А сколько людей похожи на собак! Они загрызают своих сородичей, бегут на охоту, чтобы потешить того, кто их кормит, всюду следуют за хозяином или стерегут его дом. Есть среди них храбрые гончие, которые посвящают себя войне, живут своей доблестью и не лишены благородства; есть неистовые доги, у которых нет иных достоинств, кроме бешеной злобы; есть псы, не приносящие пользы, которые часто лают, а порою даже кусаются, и есть просто собаки на сене.
      Есть обезьяны, мартышки - приятные в обхождении, даже остроумные, но при этом очень зловредные; есть и павлины, которые могут похвалиться красотой, зато, докучают своими криками и все вокруг портят.
      Есть птицы, привлекающие своей пестрой расцветкой и пением. Сколько на свете попугаев, которые неумолчно болтают неведомо что; сорок и ворон, которые прикидываются ручными, чтобы воровать без опаски; хищных птиц, живущих грабежом; миролюбивых и кротких животных, которые служат пищей хищным зверям!
      Есть кошки, всегда настороженные, коварные и изменчивые, но умеющие ласкать бархатными лапками; гадюки, чьи языки ядовиты, а все остальное даже полезно; пауки, мухи, клопы, блохи, несносные и омерзительные; жабы, внушающие ужас, хотя они всего-навсего ядовиты; совы, боящиеся света. Сколько животных укрывается от врагов под землей! Сколько лошадей, переделавших множество полезных работ, а потом, на старости лет, заброшенных хозяевами; волов, трудившихся весь свой век на благо тех, кто надел на них ярмо; стрекоз, только и знающих что петь; зайцев, всегда дрожащих от страха; кроликов, которые пугаются и тут же забывают о своем испуге; свиней, блаженствующих в грязи и мерзости; подсадных уток, предающих и подводящих под выстрел себе подобных; воронов и грифов, чей корм - падаль и мертвечина! Сколько перелетных птиц, которые меняют одну часть света на другую и, пытаясь спастись от гибели, подвергают себя множеству опасностей! Сколько ласточек - неизменных спутниц лета, майских жуков, опрометчивых и беспечных, мотыльков, летящих на огонь и в огне сгорающих! Сколько пчел, почитающих свою родоначальницу и добывающих пропитание так прилежно и разумно; трутней, ленивых бродяг, которые норовят жить за счет пчел; муравьев, предусмотрительных, бережливых и поэтому не знающих нужды; крокодилов, проливающих слезы, чтобы, разжалобив жертву, потом ее сожрать! И сколько животных, порабощенных только потому, что сами не понимают, как они сильны!
      Все эти свойства присущи человеку, и он ведет себя по отношению к себе подобным точно так, как ведут себя друг с другом животные, о которых мы только что говорили.
      12. О ПРОИСХОЖДЕНИИ НЕДУГОВ
      Стоит вдуматься в происхождение недугов - и станет ясно, что все они коренятся в страстях человека и в горестях, отягчающих его душу. Золотой век, не знавший ни этих страстей, ни горестей, не знал и недугов телесных; серебряный, за ним последовавший, все еще хранил былую чистоту; медный век уже породил и страсти, и горести, но, подобно всему, не вышедшему из младенческого состояния, они были слабы и необременительны; зато в железном веке они обрели полную свою мощь и зловредность и, тлетворные, стали источником недугов, которые многие столетия изнуряют человечество. Честолюбие плодит горячки и буйное помешательство, зависть - желтухи и бессонницы; леность повинна в сонной болезни, параличах, бледной немочи; гнев - причина удуший, полнокровия, воспаления легких, а страх сердцебиений и обмороков; тщеславие ведет к сумасшествию; скупость порождает чесотку и паршу, унылость - худосочие, жестокость - каменную болезнь; клевета совместно с лицемерием произвели на свет корь, оспу, скарлатину; ревности мы обязаны антоновым огнем, чумой и бешенством. Внезапная немилость власть имущих поражает потерпевших апоплексическими ударами, тяжбы влекут за собой мигрени и бред, долги идут об руку с чахоткой, семейные нелады приводят к четырехдневной лихорадке, а охлаждение, в котором любовники не смеют признаться друг другу, вызывает нервические припадки. Что касается любви, то она породила больше недугов, чем остальные страсти вместе взятые, и перечислить их нет возможности. Но так как она в то же время - величайшая даятельница благ в этом мире, мы не станем поносить ее и просто промолчим: к ней надлежит всегда относиться с подобающим почтением и страхом.
