Я прав - вы заблуждаетесь

Или/или

      Правильно/ошибочно
      Истинно/ложно
      Виновен/невиновен
      Мы/они
      Друг/враг
      Принципиальность/беспринципность
      Тирания/свобода
      Демократия/диктатура
      Справедливость/несправедливость
      Естественный/неестественный
      Цивилизованный/варварский
      Капиталистический/марксистский
      В приведенном списке дихотомий можно усмотреть источник, из которого наше обычное мышление черпает энергию. С дихотомиями мы ощущаем всю мощь настольной логики. Имея в своем распоряжении дихотомии, традиционная логика приближается по возможностям к сконструированной системе, к которой она стремится как к идеалу. Пусть существует нечто, что мы знаем по опыту, и для обращения с этим мы имеем восприятие и язык. Противоположность этому является намеренной конструкцией и имеет противоположное значение.
      К сожалению, как я отмечал ранее, разум не может с легкостью представить себе абстрактную противоположность, поэтому спешит противопоставить ей пример из опыта. Посему не белаяшахматная фигура воспринимается как черная.
      Принцип взаимоисключения по-настоящему применим только в случае, когда две рассматриваемые категории являются действительно взаимоисключающими. На практике обнаружить таковые весьма сложно, поэтому мы намеренно создаем такие мысленные взаимоисключающие категории, которые и являются нашими высокочтимыми дихотомиями. Без них принцип взаимоисключения и определенность нашей логики многое потеряли бы.
      Кто-нибудь дает вам лист бумаги в клетку — как в школьных тетрадках — и сообщает, что загадал одну из клеточек. Вы должны отгадать ее, задавая вопросы, требующие ответа только «да» или «нет». Поэтому вы проводите линию, деля лист пополам, и называете одну половину А,а другую — Б.Вы спрашиваете: «Эта клетка на половине Л?» Если ответ «нет», тогда клетка должна быть на половине Б —ей просто негде больше быть. Теперь вы начисто забываете о половине Аи делите Бтоже пополам, обозначая каждую половину как прежде. Вы снова задаете свой вопрос. В конце концов вы дойдете до требуемой клетки. Идея, лежащая в основе данной простой стратегии, состоит в том, что в каждый момент времени клетка находится либо в А,либо в не-А(то есть в Б).Нигде больше клетка находиться не может. Так же как и не может она находиться одновременно и в области Л, и в области Б.
      В нашем использовании дихотомий мы преследуем именно эту логическую простоту и определенность. Если нечто не истинно, конечно же, оно должно быть ложным. Если что-нибудь не ложно, то, ясное дело, оно должно быть истинным. Речь идет о категоричной поляризации, не допускающей промежуточных значений. Вместе с тем нечтоможет быть частично истинным и частично ложным. Частичное восприятие (которое «экономно отмеряет истину»), столь любимое прессой, это когда нечто несомненно истинное преподносится таким образом, что производит ложное впечатление. А как насчет иллюзии? Это нечто, что мы можем принимать за истину, но другие усматривают в этом ложь.
      Невиновность, установленная судом, не подлежит сомнению — на такой посылке зиждется наша правовая система. Как я уже упоминал выше, шотландские суды допускают вердикт недоказанности, который означает, что подозрения в отношении обвиняемого не смягчаются, а просто не являются доказанными.
      Резкая поляризация, свойственная дихотомической традиции, лишает наше мировосприятие гибкости и делает его излишне односторонним. Если кто-то не принадлежит к «нашим», значит, он из «чужих». Такая постановка вопроса не допускает существования нейтральной стороны или лиц, симпатизирующих обеим сторонам. Даже Иисус Христос использовал подобную поляризацию: «Кто не со мной, тот против меня».
      В случае с дихотомией «демократия/диктатура» любая критика в адрес демократии автоматически означает в той или иной мере склонность к диктатуре, что есть нонсенс. Или возьмем дихотомию «принципиальный/беспринципный». Понятие «беспринципный» несет в себе много негативного (коварный, ненадежный, приспособленческий, коррумпированный). В связи с этим уму, который хотел бы найти применение определенным аспектам прагматизма, ставится заслон. Ибо прагматизм также является противоположностью принципиальности и потому должен быть приравнен к плохим родственникам «беспринципного».
