– Мне очень и очень неприятно... простите, пожалуйста... страшно стыдно, что мы впутали вас во все эти неприятности. Это моя вина...

Он совсем расклеился и разрыдался. Когда он немного собрался с силами, то пробормотал:

– Я отвечаю за их смерти.

– Нет. Вы попали в ту же самую ловушку, куда попадали многие до вас. Мы совершено не были готовы к инопланетянам. Одинаковость Космострады на всех мирах убаюкала вас, и вы потеряли бдительность. Очень многие из-за этого погибли.

– Книга-проводник, – сказал он, и голос его прервался от сожаления, – путеводитель... мне... мне надо было знать, надо было прочесть все, что там говорилось! Я же читал ее, читал! – Он безнадежно и беспомощно покачал головой. – Но по другую сторону гор, где будут находиться наши поселения, экология совершенно другая. Радикально другая. Я очень тщательно прочел эти разделы! Я просто не обратил внимания на прочие аспекты планеты.

– Как я и сказал, это обычная ошибка, свойственная многим. Мы вообще не позаботились ничего узнать об этой планете, прежде чем сюда ввалились. Но все мы чему-то учимся и, если повезет, выживаем.

– Моим друзьям не повезло.

– Они не последние, кого вы потеряли и потеряете еще на новой планете. Это опасная вселенная, Джон.

– Да, я знаю. Мы и других теряли раньше. – Он на миг замолчал, потом перешел назад, чтобы найти место, где можно было бы сесть, в переполненной кабине.

Мы ехали в полном молчании, пока небо не заволокло серыми и темными ураганными тучами, и первые капли дождя не полились на лобовое стекло иллюминатора. Прошло очень немного времени, прежде чем дождь обрушился на нас со всей своей силой, к тому же дождь бушевал под ветром, дувшим нам в спину наискосок. Мы ехали примерно со скоростью ста пятидесяти метров в секунду, и тяжеловоз подскакивал, трясся, и его заносило влево, а Сэм пытался держать нас на курсе. Розовые молнии раскалывали и разрывали черный мрак над нами.

Нижняя часть моих ног словно горела, то же самое происходило с моим левым бедром. Я думал, что какое-то время смогу сдерживаться и переносить боль, но кого я мог обмануть? Я сказал Дарле, чтобы она зарядила шприц коктейлем из стимуляторов и транквилизаторов: один миллиграмм раствора гидроморфона с пятью миллиграммами сульфата амфетамина, чтобы я не спал и мог контролировать ситуацию.

– И, пожалуйста, никаких фармакологических лекций.

– Я сделаю все, как ты просишь, если ты сможешь после этого удержать тяжеловоз на дороге.

– Сэм, отдай мне руль.

Я взял рулевые рычаги в руки.

Снаружи гром и дождь шагали по равнине огромными шагами, от которых тряслась земля. Передний иллюминатор превратился в плотную пленку расплющенной ветром воды, которая искажала картину того, что находилось перед нами. Ветер становился все сильнее. Свет все меркнул, пока видимость не снизилась почти до нуля. Я включил передние прожекторы, потом сфокусировал их на дороге. Потом, поскольку это не помогало, противотуманные фары тоже пошли в ход. Свет помог, но видимость оставалась почти не существующей. Не в том дело, что было темно, было как-то грязно-темно, потому что в свете фар все время возникал зеленоватый мутный дождь, который светился странным рассеянным огнем. Я взглянул вверх и увидел, что сияние идет от неба. Это было небо-обманка.

Чуть позже Сэм подтвердил мои подозрения.

– Джейк, у меня на сканерах что-то довольно страшное.

– Обманка?

– Ну, если это обманка, то это прабабушка всех обманок. Электростатический потенциал в области гигавольт. Чудовище какое-то.

– Господи Иисусе, Сэм, где она?

– О, она параллельно нам примерно в клике от правого борта.

– О-о-о...

– Лучше поторопиться, сынок.

– Да, сэр.

Я выжал газ до упора, сукин сын акселератор...

– Всем держаться покрепче! – проорал Сэм.

Предупреждение прозвучало не совсем вовремя, потому что как раз в тот момент я потерял дорогу и мы бабахнулись в грязь, потом провибрировали сквозь целую цепь ухабов, а затем врезались во что-то, что заляпало весь лобовой иллюминатор грязью. Что бы это ни было, нас это не остановило, но зато дворники долго работали, прежде чем очистили нам стекло.

– Сэм! Найди мне дорогу!

