Сара почувствовала, как по спине пробежал холодок.
      — А кто такой Барри Фелл? — волнуясь, спросила она.
      — Американец, у него интересная теория, он считает, что Северную Америку открыли кельты, задолго даже до викингов.
      — И ты думаешь, что этот художник каким-то образом…
      — Вернулся в прошлое и изобразил встречу индейца-шамана с кельтским бардом? — Джеми с сожалением покачал головой. — Вряд ли! Я знаю, глядя на рисунок, чувствуешь, что он и древний, и правдивый, но боюсь, все наши предположения слишком притянуты за уши, просто мне очень нравятся тайны. Нет. Вероятнее всего, художник был на каком-то празднике, посвященном нашему прошлому, и двое парней ему позировали. Давай подождем, посмотрим, что скажет Поттер, а уж тогда будем развивать какие-то теории.
      — А что насчет кольца?
      — Нам больше повезло с костяным диском, — ответил Джеми. — Я покажу его в музее, пусть проведут углеродное датирование. А на кольце нет клейма ювелира. Ничего нет. Только этот орнамент.
      Сара повертела кольцо на пальце и задумалась.
      — Как по-твоему, — спросила она, — зачем кому-то было столько возиться и прятать это кольцо в глине?
      — Может быть, это какой-то ритуал?
      — Довольно странный ритуал.
      — А это как посмотреть, — сказал Джеми. — Если мешочек и в самом деле шаманский, тогда все его содержимое имеет отношение к волшебству. И значит, все эти предметы вполне объяснимы. А кольцо… я ни о чем подобном не слышал. Попробую поискать.
      — А под какой рубрикой ты собираешься искать? «Золотые кольца, спрятанные в глине»?
      — Сам не знаю, — засмеялся Джеми и выбил пепел из трубки. — Поищу после того, как поговорю с Поттером и сбегаю в музей. — Складывая все в мешочек, Джеми спросил: — Хочешь взглянуть на мою статью?
      Сара дочитала статью до конца, разгладила листы и сложила их в стопку на столе:
      — Здорово. Очень лаконично. Содержательно. — Сара усмехнулась. — Мне особенно понравилось то место на странице шесть, где ты, говоря о грибнице, пишешь «гробница», — придает таинственности. Или это опечатка?
      Джеми расхохотался:
      — Неисправимая нахалка! Но я этого так не оставлю и страшно отомщу. Если когда-нибудь издашь книгу, я подброшу издателям ту твою фотографию, где ты подстрижена «ежиком», пусть поместят ее на суперобложке.
      — Не посмеешь! И потом, я сожгла негатив.
      — Но не все копии. Одну я припрятал на всякий случай, вот и пригодится.
      — Твоя взяла! Сдаюсь. Я сделаю что угодно, только выброси ее, ладно?
      Джеми отложил статью и уклончиво улыбнулся.
      — Может быть, — сказал он. — Давай-ка спустимся к обеду и посмотрим, какой кулинарный шедевр состряпал для нас Байкер.
      — А фотография, Джеми?..
      — Я сказал тебе, что столкнулся сегодня с Расселом? Он получил обещанный грант и с понедельника начинает репетировать. Знаешь, я подумал, не учредить ли грант Тэмсонов, и…
      Сара топнула ногой:
      — Отдай фотографию!
      — Да нет у меня никакой фотографии.
      — Ты?..
      Джеми усмехнулся:
      — Но я хотел бы ее иметь. Ведь мы долго еще ничего подобного не увидим. Сколько времени ты ходила потом, замотав голову шарфом?
      — У-ух! — Сара потеряла дар речи.
      Джеми попытался сделать покаянную мину.
      — Спокойней, спокойней! — пробормотал Джеми.
      — Больше я с тобой не разговариваю, — заявила Сара и в гневе вылетела из комнаты, но через некоторое время, спускаясь в кухню, они решили после обеда урегулировать свои разногласия за игрой в го.