      Ежедневно старшие менеджеры японского автомобилестроения встречаются за обедом в своем особом клубе. Они обсуждают общие проблемы автомобильного бизнеса в стране. Но как только обед завершается и они переступают порог клуба, это вновь заклятые враги, стремящиеся уничтожить бизнес друг друга посредством более эффективного маркетинга, технического переоснащения, ценовой политики и так далее. Для японцев (у которых нет традиции западной логики) нет противоречия между понятиями «друг» и «враг». Они находят несложным воспринимать кого-либо как друга-врага или врага-друга. Почему бы нет?
      Более или менее похожее отношение имеет место у нас к дихотомии «правый/неправый». В Японии же нечто может быть правильным и неправильным одновременно. Что-то может быть верным само по себе, но ложным при определенных обстоятельствах. Вместо «правый/неправый» рассмотрим концепцию «чего-то умещающегося в чем-то и соответствующего чему-то». Отвечает ли нечтообстоятельствам, включая этикет, культуру, прагматизм и так далее? Человек обычно довольно тонко чувствует, подходит ли что-нибудь чему-нибудь. Что-то может плохо подходить, но бывает, что нечто подходит чему-то другому идеально.
      В межрелигиозной вражде часто бывает, что одна сторона рассматривает активных представителей противника как бандитов и преступников, а другая воспринимает их героями и мучениками. Вообще, мы находим для себя невозможным оперировать объединенной категорией «бандит/герой». Вместе с тем вполне очевидно для любого человека, что таких религиозных людей нельзя отнести к категории простых преступников и пытаться держать их за таковых означает просто продлевать поляризацию.
      На практике мы часто создаем концепции, глядя на противоположность чего-либо. У нас нет особо прочной концепции свободы, но есть крепкая и конкретная концепция тирании (аресты, диктат власти, деспотизм, разрешительная система и так далее). Поэтому мы определяем свободу как противоположность тирании. Это все верно в пределах такого определения, однако не сообщает нам сколько-нибудь много существенного по поводу свободы. Что такое обязанности? Что такое разрешение? Если определить кислое как противоположность сладкому, это не скажет мне многого о реальных качествах кислого, я просто стану называть все несладкие вещи кислыми.
      Итак, дихотомии трактуют мир посредством ложной и категоричной (по острию ножа)поляризации и не допускают промежуточных значений или диапазона значений. Водосборные и центрирующие свойства паттернов приводят к тому, что вещи, лишь слегка различающиеся, оказываются разнесенными на полюса. Становится невозможным переступить границу без немедленного обретения принадлежности к стану врага. Нетрудно видеть, как данная традиция в мышлении привела к преследованиям инакомыслящих, войнам, конфликтам и так далее. Когда мы добавим это к нашей вере в диалектику, логический спор и эволюционную борьбу за существование, мы получим систему мышления, почти специально предназначенную для того, чтобы создавать проблемы.
      Поскольку разуму трудно оперировать противоположностями в абстрактном смысле, мы очень быстро прикрепляем ярлык «противоположного» к чему-либо даже не сильно отличающемуся: «недруг» становится «врагом» (со всем и полагающимися ему атрибутами агрессора).
      Дихотомическая традиция имеет существенное значение в нашей традиционной настольной логике (обеспечивает возможность применения принципа взаимоисключения) и накладывает жесткую ложность на восприятие в поисках искусственной определенности.

Абсолюты

      В жизни нам явным образом нужны абсолюты, определенность и истина. Бывает истина, в отношении которой мы испытываем эмоциональную потребность; истина, в которой мы нуждаемся как в цели предпринимаемых нами усилий; практическая истина, нужная нам, чтобы управлять обществом; истина, требуемая для функционирования логики; истина, необходимая нам, чтобы определить законы мироздания.
