В плену томимый собственной алчбою.
Ты душу златом мудрости укрась,
Не попусти ее стать гробом злата,
Поскольку злато перед богом — грязь.
Не верь богатству — слово неба свято,
Вот правда: обделен на свете сем
Бедняк во многом, а скупец — во всем.
ПОКОЙ И ДОВОЛЬСТВО НЕИМУЩЕГО ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЙ ЗЫБКОГО ВЕЛИКОЛЕПИЯ СИЛЬНЫХ МИРА СЕГО
Пусть стол в заморских яствах у вельможи,
Мне с кружкой кислого вина не хуже.
Уж лучше пояс затянуть потуже,
Чем маяться без сна на пышном ложе.
Храни на мне мой плащ дырявый, боже,
Прикроет он от зноя и от стужи.
Я не завишу от портных; к тому же
И вору мало выгоды в рогоже.
Мне трубочка моя подруги ближе;
Чтоб влезть повыше, я не гнусь пониже,
Не жертвую покоем ради блажи.
Похмельная отрыжка лучше дрожи.
Пускай деляга лезет вон из кожи,
Мне — вакховы дары, ему — куртажи.
Перевод А. Косс
КАРТИНЫ ИЗ ЖИЗНИ КАБАЛЬЕРО, ПРЕДАЮЩИХСЯ ПРАЗДНОСТИ
«Была вчера прелестна донья Ана!»
«Я обожаю ледяную воду».
«Форейторы пусть подождут у входа».
«Немедля денег раздобудь, Кинтана!»
«Граф, ваш слуга. Уже рассвет? Как странно!»
«Рысак отменный, и видна порода».
«Эй, кучер, стой!» (Дворцовые ворота.)
«Где камердинер мой? Позвать болвана».
«Король кивнул, и очень благосклонно».
«Клянусь вам честью, что за шут! Умора!»
«Одры кузена добредут не скоро».
«Цыганочке вручите два дублона».
«Ах, все шуты — мошенники и воры».
Столичные сеньоры,
Пустые болтуны и вертопрахи,
Забыв о совести и божьем страхе,
Ведут такого рода разговоры.
Перевод А. Косс
БУРЛЕСКНАЯ ЛЕТРИЛЬЯ
Посетив разок Мадрид,
Вот какой узрел я вид.
Видел времени щедроты:
То, что было тополями,
Нынче сделалось пеньками;
Видел мост, его пролеты
Так забили нечистоты,
Что вода едва сочится;
Видел: щебетали птицы,
Люди плакали навзрыд.
Вот какой узрел я вид.
Видел много лекарей,
Что внезапно стали нищи,
Переправив на кладбище
Всех недуживших людей;
Видел: клялся брадобрей,
Что, мол, вовсе нет работы
И что в кошельке с субботы
Ни монетки не звенит.
Вот какой узрел я вид.
Видел голод, столь голодный,
Что глотать отвыкла глотка,
Что на нем уже чесотка
Сдохла, став совсем бесплотной;
Видел я, как благородный
Дон не вылезал из долга,
И я думаю, что долго
Долга он не возвратит.
Вот какой узрел я вид.
Видел сотни родников:
Хоть водой они обильны,
Жажду утолить бессильны
Это очи бедняков;
Видел множество домов,
Толпы сирых и бездомных;
Видел, что в церквах огромных
Пламя свечек не горит.
Вот какой узрел я вид.
Видел город, что судьбою,
Столь к нему неблагосклонной,
Был низвергнут с небосклона
И повержен над рекою.
Кто бы вынесть мог такое?
Пронята его страданьем,
Речка с горестным рыданьем
От него стремглав бежит.
Вот какой узрел я вид,
Посетив разок Мадрид.
Перевод Л. Цывьяна
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ КОРОЛЮ ФИЛИППУ IV
МЕМОРИАЛ
Король и католик, пресветлый властитель,
От бога ниспосланный нам повелитель!
Я, твой прямодушный и верный вассал,
К стопам твоим ныне с мольбою припал.