      Сара и Джеми застали Байкера в кухне, он возился у плиты, помешивая что-то на сковородке, отчего по кухне распространялся пряный аромат. Салли Тиммонс — художница из Огайо — накрывала на стол. Сара подавила усмешку — уж очень нелепо выглядел Байкер у плиты. В башмаках его рост составлял шесть футов два дюйма, на нем были выцветшие джинсы в жирных пятнах, футболка с надписью «Харли Дэвидсон», обтягивающая могучие плечи, в левом ухе красовалась серьга, небритый подбородок зарос трехдневной щетиной, а длинные черные волосы были заплетены сзади в косичку. В отличие от него Салли была маленькая, почти как Сара. У нее были каштановые волосы до плеч, челка до самых бровей, лицо сердечком и глаза — затуманенные и мечтательные. По мнению Сары, такими и должны быть глаза художника. На ситцевое платье Салли накинула не совсем белый рабочий халат.
      — Хотите пива из холодильника? — спросил Байкер через плечо. Он еще поколдовал над своим гамбургером под горячим соусом и поставил его на стол.
      — Конечно хотим, — ответила Сара. — А сок есть?
      — Ананасовый. На второй полке за яблоками.
      Затем подошли Фред и Сэм и все сели за обед, состоящий из мексиканских лепешек тако и зеленого салата. Лепешки были коньком Байкера, он научился их готовить, когда в семидесятых жил на границе с Мексикой. Мясную начинку этих маисовых лепешек он сдобрил таким количеством пряностей, что помимо сока и пива обедавшие прикончили еще целый кувшин ледяной воды. Джеми, как всегда, утверждал, что у него до конца жизни останутся рубцы в горле, но все сошлись на том, что обед удался на славу.
      Потом Сара мыла посуду — наступила ее очередь. После этого они с Джеми играли в го. У Сары были белые шашки, у Джеми — черные. Игра продолжалась почти три часа и закончилась тем, что Сара загнала Джеми в такое положение, в каком ему оставалось только сдаваться: атаковать он уже не мог.
      — В следующий раз я потребую форы, — сказал он, и Сара рассмеялась.
      Фред и Сэм разошлись по своим комнатам, а Салли и Байкер, пока шла игра в го, смотрели по телевизору старый фильм с Бет Дэвис. Игра и фильм закончились почти одновременно. Салли ушла в их с Байкером комнату, Джеми удалился к себе в кабинет, а Сара вместе с Байкером совершила обход Дома. Добровольно взяв на себя обязанности главного охранника — в чем не было никакой необходимости, просто ему это нравилось, — Байкер относился к своей работе с крайней серьезностью. Каждый вечер, перед тем как ложиться спать, он обходил Дом, чтобы проверить, все ли в порядке.
      — Ограбить такой дом легче легкого, — сказал он Саре.
      — Но если кто-то действительно решит его ограбить, запертые двери и окна никого не остановят. А кроме того, здесь всем рады, — ответила Сара.
      — Не всем, — решительно ответил Байкер.
      — Ну, Джеми ведь еще никого не выгнал.
      — А Дом сам решает, кому оставаться, кому уходить, — сказал Байкер.
      Иногда Саре и самой тоже так казалось, но она решила усомниться в логике своего собеседника.
      — Но тогда и обходы совершать не нужно, не так ли? — спросила она.
      — Да, конечно… но зато я чувствую, что хоть чем-то помогаю, верно? А если возникнет какая-то неприятность…
      За последнее время случилась всего одна такая неприятность. Но Байкер справился с ней с пугающей легкостью. В Доме гостила англичанка — одна из литературных знакомых Джеми по Лондону. Однажды вечером она ушла и вернулась в Дом, преследуемая двумя мужчинами, внешность которых рассеивала все сомнения в правильности дарвиновской теории эволюции. Не успели они и пальцем до нее дотронуться, как Байкер уже был тут как тут и быстренько доказал им, что их поведение недопустимо. В результате оба оказались в больнице. Но самым удивительным было то, что при всем своем лихом виде в обычной обстановке Байкер был кроток, как теленок. До тех пор пока не покушались на тех, кого он любил.
      Ложась спать, Сара размышляла о Байкере. Было боязно сознавать, что он обладает такой яростной силой, хотя и умеет держать себя в узде. Однажды Сара наблюдала, как он упражнялся с гирями — на покрытых татуировкой руках и на широкой груди блестели капельки пота; она вспомнила, как вздувались его мышцы, когда он занимался на скамье для развития брюшного пресса. А если он принимался за боксерскую грушу, Саре казалось, что под его мощными ударами груша непременно развалится на куски. Но хоть думать о его недюжинной силе и было страшновато, все равно, если когда-нибудь потребуются его специфические таланты, будет спокойнее, что он рядом. А кроме того, Сара любила Байкера, как «большого брата».