Еще взрывы ухабов, и мы снова на дороге. Я выпрямил на ней тяжеловоз и немного ослабил свой натиск на акселератор.

– Ну вот, пожалуйста, – сказал спокойно Сэм. – Ну, а теперь как будем: наденешь термальные инфракрасные очки или будешь продолжать развлекать нас аттракционами?

– Ну ладно, ладно... у меня от этих проклятущих штук голова всегда болит. – Я стянул вниз кронштейн с этим приспособлением и сунул в него морду.

Расплывчатое трехмерное изображение дороги в прелестных переливчатых цветах появилось перед моими глазами. Края были все-таки нечеткими. Кроме того, картину туманили импульсы от самого дождя – но все равно, видно было получше.

– А во что это мы там раньше врезались? – спросил Сэм.

– Видимо, в одно из треклятых гнезд тех самых сухопутных крабов, не иначе. И я очень надеюсь, что в банке им откажут в ссуде на постройку нового. У тебя есть новые данные об обманке?

– Пришло время сделать вам укол, мистер МакГроу, – это Дарла зашептала мне в ухо.

Я стал закатывать рукав. Она покачала головой.

– Не-а.

– Что?! Женщина, ты что, всерьез полагаешь, что я стану спускать штаны посреди ревущего шторма?!

– Ну-ну, мистер МакГроу, вы же знаете, как мы поступаем с пациентами, которые упрямы и не желают помогать доктору их вылечить. Мы их сажаем в камеры, обитые мягкими матрацами.

– Сэм, возьми управление на себя.

Он так и сделал, как было велено, и я сделал, как мне было велено, тогда и она выполнила свой укол.

– Вот черт, больно... и кто это прозвал шприц такого размера «комариком»?

– Насчет обманки, – продолжал Сэм, – Джейк, я не знаю, что это за штука, но, похоже, мы сможем перегнать ее, потому что ее края движутся со скоростью примерно вдвое меньше нашей.

– Это довольно быстро для обманки.

– Это больше, чем обманка. Это какое-то воронкообразное облако, но по анализам получается, что оно качественно отличается от доморощенного канзасского торнадо.

– Тетушка Эмили! Тетушка Эмили! – взвизгнул я тоненьким фальцетом, стараясь подражать героине «Волшебника изумрудного города».

– До чего ты всегда был странным мальчиком...

Мы обогнули бурю еще на несколько десятков километров, прежде чем добрались до подножий холмов. Ветер утих, но дождь все еще лил ручьями. Теперь сгущались сумерки, а небо было словно адская картинка красно-оранжевых тонов. Видимость прояснилась. Дорога неуклонно шла в гору, извиваясь через крутые холмы, но делала она это очень странно. На этом участке Космострады дорога лежала, как небрежно брошенная лента, складываясь в сложнейшие фигуры, перекручиваясь и возвращаясь к уже пройденным местам. Создавалось впечатление, что ее проложил топограф, который был под сильнейшим влиянием наркотиков. Дорога карабкалась по склонам, которые явно были слишком крутыми для нее, шла с опасностью для жизни вдоль гор, в которые ей полагалось бы по логике вещей врезаться, перелетала по мостикам через горные пики, где должен был быть проложен вместо этого туннель. Это был кошмар, который терзал бы по ночам любого инженера-градостроителя. Объяснений могло быть два. Или строители дороги тщательно избегали порчи рельефа местности, стараясь никак его не нарушать, возможно, из каких-то консервативных убеждений, причем до такой степени, что этим повредили дороге... или же дорога была построена так давно, что под ней успели подрасти горы. Последняя теория предполагала, что дорога может развивать недюжинную способность к адаптации, приспосабливаться, находить себе новые возможности оставаться на месте, пока медленные, но неуклонные геологические силы изменяли в течение эпох положение земли под дорогой. Тем самым надо было предположить, что Космострада могла расти, удлиняться, чтобы компенсировать все изменения высоты и длины, чтобы перекинуться мостиком через эти пропасти и ущелья между пиками. Поскольку из таких явлений, как самостроящиеся мосты, можно было сделать вывод, что Космострада не была инертным куском строительного материала, но зато была чем-то вроде вечно продолжающегося процесса, нетрудно было представить себе, что дорога могла сама найти себе самый лучший путь по изменяющейся территории и устроиться как можно, уютнее. Но, во всяком случае, тут, казалось, дороге совсем не было уютно. Она могла перебросить себя через пропасть или полезть в гору, но не могла вырыть себе туннель.