      Исламский воин, без страха вступающий в бой, осознает со всей определенностью, что смерть на поле боя означает для него немедленное попадание в рай. У христианских мучеников в мозге была такая же определенность. Людям, посвящающим свою жизнь служению Богу и религии, нужны вера и уверенность в благости того, что они делают. Награда на небесах уже не является единственной причиной, сам образ жизни приносит удовлетворение (ценности, миссия, достижение). Религия придает смысл и цель жизни и предоставляет непреходящие ценности и основу для принятия решений. Там, где религия дарит стабильную практическую систему, повседневные превратности мирской жизни порождают только смятение ума. Речь идет о самой мощной концепции, являющейся средством для ухода от тех ценностей, которые служат лишь сиюминутной или краткосрочной наградой.
      Бывают времена, когда абсолюты религии вступают в противоречие с прагматизмом потребностей. Позиция католической церкви в отношении контроля над рождаемостью является одним примером этому. Многие женщины-католички используют противозачаточные средства, и опросы показывают, что в странах третьего мира большинство женщин хотели бы ограничить свои репродуктивные возможности. В определенных своих регионах мир, возможно, движется к перенаселению. Однако церковь придерживается абсолютного принципа, согласно которому любой метод контрацепции недопустим. Церкви прекрасно известно о том, какие сложности это создает для паствы, но абсолютные принципы непоколебимы. На самом же деле подобная неспособность корректировать принципы прагматическим образом служит подтверждением для многих, что церковь базируется на истине, а не на целесообразности.
      Как я указывал ранее, система убеждений/веры является мощным источником истины и абсолютов. Разум с легкостью переходит в плоскость веры, и упорство, с которым он держится за эту веру, является больше отражением цикличности паттернов в мозге, чем истины, содержащейся в этой конкретной вере. Тем не менее вероятность того, что любое число убеждений является ложным, никогда не может исключить возможности истинной веры. То, что сотни картин, якобы написанных Дали, являются подделками, не доказывает, что Дали никогда не писал.
      Проблема практического свойства возникает тогда, когда имеется попытка навязать конкретную систему веры тем, кто уже пользуется другой системой. Именно эта агрессивная сторона истины принесла столько бед в истории. Нужно ли убеждать самого себя, доказывая другим, что ты располагаешь истиной?
      Истина в качестве цели, к которой стремятся, представляет собой мощный источник мотивации. Возможно, мы никогда не сможем утверждать, что достигли истины, но мы совершаем путешествие в этом направлении. Это первейшая мотивация, подстегивающая естественные науки и математику. Есть направление магнитной стрелки, и мы плывем в заданном направлении (подобно кораблю, который может плыть на север, но никогда не достигнет Северного полюса). В определенном смысле истина в качестве места назначения выглядит противоположностью в отношении определенности, которую дарит религиозная вера. Вместе с тем большинство религий подчеркивают необходимость пути к нирване (буддизм, индуизм) или самосовершенствованию (католицизм, протестантизм, ислам). Установленные истины служат ориентирами в этом путешествии.
      Истина является источником мотивации и, по крайней мере в теории, предупреждает самоуспокоенность и высокомерие. Любой ученый, однако, прекрасно знает, что продвинувшийся чуть дальше других в своем путешествии к истине зачастую проявляет пренебрежение к находящимся как будто бы на пару шагов позади.
      Нам нужны понятия абсолютов и истины, для того чтобы решались практические вопросы функционирования общества. Даже если у нас есть определенные сомнения относительно таких абсолютов, мы желаем верить в них, справедливо опасаясь, что не ориентированное на абсолюты общество может впасть в хаос. Например, нам нужны законы, основанные на абсолютных принципах и воспринимаемые как абсолют. Иначе кто станет решать, что делать в каждый конкретный момент времени? Нам страшно, что без абсолютов решения будут приниматься имеющими власть либо на основе жадности, либо исходя из групповых интересов (все это, разумеется, имеет место и при демократии, но занимает больше времени). Наша вера в справедливость базируется на лежащих в основе всего абсолютах и на переводе данных абсолютов в законы, что поддается совершенствованию при правильной постановке дела.