Открыв тебе правду, у неба прошу я,
Чтоб слово мое не пропало впустую;
Я, старый слуга твой, чей доблестен род,
Молю: не чуждайся монарших забот!
И пусть на нижайшее это прошенье
Тебе добродетель подскажет решенье.
Хотя от налогов столица вольна,
Подобно провинции, платит она.
Но наши рыданья звучат слишком глухо,
Они твоего не касаются слуха;
Тем паче не ведаешь ты, мой король
Обеих Кастилий страданья и боль.
Взгляни же: нарядом былым не блистая.
Теперь Андалусия ходит босая.
Заморскому злату у нас грош цена,
А сыты ль пославшие дань племена?
С арробы прокисшего в бочках осадка
По девять реалов, да с масла — десятка,
С ягненка по восемь реалов берут,
На прочее также налоги растут.
Здесь рыбы не ловят, мрет рыба от смеха:
Дешевле налога улов — вот потеха!
Бог, тварь создавая, предвидеть не мог,
Что твари дороже с той твари налог.
Все предки твои не смогли, без сомненья,
С испанца взять больше, чем в наше правленье.
Народ опасается: как ему жить,
Когда и за воздух придется платить?
Хоть небо дары припасло для отчизны,
Их как бы и нет — из-за дороговизны,
И, если в нужде дворянин занемог,
Навряд ли получит он хлеба кусок.
В Испании с мужеством нынче не густо,
Поскольку питает его лишь капуста;
А хунта, коль это барыш принесет,
Живого испанца с костями сожрет.
Без пенсии вдовы, без хлеба сироты
Ждут ныне защиты и отчей заботы.
Внемли — разве в сердце твое не проник
Их стон молчаливый, безмолвный их крик?
Министр проедает поболе дохода,
Чем десять отрядов за время похода.
Нахальный чужак, что с лотка продает,
Последнюю шкуру с испанца дерет,
И, деньги ссужая нам в рост, не по праву
Он нашим судом нам чинит и расправу.
Испанцев возвысь — это край их отцов,
Над нами не след возносить пришлецов.
Шутя вносит подать женевец-пройдоха:
С твоих бедняков он разжился неплохо.
Тебе, государь, мы уплатим пятьсот,
Да тысячу с нас ростовщик заберет.
Кто в должности важной, сам цены вздувает,
А прочие стонут, клянут, помирают.
Сих малых попрать — недостойно тебя:
Птенцов сам господь охраняет, любя.
Напрасно нас август дарит урожаем
Процентщику в ларь мы зерно провожаем;
Запас ячменя, для голодного дар,
Скупой ростовщик запирает в амбар.
Опасен народ, коль уздою не сдержан,
Ничто ему казнь, к жизни он не привержен.
«Пусть вешают! — скажет. — Беда не беда,
Страшнее голодная смерть и нужда!»
Твердят богачи: «Сколько б нам ни досталось,
А скоро конец — украдем, что осталось!»
Идет распродажа постов, должностей
Мы ставим у власти своих палачей.
Все грады распроданы мало-помалу;
И ты не сеньор своему же вассалу!
На пастбищах тучных не кормится скот,
От них — не доход, а добру перевод!
Пройди по испанской земле — ты внакладе:
Твоей, государь, не осталось ни пяди!
Богач беззаконьем богатства стяжал,
А платит за все тот, кто беден и мал.
Сам дьявол здесь перст приложил, не иначе,
Лукавый и вкрадчивый демон бродячий,
Что графу в Сан-Пласидо так говорил,
Когда Оливарес молитву творил:
«Сместить тебя жаждут Филипповы слуги;
Разрушь, уничтожь и развей их потуги!
Свой грех преложи на противников, граф,
Сумей оправдаться — и будешь ты прав.
А если в раздорах Испания сгинет,
Твой недруг погибели паче не минет.
Вернее спасется, кто в битве пленен,
Чем тот, кто судьею на смерть осужден.
