Санкт-Петербург
      Издательский Дом "Нева"
      2005
 
       Смерти нет. Смерть только в жизни – смерть. И сила человека не в жёсткости удара, а в мужестве понимания и чистоте сердца. Да и сам человек – не кожа да кости, трясущиеся от страха. Человек – это тот, кто познал радость близости, тот, для кого жизнь – нескончаемый танец Света. Стать Человеком – значит пережить опыт духовной смерти. Ибо, «если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода». Страхи и иллюзии должны умереть, притязании и амбиции должны уйти в небытие. А иначе, как войти в таинство близости, где соединяются Двое? Такова «МЕДОВАЯ ЖЕРТВА».
       Свобода – это взгляд в лицо собственному страху!
       «Бабочка! Как танцует она шёлковыми крыльями, легковесная, любящая сладость! Танцуя, переносит она пыльцу с цветка на цветок, весельем своим созидает она близость!»
      Сайт в Интернете, посвящённый Анхелю де Куатьэ:
 

 
       Уважаемый Издатель!
       Однажды Вы уже опубликовали под моим именем Митин дневник – книгу о четвёртой Скрижали Завета. И я искренне благодарен Вам за эту работу, это действительно очень важно. Ведь в своём дневнике Митя рассказал нам о том, что он пережил, столкнувшись с самым тяжёлым в своей жизни испытанием. Он оказался перед выбором. Он должен был переступить через свой страх, через свой ужас – страх доверять, страх довериться. И разве же это не знакомо всем нам? Каждому человеку?
       Да, все мы живём со страхом в душе. Это правда. Отрицать это – значит обманывать самих себя. Подчас мы боимся, даже не осознавая этого. Но способен ли испуганный человек доверять жизни?.. Можем ли мы доверять себе, если за нашими поступками стоит страх? Например, страх показаться плохим? Или страх выглядеть глупым, каким-то «не таким»? И что наши принципы, обеты и клятвы, если и за ними прячется страх? Стоит только приглядеться, посмотреть глубже. И вот – он, наш. страх.
       Я думаю, что люди, прочитавшие Митин дневник, поняли что-то очень важное о самих себе, о своей душе и о своём сердце. Я верю, что эта книга изменила их – хоть чуть-чуть. Сделала лучше, чище, мудрее.
       И сейчас я снова обращаюсь к Вам с просьбой о публикации книги. Она не моя. Это книга Андрея. Того самого, что помог нам найти все семь Скрижалей Завета. Его слова придали нам сил и уверенности, когда мы только начали наши поиски. Именно благодаря Андрею Максим справился со своей болью. Андрей помог и Мите, и в поисках пятой Скрижали. Он – учитель Саши, без него бы она не открыла в себе Скрижаль. Он сам – хранитель Скрижали, седьмой. А вторая Скрижаль... Вторая Скрижаль была в его книге. Книге, которую перед самой своей смертью читал Илья.
       «Каждый только хочет быть, но никто не является тем, что он есть», – эта цитата в «Возьми с собой плеть» из Книги Андрея. Андрей написал свою книгу словно бы специально для Ильи. Он написал её для человека, задыхающегося от ненависти к окружающему его миру. Для человека, который ненавидит мир, потому что в душе он ненавидит самого себя, и только себя.
       Знакомое чувство, правда? Мы все ненавидим себя. Подсознательно. За то, что мы не такие, какими хотели бы быть. Мы понимаем, что на самом деле мы другие, что в нас есть Свет. Но мы же не являемся Светом! И мы ненавидим себя за это. И от этой ненависти в нас живёт страх, от этого боль, от этого – страдание сердца.
       Публикация этой книги – мой долг перед Ильёй. Перед человеком, которого мы не смогли, не сумели спасти. Но даже если бы я и не чувствовал за собой этой ответственности, я бы всё равно просил Вас издать эту книгу. Книга Андрея проникнута мистической силой. Когда я прочел её, я понял, что передо мной не просто художественное произведение, не просто философский трактат. Передо мной – подстрочник мистического таинства, своеобразная стенограмма преображения духа.