      Мы верим в абсолюты, но используем их скорее с прагматических позиций. Людям должна быть предоставлена свобода выбора (даже если кто-то вышестоящий считает, что это не всегда целесообразно). Однако наркотики, например, мы отделили особой чертой. В США ежегодно в результате употребления наркотиков погибает около 10 тысяч человек. От болезней же, связанных с курением, умирает 320 тысяч человек. Вместе с тем, учитывая, что так сложилось исторически, а также по прагматическим соображениям принятие более жестких мер в отношении курения оказывается затруднительным.
      Несоответствие между верой в абсолюты и способностью оперировать ими является общим свойством всех абсолютных систем. Например, далеко не все верующие в Бога поступают сообразно его заповедям.
      Наша традиционная настольная логика может иметь дело только с абсолютами и определенностями, которые мы находим или конструируем искусственно. Категории, используемые нами, оперируют недвусмысленными критериями, посредством которых нечто включается в категорию либо исключается из нее. Чтобы добиться логического прогресса, нам нужны слова вроде «все», «каждый», «ни один». Система значительно ослабела бы и перестала бы работать, если бы мы начали использовать такие слова, как «некоторый», «по большому счету» или «быть может». Мы оказались бы в ситуации перехода от определенности к догадкам. Итак, мы взяли естественный продукт восприятия, со всеми его несовершенствами, и уместили его в тесные ящички-категории языка. Затем придумали принцип тождества — «это есть то-то» — и принцип взаимоисключения и в результате создали дихотомии. Если при этом взгляд на мир получился несколько искусственным, всегда существуют своего рода основа для суждения и определенность, которые нам нужны, чтобы действовать.
      Геометрия Евклида всегда рассматривалась как стройная логическая система, основанная на дедуктивном методе. Из небольшого числа базовых аксиом строится сложное хитросплетение линий и поверхностей. При этом Евклидова геометрия применима только в отношении двухмерной плоскости. Например, на сфере параллельные прямые в действительности могут пересекаться (линии меридианов на глобусе встречаются на полюсах); сумма углов треугольника больше 180 градусов (любые два меридиана пересекают экватор под углом 90 градусов, но при этом еще смыкаются на полюсе, образуя треугольник). Таким образом, логика Евклида зиждется на абсолютном определении вселенной/универсума, в рамках которой действует система. Из определения вселенной вытекают абсолютные аксиомы, которые не могут быть доказаны средствами самой системы (теоремы Гёделя о неполноте).
      Нам также нужны абсолюты в деле определения вселенной/универсума человеческой мысли и поведения. Например, концепция свободной воли является одним из таких абсолютов, поскольку без нее системы религии и права не могли бы существовать, так же как и система выбора, и система государственного управления. В течение последних десятков лет в мире росло движение по определению универсума, построенного на принципах абсолютных прав человека и ценностях, которые являлись бы общими для всех культур и религий. В плане определения вселенной/универсума абсолюты совершенно необходимы. Если отказаться от них, внутренняя вселенная человека изменится.
      Наконец мы подходим к понятию абсолютов Платона, которые цивилизация сочла удобными, оправдывая собственное высокомерие в определенных аспектах своего поведения. Речь идет о том, что имеются абсолютные идеи, и когда мы видим конкретные вещи, последние являются лишь отражением первых. В неврологическом смысле опыт создает определенные общие паттерны, которые затем используются для восприятия вещей посредством паттернов, имеющих определенное сходство с означенными общими паттернами. Генеральный принцип состоит в том, что текущее восприятие является определяющим для последующего восприятия. Возможно, существует определенное присущее мозгу поведение (например, причинно-следственная связь и аналоги категорических императивов Канта), определяемое деятельностью самой неврологической сети, однако остальное вытекает из опыта начиная с какого-то момента. Очевидная притягательная вещь по поводу абсолютов Платона состоит в том, что мы можем в определенном смысле воспринимать язык как сконструированную систему. Там, где язык не отражает реальность, мы просто переворачиваем проблему с ног на голову и говорим, что реальность является плохим отражением абсолютов, поэтому-то мы скверно воспринимаем ее. А ведь реальность должна быть такой: иди и смотри на нее тем или иным образом. Если не получается, значит, наша беда. Но реальность должна оставаться как есть.