      Она провела с ним немало счастливых часов, болтая или смотря кино. Байкер обожал кино, начиная со старых немых шедевров и кончая современными. Была у него и художественная жилка. На какие бы курсы ни ходила Сара с Джули, она непременно начинала обучать тому же и Байкера, что помогало ей самой лучше овладеть ремеслом. Сара убедилась, что, только давая кому-то уроки, можно понять, сколько знаешь сама. Байкер перепробовал все — от макраме до мягкой игрушки. Как-то на Пасху он сшил и преподнес Саре кролика с болтающимися ушами, и кролик стал ее любимой плюшевой игрушкой наравне с мистером Тистлом, который теперь сторожил лавку «Веселые танцоры».
      Байкер пристрастился к акварели, для него это оказалось лучшим средством выразить себя. Наверно, поэтому они и поладили с Салли. Было забавно смотреть, как этот верзила горбится над акварелью с кисточкой, которая в его больших руках кажется зубочисткой. Висевший в комнате Сары рисунок, на котором Байкер изобразил лису, сделал бы честь любому профессионалу.
      Сара посмотрела на рисунок и вспомнила свои дневные находки. Она забыла показать их Байкеру. «Ничего, скоро наступит завтра», — подумала она, и широкий зевок решил дело. Сара прошлась по комнатам, выключила свет в гостиной и в ванной и легла в постель. Натянув одеяло до самого подбородка, она уснула, едва успев донести голову до подушки.
      Сара редко видела сны, а если и видела, то почти ничего не запоминала. Она с некоторым раздражением завидовала людям, которым снились длинные интересные сны, и утром они помнили их во всех подробностях; к таким людям принадлежала и Джули.
      Как бы то ни было, в эту ночь, едва заснув, Сара угодила в самую середину подобного сна. Ей снилось, что она очутилась на поляне, изображенной на рисунке, который она нашла днем. Но если рисунок был отчетливым, с резко очерченными контурами, то во сне поляна была сумрачной и туманной, и Сара двигалась по ней, как пловец в черной патоке.
      Тех двух людей с рисунка на поляне не было. Вместо них она увидела кусок яркой ткани, размером в квадратный фут. На ткани были вышиты орнаменты, и, с трудом прокладывая путь сквозь густой, тяжелый воздух, задерживавший каждое ее движение, Сара медленно подошла, нагнулась и стала рассматривать лоскут.
      В центре был большой круг, а внутри него какой-то символ, который Сара посчитала кельтским. Она старалась вспомнить, как он называется. У нее даже был альбом записей одной группы с таким орнаментом на обложке… какая-то бретонская группа… ах да, «Трискелл». Вспомнив название, Сара улыбнулась. Символ назывался «трискелл» или «трискеллион» — три искривленные ветки, расходящиеся от центрального треугольника, заключенного в круг. На ткани от круга отходило четыре полосы, и весь узор напоминал какой-то замысловатый кельтский крест. По краям лоскута шел бордюр из ленточного орнамента со сложными узлами в каждом углу.
      Как это бывает в снах, Сара чувствовала, что в ее распоряжении масса времени, и при этом знала, что нельзя терять ни секунды. Как ни странно, она знала и то, что видит сон, — такого она никогда прежде не испытывала. Разве, понимая, что видишь сон, не стараешься проснуться? Во всяком случае, так бывало с ней всегда, когда она видела сны наяву, а в этом у нее была большая практика.
      Ощущение, что поблизости кто-то тихо движется, отвлекло Сару от лоскута, и она оглядела поляну. Поляна была пуста, но чье-то присутствие по-прежнему чувствовалось, как будто два человека с рисунка были здесь, но она их не видела. Стараясь подробнее вспомнить, как они выглядели, Сара смогла только представить себе барда с оленьей головой и шамана с головой медведя. И вдруг они оказались по обе стороны от нее, хотя, сосредоточенные друг на друге, ее даже не заметили.
      Тут Сара впервые почувствовала, что ей может грозить опасность. Это предчувствие никак не было связано с двумя появившимися людьми. (Людьми? Разве можно назвать людьми тех, у кого вместо своей головы — голова животного? ) Нет, ее взволновало что-то другое. Она снова обвела глазами поляну, но ничего не заметила. А когда опять перевела взгляд на людей, то увидела, что тот, кто был с головой медведя, снял с пояса мешок и вытащил из него пригоршню костяных дисков, в точности таких, какие Сара нашла днем.
