Я открыл глаза и слегка толкнул Данилу:

— Данила, видимо, надо идти.

— Хорошо, Анхель.

Мы вышли из дома в беспросветную ночь. Луну скрыли тучи. Лишь напрягая зрение, можно было различить силуэты предметов. Но и то с большим трудом. Я прочел заклинание внутреннего света, известное мне еще с детства. К счастью, это подействовало — лес озарился слабым светом. Деревья и кустарники словно подсвечивались изнутри темными, зелеными лампами.

— Идем, — сказал я Даниле и снова взял его за руку. — Думай о Кристине, представляй себе ее образ.

— Хорошо, — ответил Данила, и мы пошли.

Трудно сказать, сколько времени продолжалось наше путешествие — может быть, час или два. А может быть, и десять минут, минуту. Вдруг, Данила споткнулся и замешкался. Сначала я не придал этому никакого значения, а потом оглянулся и увидел, как на моих глазах Данила буквально проседает в почву. Земля словно бы размякла под ним, стала жидкой, топкой.

— Данила! — закричал я и попытался вытащить его на поверхность.

Но чем больше я тянул своего друга, тем сильнее он увязал в земле. Постепенно и я оказался в этой затягивающей нас воронке. Тут на моих глазах картина переменилась. Мы уже были не в лесу, а на песчаном обрыве. Данила висел над пропастью, а я, лежа на краю осыпающегося склона, держал его за руку.

Страх объял меня, я был в панике. И когда наше падение казалось мне уже неизбежным, Данила поднял голову, посмотрел на меня снизу вверх и произнес:

— Не надо держаться, освободись… — в его глазах читалось спокойствие и уверенность, он улыбался.

— Освободиться?.. — я все еще не мог побороть свой страх.

— А что ты боишься потерять? — спросил Данила.

Этот вопрос Данилы стал для меня моментом истины. Я, понимающий, что нахожусь во сне, боялся разбиться, погибнуть. А Данила, который не контролировал свое сновидение, не понимал, что спит, задал мне этот — простой и совершенно очевидный — вопрос: «Что я боюсь потерять?»

Действительно! Что мы боимся потерять в смерти? Если вся наша жизнь — это лишь наши привязанности, если мы — это наши привязанности, то подобная потеря — это не утрата, а обретение свободы. Если же мы — это наша душа, не связанная с этим миром, то мы и вовсе ничего не теряем!

«Что ты боишься потерять?» — прозвучал в моей голове голос Данилы.

Господи, да я ведь ничего не боюсь потерять. Напротив, моя цель — найти! Я посмотрел на Данилу, в его светлые, улыбающиеся глаза и снял усилие. Мне подумалось, что сейчас мы будем падать. Но мы, напротив, стали взлетать, подниматься вверх. И тут я увидел, что за нашими спинами развеваются большие невесомые крылья.

Мы проносились над бескрайними таежными лесами. Под нами лежали необозримые ландшафты — гигантские горные хребты, степные просторы, заснеженная тундра, покрытый льдом океан. Глубокие озера и нетронутые человеком долины радовали глаз. Бурные реки и отвесные скалы завораживали. Весь мир, казалось, лежал у нас на ладони.

И вдруг…

*******

— Кристина, ты проклята! Ты поняла, наконец, что ты проклята?! — чудовищный голос, подобный грозовым раскатам, звучал откуда-то совсем сверху.

Мы начали снижаться и через пару минут оказались посреди бескрайнего поля. Пасмурное небо было покрыто серыми свинцовыми облаками. Промозглый ветер буквально валил нас с ног, издавая жуткий свист и прижимая к земле пожухлую траву. Где-то впереди виднелась гигантская, уходящая в облака горная вершина.

— Чей это голос? — спросил Данила.

— Не знаю, — шепнул я в ответ. — Кажется, мы попали в сон Кристины. Пойдем, подойдем ближе к этой горе.

Несмотря на отчаянные порывы ветра, мы двигались достаточно быстро. И скоро нам стало понятно, что перед нами вовсе не гора, а подол черной рясы. Одетое в нее существо было столь большим, что мы видели лишь его нижнюю треть. Верх терялся за облаками. Именно это существо говорило с Кристиной.