      Как эти различные формы использования абсолютов и истины увязываются с тем, что мы начинаем узнавать о поведении нашего восприятия? Перцепционная цикличность систем веры показывает нам, как легко могут возникать убеждения, как затем трудно менять их (отнюдь не посредством логики) и как трудно бывает различать между истиной и ложью (поскольку с точки зрения восприятия такие категории не существуют).
      В отношении истины как пункта назначения в научном путешествии следует осознавать, что наши шаги к истине не всегда должны быть направлены только вперед. Нам может потребоваться отойти на шаг назад от некоторых определенностей, для того чтобы произошло изменение парадигмы, перед тем как нам вновь двигаться вперед.
      Что касается прагматической потребности в абсолютах в деле управления обществом, можно поставить перед собой цель и затем попытаться посредством дизайна достигнуть этой цели наилучшим способом. Это будет по крайней мере шагом вперед в сравнении со священным правом королей .
      Говоря теперь об абсолютах, которые нужны нам для того, чтобы наша традиционная настольная логика функционировала как следует, необходимо обратить внимание на многие из идей, которые я излагал на протяжении всей книги. В частности, мы должны опасаться ложных дихотомий.
      В отношении абсолютов, необходимых для определения вселенной/универсума, нам следует проявлять осторожность, чтобы определенная нами вселенная не оказалась такой, которая не допускает дальнейших изменений. Решив «выполнить в бетоне» текущую парадигму, нужно отдавать себе отчет, что этим самым мы навеки обрекаем себя на работу в рамках только этой парадигмы.
      Что же касается абсолютов Платона, то от них следует отказаться, поскольку из них вытекает наша привычка воспринимать язык в качестве сконструированной системы и видеть мир через призму языка, тем самым принуждая наше восприятие мира генерировать то, что нам следует видеть, как нам кажется.
      В своей книге «Цель — счастье» («The Happiness Purpose») я предложил между абсолютами Запада (сослужившими хорошую службу в обеспечении нашего технического прогресса) и ощущением иллюзии, свойственным Востоку, поместить нечто названное мною про-тоистиной.Протоистина — это истина, которую мы считаем абсолютной до тех пор, пока не попытаемся изменить ее. Это несколько напоминает то, чем гипотеза призвана быть в науке, но что ей зачастую не удается. Это дает нам ощущение уверенности и опору, но при этом не ограничивает нас рамками абсолютов.
      Основная проблема абсолютов в том, что они по своему определению не зависят от обстоятельств. Восприятие же, как мы знаем, целиком зависит от обстоятельств. Можно ли построить такой подход к логике, который принимал бы во внимание эту зависимость от обстоятельств? Я считаю, что имеется возможность продвинуться в этом направлении, и позже познакомлю читателя с концепцией ходики(от греческого слова «дорога»). В ходике главное слово не «есть», а «в направлении к».

Спор и конфликт

      Мы любим спор, и нас всегда учили тому, что его надо любить. Наша политическая система, а также правовая и научная — все непосредственно основаны на нем. Откуда проистекает эта любовь к спору и чем подогревается? Как могло случиться, что такая весьма неэффективная система стала важнейшей сферой применения нашей интеллектуальной энергии?
      Самое лучшее, что можно сказать в отношении спора, так это то, что он является мотивированным исследованием предмета. Я хотел бы поставить ударение прежде на слове «мотивированное», а лишь затем на «исследование».
      Без спора у нас был бы односторонний взгляд на вещи, основанный на личном интересе стороны, которая придерживается его. Это то же самое, а то и хуже, что и частичные взгляды, предлагаемые публике прессой. В связи с этим всегда есть необходимость провести углубленное исследование предмета, что достигается путем отведения кому-нибудь специальной роли оппонента, занимающего противоположную позицию.