Сгустилась тьма, а дождь все равно продолжался. Я все время был настороже, чтобы не попасть в потоп. Целые стены воды обрушивались на дорогу и размывали ее, пока мы прокладывали себе путь в потоках, все вверх и вверх, медленно взбираясь, следуя извилистой ленте дороги на самом крутом склоне холма. На некоторых участках угол крутизны склона доходил до сорока градусов, а роллеры пришлось установить в положение максимального сцепления с дорогой. Этого едва хватало, чтобы не обрушиться в пропасть. Фактор скольжения на некоторых роллерах доходил до максимума на самых опасных участках дороги. То есть, если перевести это на человеческий язык: они скользили и проворачивались на дороге вхолостую, не в состоянии продвинуть нас дальше.

Все пытались хоть немного поспать, найти местечко, где не так подбрасывало и швыряло на ухабах. Дарла уложила самого тяжелораненого на постель и напичкала его болеутоляющими. Я спросил ее, как у него дела, и она ответила мне, что чем скорее мы доберемся до Максвеллвилля, тем лучше. Я мог бы и сам догадаться, он потерял много крови. Честно, между нами говоря, мне казалось, что он не выживет.

Сукума-Тейлор подошел и уселся рядом со мной на сиденье стрелка, объявив, что ему не хватает места, где бы он мог вытянуться. Кроме того, ему не хочется спать. Винни скорчилась под приборной доской как раз на его стороне. Он случайно ткнул ее ногой, и она подскочила. Африканец извинился.

– Простите! Простите! – извинилась Винни, видимо, за то, что оказалась под ногами.

Если она была типичной представительницей своей расы, то как могла столь неагрессивная порода выжить так долго? Я подумал о проекте расчистки джунглей. Нет, ей-богу, они и впрямь не могли выжить.

– Э-э-э... нас так и не представили друг другу, – сказал Сукума-Тейлор. – Я и не знал, что он может говорить... ах, это она? О, простите. Эриданка, правда?

– Ага. Винни, познакомься с Джоном.

– Привет!

– Как поживаете, Винни?

Она свернулась клубочком и снова заснула.

Подъем стал еще круче, и дорога резко изогнулась налево. Нас приветствовала временная речушка, образовавшаяся из-за дождя. Роллеры завертелись, потом врезались в дорожное покрытие.

– Заставляет задуматься, правда?.. Я имею в виду Космостраду, – сказал Джон.

– В каком отношении?

– Ну, с одной стороны, почему люди вообще путешествуют по дороге между цилиндрами, вместо того чтобы летать.

– Тому есть пара причин, – сказал я ему. – Одна из них та, что пока никто еще не придумал, как сделать передвижение по воздуху дешевле наземного транспорта, даже после всех этих лет. Мне кажется, так и останется на веки вечные. Это вопрос физики. Второе – воздушное судно должно быть спроектировано с учетом определенных факторов, как, например, сила тяжести на планете, давление воздуха и тому подобное. Переправляться с планеты на планету таким образом, следовательно, создает немалые трудности. Я видел кое-какие модели воздушных судов с переменными конфигурациями крыльев и еще какими-то подвижными конструкциями, но все они оказались ненадежными и неуклюжими. И совершенно бесполезными, если попадается на пути планета с безвоздушным пространством. Разумеется, сквозь такие участки можно было бы просто катиться на шасси, но это кажется мне нелепым и глупым. И, к тому же, есть еще антигравы.

– М-м-м... Это те, которые с вечным двигателем, да?

– Ну да, насколько это известно. Никто еще не разобрался с этим вопросом достаточно хорошо. О, конечно, всегда ходят слухи, как где-то, когда-то, какая-то раса у себя разработала настоящую машину-антиграв. Но я никогда не видел такой штуковины ни на одном отрезке Космострады. Даже «дорожные жуки» бегают на роллерах.

– Казалось бы, кто-то уже должен был решить эту проблему за все эти годы.

– Да, почему-то это кажется обязательным и неизбежным. Но, видимо, на пути этого открытия лежат монументальные камни преткновения.

– Но между планетами есть воздушное сообщение, правильно?

– Да уж, у нас, водителей, есть мощная конкуренция, да только сообщение это весьма ограничено. – Я ехидно хихикнул. – Хотел бы я посмотреть, как такой летун проберется через чертову дыру вроде Ветряного Туннеля.

– Это планета?

– Альфа Манси-2. Ураганы силой до двухсот метров в секунду, песчаные бури, которые окутывают планету, как одеялом.

Великан-африканец был потрясен.

– Это кажется очень опасным, даже в такой великолепной колеснице, как твой тяжеловоз.