Суть в том, что хапуги достаток свой множат,
И если не сгубят страну, то заложат».
Так дьявол шептал ему, лжец и смутьян,
И граф для испанцев — второй Хулиан.
Король, не пристало законам державным
Губить справедливость побором неравным.
Вот список убытков, представленный мной,
Еще я бумаги не счел гербовой.
Коль в чем я ошибся — прошу снисхожденья:
Боль сердца у разума не в подчиненье!
Открытая правда — вот помощь от зла,
А лживая речь — потайная стрела.
Но нынче в ходу те, кто льстит преступленью,
Хулит за победу, кадит пораженью.
Твоя похвала — наивысшая честь,
Но губит она, коль завистники есть.
Мы дети твои перед богом; нельзя же,
Чтоб мы погибали, как скот, от поклажи.
Нас войны ввергают в огромный расход,
Но лишь милосердье — победы оплот.
Нет риска, который война оправдала,
Коль жертвуют кровью и жизнью вассала.
А тут еретик, угрожающий нам,
Французов к испанским привел рубежам.
Властителя Мантуи не признавая,
Мы распрю ведем без конца и без края.
Несчастья, пожары, мильоны примет
Сулят нам немало страданий и бед.
В Италии, Фландрии нашим потерям
Нет меры, — что ж дома расходов не мерим?
Пусть кровью детей твоих вместо воды
Не полнятся в парках дворцовых пруды!
На зрелища мы отпускаем мильоны,
Зато отнимаем у храмов колонны.
Дворцы на холмах разрослись без препон
Святой Исидор и часовни лишен.
С сумою Мадрид обращается к бедным,
Но в тратах вознесся над Римом победным.
У пахаря плуг отобрав, продают,
А, выручив деньги, балкон отольют.
Во что нам охотничья встала забава,
На то снарядить можно армию, право.
Король волен тратить, но выше всего
В монархе умеренность, не мотовство.
А ныне, ничуть не считаясь с долгами,
Во славу твою громоздят храм на храме.
Ты скажешь — пустяк, но беда велика,
Коль хлеб отнимают от уст бедняка.
Подумай — твой пурпур поистине страшен:
Он кровью голодных и сирых окрашен.
Ни пользы, ни счастья тебе, ей-же-ей,
Коль слезы — цена праздной роскоши сей.
Ужели парады, дворцы, развлеченья
Достойно твое возвеличат правленье?
Не блеск бриллиантов величье дает:
Величье монарха — довольный народ.
Король — для страны голова; плохо дело,
Коль темя в алмазах, да в рубище — тело.
Легко учредить непомерный налог,
Да трудно собрать, коль он слишком высок.
Мрет у моря войско, оплот государства,
С судебных поборов жиреет коварство.
Стяжает победу отважный боец
Снимает плоды осторожный хитрец.
Кто славу в бою добывает отвагой,
Пусть пишет о ней вражьей кровью да шпагой,
Чтоб истинных доблестей светоч затмил
Кудрявые вымыслы льстивых чернил.
Видна по делам настоящая слава,
К шумихе она не прибегнет лукаво.
Хоть мы и не слепы, иные хотят,
Чтоб верили мы, будто ад — райский сад.
Продажные перья нам лгут без смущенья,
Что камень есть хлеб, а тумак — угощенье.
Твой долг, государь, это зло побороть;
Решись — и тебя возвеличит господь!
Филипп, ты подобен величием яме,
Подумай, молю, над моими словами:
Кто глубже копнет — больше дастся тому?
Следи, кто копает, на пользу кому.
И пусть не собьют тебя ловкие люди,
У коих орудье — одно словоблудье.
От почестей выигрыш твой небогат,
Но честь короля — драгоценнейший клад.
Открытая правда — вот помощь прямая,
А лживое слово — стрела потайная.
Коль в чем я не прав — не взыщи, мой король?
Глуха к разуменью душевная боль!