      13. О ЗАБЛУЖДЕНИЯХ
      Люди заблуждаются по-разному. Одни знают о своих заблуждениях, но тщатся доказать, что никогда не заблуждаются. Другие, более простосердечные, заблуждаются чуть ли не с рождения, но не подозревают об этом и все видят в превратном свете. Тот все верно понимает умом, но подвержен заблуждениям вкуса, этот поддается заблуждениям ума, но вкус редко ему изменяет; существуют, наконец, люди с ясным умом и отменным вкусом, но таких мало, потому что, вообще говоря, вряд ли есть на свете человек, чей ум или вкус не таил бы какого-нибудь изъяна.
      Людские заблуждения потому так повсеместны, что свидетельства наших чувств, равно как и вкуса, неточны и противоречивы. Мы видим окружающее не совсем таким, каково оно на самом деле, ценим его дороже или дешевле, чем оно того стоит, связываем с собой не так, как, с одной стороны, подобает ему, а с другой - нашим склонностям и положению. Этим и объясняются бесконечные заблуждения ума и вкуса. Человеческому самолюбию льстит все, что предстает перед ним в облике добродетели, но так как на наше тщеславие или воображение - действуют различные ее воплощения, то мы предпочитаем выбирать в качестве образца лишь общепринятое или нетрудное. Мы подражаем другим людям, не задумываясь над тем, что одно и то же чувство пристало отнюдь не всем и что отдаваться ему надобно лишь в той мере, в какой оно нам подобает.
      Заблуждений вкуса люди боятся еще больше, чем заблуждений ума. Однако порядочный человек должен непредубежденно одобрять все, заслуживающее одобрения, следовать тому, что следования достойно, и ничем не кичиться. Но для этого необходимы незаурядная проницательность и незаурядное чувство меры. Нужно научиться отличать добро вообще от того добра, на которое мы способны, и, повинуясь врожденным склонностям, разумно ограничиваться тем, к чему лежит наша душа. Если бы мы старались преуспеть только в той области, в которой одарены, и следовали только своему долгу, наши вкусы, точно так же как поведение, были бы всегда правильны, а мы сами неизменно оставались бы собой, судили бы обо всем по своему разумению и убежденно отстаивали бы свои взгляды. Наши мысли и чувства были бы здравы, вкусы - собственные, а не присвоенные - носили бы печать здравого смысла, ибо мы придерживались бы их не по случайному стечению обстоятельств или установленному обычаю, а по свободному выбору.
      Люди заблуждаются, когда одобряют то, чего одобрять не стоит, и точно так же они заблуждаются, стараясь щегольнуть качествами, им никак не подобающими, хотя и вполне достойными. Впадает в заблуждение тот облаченный властью чиновник, который пуще всего кичится отвагой, пусть даже ему и свойственной. Он прав, когда проявляет неколебимую твердость по отношению к бунтовщикам, {1} но заблуждается и становится смешным, когда то и дело дерется на дуэли. Женщина может любить науки, но так как не все они доступны ей, она поддастся заблуждению, если упрямо будет заниматься тем, для чего не создана.
      Наш разум и здравый смысл должны оценивать окружающее по его истинной цене, побуждая вкус находить всему, что мы рассматриваем, место не только заслуженное, но и согласное с нашими склонностями. Однако почти все люди ошибаются в этих вопросах и постоянно впадают в заблуждения.
      Чем могущественнее король, тем чаще он совершает подобные ошибки: он хочет превзойти прочих смертных в доблести, в знаниях, в любовных успехах, словом, в том, на что может притязать кто угодно. Но эта жажда превосходства над всеми может стать источником заблуждений, если она неуемна. Не такое соревнование должно его привлекать. Пусть он подражает Александру, {2} который соглашался состязаться в беге на колесницах только с царями, пусть соревнуется лишь в том, что достойно его монаршего сана. Как бы отважен, учен или любезен ни был король, отыщется великое множество людей столь же отважных, ученых и любезных. Попытки превзойти всех до единого всегда будут неправыми, а порою и обреченными на неудачу. Но вот если старания свои он посвятит тому, что составляет его долг, если будет великодушен, искушен в делах бранных и государственных, справедлив, милосерден и щедр, полон заботы о подданных, о славе и процветании своей державы, то побеждать на столь благородном поприще ему уже придется только королей. Он не впадет в заблуждение, замыслив их превзойти в таких праведных и прекрасных деяниях; поистине это соревнование достойно короля, ибо тут он притязает на подлинное величие.
