Вдруг он увидел золотой трон. Он стоял посреди зала, возвышаясь над головами статуй. Глаза Варданеса жадно пожирали блеск золота. Он двинулся сквозь каменный лес к нему.
      Что-то восседало на этом богатом троне — сморщившаяся мумия давно умершего короля? Худые руки были сложены на впалой груди. От горла до пяток тонкое тело было завернуто в пыльный саван. Тонкая маска из кованого золота, сделанная в виде женщины неземной красоты, лежала поверх лица.
      Приступ жадности участил тяжелое дыхание Варданеса. Он забыл про свои страхи, так как между бровей этой золотой маски сверкал, словно третий глаз, огромный черный сапфир. Это был поразительный драгоценный камень, достойный выкупа любым принцем.
      У подножия трона Варданес алчно смотрел на золотую маску. Глаза были выгравированы так, словно они закрыты во сне. Сладкий и прекрасный спал вялый полногубый рот на этом милом золотом лице. Огромный темный сапфир вспыхнул страстным огнем, когда Варданес коснулся его.
      Дрожащими пальцами замориец снял маску. Под ней было коричневое, сухое лицо. Щеки впали, плоть была твердой, сухой и жесткой. Он поежился от этого недоброжелательного выражения на лице мертвеца.
      Вдруг тот открыл свои глаза и посмотрел на него. С криком Варданес отпрянул назад, маска выпала из его безжизненных пальцев, звякнув о мраморный пол. Мертвые глаза в лице черепа встретились с его собственными. Затем Создание открыло свой третий глаз.

      Конан пробирался сквозь зал серых статуй на босых ногах, крадучись по пыльным тенистым проходам, словно большая кошка джунглей. Тусклый свет пробегал по острому краю могучего палаша зажатого в его огромной руке. Его глаза смотрели из стороны в сторону. В этом месте воняло смертью; запах страха тяжело висел в неподвижном воздухе.
      Как он только позволил старому Еношу уговорить себя на эту авантюру? Он был никакой не освободитель, никакой не избавитель, никакой не святой человек, посланный богами, чтобы освободить Ахлат от бессмертного проклятия дьявола. Его единственной целью была кровавая месть.
      Но мудрый, старый шейх сказал много слов, и его красноречие убедило Конана взяться за эту рискованную миссию. Енош указал ему на два факта, убедивших даже недоверчивого варвара. Один заключался в том, что попав в эту землю, Конан удерживался здесь черной магией и не мог покинуть этих мест, пока богиня не будет убита. Другой заключался в том, что заморский предатель, замурованный под Черной Часовней богини, скоро окажется перед лицом смерти, которое, если от него не отвернуться, полностью его уничтожит.
      Итак, Конан пробрался по потайному подземному ходу, который показал ему Енош. Сейчас он появился из скрытого прохода в стене этого просторного, мрачного зала, так как Енош знал, когда Варданеса отведут к богине.
      Как и замориец, Конан тоже заметил изумительный реализм серых статуй; но в отличие от Варданеса он знал ответ на эту загадку. Он отводил взгляд от выражений ужаса на каменных лицах вокруг него.
      Он тоже слышал скорбные причитания и крики. Когда он подошел ближе к центру огромного зала, рыдающие голоса стали яснее. Он увидел золотой трон и высушенный предмет на нем, и бесшумно подкрался к блестящему креслу.
      Когда он приблизился, одна статуя вдруг заговорила с ним. От шока он чуть не потерял самообладания. По телу побежали мурашки, а на лице выступил пот.
      Затем он увидел источник голоса и его сердце сильно заколотилось. Так как статуи вокруг трона были не совсем мертвыми. Они были каменными до шеи, но головы еще жили. Грустные глаза вращались на отчаявшихся лицах, а сухие губы умоляли его размозжить своим мечом мозги этих почти — но еще не полностью окаменевших созданий.
      Затем он услышал звук хорошо известного голоса Варданеса. Неужели богиня убила его врага до того, как он смог дать волю своей жажде мщения? Он прыгнул вперед в сторону трона.
      Там его взору представилось ужасное зрелище. Варданес стоял перед троном, глаза его метались по сторонам, губы лихорадочно шевелились. Ухо Конана уловило каменный скрежет, и он посмотрел на ноги Варданеса. Там, где ступни заморийца касались пола, по ним медленно поднималась бледная серость. На глазах у Конана теплая плоть белела. Серая волна достигла колен Варданеса. И Конан увидел, как постепенно плоть ног превращается в пепельно-серый камень. Варданес пытался отойти, но не мог. Когда он заметил Конана, его голос перешел в пронзительный крик нескрываемого страха затравленного животного.
      Существо на троне засмеялось низким, сухим смешком. Когда Конан посмотрел на него, мертвая, сухая плоть его костистых рук и морщинистое горло увеличились и разгладились; вместо мертвого, жесткого коричневого цвета оно наливалось живыми тонами теплой плоти. С каждым вампирическим глотком жизненной энергии, которую Горгона высасывала из тела Варданеса, ее собственное тело наполнялось жизнью.