Перевод М. Квятковской
ЛЕТРИЛЬЯ
Дивной мощью наделен
Дон Дублон
Золотой мой! Драгоценный!
Матушка, я без ума!
Верьте, в нем достоинств тьма.
Он кумир мой неизменный.
Верховодит он вселенной
С незапамятных времен.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Жил он, вольный и беспечный,
В Индиях, где был рожден,
Здесь, в Кастилье, тает он
От чахотки скоротечной,
В Генуе найдет он вечный
Упокой и угомон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Ослепительный мужчина!
Что за стать и что за прыть!
Может он равно пленить
Мавра и христианина.
Всем причудам властелина
Подчиняется закон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Из блестящего он рода:
Кровь золотоносных жил
Он в наследство получил
От державного Восхода.
Герцога и скотовода
Уравнять способен он.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Странно мне, что не дается
Донье Бланке дружба с ним.
Кто властителем любим
В жизни многого добьется:
Трус сойдет за полководца,
За пророка — пустозвон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Он главенствует в совете,
Все древнейшие гербы
Ждут решения судьбы
От герба, что на монете.
Благороднейших на свете
Золотой чарует звон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Несусветному уроду
Придает он красоту,
Он наводит слепоту
На судейскую породу.
Умники, ему в угоду,
Ходят к дурням на поклон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
В шествии своем победном
Он шагает напролом,
В облаченье ль золотом,
В скромном ли размене медном.
Повелителям наследным
В дружбе с ним — прямой резон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Дамам он особо дорог,
Тут ему отказа нет,
Этот желтый сердцеед
Знать не хочет отговорок,
На умы наводит морок
И сердца берет в полон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Жизней тратится без счета,
Чтобы город взять мечом,
Он же золотым ключом
Мигом отопрет ворота
Бой с ним не сулит почета,
Лезть не стоит на рожон.
Дивной мощью наделен
Дон Дублон.
Перевод М. Донского
ОТПОВЕДЬ ПОПРОШАЙКАМ, КЛЯНЧАЩИМ ПОЖЕРТВОВАНИЙ
Сестры, вы зачем стучитесь?
Лепты ждете? Вот те на!
Кто толкнул вас к этой двери?
Не иначе — сатана!
Собираете вы деньги,
Что же, я — банкирский дом?
Или я — корабль, груженный
Золотом и серебром?
Я и деньги! Вот так штука!
Хочешь смейся, хочешь плачь
Если б не моя бородка,
Был бы голым я, как мяч.
Кабы золотом владел я,
Я б его потратил сам,
Будь я болен золотухой,
Подарил бы ее вам.
Видите, в каком я платье?
Гляньте — дырка на дыре.
Плащ мой лоснится, как ряшка
Келаря в монастыре.
Вылезают мои пальцы
Из разбитых башмаков,
Как из домика улитки
Кончики ее рогов.
Набиваю я утробу,
Если в гости пригласят,
Если ж нет — я утоляю
Только свой духовный глад.
И древней окрестных зданий,
И светлей мое жилье:
Гляньте — крыша прохудилась,
Солнце светит сквозь нее.
Широки мои владенья,
Велики мои права
По пословице: гуляка
Всему городу глава.
Если ухожу из дома,
То спокоен я вполне:
Все мое добро — со мною,
Весь мой гардероб — на мне.
Знайте, что, ко мне взывая,
Зря вы тратите труды:
Здесь вовеки не дождаться
Вам ни денег, ни еды.
Было бы умнее клянчить
У меня луну с небес:
Тут отказывать, быть может,
Я не стал бы наотрез.
Если ж у меня монетка
Завелась бы непутем,
Каюсь, с нею бы я тотчас
Побежал в веселый дом.
С богом, сестры! Проходите!
И не появляйтесь впредь.
Высох пруд, и рыбы нету,
Не закидывайте сеть.
Перевод М. Донского
НАСТАВЛЕНИЯ ЮНОШЕ, ОТПРАВЛЯЮЩЕМУСЯ НА ПОИСКИ СЧАСТЬЯ В СТОЛИЦУ
Слышно, едешь ты в столицу,
При дворе искать Фортуны?