— А где Кристина? — только и успел вымолвить Данила, когда мы увидели ее, стоящую на коленях перед этим существом в черной рясе.

— Ты должна убить своего ребенка, Кристина! — продолжало чудовище.

— Я не могу этого сделать, — еле слышно отвечала ему Кристина.

— Что?! Что ты сказала?! — чудовище было вне себя от гнева. — Я не прошу, я приказываю тебе!

— В чем он виноват?! Почему ты мстишь моему ребенку?! — Кристина не желала сдаваться, но голос ее звучал, как мольба.

— Грехи матери лягут на ее дочь! Ты хочешь обречь свою девочку на страдания?! Нет, я не жесток, Кристина. Это ты жестока! Подумай о том, на какую жизнь ты ее обрекаешь! Ты хочешь, чтобы она мучилась всю свою жизнь?! Мало ты насмотрелась на мужчин, которые пользовались тобой?! Тебе этого недостаточно?! Такой доли ты желаешь своей дочери?!

— Она… она сможет, — еле слышно отвечала Кристина.

— Мир жесток, Кристина! — продолжало чудовище в рясе. — Мир очень жесток! Он требует от женщины, чтобы она была сильной! Но разве может сильная женщина быть Женщиной?! Разве сможет она быть самой собой?! Ты хочешь, чтобы твоя дочь страдала! Я понял это! Ты мстишь ей, а не я! Ты мать, которая ненавидит свою дочь! Дочь, еще не рожденную! Ты мстишь ей за то, что ты сама не можешь быть Женщиной!

— Она сможет, — повторила Кристина. — Она справится…

Чудовище разразилось громогласным хохотом:

— На! Смотри, что она сможет!

Вмиг на стальной пелене неба появилась картина. Мы увидели молодую женщину, идущую по расцвеченному огнями городу в сопровождении мужчины. На лице девушки читалось отчаяние, на мужском лице — холодность и пренебрежение. Она еще совсем молода, но ее сердце уже знает, что такое душеная боль.

— Вот твоя дочь! — провозгласило чудовище. — Ей двадцать. Она любит этого мужчину, а он играет с ней. Ему интересно ее мучить. Он забавляется. Ему приятно чувствовать свое превосходство, когда он видит ее слезы.

Он наслаждается ее трогательными признаниями, которые повышают его самооценку. И чем сильнее она его любит, тем больше в нем искушение заставить ее мучиться. Крепость только сдалась, и он уже думает о других крепостях…

Она родит ему двух детей, а он будет изменять ей. Она устроит его быт, а он, в ответ, станет относиться к ней, как к прислуге. Она пожертвует своей карьерой, поддерживая его, а он обвинит ее в несостоятельности. Она будет любить его, а он за это будет ее ненавидеть. Ибо мужчины не могут и не умеют любить!

— Она переживет это. Все женщины переживают подобное. В этом нет ничего страшного. Такова судьба женщины, — тихо прошептала Кристина.

— Ладно, согласен, — гулким эхом ответило чудовище. — Но что ты скажешь на это?..

Картина на небесной глади переменилась. Мы снова увидели дочь Кристины, но теперь уже тридцатилетней. Она стояла в коридоре большого офиса и выслушивала упреки начальника-мужчины. Потом она плакала у окна, скрывая свои слезы. А какие-то люди шептались у нее за спиной, произнося разные гадости.

— Вот твоя дочь! — снова голос чудовища звучал остервенелым накатом. — Ей тридцать. Она умна и талантлива, но ее бездарный начальник не понимает этого. Он не дает ей реализоваться и присваивает результаты ее труда. А когда она получит возможность подняться по карьерной лестнице, он скажет ей: «Мне не нужен руководитель в юбке!»

За свою работу она будет всю жизнь получать меньше, чем работники-мужчины. Потому что их слушают и ценят, но не ее. Она попытается устроиться на другую работу, но ее не возьмут, потому что не поверят в ее способности. Ведь она женщина! Она решится открыть свое дело, но не сможет противостоять грубому натиску конкурентов-мужчин.