      14. О СОЗДАННЫХ ПРИРОДОЙ И СУДЬБОЙ ОБРАЗЦАХ
      Как ни переменчива и прихотлива судьба, все же она порою отказывается от своих прихотей и склонности к переменам и, объединившись с природой, создает совместно с нею удивительных, необычайных людей, которые становятся образцами для будущих поколений. Дело природы - наградить их особыми свойствами, дело судьбы - помочь им проявить эти свойства с таким размахом и при таких обстоятельствах, которые отвечали бы замыслу той и другой. Подобно великим художникам, природа и судьба воплощают в этих совершенных творениях все, что им хотелось изобразить. Сперва они решают, каков должен быть человек, а потом начинают действовать по строго обдуманному плану: выбирают семью и наставников, свойства, врожденные и благоприобретенные, время, возможности, друзей и врагов, оттеняют добродетели и пороки, подвиги и промахи, не ленятся к событиям важным добавить ничтожные и так искусно все расположить, что свершения избранников и мотивы свершений мы всегда видим только в определенном свете и под определенным углом зрения.
      Какими блестящими свойствами наградили природа и судьба Александра, желая показать нам образец величия души и несравненного мужества! Если вспомнить, в какой прославленной семье он родился, его воспитание, молодость, красоту, превосходное здоровье, замечательные и разнообразные способности к военной науке и к наукам вообще, достоинства и даже недостатки, малочисленность его отрядов, огромную мощь вражеских войск, краткость этой прекрасной жизни, смерть Александра и кто ему наследовал если вспомнить все это, разве не станет ясно, с каким искусством и прилежанием подбирали природа и судьба эти бессчетные обстоятельства ради создания подобного человека? Разве не ясно, как обдуманно располагали они многочисленные и необычайные события, отводя каждому предназначенный ему день, чтобы явить миру образец юного завоевателя, еще более великого своими человеческими свойствами, нежели громкими победами?
      А если подумать над тем, в каком свете природа и судьба представляют нам Цезаря, разве мы не увидим, что они следовали совсем иному плану) когда вкладывали в этого человека столько отваги, милосердия, щедрости, воинских доблестей, проницательности, живости ума, снисходительности, красноречия, телесных совершенств, высоких достоинств, нужных и в дни мира, и в дни войны? Разве не для того они так долго трудились, сочетая столь поразительные дарования, помогая их проявить, а затем понуждая Цезаря выступить против своей родины, чтобы дать нам образец необыкновеннейшего из смертных и знаменитейшего из узурпаторов? Их стараниями он со всеми своими талантами появляется на свет в республике - владычице мира, которую поддерживают и утверждают самые великие ее сыны. Судьба предусмотрительно выбирает ему врагов из наиболее известных, влиятельных и непреклонных граждан Рима, на время примиряет с самыми значительными, чтобы использовать их для его возвышения, а потом, введя их в обман и ослепив, толкает на войну с ним, на ту самую войну, которая приведет его к высшему могуществу. Сколько препятствий она поставила на его пути! От скольких опасностей уберегла на суше и на море, так что он ни разу не был даже легко ранен! Как настойчиво поддерживала замыслы Цезаря и разрушала замыслы Помпея! {1} Как ловко принудила вольнолюбивых и заносчивых римлян, ревниво оберегающих свою независимость, подчиниться власти одного человека! Даже обстоятельства смерти Цезаря {2} были подобраны ею так, чтобы они находились в согласии с его жизнью. Ни предсказания ясновидящих, ни сверхъестественные знамения, ни предупреждения жены и друзей не смогли его спасти; днем его смерти судьба избрала день, когда Сенат должен был предложить ему царскую диадему, а убийцами - людей, которых он спас, человека, которому дал жизнь! {3}
      Особенно очевиден этот совместный труд природы и судьбы в личности Катона; {4} они как бы нарочно вложили в него все добродетели, свойственные древним римлянам, и противопоставили их добродетелям Цезаря, чтобы всем показать, что, хотя оба в равной степени обладали обширным умом и храбростью, одного жажда славы сделала узурпатором, другого - образцом совершенного гражданина. У меня нет намерения сравнивать здесь этих великих людей - о них уже достаточно написано; я хочу только подчеркнуть, что какими бы великими и замечательными они ни являлись нашим взорам, природа и судьба не смогли бы выставить их качества в надлежащем свете, если бы не противопоставила Цезаря Катону и наоборот. Эти люди непременно должны были появиться на свет в одно и то же время и в одной и той же республике, наделенные несхожими склонностями и дарованиями, обреченные на вражду несовместностью личных устремлений и отношения к отчизне: один - не знавший удержу в замыслах и границ в честолюбии; другой - сурово замкнувшийся в приверженности к установлениям Рима и обоготворявший свободу; оба прославленные высокими, но различными достоинствами и, осмелюсь сказать, еще более прославленные противоборством, о котором заранее позаботились судьба и природа. Как вяжутся друг с другом, как едины и необходимы все обстоятельства жизни Катона и его смерти! Для полноты изображения этого великого человека судьба пожелала неразрывно связать, его с Республикой и одновременно отняла жизнь у него и свободу у Рима.