      Шаман-медведь опустился на колени возле куска ткани и, отложив мешок в сторону, продолжал держать диски в пригоршне. Сара смотрела, как он высыпал их на лоскут. Они падали и медленно крутились, переворачиваясь, словно осенние листья, этих желтоватых дисков были целые сотни. Кроме них, Сара ничего больше не видела — длинный поток падающих, мерцающих дисков цвета слоновой кости, нескончаемый поток, постепенно становящийся серовато-коричневым, и вот уже Сара поняла, что находится одна в каком-то безликом месте.
      Вокруг нее, под ногами и над головой вился туман, Сара еще слышала, как звенят падающие диски, и вдруг она тоже стала падать головой вперед, кувыркаясь, словно еще один диск, упавший из чьей-то руки.
      Ее прежнее предчувствие взорвалось страхом, когда, выступив из тумана, перед ней оказалась звериная морда. Она подумала, что это шаман-медведь, но, хотя что-то общее с медведем было, этот медведь выглядел ужасающим мутантом — с полосатым, как у гризли, широким лбом и удлиненным, гибким, лоснящимся телом, как у ласки или куницы. В нос Саре ударило зловоние, от которого она чуть не задохнулась. А жуткое чудовище раскрыло пасть, полную длинных желтых зубов, и бросилось на нее.
      Завизжав, Сара отпрянула, но опоры для ног не было. Она стала падать, серо-коричневый туман окутал ее, словно паутина, и она не могла убежать от жуткого зверя. Сара видела только оскаленные челюсти. Его горячее дыхание обжигало ей кожу. Она почувствовала, как челюсти сомкнулись, зубы впились ей в лицо, ломая кости…
      …Сара проснулась, села на постели, сердце стучало, как отбойный молоток, ночная рубашка прилипла к телу, покрывшемуся гусиной кожей. Она лихорадочно оглядывала спальню, ей нужно было увидеть знакомую обстановку, чтобы снова оказаться на твердой земле. Луна светила сквозь зарешеченные окна, отбрасывая на пол и на стены странные тени, но это были знакомые тени. Сара видела их до этого тысячу раз. В них ничего не пряталось, — это были тени от мебели, книг, гитар. Никаких зубастых чудовищ. Ни шаманов с медвежьей головой, скрывавшей лицо. Ни бардов-оленей.
      Сара поглядела на ночной столик и порадовалась, что оставила рисунок в Почтовой комнате. Сейчас она не в силах была бы на него смотреть. Потом постепенно она начала успокаиваться, пульс приходил в норму. Адреналин кончил свою работу. Сара устало откинулась на спинку кровати и долго не могла решиться закрыть глаза. Сегодня ей было одиноко в ее огромной постели, и она пожалела, что с ней нет Стивена.
      Стивен Грир был ее последним бой-френдом — черноволосый, с серьезными карими глазами и с сильными руками. Они расстались в сентябре из-за долго тянувшегося спора, который в конце концов достиг апогея. Стивен хотел, чтобы они жили вместе, но не в Доме, а Сара не была готова ни к столь близким отношениям, ни к переезду, во всяком случае с ним и тогда. Терпение не входило в число достоинств Стивена. И способностью понимать других он тоже не отличался. Возможно, без него ей было гораздо лучше. Но как раз сейчас его недостатки не имели значения. Саре просто хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее и сказал, что все в порядке.
      Она старалась не думать ни о приснившемся сне, ни о странной связи этого сна с ее дневной находкой, но ничего не получалось. Она крутилась, вертелась, но отделаться от этих мыслей никак не могла, пока не почувствовала, что уже совсем не хочет спать, да и лежать в кровати больше не в состоянии. Сара включила свет, села, оперлась на подушки, подумала еще немного, ей стало душно, она открыла окно, но и это не помогло, и Сара решила пройтись по саду.
      Она сменила ночную рубашку на джинсы и свитер, вытащила спортивные туфли и куртку. Решив, что теперь она может противостоять любым сюрпризам ноябрьской ночи, Сара вышла из спальни.