— Она переживет и это. Все женщины переживают подобное. В этом нет ничего страшного. Такова судьба женщины, — сквозь зубы, сдерживая слезы, шептала Кристина.

— Переживет, но будет несчастна… — отвратительным голосом протянуло чудовище в рясе. — Но что ты скажешь на это?…

Картина на небесном склоне переменилась в третий раз. И снова на ней была дочь Кристины. Ей уже пятьдесят. Она постарела и осунулась. Небогатая квартира пуста. Она разговаривает с сыном по телефону. Он отвечает ей сухо и старается поскорее закончить их разговор. У него своя семья и на мать у него просто нет времени. С дочерью-подростком она не общалась уже несколько месяцев. Она даже не знает, где она и с кем.

— Вот твоя дочь! — голос чудовища был торжествующим. — Ей пятьдесят. Муж уже не живет с ней, дочь с ней не общается, у сына не хватает на нее времени. Она совсем одна, она коротает свои дни на скучной работе. Ее единственный собеседник — телевизор, который рассказывает ей о счастье, которого никогда не было в ее жизни.

Она твоя дочь! Ей тоскливо и одиноко. Она ничего не добилась, ничего не смогла. Муж предал ее, дети отвернулись, подруги заняты своими проблемами. Она чувствует свою ущербность и не знает, как ей быть, потому что единственное ее желание — это наложить на себя руки. Но и на это ей не хватает сил…

Теперь скажи мне — она переживет и это?! Нет, молчи, не отвечай. Я скажу: она не переживет этого! И это твоя вина!

Кристина пыталась что-то ответить своему мучителю, но слезы душили ее. Приступ невыносимой душевной боли, словно осиновый кол, пронзил ее сердце. Она упала наземь, издав ужасающий крик вселенского отчаяния.

— Убей свою дочь! — заорало чудовище. — Прояви милосердие!

*******

Глядя на это голое, бескрайнее поле под свинцовыми небесами, сознавая весь ужас происходящего, чувствуя невыносимую тоску, я понял, что не могу двигаться. Меня словно парализовало. Ноги, казалось, утопли в земле и стали ватными. У меня не было сил даже думать. Голова превратилась в пустой барабан, а в нем истовым гулом продолжал пульсировать глухой удар.

— Кристина! Кристина! — я видел, как Данила бросился к лежавшей на холодной земле женщине. — Кто отец ребенка?! Кристина, кто ее отец?!

Я не понимал, что происходит. Почему Данила задает ей этот дурацкий вопрос? Как — «кто отец ребенка»? Конечно, ее муж… Муж?! Петр?! Нет, этого не может быть! Иначе бы он говорил о ребенке, пытаясь удержать Кристину. Он бы обязательно говорил о ребенке! И ведь они не были близки уже больше года…

Господи, да ведь мы не знаем, кто отец ее ребенка!

Данила тряс Кристину за плечи, смотрел ей в глаза и все повторял, повторял свой вопрос: «Кто отец ребенка?! Кристина, кто отец ребенка?!»

Кристина подняла голову и смотрела на Данилу широко открытыми глазами. В них был не то испуг, не то удивление. Видимо, она не понимала, кто перед ней. Не могла взять в толк, что спрашивает у нее этот странный, взявшийся ниоткуда человек. Силилась понять — зачем он это делает? Силилась — и не могла…

— Да, кстати! — обратилось к Кристине чудовище в рясе. — Это твои ангелы. Самые настоящие. Они пришли, чтобы продемонстрировать тебе твое бессилие!.. Ты родишь девочку, и она будет несчастной! И никто, никто не в силах тебе помочь!

Безумный, безудержный, отвратительный хохот чудовища заполнил пространство. Этот ужасный, мерзкий звук сотрясал землю и колебал небесный свод. Картинка дрожала, словно бы кто-то колотил по ней с неистовой, все возрастающей силой. Возникло ощущение чудовищного землетрясения или смерча.

*******

Я проснулся под звук душераздирающего крика: «Кристина, кто отец ребенка?!» Это был голос Данилы. Я схватил его плечи и начал трясти. Но он не приходил в сознание и продолжал кричать.