       У индейцев есть высшее таинство посвящения. Если перевести его название на русский язык, то получится абракадабра – «Истинная Смерть Возрождения». Но это не абракадабра. Так и есть. Чести пройти это посвящение удостаиваются только самые великие шаманы. И вот, читая Книгу Андрея, я понял, что в ней рассказывается именно об этом таинстве, об этом посвящении. Рассказывается в образах и символах понятных для человека русской менталъности – для русского сознания, для русской души. Иначе, лучше, точнее это вряд ли можно было бы рассказать.
       И сейчас я прошу Вас сделать Книгу Андрея достоянием многих людей. Дать им возможность соприкоснуться с этим знанием. Знанием, которое едино для всех народов и всех культур, но ставшее подлинно российским именно в этой книге.
       Анхелъ де Куатъэ
 

 
      Третья часть Книги Андрея – «Медовая жертва». В ней символически отображён третий, заключительный, этап обряда сакрального таинства индейских шаманов – «Истинной Смерти Воскрешения».
      Христианские мистики говорят о воскрешении после смерти. Точнее – это в них говорит страх, страх перед физической смертью. Ведь душа бессмертна, и поэтому бессмысленно говорить о её «воскрешении». Следовательно они опасаются физического умирания, смерти тела, раз о его воскрешении они пекутся.
      Индейские шаманы не жаждут воскрешения физического тела. Они даже улыбнутся, если им предложить такую перспективу: «Моё тело придёт к этому времени в абсолютную негодность! И не вздумайте меня воскрешать!» Когда индейские шаманы говорят о воскрешении, они, по сути, говорят о настоящем рождении.
      «Истинная Смерть» – это не когда умирает наша физическая оболочка. Истинная Смерть – это когда гибнет то, что сковывало вашу бессмертную душу. И это Истинная Смерть Возрождения.
       Анхелъ де Куатъэ
 
      «Бабочка! Как танцует она шёлковыми крыльями, легковесная, любящая сладость! Она трудится, не принуждая себя, а потому не ропщет, не кряхтит и не охает. Танцуя, переносит она пыльцу с цветка на цветок, весельем своим созидает она близость! То, что кажется легковесным наиболее весомо!»
       Так говорил Заратустра,
       но не о бабочке, а о человеке,
       но об этом умолчал Заратустра.
 

 
      На работу мы (то есть – я), конечно, припозднились. Мои пациенты уже озабоченно гудели в предбаннике кабинета групповой терапии. И радостные – «Будет! Будет!» – приветствовали наше появление.
      – Будет, будет! – шутливо повторил я, открыл кабинет, и все быстро расселись по своим местам.
      Впрочем, мест на всех, как это часто бывает, не хватило, но те, кому не досталось кресел, расположились кто на коленях у «товарищей по несчастью», кто на столе для заполнения бланков психологического тестирования.
      Зар устроился в углу на разваливающемся диванчике, так, что мне были едва видны миндали его глаз, что наполнились каким-то трепетным смущением.
      – Ну, что, дорогие мои, я обещал рассказать о депрессии?
      – О ней самой! – весело отвечали собравшиеся.
      – Вот и хорошо: о депрессии, так о депрессии. У всех депрессия?
      – У всех! – они смеялись.
      – Я тоже так думаю.
      «Много видел я слёз. Но скажите мне, о чём плакали эти люди, если не о себе? Я зову их плакальщиками на собственных похоронах, но не потому, что не люблю их, а потому, что не любит они себя Самих!
      Одиночества боится человек, одиночества боится он более всего на свете. Но разве возможно одиночество среди людей? Нет, не одиночеством зову я пустоту сердец человеческих, но пустотой!
      Пустота разъедает вас, и потому ищете вы опоры, но нет вам опоры, ибо всё временно, кроме вас Самих, и всё проходит, кроме вас Самих, ибо всему своё время, кроме вас Самих.
      Только вы и будете с собою Самими всегда – от рождения и до смерти – каждый миг, пока длится время. На кого же полагаться вам, как не па самих Себя? Но именно на самих Себя и не хотите вы полагаться!