      Если перевести взгляд с веков минувших на век нынешний, мы видим, что природа и судьба, находясь все в том же союзе, о котором я уже говорил, снова подарили нам непохожие друг на друга образцы в лице двух замечательных полководцев. Мы видим, как, соревнуясь в воинской доблести, принц Конде и маршал Тюренн {5} совершают несчетные и блестящие деяния и достигают вершин заслуженной славы. Они предстают перед нами, равные по отваге и опыту, действуют, не ведая телесной или душевной усталости, то вместе, то врозь, то один против другого, испытывают все превратности войны, одерживают победы и терпят поражения. Наделенные прозорливостью и храбростью и обязанные своими успехами этим свойствам, они с годами становятся все более великими, какие бы неудачи их ни постигали, спасают государство, порою наносят ему удары и по-разному пользуются одинаковыми дарованиями. Маршал Тюренн, менее пылкий и более осторожный в своих замыслах, умеет сдерживать себя и выказывает ровно столько отваги, сколько необходимо для его целей; принц Конде, чья способность в мгновение ока охватывать целое и совершать истинные чудеса не имеет равных, увлекаемый своим необычным дарованием как бы подчиняет себе события, и они покорно служат его славе. Слабость войск, которыми оба командовали во время последних кампаний, и мощь неприятельских сил дали им новые возможности проявить доблесть и своими талантами возместить все, чего не хватало армии для успешного ведения войны. Смерть маршала Тюренна, вполне достойная его жизни, сопровождавшаяся множеством удивительных обстоятельств и случившаяся в минуту необычайной важности, - даже она представляется нам следствием боязни и неуверенности судьбы, у которой не хватило смелости решить удел Франции и Империи. {6} Но та же судьба, которая отнимает у принца Конде из-за его якобы ослабевшего здоровья командование войсками как раз в то время, когда он мог бы совершить дела столь важные, - разве не входит она в союз с природой ради того, чтобы мы теперь увидели этого великого человека, ведущего частную жизнь, проявляющего мирные добродетели и по-прежнему достойного славы? И разве, живя вдалеке от сражений, он менее блистателен, чем когда вел войско от победы к победе?