Пусть господня длань, мой мальчик,
Обуздает пыл твой юный!
Веришь ты в себя — еще бы:
Ты красивый, статный, гибкий,
Крепко руки жмешь и даришь
Белозубые улыбки.
Но коль преуспеть там хочешь,
То послушайся меня ты:
Обменяй все эти чары
У менялы на дукаты.
Эка невидаль — улыбка,
Взгляд прямой, румянец смуглый!
Лучшая черта в мужчине
Это кошелек округлый.
Улыбаясь, будь все время
Начеку: там нравы грубы,
Сотни молодцов зубастых
На обед твой точат зубы.
Крепкое рукопожатье?
Руку ценят там, покуда
Из нее струится щедрый
Дождь серебряных эскудо.
Носишь — твоему приходу
Радуются, как подарку;
Нет — тебя не замечают,
Доблести твои насмарку.
Что же до столичных женщин,
То, в стыдливости безмерной,
В твой кошель персты сначала
Вложат, как Фома Неверный.
Ах, мадридские красотки!
Вспомнить их нельзя без дрожит
Всех других они прелестней,
Но и всех других дороже.
Ничего ты не получишь
От мадридских женщин даром:
И старухи, и уродки
Свежим мнят себя товаром.
До поры, пока ты платишь,
Будешь общим ты кумиром,
А испустит дух кошель твой,
Скажут: «Да почиет с миром»;
Простирающих объятья
Берегись: народ лукавый,
Как жнецы, — обнимут левой,
Чтобы тут же срезать правой.
А целуются в столице
Словно пьяница с бутылкой:
Высосав тебя до капли,
Ставят крест на дружбе пылкой.
Слухов там не оберешься;
Знай, однако, что в столице
Истине святой не верят,
Свято верят небылице.
Верят, что от всех недугов
Исцелить способны воды,
У источников толпятся
Дамы по веленью моды:
Прячутся от солнца летом,
Чтобы кожей хвастать белой,
А зимой, напротив, модно
Хвастать кожей загорелой.
От прелестниц не спасешься,
Если уж тебя обсели:
Дверь замкнешь, закроешь окна,
Ан глядишь — пролезли в щели.
Чудесам, что есть в Мадриде,
Не устанешь ты дивиться:
Например, любая девка
Непорочная девица.
А почтенная матрона
Что пчелиная колода:
Обжужжит тебя, изжалит
Не захочется и меда.
Помни, что на запах денег
Косяком идут невесты;
Не женись: грозит похмелье
Сразу после брачной фьесты.
Обещать? Что ж, на здоровье
Не скупись на обещанья:
Для мадридцев на посулах
Держится все мирозданье.
Обещай хоть звезды с неба,
Ложь на совести не виснет:
Посулишь — не обеднеешь,
Выполнишь — когда рак свистнет.
Проводи день именинный
Дома, в будничных занятьях,
Чтоб друзья не задушили
Твой кошель в своих объятьях.
Точно так же в дни гуляний
Лучше сказываться хворым:
Верить можно — но не людям,
А засовам и запорам.
Как тюрьмы и как пожара
Бойся ювелирных лавок:
Там не только что ограбят,
Но и высмеют вдобавок.
Отправляясь в гости к другу,
Лучше вызнать стороною,
Не решил ли он сосватать
Гостя со своей сестрою?
Бедный, будь хоть семи пядей,
Для мадридок истых жалок,
Но покладистых там бродят
Табуны провинциалок.
За пирог с водой вприхлебку,
За конфету — молвить прямо
Нищая составит Тисба
Счастье нищего Пирама.
Может, пылкие мечтанья
О столице поугасли?
Коль прислушаешься — будешь
Ты кататься, как сыр в масле.
Если же не образумил
Я тебя, молокососа,
Будем ждать: вернешься с тещей,
С ртутной мазью и без носа.