– Так оно и есть.

Указатель крена склонялся уже к пятидесяти градусам крутизны. Я сам не мог в это поверить, хотя, как мне казалось, я уже все на свете повидал.

– О господи! – выдохнул африканец, когда мы глянули из иллюминатора прямо в бездонную пропасть неба, черного, как смоль.

Роллеры бешено завращались, потом вцепились во что-то, и мы перевалили через вершины на относительно ровную поверхность.

– Опять-таки, – сказал я, переводя дух, – есть и положительные стороны в воздухоплавании.

– Еще одно замечание, – сказал Сукума-Тейлор, продолжая разговор. Совершенно очевидно было, что от трепа ему становилось лучше. – Даже если принять, что при наличии высокоскоростных средств транспорта преодоление расстояния между точкой прибытия и следующим порталом – это вопрос только часа или двух (по крайней мере, на остальных планетах, кроме этой), возникает вопрос: почему они не поставили порталы въезда и выезда поближе друг к другу? Ведь можно же было поставить эти порталы на таком расстоянии, чтобы время и пространство из-за случайных накладок не завязывалось узлами, ведь, как я понимаю, это и есть причина, по которой порталы должны отстоять друг от друга на какое-то расстояние? Если бы их поставили хоть чуть поближе, можно было бы скакать с планеты на планету без того, чтобы столько времени проводить за рулем. Только нужно было бы проезжать какое-то маленькое расстояние от портала до портала.

– Мне невозможно вам объяснить, – ответил я, – почему нужны большие промежутки времени и пространства между точкой вхождения на планету и точкой исхода с нее, так же, как между порталами, пусть даже точка входа – это просто пустой участок дороги, на которой вы материализуетесь, но я могу сказать вам, что причина заключена в целой куче греческих букв и охапке цифр. И все это страшно теоретично! Держись!

Еще одна страшно крутая гора показалась в лобовом иллюминаторе. Мы снова стали карабкаться.

Вдруг позади нас вспыхнули предупредительные сигналы, и проревела сирена. Старая, очень старомодная автомобильная сирена-клаксон. Я прижался к обочине, и маленький жучок-машинка прополз мимо нас, с быстротой молнии рванувшись вверх по холму. Это была очень странная машинежка, вполне под стать звуку своего клаксона. А клаксон наигрывал: ля-ля-ля, ля-а-ля-а-а...

А сама машинка, насколько я мог разглядеть в водянистой тьме, была американской моделью середины двадцатого столетия, которая в свое время приводилась в движение мотором внутреннего сгорания, который питался топливом либо спиртовым, либо какой-то фракцией от перегонки нефти, забыл, что именно там было. Цвет машинки был красный, отливал каким-то лаковым отблеском.

– Привидение, – сказал Сукума-Тейлор.

– Надеюсь, что эта штука остановилась в Максвеллвилле. Эти ее колеса очень похожи на пневматические шины... это ведь не роллеры, но просто даже не верится, что это настоящие шины. Так что вы говорили?

– А? Да нет, ничего особенного. Ничего.

Мы молча ехали, терпеливо взбираясь на крутой холм. Он вдруг сказал:

– Джейк МакГроу! – словно это было для него по меньшей мере открытием или прозрением.

– Ну, я самый, – ответил я озабоченно и смущенно.

– Мне это только что пришло в голову. Я же про вас слышал! Ну да, я помню имя, – он улыбнулся. – Вы должны меня простить, старина. То, что я так это выпалил. Но вы же должны знать, что на Космостраде вы что-то вроде живой легенды.

– Я – легенда?

– Но ведь вы же Джейк МакГроу, правда же?

– Я единственный человек с таким именем, насколько мне известно.

– Разумеется. Да, но... встретиться с вами вот таким образом... ну, понимаете, просто... я что хочу сказать: человек начинает сразу вспоминать про Одиссея, Язона, Энея, героических персонажей... а вы кажетесь... – он поморщился. – О господи. Я вечно говорю не то, что хочу сказать, а уж сейчас и подавно.

– А я кажусь таким обыкновенным подтирателем задницы. Это вы мне хотите сказать, Джон?

Он рассмеялся.

– Не совсем. Но то, что про вас рассказывают, весьма примечательно.

Он наклонился ко мне с насмешливо-таинственным выражением лица.

– Я так понял, что все они, эти рассказы – как выражаются американцы – просто «тянут Тома Кокса», то есть врут?

– Все зависит от того, что это за случаи и рассказы, – сказал я с абсолютно серьезной миной. – Если говорить про тех шестнадцать женщин на Альбионе, то полная правда: они все разродились на протяжении шести дней.