      Проходя мимо комнаты Байкера и Салли, Сара услышала тихие голоса, разговор прерывался приглушенными взрывами смеха, и Сара снова остро ощутила свое одиночество. Из комнаты доносилась запись Джона Рейнборна , и нежные звуки гитары еще долго провожали Сару, хотя голоса Байкера и Салли уже не были слышны. По дороге Сара мысленно называла комнаты, через которые проходила. Однажды летом они с Джеми попытались дать названия всем комнатам в Доме, но сдались, не дойдя и до половины, и решили, что уж лучше пусть комнаты сами приобретают имена, чем снабжать их случайными названиями.
      Выйдя в сад, Сара пошла по первой подвернувшейся дорожке, зная, что, несмотря на все изгибы и повороты, дорожка непременно приведет ее к холму в центре сада. Пока Сара шла по ней, она снова вспомнила свой сон и стала думать, что он может означать. Джеми говорит, что если очень постараться, то докопаться до смысла всегда можно.
      Погрузившись в размышления, Сара повернула и оказалась перед статуей Минотавра. Луна ярко освещала полированный мрамор, и Сара на мгновение застыла, вспомнив фигуры с головами животных из своего сна. Потом она узнала статую.
      — Привет, — тихо сказала она, подняв руку. — Как дела?
      Минотавр молчал, как и подобает камню, и, улыбаясь, Сара пошла дальше.
      Благодаря какой-то акустической хитрости, из-за которой в открытые окна Дома не доносился шум с улицы, здесь, в саду, Сара все еще слышала музыку, раздававшуюся из комнаты Байкера. Это был далекий звук, такой же тихий, как шуршание последних осенних листьев над головой, но все же Сара различала мелодию и, подпевая ей, не торопясь, двинулась дальше, кивая на ходу статуям и заставляя себя ни о чем не думать, шла, куда несли ее ноги. Идти, напевая, было легко. Ни о чем не думать было куда труднее.
      Она дошла до середины сада и села на одну из скамеек. Здесь было тихо. Сюда не доносились даже звуки гитары. Фонтан молчал, его выключили с наступлением холодной погоды. Сара посмотрела в ночное небо, без особого труда нашла Орион, созвездие Большого Пса и Малую Медведицу. Луна опустилась, пропала где-то на западе, ее уже не было видно.
      Ночное небо успокоило Сару. Или хотя бы помогло разложить все по полочкам. Она перебирала в памяти дневные события — как нашла рисунок и шаманский мешочек, как прошел вечер в Доме, как она увидела сон. Разложив все таким образом, она поняла, что позволила себе увлечься. Или, по крайней мере, у нее слишком разыгралось воображение. Этим и объясняется приснившийся ей кошмар.
      В ее дневной находке было что-то необычное. Думая об этом, Сара вертела кольцо на пальце. Нечего отрицать, что это кольцо — одно из тех сокровищ, о которых постоянно говорит Джеми. Рисунок можно считать наградой. А мешочек — восхитительная загадка. Его содержимое было и забавным, а если вспомнить о кольце, то и ценным. Но это и все.
      И тем не менее Сара не могла отделаться от донимающей ее мысли, что все как-то связано между собой, что обязательно случится что-то еще и найдется какой-то ключ, который объединит обрывки ее мыслей, и хоть это и не станет разгадкой, но по крайней мере будет являть собой нечто целостное. Однако, вспомнив привидевшегося ей кошмарного зверя, Сара задним числом подумала, а хочется ли ей узреть такую целостную картину? Теперь она лучше понимала, почему Джеми так привержен своим исследованиям. Ему всегда кажется, что разгадка где-то близко. Только надо ли стараться ее искать?
      Вернувшись в спальню, Сара надела свежую ночную рубашку и забралась в постель. Стоит ли стараться понять? Она вспомнила цитату из Фрэнсиса Бэкона , которую любил повторять Джеми: «То, что заслуживает существования, заслуживает и того, чтобы о нем знать». «Ладно, — подумала Сара, зарываясь в подушку и засыпая, — ладно, прежде всего надо выяснить, существует ли это все на самом деле, а уж потом стараться понять».
      Она знала, что утром все будет если не яснее, то, во всяком случае, не так страшно. Она слишком устала, чтобы бояться повторения кошмара, и потому постаралась заснуть и внезапно провалилась в сон, прекративший ее дальнейшие рассуждения. И, благодарение богу, сон был глубокий, без сновидений.

Глава третья