      Были вы от рождения детьми и остались ими, ибо, как и прежде, боитесь вы темноты. Но тьма в вас! Так не себя ли Самих боитесь вы более всего на свете? Не от того ли вы одиноки, что боитесь сами Себя?
      См отрите вы на других людей словно бы созданы те для удовлетворения желаний ваших, но была таковой вам мать ваша, и никто другой не будет вам матерью, кроме неё самой. Что ж ждёте вы от Других?
      Не ищете вы Другого, но в другом ищете вы свою мать и живёте потому в мире призраков. Плачете вы слезами детскими, а взрослых слёз не знаете вы, ибо нет слёз взрослых, но только детские. Так и я жил, так и я страдал, так и я ждал, что придёт ко мне мама моя и даст мне то, чего недостаёт мне, пока не понял я, что вырос уже из пелёнок и не матери своей должен я ждать, а жить в мире Других.
      Да, одиноки вы, ибо нет в мире вашем Других. Измучены вы, ибо устали кричать во тьме спален холодных ваших, призывая мать. Нет, не желание своё должны вы пестовать, а самих Себя!
      Тщетны усилия ваши себя обрести в другом, ибо как пустоту найти в пустоте? Но склоню я колена свои и боготворить буду всякого, кто поможет другому Другим быть через самого Себя! Нет, не к жертве призываю я вас, но к Жизни! Жертву прославили добродетели наши, но ничтожны они, ибо ничтожна жертва. Жертвовать желание – значит ничем не жертвовать!
      Кажется вам, что велика жертва ваша. Кабы жертвовали вы сами Собой, то была бы Жертва! Но никто не примет от вас жертвы этой, ибо она непомерна, и потому нечего вам бояться!
      За жизнь свою пережил я тысячи жизней – то были жизни моих желаний. И рождались они, чтобы погибнуть, и гибли они, чтобы в гибели своей созидать Жизнь, ибо то Жизнь, что созидается!
      Гибли желания мои, и расточал я благовония на похоронах их, ибо гибель желаний даёт больше, чем желание могло бы взять: жертвуя иллюзией, ничего не теряю я, но лишь обретаю, и обретаю я самого Себя!
      Не знаю я, кого именуют «маленьким человеком», ибо известно мне, что человек или есть, или нет его. А вы есть! – это знаю я точно, ибо не ощущаю себя одиноким, и потому говорю вам: "Вы Есть!".
      Но не хотите вы самих Себя, а хотите другого, "бегством от одиночества" называете вы это безумие. Но разве есть у одиночества противоположность, к которой стремитесь вы?
      Каким именем могли бы назвать вы противоположность одиночества вашего: любовью, взаимностью, дружбой? Нет, всё не то! Ибо нет у одиночества противоположности, кроме иллюзии, которой нет.
      Кто же даст вам большее, когда и того, что есть у вас, не цените вы? Кого жалеете вы слезами нашими: казнокрадов и лихоимцев? Кого позволяете вы жалеть, когда жалеют вас? Казнокрадов и лихоимцев!
      И поскольку разграбили вы сами себя, не успев ещё и стать-то самими Собою, то нет среди вас ни мужчин, ни женщин, а только тени да игры теней. В мире теней пребываете вы!
      Самим Собою должны вы стать, а не представителем пола. Пол дан был вам от рождения, но вы и его растеряли, ибо не ценили вам данного! Чего ж желаете вы теперь?
      Воистину, вас Самих умалили добродетели ваши! Не мужчину ищу я и не женщину, но ищу Человека! А с женщиной не могу не ощущать я себя мужчиной и с мужчиной тоже!
      Не знаю я, что есть «счастье маленькое». Спросите у слепого, что смог прозреть, спросите у глухого, что снова способность обрёл слышать, спросите у безногого, что снова ходить стал, – каково счастье его?
      И скажет он вам, что счастье его огромно! Так неужели же должны вы ослепнуть, оглохнуть и ног лишиться, чтобы узнать наконец сколь многое дано вам и сколь неблагодарны вы в спесивой жадности вашей!