Я ужаснулся. Казалось, еще мгновение, и он уже не вынырнет из омута этого кошмара:

— Данила, просыпайся! Ради всего святого, очнись!

Глаза Данилы открылись. Слезы, решительность и отчаяние предстали моему взору.

— Слава богу! — воскликнул я и перевел дыхание. — Наконец-то! Данила, как ты?..

— Нормально, все хорошо… — его губы почти не разомкнулись.

— Но как ты догадался?! — затараторил я. — Она ответила?..

— Тихо, тихо… — прошептал Данила, поднялся на локтях и встряхнул тяжелую голову. Он выглядел обессиленным — усталым, измученным, истощенным.

— Так она ответила?.. — переспросил я через минуту.

Нет, но мы узнаем. Это важно. Нужно найти отца ребенка… — протянул Данила.

— Да, без него Тьму не одолеть… — задумался я.

— Какую Тьму? — удивился Данила.

— Как какую? Это же очевидно! Кристина в плену у сил Тьмы! Это чудище в рясе…

— Ты что, Анхель! Это не Тьма! — Данила даже рассмеялся, беззвучно.

:— В каком смысле?.. — я не понял этой странной реакции своего друга.

— Это просто страх, Анхель! Это просто ее страх!

— Страх?!

— Ну конечно! — Данила печально улыбнулся. — Я не знаю, как это дело объяснили бы твои индейские предки, но в России думают так… Моя девушка, я тебе о ней рассказывал (это она когда-то записала меня на прием к астрологу), увлекалась психологией. Она читала книгу какого-то русского психолога, и в ней он рассказывал про сновидения.

Он называл их, если я ничего не путаю, «рациональным безумием». Все, с чем мы встречаемся в сновидении — это части нас самих. Сон — это своеобразное раздвоение личности, но не настоящее сумасшествие. Сначала мне в это не верилось, но потом я понял. В каждом из нас идет борьба. Разные силы, живущие в нашей душе, словно бы раздирают ее на части.

Когда мы бодрствуем, эта борьба выражается внутренним диалогом. Иногда даже спором, который мы ведем сами с собой. Мы ведь постоянно о чем-то думаем, дискутируем внутри своей головы. Если бы этой внутренней борьбы не было, то нам и думать бы не пришлось. Все было бы очевидно, а об очевидном нельзя дискутировать. Так что эта борьба идет. Во сне же борющиеся в нас силы обретают некие образы, подчас страшные, превращаются в символы.

Так что чудовище из сна Кристины, подол которого мы приняли поначалу за гору, — это никакая не Тьма, Анхель. Это часть самой Кристины, это ее страхи! Мы видели во сне Кристину, но это не сама Кристина, а только ее часть, причем свободная от страха. Обе эти «силы» живут в ней. Живут и противостоят друг другу. И она борется, только сама с собой, а не с Тьмой!

Есть в ней еще и другие силы… Почему-то же она не вместе с отцом своего ребенка?..

Я с трудом понимал Данилу. Он говорил то же, что и Источник Света: «Тьмы нет, но есть только страх». С другой стороны, я всю жизнь слышал о снах совсем другое. Мой дед навахо говорил мне, что сон — это параллельный мир.

Но он никогда не уточнял, что этот мир — мы сами…

— Получается, что наши сны — это и есть мы настоящие?! — вдруг до меня дошла эта абсолютно очевидная, как казалось теперь, мысль. — Если собрать все компоненты наших снов воедино, то получится наш истинный портрет?

— Ну, конечно! Я не верю, что Кристина хочет смерти своему ребенку. Этого просто не может быть! Но она испытывает какой-то страх. Кажется, что она боится за ребенка, но здесь было что-то другое. Этот страх обрел в ее сне очертания чудовища. Не случайно, кстати, оно было в рясе!

— Но существо в рясе не может требовать смерти кого бы то ни было. Тем более ребенка удивился я.

— В этом-то все и дело, Анхель! Когда я об этом подумал, то все сразу встало на свои места. Я понял!

— Что понял?… — я снова начал путаться.