      В судах инквизиции бытовало мнение, что было бы несправедливо предавать осуждению еретика без попытки со стороны кого-нибудь, кто обладает достаточной мотивацией, бросить вызов обвинителям. По этой причине специально для этой роли назначался человек в качестве «адвоката дьявола» . Можно также сказать, пусть это прозвучит несколько цинично, что церковь была бы не в состоянии продемонстрировать силу своей логики, если бы у нее под рукой не было какого-нибудь ученого оппонента.
      В гражданском суде роль атакующего играет обвинитель, а роль защищающего — адвокат ответчика. И тот и другой обладают мотивацией (профессиональная гордость, гонорар, репутация) хорошо выполнить свою работу. То же справедливо и в отношении политических партий. Таким образом, именно в споре возникает мотивация исследовать некий предмет, которой иначе могло бы не быть.
      Если мы теперь обратимся к концепции исследования, то можем обнаружить, что мотивация на деле способна служить тормозом исследования. Если важная идея внезапно посетила адвоката, но она идет вразрез с интересами подзащитного, разве станет он высказывать ее? Если политическая партия, находящаяся в оппозиции, видит явные достоинства в том, что предлагается правительством, станет ли эта партия признавать публично, что это благо, и пытаться взять это на вооружение? Истина состоит в том, что роли, которые были розданы в обеспечение аспекта мотивации,могут конфликтовать с подлинным исследованиемпредмета. Как только люди получили роли нападающего и защитника, они начинают играть их — за счет исследования. После чего нам лишь остается согласиться с тем, что нападение и защита сами по себе являются наилучшим способом исследования (что, конечно же, не так).
      Самое нехорошее, что можно сказать о споре, так это то, что он отнимает большое количество времени и дает людям умеренного интеллекта ощущение, что они заняты полезной интеллектуальной деятельностью. Спор действительно представляется привлекательным упражнением для ума, поскольку почти всегда человеку есть что сказать. В одной из предыдущих глав я указывал на то, что критическое мышление является одним из самых простых типов мыслительной деятельности (выбор восприятий, ценностей, системы координат, начальной позиции для атаки и так далее). Итак, нам потому нравится спор, что в процессе его наш интеллект занят полезным делом.
      Диалогический метод Сократа, известный нам со слов Платона, являлся, вероятно, большим шагом вперед в беседах богатых греков, которым не приходилось работать, поскольку всю работу за них выполняли рабы и домохозяйки. Логические споры скорее относились к области развлечений и были направлены на поиск истины в большей степени, нежели просто беседы. Со временем спор превратился в хобби и искусство, и были люди (софисты), которым даже платили за то, что они ходили на суды или учили других искусству спора, точно так же как мне иногда платят корпорации за то, чтобы я учил методу латерального мышления их менеджерский состав.
      В эпоху раннего Ренессанса уже существовавшая традиция аргументированного спора была с готовностью продолжена теологами и в особенности философами-схоластами (вроде Фомы Аквинского), которые с радостью нашли в учениях Аристотеля, Платона и Сократа мощный и верный способ, позволявший с легкостью доказать, что еретики заблуждались. Все, что требовалось, это убедить еретиков играть по тем же правилам. Еретики с готовностью согласились, поскольку считали, что смогут одолеть церковь по ее же правилам. Это им почти удалось в ряде случаев, правда, мастера церковной науки всегда — в самый последний момент — доставали-таки из рукава козырную карту, что тот же святой Августин делал с божественной грацией.
      Теологи, овладевшие искусством спора, на самом деле более твердо стояли на ногах, чем древние греки, поскольку язык и концепции теологии гораздо ближе к сконструированной системе. Концепции Бога, совершенства, свободной воли могут быть точно определены и не обязаны соответствовать действительности. Например, когда Сократ спорил о природе смелости, его метод подразумевал постоянные ссылки на ситуации из реальной жизни, в которых человек испытывает смелость. Таким образом, посредством влияния, которое церковь имела на университеты, семинарии и школы, традиция и значение спора заняли центральную позицию в западном мышлении и со временем стали неотъемлемой частью правовой и политической систем.