      Не знает эгоист печали, не знает уныния он и слабости, ибо знает эгоист Жизнь! Но трусите вы, добродетельные, ибо даже эгоизм измеряете вы через отношение ваше к другому, а не к самому Себе!
      По отношению к самим Себе должны вы быть эгоистами, ибо супы готовятся не для тарелок, а для желудка, и одежду шьют не для вешалки, а для тела!
      Вот почему одиночество ваше – не трагедия, а посредственность ума и слабость сердца!»
      Загадкой, наверное, звучали мои слова для слушающих, однако они не прерывали меня и не сетовали, а плакали, ибо есть в мире вещи, которые понятны без слов, – это горе и радость.
      «С горя и радости начинается наша жизнь, – думал я, глядя на слёзы их и улыбки, – но лишь от нас одних и зависит то, чем она завершится.
      Кто не созидал, но брал и тратил, тот будет плакать, ибо накопил мусор. Кто привык слушать горе, только о горе и будет слышать, ибо горе нуждается в проговаривании!
      Что скажут они о жизни своей, если бы теперь в ней ставилась точка? Как я жил? Многое сделал я, но разве же травинка, что родилась и погибла, отдав всё, что имела, и всё, что взяла, сделала не больше меня?
      Во времени сгорят мои тексты, ибо даже если были бы они нетленны, разве же нетленно время? Дела мои и работа моя – лишь то, что не мог я не сделать, могу ли я похваляться делами своими?
      Нет, эти весы играют против меня. Не в оценке деяний своих следует искать человеку ценность жизни своей, а в радости. Если радовался я, то не мог не радовать, а разве есть больше этого?
      Вот скажите мне: "Завтра ты умрёшь". О чём буду думать я? Судорожно подводить итоги? Составлять смету моего добра? Припоминать свои добродетели? Как смешны были бы эти попытки!
      Нет, я, верно, оглянусь назад, ибо пришло моё время к своему концу, и придут ко мне радости мои, сколько их есть у меня. Глупец назовёт их воспоминаниями, я же зову их Жизнью, ибо такова Жизнь.
      "Нежна ли радость моя?" – вот о чём я спрошу себя в последний свой миг. И если увижу я на своих веках закрытых улыбки и смех, если увижу танец, что танцевал я с Другими, тогда и скажу я себе: "Нежна!".
      Нет смирения во мне, нет, не смирился я и не проповедник смирения! Ибо утверждаю я радость в мире, что средь людей зовётся страданием и великой скорбью. Нет, нету в мире этом бунтаря большего, чем радующийся!
      Смирение есть в страдании, смирение кровоточит в разрушении, но если утверждаю я радость – я Танцую! Кто ж осмелится назвать мой Танец смирением? Лишь тот, кто путает его с пляской!
      Пусть скажут мне, что я безбожник, пусть скажут мне, что язычник я, пусть скажут даже, что я нигилист, пусть отступником меня назовут – сильнее рассмешить меня будет трудно, а я рад смеху!
      Пусть скажут мне, что я всё потерял и ничего не имел, пусть скажут мне, будто бы то я творил, что нельзя создать! И теперь я буду смеяться, ибо назвали обличители мои то, что для меня пусто!
      Пусть скажут мне, что нет правил; пусть скажут, что есть истина; пусть скажут, что всё тлен – я буду плакать от смеха! Пусть говорят! Ветер скажет мне больше, чем все эти иллюзии скопом!»
      Смотрел я теперь на слёзы слушателей моих, обводил я их взглядом и видел, что лишь Заратустра не плачет, но смеётся. И захотелось мне, чтобы все смеялись, ибо нет ничего, кроме радости!
      «У каждого из вас своя жизнь, и она одна, – так говорил я к собравшимся. – Зачем же слушать вам мои речи? Не слушайте никого, не торопитесь, а сядьте в тишине, закройте глаза и к самим Себе прислушайтесь.