      — Кром и Митра! — выдохнул Конан.
      Каждым атомом своих мозгов сконцентрировавшись на полуокаменевшем заморийце, Горгона не обратила на Конана никакого внимания. Сейчас ее тело наполнилось. Она расцвела; мягкие округлости талии и бедер выпирали из-под тусклого савана. Увеличились ее женские груди, натягивая тонкую материю. Она вытянула плотные, молодые руки. Ее влажный, темно-красный рот раскрылся от звонкого смеха — на этот раз музыкального, сластолюбивого смеха полнотелой женщины.
      Волна окаменения подобралась до бедер Варданеса. Конан не знал, оставит ли она Варданеса полуокаменевшим как и тех, что стояли рядом с троном, или высушит его до конца. Замориец был молодой и полный жизни; его жизненные силы были обильным урожаем для богини-вампира.
      Когда каменная волна подобралась до задыхающейся груди заморийца, он издал другой крик — самый ужасающий звук, который Конану когда-либо приходилось слышать из человеческих уст. Реакция Конана была инстинктивной. Словно атакующая пантера, он выскочил из своего укрытия за троном. Свет пробежался по краю его лезвия, когда он махнул им. Голова Варданеса отскочила от туловища и упала на мраморный пол с мясистым чмоканьем.
      Потрясенное таким ударом тело пошатнулось и упало. Оно с грохотом рухнуло на пол и Конан увидел, как окаменевшие ноги треснули и раскололись. Каменные куски разлетелись в разные стороны, а из трещин в окаменевшей плоти сочилась кровь.
      Так умер предатель Варданес. Даже Конан не мог сказать, ударил ли он от жажды мести или из-за благородного порыва прекратить пытку беспомощного создания.
      Конан повернулся к богине. Не задумываясь, он инстинктивно встретился своим взглядом с ее глазами.

      Ее лицо было маской нечеловеческого очарования; ее влажные губы были спадали через плечи из сверкающего жемчуга волнами шелковой ночи спадали блестящие, черные волосы, из-под них выпирали круглые луны ее грудей. Она была воплощением красоты — если не считать большого темного глаза между ее бровями.
      Третий глаз встретился со взглядом Конана и мгновенно приковал его. Этот овальный глаз был больше любого человеческого органа зрения. Он не делился на белок, зрачок и радужную оболочку, как глаза людей; он был целиком черный. Его взгляд, казалось, провалился в него и потерялся в бесконечных просторах темноты. Конан восхищенно смотрел, забыв про меч в своей руке. Глаз был такой же черный, как и лишенные света просторы между звездами.
      Ему казалось, что он стоит на краю черного, бездонного колодца, в который сползает и падает. Он падал вниз, вниз сквозь черный туман, сквозь обширную, холодную бездну абсолютной темноты. Он знал, что если сейчас не отведет свои глаза, то будет потерян для мира навсегда.
      Он сделал колоссальное усилие воли. Пот выступил у него на лбу; мускулы под кожей корчились, словно змеи. Его глубокая грудь поднялась.
      Горгона смеялась — низким мелодичным звуком с холодной, жестокой насмешкой. Конан вспыхнул, и волна бешенства поднялась в нем.
      Усилием воли он оторвал свои глаза от этого черного ока и уткнулся лицом в пол. Слабый и ошеломленный, он пошевелил своими ступнями. Когда он собрался силами и поднялся в полный рост, то он бросил взгляд на свои ступни. Хвала Крому, они были еще из теплой плоти, а не из холодного пепельного камня! То время, что он стоял околдованный пристальным взглядом Горгоны, было лишь коротким мигом, слишком небольшим, чтобы каменная волна успела подобраться к его телу.
      Горгона снова засмеялась. Склонив лохматую голову, Конан почувствовал давление ее воли. Мускулы его шеи вздулись от усилия удержать голову наклоненной.
      Он все еще смотрел вниз. Перед ним на мраморной мозаике лежала тонкая золотая маска с огромным сапфиром, изображающим третий глаз. И неожиданно Конан понял.
      В этот раз, когда он поднял свой взгляд, он взмахнул мечом. Сверкающее лезвие рассекло пыльный воздух и достигло насмешливого лица богини, разрубив третий глаз пополам.
      Она не двигалась. Своими двумя обыкновенными глазами потрясающей красоты она молча смотрела на сурового воина, ее лицо было пустым и белым. Волна изменений пробежала по ней.
      Вниз по лицу нечеловеческого совершенства из разрубленного третьего глаза Горгоны текла черная жидкость. Словно черные слезы, медленно стекали капли из разбитого органа.
      Затем она начала стареть. Как темная жидкость вытекала из поврежденного глаза, так и похищенные жизненные силы веков выходили из тела. Ее кожа темнела и покрывалась тысячами морщин. Образовался сухой двойной подбородок. Блестящие глаза стали тусклыми и мутными.