      Интересно, что не относящиеся к церкви мыслители — гуманисты — также сочли метод аргументированного спора несравненно более эффективным, нежели что-либо иное, что было доступно им. Таким образом, и церковь в ее выпадах против еретиков, и гуманисты, исполненные сомнений по поводу церковных догм, использовали один и тот же метод.
      Рассмотрим некоторые из аспектов спора, иные, нежели мотивация: занимательное времяпрепровождение и то ощущение, что занимаешься интеллектуальным делом, которое нередко испытывают участники спора. Спор может служить для того, чтобы указать на фактическую ошибку, например: число погибших во всем мире в результате происшествий на дорогах в прошлом году составило не 90, а 200 тысяч. В ходе спора может быть указано на внутренние логические ошибки оппонента или несоответствия в его доводах. Некоторые выводы необязательно вытекают из предложенных посылок. Некоторые вещи справедливы только при определенных обстоятельствах. Спор может подстегнуть исследование предмета путем смещения акцента с одного аспекта на другой. Он способен разрушить всю систему аргументов, показав, что один аргумент неверен и потому вся конструкция также неверна (или что человек, построивший ее, не слишком умен). Он может предложить другую систему ценностей. Может быть предложен пример другого опыта, в результате чего последствия некоего действия могут быть подвергнуты сравнению с другими возможными последствиями (в начале роста инфляции люди больше тратят или экономят?).
      В лучшем случае в результате спора могли быть достигнуты многие из этих целей. Однако обычно спор концентрирует внимание на доказательстве ложности доводов оппонентов и того, что люди, выдвигающие их, одновременно недалеки и преследуют собственные интересы. Даже в науке это крайне редкий случай, когда сколько-нибудь значительный научный прогресс достигался бы спором. Причина этому состоит в том, что спорящие должны находиться в пределах одной системы координат или парадигмы. Если нет, то ни одна из сторон не поймет другую, и в итоге сторона, занимающая более традиционную позицию, будет смотреть на другую как просто на чудаков. В результате крайне маловероятно, что парадигмы могут быть изменены в результате спора. Спор лишь приведет в порядок вещи внутри существующих парадигм.
      По той же причине спор не способен изменить восприятия и убеждения, поскольку исходные точки отсчета попросту разные. Человека, смотрящего на улицу через окно с розовым стеклом, никогда не убедить в том, что мир за окном не розовый, другому человеку, который смотрит сквозь обычное стекло.
      Итак, спор в лучшем случае ограничен в своих возможностях. Недостатки же, свойственные ему, значительны.
      К ним следует отнести, например, зачастую враждебные отношения между оппонентами и присвоение ими себе той или иной роли (возьмите, к примеру, мучительные бракоразводные процессы). Поляризация мнений и исход «выиграл/проиграл» вместо исследования предмета. Практически все время отнимают нападение и защита вместо креативного конструирования альтернатив. Исход «выиграл/проиграл» предполагает пребывание на прежних позициях, тогда как креативный дизайн подразумевает новые позиции, способные принести реальную пользу обеим сторонам. Некоторые из этих аспектов подробно изложены в моей книге «Конфликты» («Conflicts»). Творение новых выгодных для оппонентов идей часто называют исходом «выиграл/выиграл» (в отличие от «выиграл/проиграл»).
      Если бы нам пришлось отказаться от спора, что мы могли бы предложить на его место? Ответ: исследование.
      Во многих странах новые суды по семейным делам начинают работать на такой основе: ситуация должна быть исследована.В голландской правовой системе никогда не было присяжных, а лишь три советника, занимавшихся именно исследованием вопроса. Имеются мощные методы конструктивного исследования. Учебная программа CoRT по мыслительным навыкам, разработанная мною для школ, которая теперь широко используется, основана на перцепционном исследовании (при помощи восприятия), предоставляя различные «положения стрелки компаса» как направления, в которых выполняется исследование. Если настроить свой мозг на освоение и практическое применение методов конструктивного исследования, можно добиться прекрасных результатов.
      Однако существуют различные ценности, точки зрения и восприятия. Как система, проповедующая исследование, может охватить их все?