      В пустоту я предлагаю вам прыгнуть, ибо знаю, что в пустоте вашей найдётся Свет, которого нет дороже. Много Света в сердцах ваших, да слишком много зеркал, от того и захирел Он, тысячи раз отражённый.
      Там, в пустоте вашей, увидите вы зеркала свои ти будете глядеться в них, заворожённые, но глядите лучше! – чужие лица смотрят на вас. Когда же поймёте это, то идите дальше. И снова зеркала, и снова лица чужие. Идите дальше!
      Разобидится на вас пустота за небрежение ваше к зеркалам её и будет говорить вам о смерти, желая запугать своих обличителей.
      И когда она скажет, что умрёте вы, если не будете смотреть в зеркала её, пожмите плечами и ответьте: "Я уже умер!". Ответьте и следуйте дальше.
      И тогда возопит пустота ваша в гневе бессилия своего: "Смирись! Смирись, не то пожалеешь!". Но не бойтесь вы злобы её, а говорите ей: "Мёртвый смирится!"
      Тогда станет она ластиться к вам, усмиряя гнев свои, лебезя: "Так ищи же опору, ищи опору себе! . А вы отвечайте ей: "Хочу я пасть!".
      И тогда предстанет она в облике страшного паука с огромными клешнями и крестом на спине. Испугаетесь вы образа её, ибо знает она, чем пугать, – она пугает вас будущим.
      Но и тогда вида не подавайте, будто боитесь, а пощекочите пауку брюхо его, ибо он боится щекотки. И тогда смеяться будет паук страшный, проясняя своё бессилие! Смейтесь же и вы с ним, ибо не страшится смеющийся!
      Тут-то и смотрите, пока корчится в судорогах паук страха вашего: сейчас вы увидите Свет. Будет Он маленьким и бессильным, затерянным в пустоте паутины. Вы же возьмите Его в руки свои и накройте всем телом.
      Далее произойдёт страшное: всё вокруг начнёт грохотать и сотрясаться, зеркала образов разобьются и посыплются на вас ранящими осколками, корни мнимых опор ваших начнут жаться к вам, словно злобные псы, в миг подобревшие, паутина пустоты вашей душить будет вас, страхи ваши копошиться в телах ваших будут, как навозные мухи и черви трупные...
      Но не бойтесь! Испугаетесь – предадите Свет! Бойтесь предательства своего, ибо не другого, но самого Себя предаёте вы, предавая! Сжимайтесь, терпите и кричите во всю свою мощь заветное: "Нет!!!".
      И когда достигнет нечисть ваша пика безумия своего, то услышите вы заветное: "Да!". То говорит Свет ваш, спасённый вами от страха вашего! А теперь должны вы сказать: "Довольно!".
      И отступят тогда страхи ваши, и рассеются, как дым, иллюзии ваши, и станете вы нагими, ибо наново рождены вы, и рождены к Жизни, а не к смерти. Вставайте же, избранные, и идите!
      Теперь увидите вы людей, что живут рядом с вами, но которых не знали вы. Здоровайтесь с ними и, что бы ни говорили они, отвечайте им: "Да!".
      Чужими казаться будут вам люди эти, потому что они Другие, и страхи ваши поднимут отрубленные свои головы, поднимут и зашипят, вы же говорите им: "Нет!".
      Тогда обратятся к вам люди эти, завидев силу вашу, и скажут вам: "Возлюби нас, как самого себя!".
      "Так я и люблю вас, да только сами вы Себя так не любите! От того-то и не видите вы любви моей, от того-то и просите о любви", – так скажете вы.
      И зашевелят отрубленными хвостами своими иллюзии ваши, и захотят они создать своё новое царство в сердцах ваших.
      Скажут они вам: "Ты теперь сильный, отчего же не потакаешь ты страхам людским нами, если любишь ты их? Ведь главное – радость, так порадуй же детей сих, скажи им, что ничего они не боятся и всё правильно делают!".
      Теперь же должны вы молчать, ибо всякая иллюзия сама в себе ошибочна, так позвольте же ей сломаться самой в себе.