– А, это как раз та история, которую я хотел бы услышать, – он хитро посмотрел на меня, – я так понимаю, что вы шутите, но, может быть, лучше мне таких предположений не делать.

Он снова рассмеялся, но быстро посерьезнел, потому что смерть троих его товарищей убивала в нем всякую попытку к веселью.

Наконец он сказал:

– Это ваш компьютер заставил меня задуматься, что же такого знакомого в вас. Потом я услышал, как ваша... подруга назвала вас по имени, ну, во всяком случае, я заметил, что компьютер разговаривает с вами необыкновенно по-человечески. Каким образом вы заставили его стать таким необычным? Земные машины могут иногда имитировать людей, они даже довольно успешно подражают человеческой личности, но тут перед нами нечто совершенно иное.

– Сэм – больше, чем компьютер, – сказал я. – Его логическое ядро содержит Влатузианскую энтелехическую матрицу. Это компонент размером с ваш большой палец.

– Я про них слышал. А с кого был взят образец?

– С моего отца.

– Понятно.

Людям часто такое кажется чем-то болезненным, просто гробокопательским. Мне кажется, я знаю, почему, но я об этом не думаю.

– Он погиб при несчастном случае на Каппа Форнакис-5. Я привез его тело на родную планету влатузианцев, которая, как и Земля, не связана непосредственно с Космострадой, и оставил его тело с техниками планеты. Они держали его у себя почти год. Когда я получил тело обратно, на коже головы не было никаких насечек, а мозг был нетронутым. Потом его похоронили на планете Вишну, на нашей ферме.

Сэм вставил свое слово.

– Ты про меня так разговариваешь, словно бы меня тут вообще не было. Мне от этого весьма чертовски неловко.

– О, простите, пожалуйста, – сказал Сукума-Тейлор. – Джейк, извините, вы не возражаете, если я задам ему вопрос?.. Ну вот, снова я говорю не то... Сэм. Не будете ли вы так добры ответить на несколько вопросов?

– Валяйте, – ответил Сэм.

– Как вы сами себя воспринимаете? Я вот что имею в виду: каково ваше представление о себе с точки зрения физического присутствия, телесной оболочки? Вы меня понимаете?

– По-моему, да. Ну, это зависит от разных вещей. Иногда мне кажется, что я – часть тяжеловоза, а иногда просто кажется, что я в нем еду. Большую часть времени меня не покидает ощущение, что я сижу как раз на том месте, где сейчас сидите вы, на сиденье стрелка. Нет-нет, не вставайте. Это чувство остается у меня независимо от того, занято сиденье кем-то другим или нет.

Сукума-Тейлор приложил палец к подбородку.

– Это очень интересно. Есть и еще один вопрос, но я, право, не знаю...

– Вы хотите знать, как это выглядит для человека, когда он умирает? Про это вы хотели спросить?

Африканец кивнул.

– А черт его знает, как это, потому что про катастрофу я ничего не помню. Мне с тех пор рассказывали, что тот сукин сын, который налетел на меня прямо в лоб, был пьян в стельку и что он отделался легко и выжил. Не думаю, что это влатузианцы стерли мою память, они таким не занимаются, но почему-то я совсем этого не помню.

Ответ Сэма вогнал африканца в глубокое раздумье.

Тем временем мы добрались до вершины очередного подъема, и ветер с дождем стали стихать. Темные стены скал обрамляли дорогу. Космострада наконец счастливо влилась в естественный перевал. Именно в этот момент прожекторы на миг потускнели, потом к ним вернулась прежняя яркость. Мотор стал жаловаться низким укоризненным журчанием.

– Джейк, у нас нестабильная плазма, – объявил Сэм.

– Ну надо же, как вовремя, – вздохнул я. – По-моему, отсюда мы все время будем катиться под гору. Какие у тебя данные?

– Все, что я могу прочитать на приборах, говорит нам, что у нас самая капризная нестабильность и она усугубляется. Температура падает. Ага, и долготное течение в плазме давным-давно перешагнуло предел Крускаля. Погоди-ка, все вспомогательные витки обмотки вроде бы приходят на выручку... ну вот, теперь снова все нормально... постой... еще минутка... черт, снова сбой. Выключи эту штуковину, Джейк.

– Сколько у нас мощности в аккумуляторах?

– Мы по горлышко заполнены. Можем выбираться пока на вспомогательном моторе, если только мы пока что преодолели последний холм на этой дороге.