      15. О КОКЕТКАХ И СТАРИКАХ
      Понять человеческие вкусы задача вообще непростая, а уже вкусы кокеток - тем более: но, видимо, дело в том, что им приятна любая победа, которая хоть сколько-нибудь льстит тщеславию, поэтому недостойных побед для них не существует. Что касается меня, то, признаюсь, всего непостижимее мне кажется склонность кокеток к старикам, слывшим некогда дамскими угодниками. Эта склонность так ни с чем несообразна и вместе с тем обычна, что поневоле начинаешь искать, на чем же основано чувство и очень распространенное и, одновременно, несовместное с общепринятым мнением о женщинах. Предоставляю философам решать, не кроется ли за этим милосердное желание природы утешить стариков в их жалком состоянии и не посылает ли она им кокеток по той же своей предусмотрительности, по которой посылает одряхлевшим гусеницам крылья, чтобы они могли побыть мотыльками. Но, и не пытаясь проникнуть в тайны природы, можно, на мой взгляд, найти здравые объяснения извращенного вкуса кокеток к старикам. Прежде всего приходит в голову, что все женщины обожают чудеса, а какое чудо может больше ублажить их тщеславие, чем воскрешение мертвецов! Им доставляет удовольствие влачить стариков за своей колесницей, украшать ими свой триумф, оставаясь при том незапятнанными; более того, старики так же обязательны в их свите, как в минувшие времена были обязательны карлики, если судить по "Амадису". {1} Кокетка, при которой состоит старик, располагает покорнейшим и полезнейшим из рабов, имеет непритязательного друга и чувствует себя в свете спокойно и уверенно: он всюду ее хвалит, входит в доверие к мужу, являясь как бы порукой в благоразумии жены, вдобавок, если пользуется весом, оказывает тысячи услуг, вникая во все надобности и интересы ее дома. Если до него доходят слухи об истинных похождениях кокетки, он отказывается им верить, старается их рассеять, говорит, что свет злоречив, - еще бы, ему ли не знать, как трудно затронуть сердце этой чистейшей женщины! Чем больше ему удается снискать знаков расположения и нежности, тем он становится преданнее и осмотрительнее: к скромности его побуждает собственный интерес, ибо старик вечно боится получить отставку и счастлив тем, что его вообще терпят. Старику нетрудно убедить себя, что если уж он, вопреки здравому смыслу, стал избранником, значит, его любят, и он твердо верит, что это - награда за былые заслуги, и не перестает благодарить любовь за ее долгую память о нем.
      Кокетка со своей стороны старается не нарушать своих обещаний, уверяет старика, что он всегда казался ей привлекательным, что, не встреть его, так никогда и не узнала бы любви, просит не ревновать и довериться ей; она признается, что не безразлична к светским развлечениям и беседе с достойными мужчинами, но если иной раз и бывает приветлива с несколькими сразу, то лишь из боязни выдать свое отношение к нему; что позволяет себе немного посмеяться над ним с этими людьми, побуждаемая желанием чаще произносить его имя или необходимостью скрывать истинные свои чувства; что, впрочем, воля его, она с радостью махнет на все рукой, только бы он был доволен и продолжал ее любить. Какой старик не поддастся на эти ласкательные речи, так часто вводящие в заблуждение молодых и любезных мужчин! К несчастью, по слабости, особенно свойственной старикам, которых когда-то любили женщины, он слишком легко забывает, что больше уже и не молод, и не любезен. Но я не уверен, что знание правды было бы ему полезнее, чем обман: по крайней мере, его терпят, забавляют, помогают забыть все горести. И пусть он становится общим посмешищем - это порою все же меньшее зло, чем тяготы и страдания пришедшей в упадок томительной жизни.
      16. О РАЗЛИЧНЫХ ТИПАХ УМА
      Могучий ум может обладать любыми свойствами, вообще присущими уму, но некоторые из них составляют его особую и неотъемлемую принадлежность: проницательность его не, знает пределов; он всегда равно и неустанно деятелен; зорко различает далекое, словно оно у него перед глазами; охватывает и постигает воображением грандиозное; видит и понимает мизерное; мыслит смело, широко, дельно, соблюдая во всем чувство меры; схватывает все до мельчайших подробностей и благодаря этому нередко обнаруживает истину, скрытую под таким густым покровом, что другим она незрима. Но, невзирая на эти редкостные свойства, самый могучий ум инок раз слабеет и мельчает, если им завладевают пристрастия.
      Изящный ум мыслит всегда благородно, излагает свои воззрения без труда, ясно, приятно и непринужденно, выставляя их в выгодном свете и расцвечивая подобающими украшениями; он умеет понять чужой вкус и изгоняет из своих мыслей все бесполезное или могущее не понравиться другим.
      Ум гибкий, покладистый, вкрадчивый знает, как обойти и преодолеть трудности, в нужных случаях легко подлаживается под чужие мнения, проникает в особенности ума и пристрастий окружающих и, блюдя выгоду тех, с кем вступает в сношения, не забывает и добивается своей собственной.
      Здравый ум видит все в надлежащем свете, оценивает по заслугам, знает, как повернуть обстоятельства благоприятнейшей для себя стороной и твердо придерживается своих воззрений, ибо не сомневается в их правильности и основательности.
      Деловой ум не надо путать с умом корыстным: можно отлично разбираться в делах, не гоняясь при этом за собственной выгодой. Иные люди ловко действуют в обстоятельствах, их не затрагивающих, но на редкость неловки, когда речь идет о них самих, между тем как другие, напротив, особой сметливостью не отличаются, однако из всего умеют извлечь выгоду.