Данила стал быстро объяснять: — Священник может вменять только грех. Это символ, понимаешь?! Она стояла перед ним на коленях, словно бы исповедовалась в грехе. Когда я все это сопоставил, то понял, что она считает прегрешением какой-то свой поступок!

— Прегрешением?! — я никак не ожидал такого поворота.

— Да, Анхель! Да! — воскликнул Данила. — Может быть, в отношении отца этого ребенка?..

— Интересно, а сама она это понимает? — задумался я.

— Наверное, нет. Иначе все было бы куда проще. Вот почему нам и нужно найти этого мужчину!

В течение нескольких часов после этого разговора я испытывал сильнейшее внутреннее напряжение. Я пытался согласовать свои прежние знания о сновидениях с тем, что рассказал мне Данила.

Дед учил меня, что реальность, которую мы видим, создана нашим сознанием, что она — фантом, сложная иллюзия, некий мираж. А вот сон — это подлинная реальность. Слова Данилы ничуть не противоречили этому.

Мы не знаем истинной природы вещей, более того — не понимаем себя. Нам только кажется, что мы знаем свое «я», но в действительности это иллюзия. Человек намного сложнее, нежели он сам о себе думает. Но главное — он раздроблен, разделен.

Наш сон — это своеобразный спектакль, в котором все роли поделены между нашими составными частями. И только если человеку удается установить подлинные связи между элементами своего сна, он узнает свое «я».

Все складывалось, но загадка оставалась — а где же дух человека, его душа? Страх не может быть составляющей духа. Страх — это свойство личности человека. Но его душа принадлежит Источнику Света, она не может «бояться»!

Сам того не заметив, Данила научился контролировать свои сновидения.

Он решил эту, на самом деле, очень трудную задачу, с легкостью.

Видимо, потому что он не пытался добиться результата искусственным напряжением воли и работой сознания.

На этом часто спотыкаются европейцы, соприкасаясь с мистическими практиками востока и индейцев.

Лучшие учителя магии — естественность и спонтанность.

Теперь Данила научился управляться и со своими видениями!

Четвертое видение не заставило себя ждать… Данила стоял посредине комнаты, и что-то говорил мне.

Потом он вдруг как-то засуетился, обхватил руками голову и повалился в кресло.

«Наконец-то!» — только и успел вымолвить Данила.

*******

Привет, мой малыш, привет! — нежный, любящий мужской голос приветствовал Кристину в трубке мобильного телефона.

— Никита! — воскликнула Кристина, и сердце ее сжалось.

Кристину накрыло волной щемящей, трогательной нежности. Она не пожалела бы вечности, чтобы изо дня в день слушать и слушать, как эти слова слетают с его уст: «Мой малыш…» А ведь Никита младше ее на целых двенадцать лет!

Эта гигантская разница в возрасте повергала Кристину в ужас. Она пыталась заставить себя не думать о жестоких цифрах, датах, календарях. Она гнала мысли о своем и его возрасте, словно жестокий навет. Но факт есть факт, от него не уйти.

— «Ты старше его на целых двенадцать лет… — слышала она свой собственный внутренний голос. — Это безумие!»

— Ну, ты у меня держишься молодцом? — заботливый голос Никиты, как и всегда, был полон энергии и природной силы.

Они познакомились с Никитой волей самого провидения. Полтора года назад. Тогда между ее работой и домом выросла невидимая глазу стена, пропускавшая ее только в одну сторону — только на работу. Возвращаться домой, в семью, к мужу стало для нее мукой.

Был поздний вечер. Кристине не хотелось идти домой. Она кружила на своем автомобиле по освещенному фонарями городу и почти машинально заехала в кинотеатр. Этим можно скоротать, как минимум, два часа. До очередного сеанса еще оставалось время, и она взяла в баре чашку горячего капуччино.

Он сидел за соседним столиком. Один. Молодой, рослый, красивый. Его мужественное лицо украшала удивительная улыбка. Почему он один? Такой мужчина просто не может пребывать в одиночестве. Ей хотелось спросить его об этой странности, обратиться к нему. Так располагали к себе его большие, почти зеленые глаза.