Перевод М. Донского
ОТШЕЛЬНИЦА И ПИЛИГРИМ
«Ах, отшельница святая,
Ты, что в тишь уединенья
Скрылась от мирских соблазнов
Для молитвенного бденья!
Долгой истомлен дорогой,
Молит странник Христа ради:
Переночевать позволь мне
Здесь в покое и прохладе».
И отшельница, услышав
Столь смиренное моленье,
Опустила очи долу
И рыгнула от смущенья.
«Ах, я вам состражду, отче,
В том порукой вседержитель,
Принимать вас недостойна
Жалкая моя обитель,
Но коль вы проголодались
И утомлены дорогой,
Не побрезгуйте, отец мой.
Этой хижиной убогой».
Вводит она гостя. В келье
Плеть, вериги, власяница…
Странника за стол сажает,
Предлагает подкрепиться.
Есть козлятина, да только
Ни полена дров в жилище.
Странник, постных яств отведав,
Возжелал скоромной пищи.
С шеи сняв полпуда четок,
Пламя он разжег такое,
Что на нем в одно мгновенье
Подрумянилось жаркое.
До жаркого на закуску
Подала она орехи,
Возбудили они в старце
Тягу к сладостной утехе.
После трапезы отменной
С богомольной голубицей
За ее гостеприимство
Старец ей воздал сторицей.
Перевод М. Донского
ПРОТИВ БЕЗУДЕРЖНОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ЛЕСТИ
Чтоб воспеть улыбку милой,
Жемчуг песнопевцу нужен:
Как же он прославит зубки,
Не упомянув жемчужин?
А вот зубы коренные,
Не в пример передним, нищи,
Хоть на них лежит забота
Пережевыванья пищи.
В мадригалах и сонетах
Непременнейшие гости
Перламутровые ушки,
Носики слоновой кости.
Чем же провинились локти,
Что о них молчат поэты?
Челюсти, виски и скулы
Тоже вовсе не воспеты.
В виршах множество сравнений
Для слезинок вы найдете,
Но не сыщете полслова
О слюне и о мокроте.
Если дева плачет — бисер
И роса идут тут в дело;
Ну, а что мне надо вспомнить,
Если милая вспотела?
Кудри — золото; но если,
Веря стихотворной справке,
Локон я подам меняле,
Выгонят меня из лавки.
Были женщины из мяса
И костей; теперь поэты
Видят розы в них и маки,
Лилии и первоцветы.
Эх, зеленщики-поэты!
Женщинам вы не польстили,
Прелести их воспевая
В этом травянистом стиле.
Нет, с кораллом целоваться
Было б делом невеселым,
Так же, как лобзать гвоздики
Сладостно лишь разве пчелам.
Очи зарятся на деньги,
А уста подарков просят,
И, однако, виршеплеты
Без конца их превозносят.
А ведь есть тихони-бедра,
Есть бессребреницы-ляжки,
Коим не присущи зависть
И спесивые замашки.
Вот кому за бескорыстье
Посвящать должны поэты
Оды, стансы, и канцоны,
И романсы, и сонеты.
А рубинам ненасытным
И сапфирам завидущим
Лишь презренье вместо гимнов
Пусть достанется в грядущем.
Алчные уста, о коих
Приторный несете вздор вы,
Называть бы надлежало
Устьями бездонной прорвы.
Глазки, в коих блещет жадность,
Это язва моровая,
Зубки, рвущие добычу,
Хищная воронья стая
Разорительны прически,
Так что волосы — бог с ними
Даже черные как сажа
Могут зваться золотыми
Знай, слагая гимны зубкам,
Не вкусишь ты жизни мирной:
Тощей стервой поперхнешься
Или будешь съеден жирной.
Перевод М. Донского
ОГОРОДНАЯ СВАДЬБА
Дон Редис и донья Редька
Не креолы, не цветные,
Вроде там Цветной Капусты,
Но испанцы коренные
Поженились. И на свадьбу
Их высокоогородья,
Чьим благодаря щедротам
Кормится простонародье,
Всю свою родню созвали,
Пригласили цвет дворянства,
Тех особ, кому подвластны
Все земельные пространства.