      Благородный живот прогнулся и сморщился. Гладкие конечности стали сухопарыми. Долгое мгновение карликовая, сухая форма крошечной женщины, невыразимо дряхлой, тряслась на троне. Затем плоть превратилась в тонкие клочки и рассыпавшиеся кости. Тело рухнуло, рассыпавшись по мозаике пола жесткими кусками, крошившимися под ногами Конана в бесцветную пепельную пудру.
      Протяжный вздох пробежал по залу. Зал потемнел, будто полупрозрачные крылья заслонили тусклый свет. Затем все прошло и из воздуха исчезло чувство многовековой угрозы. Холл стал просто пыльной, заброшенной, старой комнатой, лишенной сверхъестественного ужаса.
      Статуи уснули навсегда в могилах из вечного камня. По мере уменьшения Горгоны ее заклинания теряли силу, включая и те, что удерживали живых мертвецов в ужасном подобии жизни. Конан развернулся и ушел, оставив пустой, покрытый пылью трон и разбитую, обезглавленную статую, которая когда-то была смелым, утонченным заморским бойцом.
 
      — Оставайся с нами, Конан! — упрашивала Зиллах своим низким, мягким голосом. — Теперь, когда мы освободились от проклятия, такому человеку, как ты, здесь, в Ахлате найдется высокая, почетная должность.
      Он тяжело ухмыльнулся, чувствуя что-то более личное в ее голосе, чем желание хорошего горожанина привлечь достойного иммигранта к восстановлению гражданской жизни. Под оценивающим взглядом его горячих мужских глаз она засмущалась.
      Лорд Енош повторил своим мягким голосом просьбы своей дочери. Победа Конана вдохнула новую силу и молодость в старого человека. Он стоял прямой и высокий, в его шагах появилась твердость, а в голосе командирские нотки. Он предлагал киммерийцу богатство, почет, положение и власть в возрожденном городе. Енош даже намекнул, что был бы не прочь сделать Конана своим зятем.
      Но Конан, зная свою непригодность к мирной жизни, скучной респектабельности, которую ему предлагали, отказался от всех предложений. Вежливые фразы неохотно слетали с губ человека, который многие годы провел на полях сражений, в винных магазинах и в увеселительных домах городов разных стран. Но со всем тактом, который его простая, варварская натура смогла наскрести, он отказался от всех просьб приютившего его человека.
      — Нет, друзья, — сказал он, — мирные задачи не для Конана из Киммерии. Я скоро заскучаю, а когда меня одолевает скука, то преодолеть ее помогают немногие средства: напиться, подраться или подцепить девочку. А добропорядочные граждане, для которых я спас город, сейчас ищут мира и спокойствия, чтобы восстановить его силу!
      — Но куда ты пойдешь, о Конан, сейчас, когда магические барьеры разрушены? — спросил Енош.
      Конан пожал плечами, провел рукой по своей черной шевелюре и засмеялся.
      — Клянусь Кромом, мой добрый сир, я не знаю. К счастью для меня, слуги богини кормили и поили лошадь Варданеса. В Ахлате, как я погляжу, нет ни одной лошади, только ослы, а такая огромная фигура, как у меня, будет выглядеть глупо, трясясь на маленьком сонном осле и цепляясь ногами за дорожную пыль.
      — Я думаю, я отправлюсь на юго-восток. Где-то там находится город Замбула, в котором я никогда не был. Люди говорят, что этот город богат на пирушки и попойки, где вино свободно течет по кишкам. Мне хочется попробовать забавы Замбулы, увидеть, что возбуждающее там могут предложить.
      — Но тебе не нужно покидать нас нищим, — возразил Енош. — Мы многим тебе обязаны. Позволь дать тебе за твои труды немного золота и серебра.
      Конан покачал своей головой. Побереги свои сокровища, шейх. Ахлат — не богатая метрополия, и вам понадобятся ваши деньги, когда купеческие караваны снова станут прибывать сюда через Красную Пустыню. А сейчас, когда мой мешок для воды полон, провизии в изобилии, мне пора отправляться. В этот раз я проведу путешествие через Шан-е-Сорк с комфортом.
      С последним, оживленным прощанием, он вскочил в седло и помчал легким галопом из долины. Они стояли, глядя ему вслед, Енош гордо, а Зиллах со слезами на щеках. Вскоре он исчез из виду.
      Достигнув верхушек дюн, Конан остановил черную кобылу и бросил последний взгляд на Ахлат. Затем он поскакал в Пустыню. Возможно, он поступил глупо, не взяв их скромных запасов ценностей. Но ему хватит и того серебра, что тяжело позвякивало в седельном мешке за его спиной. Конан ухмыльнулся. Зачем вздорить из-за нескольких шекелей, как грязный торговец? Человеку полезно бывать иногда добродетельным. Даже киммерийцу!