— «Ах, да, конечно! — подумалось ей в тот момент. — Он, верно, ждет кого-то. Сейчас покажется великолепная блондинка лет восемнадцати, подсядет к нему, и… Положит свою голову ему на плечо. Мужчина, которому хочется положить голову на плечо. Спрятаться в его объятьях…»

— «У вас такие грустные глаза… — сказал он вдруг, обратившись к Кристине. — Хотите, я попробую вас рассмешить?»

— «Грустные глаза?.. Нет, просто уставшие», — Кристина не поверила своим ушам, растерялась, стала оправдываться.

— «Я же вижу, что грустные, — спокойно ответил юноша. — Если не хотите веселиться, давайте я погрущу вместе с вами?»

Он улыбнулся, и у Кристины защемило сердце. Неужели такие бывают?

«А вы разве никого не ждете?» — спросила она его вдруг.

«Захотелось побыть одному», — ответил он, и она, буквально кожей, почувствовала его искреннюю, не знавшую отчаянья душу.

«Что ж, вы заговариваете е незнакомкой?» — сама не зная зачем, парировала Кристина.

«Просто я посмотрел на вас… И мне расхотелось быть в одиночестве. Впрочем, если вы не рады нашему знакомству…»

«Я рада», — выпалила вдруг Кристина, и тут же зарделась столь несвойственным ей румянцем.

Он рассмеялся — весело, задорно, завораживающе. Кристина еще больше смутилась и, неожиданно для себя, тоже рассмеялась.

«Вы так прекрасны, — сказал он с необыкновенной нежностью через секунду. — Кто отпустил вас одну?»

«Я сбежала…» — Кристина сказала это и тут же осеклась.

«Да, вы можете!» — он произнес это так весело и в то же время так серьезно, что Кристина чуть не расплакалась.

Господи, он словно бы смотрел в ее душу! Смотрел и видел. Видел Кристину насквозь, видел и не презирал. Нет, напротив, он смотрел в ее душу любящими глазами. Взял в ладони и смотрел — чуткий, нежный, завороженный ее красотой.

«Я сейчас разревусь…», — прошептала Кристина и коснулась кончиков своих глаз.

«Хочешь поплакать — плачь…», — сказал юноша, подсел к ней и открыл свое плечо.

И она разревелась — прямо здесь, в киношном баре, на плече у незнакомого мужчины, совсем еще мальчика. Она разревелась, испытывая счастье. Замужняя, серьезная тетка на плече у юноши с большими зелеными глазами. Ей было стыдно до ужаса, и ей совсем не было стыдно.

Мужчина, которому хочется положить голову на плечо…

*******

— Золотце мое, чего ты молчишь? Задумалась о чем-то? — Никита весело рассмеялся в телефонную трубку.

— Да, Никита, задумалась, — протянула Кристина, но тут же взяла себя в руки: — Нет, не задумалась. Просто что-то со связью…

— У тебя действительно все хорошо? — переспросил Никита встревоженным голосом.

— Все нормально, не волнуйся, — Кристина буквально выдавила из себя эти слова. — Как погода в Лондоне? Хорошая?

— Да, нормальная лондонская погода. Дождь моросит, люди ходят, — отшутился Никита. — Но что-то с тобой не так? Чувствуешь ты себя нормально? Не тошнит? Ничего не болит?

— Потягивает…

Вот уже несколько дней боль внизу живота была нестерпимой. Кристине казалось, что этот спазм уже никогда не пройдет, что она будет мучиться этой болью до скончания времен. Иногда приступы этой боли доводили ее до головокружения, до полуобморочного состояния.

— А ну, дай-ка я поговорю с нашей малышкой, — скомандовал Никита.

Кристина постояла секунду с каменным лицом, потом послушно отняла трубку мобильного телефона от своего уха и приставила ее к животу. «Какой он все-таки ребенок…»

— Девочка моя, ты что безобразничаешь? — нежный, отеческий голос звучал в трубке. — Мамочке же больно. А ну-ка, давай будем молодцом — повернем головку…

Кристина снова прочувствовала всю силу этой боли, от которой, как ей казалось, она только, наконец, отвлеклась.