Прикатила донья Тыква,
И дородна, и спесива,
Оттого, что всех дородней,
И спесива особливо.
А за нею — донья Свекла,
Неопрятная уродка,
Все лицо в буграх и ямах,
Бахрома вкруг подбородка.
Вот дон Лук — торчат нахально
В шляпу воткнутые перья;
Скольких дам до слез довел он,
Обманувши их доверье!
Не замедлила Маслина:
Этой смуглой андалуске
Надо быть без опозданья,
Без нее ведь нет закуски.
Вот дон Апельсин. Министром
Стал он, двор его возвысил.
Глянешь — гладок, верно, сладок
А когда раскусишь — кисел.
Вот сварливый и колючий
Дон Каштан; в его владенья
Не проникнешь, не имея
Должного вооруженья.
Вот обсыпанная пудрой
Куртизанка донья Слива:
Смугловата, нагловата,
Но округлости на диво.
Вот капризная и злая
Низкорослая Горчица:
Всякий, кто не вышел ростом,
Свыше меры горячится.
Вот изящная Черешня:
Молодая — скулы сводит,
Но зато, когда созреет,
Тьму поклонников находит.
Вот ее сестрица Вишня:
Покислей, темней оттенок,
Смолоду — в цене, а позже
Продается за бесценок.
Вот обманщица Капуста:
С виду — сдобненькая пышка,
Но под массой белых юбок
Лишь сухая кочерыжка.
Дыня — образец матроны
Добродетельной и честной:
Вид ее сулит блаженство,
Вкус, увы, довольно пресный.
Вот дон Баклажан — сияет
Лысиной своей лиловой:
В годы юности зеленой
Был он малый непутевый.
Вот дон Огурец: сутулый,
Прыщеватый, малокровный;
Сразу виден в нем идальго
С безупречной родословной.
Вот дон Кабачок. Он бледен,
Давней одержим любовью:
Даст в куски себя разрезать,
Спечь, стушить, — но лишь с Морковью.
Прибыл и двуличный Персик.
Зависть его сердце точит,
Жесткость внутреннюю скрыть он
Бархатной улыбкой хочет.
Дон Лимон толк знает в свадьбах,
Не пропустит ни единой;
Побуждаем тонким вкусом,
Судит-рядит с кислой миной.
Вот карета с доном Хреном,
Очень важною особой;
Дряхлый, скрюченный подагрой,
Жив он горечью да злобой.
Вот хвастун, бретер дон Перец,
Он — причина слезных жалоб:
Стоит Перцу поперечить
Вмиг глаза полезут на лоб.
Вот ввалилась донья Брюква.
Все ухватки грубиянки
Обличают в ней утеху
Школяров из Саламанки.
Но достаточно. В злословье
Перешел я грань приличья.
Впрочем, свадьбы, мой читатель,
Так скучны без злоязычья!
Перевод М. Донского
КОШАЧЬЯ СХОДКА
Кровля моего жилища
В прошлую субботу стала
Местом общего собранья
Для котов всего квартала.
По чинам расположились
Чем почтеннее, тем выше:
Наиболее маститым
Отведен конек был крыши.
Черные стеснились слева,
Белые сомкнулись справа,
Ни мур-мур, ни мяу-мяу
Ни единый из конклава.
Встал, дабы открыть собранье,
Пестрый кот с осанкой гордой,
Загребущими когтями
И величественной мордой.
Но другой на честь такую
Заявил права, — тем паче,
Что он слыл как провозвестник
Философии кошачьей.
«Братья! — вслед за тем раздался
Вопль заморыша-котенка;
Был он тощим, словно шило,
Чуть держалась в нем душонка.
Братья! Нет ужасней доли,
Чем судьба котенка в школе:
Терпим голод, и побои,
И мучительства. Доколе?»