      Помните о самих Себе в молчании своём, помните! Не предавайте самих Себя, не предавайте! Пусть идёт от вас Свет, пусть будет улыбка на устах ваших!
      И если сделаете вы, как говорю вам, то придут на Свет ваш Другие, ибо Свет – Един! Когда же придут Они, то будет Танец, Танец, имя которому – Жизнь!
      Знайте же, что всё уже умерло и нечего терять вам, но всё ещё может родиться, а родившись от Света, не будет оно плакать.
      Так не плачьте же, ибо не со слезами надлежит вам ждать родов, но с улыбкой!
      От слезы родится страдание, от улыбки – радость. Довольно же слёз, ибо радости вдоволь! Всё заключено в слове "Довольно!" – и "Да!", и "Нет!" заключено в нём. Как вы поступите с ним? Вы поступите.
      А теперь идите, я говорю вам: "Да!"».
      Просохли слёзы на десятках глаз, что смотрели всё это время за моими губами. Губы улыбались глазам, глаза улыбались губам. Все встали со своих мест и стали выходить из зала в полном молчании.
      – А завтра будет? – спросил меня кто-то, остановившись в дверях и указывая на пустые кресла.
      – А завтра будет после рассвета, а теперь ещё только полдень! – рассмеялся я в ответ.
      Зар сидел напротив меня, а я смотрел на него, и чувства боролись во мне. Речь моя – игра, как и всякая речь. А как же моя жизнь?
 

 
      Мы вышли из клиники.
      – Зар, что-то не так, – задумчиво сказал я.
      – Снег, – помедлив, ответил мне Заратустра.
      – Зачем въезжать в город на белой ослице, чтобы выйти из него под крестом? – мой вопрос не был адресован.
      – Первый снег. Скоро зима, – прошептал Заратустра.
      – От слов веет холодом эпитафий, – ответил я.
      – Зима поселилась в доме человека.
      – Что напишут на могиле моей?
      – «Никогда не рождался, никогда не умирал».
      – «Пришёл ниоткуда, ушёл в никуда».
      – Слова...
      – Знаки...
      – Вешки и метки...
      – Карта?
      – Ходули.
      «Да, да! "Ходули!"», – так сказал Зар о словах.
      Слова – ходули: велики шаги, да неуверенны. Кто ж идёт в снежные горы, прихватив с собою ходули?
      Слова означивают: подобно зимнему небу со снежной бородой, раскидывают они белый покров над миром и скрывают жизнь под своим покрывалом.
      Неправда, не создают слова новой реальности, они только скрывают, подобные витиеватому узору на замёрзшем от стужи стекле. Узор этот красив, но окно превращает он в стену.
      Слова убивают живое подобно леденящему холоду. Среди ледников живёт человек, страдая от холода, но даже окоченевший, не перестаёт он перебирать ледяные игрушки. Что он ищет? Что он может найти?
      Слова – первый и последний миф человечества, бессильный открывать, он призван объяснить. Имя заменяет сущность. Имя делает сущность разменной монетой. Такова цена кумира этого.
      Слова прозрачны, как холод прозрачен, но создают они туман. Ибо всегда говорят они больше, чем есть, и меньше, чем должны сказать.
      Слово – нечто, чего всегда много и всегда недостаёт. Слово – великий мистификатор, а потому не прозрачно оно, но призрачно.
      Слово – лжезагадка. Кажется нам, что скрыт в слове смысл, ибо привыкли мы искать в глубине, а лёд имеет объём, но не имеет он содержания другого, кроме самого себя. Что ж искать в глубине его, если снаружи таков он, как и внутри?
      Речённое не есть ложь, как говорят, оно то только, что говорится, не более того и не менее. Кто будет требовать ото льда большего, чем просто быть льдом? А то, что лёд не жидкость и не пар, понятно без слов.