      Иногда ум самого серьезного склада сочетается со способностью к приятной и легкой беседе. Такой ум подобает и мужчинам и женщинам любого возраста. У молодых людей ум обычно веселый, насмешливый, но без всякого оттенка серьезности; поэтому они часто бывают утомительны. Роль записного забавника весьма неблагодарна, и ради похвал, которые иногда снискивает такой человек у окружающих, не стоит ставить себя в ложное положение, постоянно вызывая досаду этих же самых людей, когда у них дурное расположение духа.
      Насмешливость - одно из самых привлекательных, равно как и самых опасных свойств ума. Остроумная насмешка неизменно забавляет людей, но так же неизменно они побаиваются того, кто слишком часто X ней прибегает. Тем не менее насмешка вполне дозволена, если она беззлобна и обращена главным образом на самих собеседников.
      Склонность к шутке легко превращается в страсть к шутовству или издевке, и нужно обладать большим чувством меры, чтобы постоянно шутить, не впадая в одну из этих крайностей. Шутливость можно определить, как общую веселость, которая увлекает воображение, заставляя его все видеть в смешном свете; она может быть мягкой или язвительной, в зависимости от склада характера. Иные люди умеют подшучивать в форме изящной и лестной: они высмеивают лишь те недостатки ближних, в которых последние охотно признаются, под видом порицания преподносят похвалы, прикидываются, будто хотят скрыть достоинства собеседника, а между тем искусно выставляют их напоказ.
      Тонкий ум весьма отличается от ума лукавого и всегда приятен своей непринужденностью, изяществом и наблюдательностью. Лукавый ум никогда не идет к цели напрямик, а ищет к ней путей потайных и окольных. Эти уловки недолго остаются неразгаданными, неизменно внушают опасения окружающим и редко приносят серьезные победы.
      Между умом пылким и умом блестящим тоже есть различие: первый быстрее все схватывает и глубже проникает, второй отличается живостью, остротой и чувством меры.
      Мягкий ум снисходителен и уживчив и всем нравится, если только он не слишком пресен.
      Ум систематический погружается в рассмотрение предмета, не упуская ни одной подробности и соблюдая все правила. Такое внимание обычно ограничивает его возможности; однако иной раз оно совмещается с широким кругозором, и тогда ум, обладающий обоими этими свойствами, неизменно выше других.
      "Изрядный ум" - определение, которым слишком злоупотребляли; хотя такого рода уму могут быть присущи перечисленные здесь свойства, но его приписывали столь великому множеству дурных рифмоплетов и скучных писак, что теперь слова "изрядный ум" чаще употребляют, чтобы кого-нибудь осмеять, нежели чтобы похвалить.
      Некоторые эпитеты, прилагаемые к слову "ум", обозначают как будто одно и то же, тем не менее различие между ними есть, и сказывается оно в тоне и в манере их произносить; но так как тон и манеру описать невозможно, я не стану вдаваться в частности, не поддающиеся объяснению. Все употребляют эти эпитеты, отлично понимая, что они значат. Когда говорят о человеке - "он умен", или "он, конечно, умен", или "он весьма умен", или "он бесспорно умен", только тон и манера подчеркивают различие между этими выражениями, сходными на бумаге и все же относящимися к умам разного склада.
      Порою говорят также, что у такого-то человека - "ум всегда на один лад", или "многообразный ум", или "всеобъемлющий ум". Можно быть вообще глупцом при несомненном уме, и можно быть неглупым человеком при уме самом незначительном. "Бесспорный ум" - выражение двусмысленное. Оно может подразумевать любое из упомянутых свойств ума, но иной раз в нем не содержится ничего определенного. Порою можно говорить довольно умно, а поступать глупо, обладать умом, но до крайности ограниченным, быть умным в одном, но неспособным к другому, быть бесспорно умным и ни к чему не пригодным, бесспорно умным и притом .несносным. Главное достоинство такого рода ума, видимо, в том, что он, случается, бывает приятен в беседе.
      Хотя проявления ума бесконечно разнообразны, их, мне кажется, можно различать по таким признакам: столь прекрасные, что каждый способен понять и почувствовать их красоту; не лишенные красот и вместе с тем нагоняющие скуку; прекрасные и всем нравящиеся, хотя никто не может объяснить, почему; столь тонкие и изысканные, что мало кто способен оценить все их красоты; несовершенные, но заключенные в такую искусную форму, столь последовательно и изящно развитые, что вполне заслуживают восхищения.