«Какой он все-таки ребенок! — эта мысль снова раздосадовала Кристину. — Он верит, будто бы с плодом можно разговаривать! Он же ничего не слышит! И уж, конечно, ничего не понимает!»

— Малышка, маме тяжело держать тебя в животике. У нее и животик болит, и ножки болят. Помнишь, я тебе рассказывал, у нее, — тут Никита перешел на заговорщический шепот, — плошкоштопие… И она никому про это не рассказывает. Стесняется… Это большая тайна! Только мы с тобой знаем… Когда вырастешь, никому об этом не рассказывай!

Кристина мысленно улыбнулась. Однажды у них с Никитой вышел шуточный спор. Никита как-то искал повод задержаться, не уходить после их короткой встречи. Придумал какой-то нелепый повод, сказал, что он нужен Кристине «как доктор». Кристина ответила, что доктор ей не нужен, потому что она абсолютно здорова.

Никита не сдавался и потребовал от нее добровольного согласия на немедленное «медицинское освидетельствование». С боем — шумной возней на кровати — оно было проведено. И у Кристины обнаружилось плоскостопие! Она тогда очень удивилась и переспросила: «Плошкоштопие?!» От неожиданности вышло именно шепелявое «плошкоштопие». Очень комично… они оба смеялись.

Потом он часто подшучивал над ней, повторяя это так полюбившееся ему слово — «плошкоштопие». Ему нравилось видеть ее трогательное смущение, забавную серьезность ее очаровательного протеста. И сколько нежности, сколько любви он вкладывал в это слово!..

Никита всегда смешил ее, любил смешить. В такие моменты она театрально хмурилась: «Ну, перестань дурачиться!» На самом деле это значило: «Господи, как я люблю тебя!»

— Давай, золотце мое, — Никита продолжал свои бессмысленные переговоры с плодом. — Повернись, малышка. Совсем чуть-чуть… И мамочке станет легче. Ей ведь тяжело тебя носить. Ты стала совсем большая…

— «Нет, это невозможно! — Кристина начала выходить из себя. — Что за глупость?! Нет!»

Ну… и… — протянул Никита.

И вдруг у Кристины внутри живота произошло какое-то движение, боль на секунду стала еще сильнее. Но вдруг, буквально через мгновение, прекратилась. Совсем! Спазм, мучивший Кристину на протяжении нескольких дней, прошел, словно бы его и не было вовсе. Прямо на глазах, в эту самую секунду — Вот молодчина! — услышала Кристина из приставленной к своему животу телефонной трубки. — Как же тебя любит твой папа! Солнце мое! Скоро я возьму тебя на руки, и буду гладить по золотой головке. Золотой, как у мамы… Подожди, совсем чуть-чуть осталось… А сейчас давай прощаться. Я скоро приеду, пока!

Кристина отняла трубку от живота и поднесла ее к уху.

— Кристина!

— Да-да, Никита, я тебя, слушаю…

— Ну, как? Стало чуть полегче? — спросил он.

— Да, стало. Но это чудо какое-то, Никита. А я не верю в чудеса. Как ты узнал, что она повернулась?

— Просто почувствовал, — Никита сказал об этом, словно бы речь шла о совершенно очевидных вещах. — Она же так любит, когда с ней разговаривают…

— Нет, ерунда. Не может быть, — произнесла Кристина, словно бы говорила это самой себе.

— Но зачем ты терпела столько дней, Кристина? Почему не сказала? Мы с тобой по пять раз на дню созваниваемся… — досада звучала в голосе Никиты.

— А чем ты можешь мне помочь! — выпалила Кристина.

Ответа не последовало.