      Не лжёт нам слово, но мы лжём верой своей в него. Оно же, вёрткое, подобное позёмке, как быстро меняет оно своё положение! И коли нет для нас Жизни, и коли слово для нас и есть жизнь, то как же не обмануться нам, доверившись флюгеру этому! Не там ищем мы правды, где следовало бы искать, да и не в правде соль, а в Жизни, но Её-то, единственную, и обменяли мы на множество слов красочных, да пустых, как матрёшки!
      Думают многие, что слово – это весы, но не весы слово, а грузы! Вот почему думаю я, что продажны слова, ибо всегда можно положить больше их на чашу желанную.
      О, не следует нам играться со словами нашими, ибо проиграем мы, не зная Жизни, а следуя лишь за тем, что зовётся у нас волей!
      Слово – императив. Обозначив, посадили мы живое на цепь и не стали ни кормить, ни поить его, а требовать только исполнения предписаний наших. От того-то и гибнет живое, будучи обозначенным, став собственным надзирателем, благодаря имени своему. А что не обозначили мы словами нашими?..
      Слово – вот он, холод сердец, вот он, великий тиран, играющий человеком. Ни шага вправо, ни шага влево – вот девиз епархии слова! Когда же поймём мы, что нетождественно слово обозначаемому? Когда же мы жизнь свою отпустим на волю? Когда ж дадим мы ей право быть Жизнью?
      Подобны слова ледяным резцам, что анатомируют тело живое. И ни одна жилка не дрогнет на холодном лице слова-анатома, незнакомого с болью.
      Когда строим мы фразу свою, Жизнь не способные в ней уместить и полноту Жизни теряющие, осуществляем мы вивисекцию холода.
      Чем же являются для нас слова наши и череда слов бесконечная, если не иглами острыми, как ледяные сосульки! На них-то и распята жизнь наша, словно агнец, живьём освежёванный, растянута она и иссушена и Жизнью быть неспособна!
      Не по лесам и лугам, не по горам и долинам, не по озёрам и рекам изучаем природу мы, но по пейзажам и картам слов наших! А потому не живём мы, но ходим по галерее картинной или по мастерской чертёжной! Одна дана жизнь нам, но её мы тратим на созерцание, а не на Жизнь!
      Многое могут слова, многое! Переозначивание – вот заветный конёк их, что неведом мудрецам нашим! Ибо если бы знали они о возможности переозначения, то не стали бы и обозначать, и многое стало бы ясно им. Но не знают они, не знают, что картину реальности нашей с ног на голову перевернуть можно, означаемое переозначив!
      Дурную игру затеяло слово, да нет в нас к словам своим критики, ибо сами стали мы теперь словом! Перестали мы Жить, но стали играть в жизнь, бросая кости слов на белое сукно морозного нашего савана. И не заметили мы, что это свои кости мы бросили!
      Не верю я слову, но знаю я, что лучше уж переозначить, чем льститься ошибочным означением. Ибо обманулся человек, когда крест означил белой ослицей, а было бы сказано на горе Елеонской: «Принесите Мне крест, а ослицу хозяину её оставьте», – то, верно, избавлено было бы человечество от двухтысячелетнего бреда, что прославляет любовь, делая близость Двух невозможной.
      Когда же любовь назовут одиночеством, тогда только и станут люди не образ искать, но человека. Когда же найдут они человека, тогда только и прекратят пляску свою паяцы одиночества нашего – чувства.
      Когда откажутся люди от слов, тогда только и будет их ощущение правдой, пока же бред слов порождает чувств безумных галлюцинации. Безумие – синоним речи».
      Я замёрз, сидя в подсобке. Да, правду говорят: «Холоден лёд познания!» И руки мои окоченели писать слова о словах.
      Но вошёл Зар, разгорячённый весёлой борьбою своей со снегом, накинул мне куртку на плечи, и стало тепло. Вот оно, дело, что должно быть в Начале: забота о Другом.
      Не работает Зар, но Смеётся он и Танцует! И слышу я Смех его, и вкушаю я его Танец, и ощущаю близость, счастье которой лишь Двум известно.
      Я счастлив.
 

 
      Когда Заратустра покончил со своими делами, мы пошли домой. Мы шли длинными улицами города моего, где я родился и вырос. Красивы в городе этом фасады зданий, красивы, да холодны.