      17. О СОБЫТИЯХ ЭТОГО ВЕКА
      Когда история осведомляет нас о том, что происходит в мире, она равно повествует о происшествиях важных и незначительных; сбитые подобным смешением, мы не всегда обращаем должное внимание на события необычные, которыми бывает отмечен каждый век. Но те, что порождены нынешним столетием, по моему суждению, затмевают необычностью все предыдущие. Вот мне и пришло на ум описать иные из этих событий, дабы привлечь к ним внимание тех, кто склонен размышлять на подобные темы.
      Мария Медичи, королева Франции, супруга Генриха Великого, была матерею Людовика XIII, его брата Гастона, королевы испанской, {1} герцогини савойской {2} и королевы английской; {3} провозглашенная регентшей, она несколько лет управляла и королем, своим сыном, и всем королевством. Это она сделала Армана де Ришелье кардиналом и первым министром, от которого зависели все решения короля и судьбы государства. Ее достоинства и недостатки не были таковы, чтобы внушить кому-нибудь опасения, и, однако, эта монархиня, знавшая такое величие и окруженная таким блеском, вдова Генриха IV, мать стольких венценосных особ, по приказу короля, своего сына, была взята под стражу приспешниками кардинала Ришелье, обязанного ей своим возвышением. Другие ее дети, восседавшие на престолах, не пришли к ней на помощь, даже не осмелились дать ей приют в своих странах, и после десятилетних гонений она умерла в Кельне, в полной заброшенности, можно сказать, голодной смертью.
      Анж де Жуайез, {4} герцог и пэр Франции, маршал и адмирал, молодой, богатый, любезный и счастливый, отказался от стольких житейских благ и вступил в орден капуцинов. Через несколько лет нужды государства призвали его снова к мирской жизни. Папа разрешил его от обета и приказал встать во главе королевской армии, сражавшейся с гугенотами. Четыре года командовал он войсками и постепенно вновь предался тем же страстям, которые властвовали над ним в молодости. Когда война закончилась, он вторично простился со светом и надел монашеское платье. Анж де Жуайез прожил долгую жизнь, исполненную благочестия и святости, но тщеславие, которое он одолел в миру, здесь, в монастыре, одолело его: он был избран настоятелем парижского монастыря, но так как кое-кто оспаривал его избрание, Анж де Жуайез решился пешком отправиться в Рим, невзирая на свою дряхлость и все тяготы, связанные с таким паломничеством; более того, когда по возвращении снова раздались протесты против его избрания, он вторично пустился в путь и умер, не добравшись до Рима, от усталости, горя и преклонных лет.
      Трое португальских вельмож и семнадцать их друзей устроили в Португалии и подвластных ей индийских землях мятеж, {5} не опираясь при этом ни на свой народ, ни на чужеземцев и не имея сообщников при дворе. Эта кучка заговорщиков овладела королевским дворцом в Лиссабоне, свергла вдовствующую герцогиню Мантуанскую, регентшу, правившую за своего малолетнего сына, {6} и взбунтовала все королевство. Во время беспорядков погиб только Васконсельос, {7} испанский министр, и двое его слуг. Переворот этот был произведен в пользу герцога Браганза, {8} но без его участия. Он был провозглашен королем против собственной воли и оказался единственным португальцем, недовольным возведением на трон нового монарха. Он четырнадцать лет носил корону, ни проявив за эти годы ни особого величия, ни особых достоинств, и умер в своей постели, оставив в наследство детям безмятежно спокойное королевство.
      Кардинал Ришелье самовластно правил Францией в годы царствования монарха, который передал в его руки всю страну, хотя не решался вверить свою особу. В свою очередь кардинал тоже не испытывал доверия к королю и избегал посещать его, опасаясь за свою жизнь и свободу. Тем не менее король принес в жертву мстительной злобе кардинала своего любимца Сен-Мара и не воспрепятствовал гибели того на эшафоте. Наконец, кардинал умирает в своей постели; он указывает в завещании, кого назначить на важнейшие государственные посты, и король, чье недоверие и ненависть к Ришелье достигли в ту пору высшего накала, так же слепо повинуется воле мертвого, как повиновался живому.