******* Кристина тупо уставилась в пол.

Эта любовь сделала ее счастливой и чуточку сумасшедшей. Впрочем, какое там «чуточку»! Она сводила ее с ума! С самого начала, с того самого вечера, когда они весь киносеанс просидели обнявшись в полупустом зале, она говорила себе: «Это просто увлечение! Случайная связь! Ничего не получится! Нельзя даже думать!» Она твердила это, как молитву. Твердила и не верила самой себе. Она любила…

Она любила Никиту так, как никого не любила в своей жизни. Впервые она испытывала то, что называется чувством взаимности. Она пыталась уверить себя в том, что это только иллюзия. Что любви у них не может быть в принципе. Просто юноше нравится ощущать себя взрослым с «солидной тетенькой». Поиграется и бросит…

Несмотря на свои двадцать с небольшим лет, Никита был уже совершенно взрослым и самостоятельным человеком. Он только заканчивал обучение в ординатуре медицинского университета, а его уже приняли на должность в крупнейший медицинский центр столицы. Родители обеспечили его отдельным жильем, машиной. Да он и сам себе на это теперь зарабатывал.

Впрочем, это все мелочи. Главное — он был абсолютно цельным и сильным. Настоящим мужчиной, с которым Кристина впервые почувствовала себя Женщиной. Мужчины раньше казались Кристине сгустками энергии. У кого-то из них этой энергии было больше, у кого-то — меньше. Никита был не сгустком, он был неиссякаемым потоком энергии.

В нем сосредоточилось все — обаяние балагура и стать почтенного мужа, серьезность бизнесмена и заинтересованность истинного ученого, артистизм и юмор, авантюризм и надежность. Он был «Человеком Растущим». Такое название Кристина придумала этому мужскому типу. Никита был единственным его представителем…

«Не поддавайся ему, Кристина! — говорила она себе. — Это безумие. Это тебя погубит!» Говорила и мечтала. Мечтала об одном — родить от него мальчика, маленького Никиту. Сына, который вечно будет с ней, который вечно будет напоминать ей об отце, о ее чувстве к нему. Он стал бы для нее доказательством невероятного, невозможного.

Год назад она сказала ему:

«Только не смейся, я хочу родить от тебя ребенка…»

Он ничуть не смутился и не удивился этому:

«А почему я должен смеяться? Я тоже очень хочу, чтобы ты родила мне ребенка. Чтобы именно ты родила мне ребенка! Я ведь люблю тебя…»

— «Ты не понял, Никита. Я хочу родить ребенка для себя. Чтобы это был мой ребенок. Понимаешь?»

— «Конечно, это будет твой ребенок! — ответил Никита. — Это будет твой ребенок. А я буду его папой».

— «Но… Папа не нужен», — выдавила из себя Кристина.

— «Нет, — Никита улыбнулся, — папа нужен. Куда же без папы?..»

— «Но… но… Но мы не будем жениться. Я не хочу больше выходить замуж. С меня достаточно…»

— «Не хочешь жениться, давай не будем», — Никита сказал это спокойным и уверенным голосом, но она почувствовала его напряжение.

— «Что тебе не нравится?» — спросила она.

— «Мне все нравится, Кристина, — он посмотрел на нее своими зелеными глазами. — Мне только очень больно за тебя.

Я переживаю, что ты мучаешься из-за этого… Ну, из-за своей супружеской жизни. Так хочется защитить тебя, чтобы тебе не было больно.

Никогда. Я все сделаю так, как ты хочешь. Но о чем бы ты меня не попросила, запомни одно: я не смогу не любить рожденного тобой ребенка. Даже если это будет не мой ребенок».

Кристина ждала этих слов всю свою жизнь. Но ведь это были не только слова, это было чувство, отношение. Это был сам Никита. Он был таким, каким Кристина мечтала его видеть.

«Да, пусть это ненадолго. Да, пусть он потом разлюбит меня. Я не хочу портить ему жизнь. Но со мной будет мальчик, его мальчик, мой мальчик».

А Бог дал ей девочку. Кристина восприняла это, как проклятье. Ее мечта лопнула, словно мыльный пузырь, растворилась, пропала, как радуга в пелене грозных туч. Через каких-то пару лет Никита разлюбит ее и уйдет. А она останется с девочкой, которой суждено всю жизнь страдать. Мучиться так же, как мучилась ее мать — мечтами, которые становятся явью лишь на мгновение. И только для того, чтобы мечтательница могла прочувствовать всю горечь неизбежного разочарования, пережить до конца всю боль неминуемой утраты своего счастья.