      В холоде города этого лучше ощущаю я своё тепло и тепло Другого. Замерзают чувства мои, что не дают мне покоя и, подобно шутам обезьянничающим, вьют из меня верёвки.
      Не любят мой город за его мрачность, а я же люблю мрачность эту, ибо делает она явственнее мой свет и свет Другого. А я нуждаюсь в этом, ибо пожираем я чувствами.
      Не бывает хороших чувств, ибо все чувства слепы, сами в себе рождены они и самих себя поглощают. Не дорогой к Другому, но бегством служат мне мои чувства. Ощущать хочется мне Другого, а не ловить галлюцинации чувств моих.
      Вот мы и дома. Мы поели, и я уложил Заратустру спать. Пусть спит, пусть снятся ему хорошие сны. Мне же не спится, я полон чувств, их пытаюсь я обойти, но никак не могу пройти мимо.
      «Чувство – это отношение моё к ощущаемому. Поэтому чувствую в чувстве своём я только себя. Когда же рассказывает кто-то о чувствах своих, то говорит он о себе только, но не о том, о чём, как кажется ему, повествует рассказчик.
      Представим: я чувствую себя обиженным. Можно сказать: "Я обижен", но нельзя сказать: "Ты меня обидел". Нельзя сказать и так: "Я себя обидел", – здесь также явственно звучит преувеличение.
      Если бы кто-то хотел меня обидеть, то я ощутил бы не его действие, меня обижающее, но его желание меня обидеть. Тогда бы я мог испытать негодование, разочарование, но не обиду саму по себе.
      Поэтому если я обиделся, то значит тот, кто обидел меня, не хотел меня обижать, а я зря обижаюсь. Вся ценность чувства потому в том, чтобы ощутить собственную неадекватность.
      Мои чувства – барометр мой, только вот врут "сырые данные" этого затейливого прибора, нужно уметь пересчитывать их в "абсолютные единицы". Ощущения не лгут, ибо свидетельствуют о контакте. Если я чувствую обиду, значит, меня не хотели обижать, зачем тогда обижаться? Если я чувствую негодование или разочарование под маской обиды, то обидчик не достиг своей цели, ибо я не обиделся. Я перевожу "сырые данные" в "абсолютные единицы", и слетает с меня налёт обиды моей, освобождая. Так или иначе, но обида всегда оказывается на ноль помноженной – её не существует. Меня нельзя обидеть.
      Но если мои чувства лгут, как же могу я достоверно знать о Другом? Я нахожусь с Другим в неком отношении, мы с ним, как правый и левый борт одного судна: меняется его положение – меняется и моё.
      Он – Другой, мне известны лишь мои изменения. Но мы составляем с ним одно отношение, по своим изменениям я могу знать, что произошло с Другим. Не чувствам, но ощущениям должен я доверять, освобождая их от заблуждений, что растится иллюзиями моими.
      Так могу я о Другом знать достоверно, не покушаясь при этом на святая святых, – не претендуя на знание его Самого. Мне нужно быть чутким, я должен слышать всю гамму своих ощущений.
      То, что мы считаем своими «ответными реакциями» на Другого, – это не ответныереакции, а наши реакции на собственные чувства о другом. Мы разыгрываем собственную пьесу, от того и неадекватны.
      Если же хотим мы реагировать адекватно, то прежде должны мы знать, что происходит с Другим, и реагировать не на то, что с нами теперь происходит, а на то, что происходит с Ним. Так, мы не сценаристы, но участники.
      Хочешь умереть, одинокий? Так слушай немоту собственных чувств! Хочешь жить, человек? Ощущай Другого, ибо в контакте этом ты станешь собою Самим! Всё, что мы делаем, мы делаем для себя.
      Хочешь Жить – не клевещи на чувства свои, но пройди мимо, дорогой ощущений к счастью близости Двух! Трудно отказаться от того, что кажется дорогим, но легко, если есть у тебя то, что дороже тебе дорогого!»