— Пойдешь к ней? — спросил Талиесин.
      — Зачем? Она уже пустилась в Путь.
      И олень исчез так же незаметно, как появился. Талиесин снова остался один. За его спиной устремлялся вверх выступ Медвежьего Камня, а кругом он чувствовал присутствие ночных духов, это они свистели вместе с ветром, скрипели ветками деревьев, шелестели листьями, проносились по воздуху, тихо ступали по усеянной еловыми иглами земле.
      Талиесин думал о Саре, вспоминал, как она, словно призрак, появилась тогда, ночью, на берегу и сразу полонила его сердце. Покидая Гвинедд, он уже был стариком, но, приплыв по морю сюда, к этим берегам, которые его собратья по барабанной магии называли «Там-где-Кончается-Земля», снова помолодел. О да! Но никогда за все долгие годы он не испытывал ничего подобного тому, что переполняло его душу теперь.
      Ответят ему такой же любовью или нет, ничего не значит. Все равно надо делать то, что нужно. За эту любовь, за то, что Сара пробудила в его душе, он подарит ей Страну Лета. Она может и не принять этот дар, это ее дело. Хочет — отправится туда с ним, хочет — без него. К этим древним благословенным холмам ей не нужно приносить приданое — только саму себя. И то, что они принесут, не причитается ни Талиесину, ни его родне, ожидающей их в той Стране Лета, а только Летним Звездам.
      Сара сама не подозревает, что уже давно ищет туда дорогу. Задолго до того, как он ее встретил, Зов Страны Лета жил в ее крови, в крови ее предков. Талиесин это чувствовал, он чувствовал, что и она, как ее предки, сама того не сознавая, ощущала, что ищет что-то, чему не могла дать названия. А теперь он, Талиесин, в благодарность за чудо, которым она, незаметно для себя, осчастливила его, подарит ей то, о чем она всю жизнь мечтала, — Страну Лета.
      Путь туда будет трудным, но у нее хватит сил. А награда… Что может быть дороже, чем стать тем, что тебе предназначено? Полностью услышать мелодию, которая лишь слабым эхом звучала в сердце, пока ты не пришел в Страну Лета?
      И Талиесин, направляя свои шаги обратно к Круглой Башне, вспомнил первый сегодняшний вопрос оленя: «Доволен ли ты?» О да, он доволен! Ведь она возвратилась к нему!
 
      Когда Талиесин подошел к башне, он увидел Сару, она ждала его в дверях, и горевший в очаге огонь освещал ее буйные кудри и стройную фигуру. Смятение охватило Талиесина, сменив только что владевший им покой. Он остановился, не дойдя до Сары несколько шагов.
      — Не могла больше спать, — сказала Сара. — Мне снилось, будто ты превратился в оленя — не в настоящего, а в человека с оленьими рогами. — Она поежилась. — Ты мне и раньше так снился — вместе с шаманом, он был медведем, а ты — оленем. В том сне за мной гналось что-то ужасное и пыталось утащить меня с собой — наверное, это был демон Киерана.
      — Здесь демонов нет, — сказал Талиесин.
      — Я знаю, но ночь полна духов, правда? Только сюда они не смеют приблизиться. Что-то отпугивает их. Но я так и чувствую, что они там, за этой лужайкой. Они всегда там?
      — Всегда. А сегодня ночью они охотятся.
      — Мне так и снилось, — снова поежилась Сара. — Я видела охоту. Ты был человеком-оленем и преследовал луну. Ты не хотел губить ее… Да и как можно погубить луну? — Сара смущенно улыбнулась. — Но ты за ней гнался.
      Ее интуиция поразила Талиесина.
      — И что же было дальше?
      Сара пожала плечами:
      — А ничего. Я проснулась. Посмотрела кругом, а тебя нет. Я решила, что ты спустился вниз, и тоже пошла к очагу, мне хотелось поболтать с тобой. Но тебя и там не оказалось. Где ты был?
      — Ходил разговаривать с оленем, догнавшим свою луну.
      Сара рассмеялась:
      — Вот ответ настоящего барда! Так может ответить только бард. Или волшебник. Они все говорят загадками. И как же мне разгадать эту загадку? — Но не успел он и рот раскрыть, как она тряхнула головой. — Неважно. Я хотела спросить тебя о другом. Скажи, Талиесин, что ты во мне нашел? Во мне же нет ничего особенного. Я самая обыкновенная. Так что же ты видишь во мне, а, Талиесин?
      Она ломала над этим голову с той минуты, как проснулась, и, хотя спрашивать его было неловко, понимала, что должна узнать. Слова сами сорвались с ее губ, будто подгоняемые сумятицей, царившей у нее в душе.
      Талиесин подошел к Саре и взял ее за руку.
      — Я вижу, как луна тихо ступила на этот утес и улыбнулась мне, — сказал он. — Я увидел, как Охотница, сбросив плащ из черных перьев, приветливо смотрит на меня девичьими глазами. Я увидел, как прекраснейший из всех цветков, что цветут в Стране Лета, переселился оттуда и расцвел в твоем сердце. Я увидел тебя, Сара, и сразу снова стал долговязым деревенским парнем, таким, каким был до того, как Мирддин взял меня к себе в ученики.
      — Ты никогда не был деревенским парнем, — покачала головой Сара. — Ты всегда был бардом, я не могу представить тебя кем-то другим. И к тому же ты мне сам говорил, что твой приемный отец Элфин был принцем.
      — Да, Элфин был принц, — согласился Талиесин, — и в разных россказнях меня тоже расписывают совсем не таким, каков я на самом деле, а я обычный человек, плетенная из кожи и прутьев лодка доставила меня сюда и выбросила на здешний берег, здесь я и повзрослел, и познал те же самые страхи и надежды, что знакомы каждому человеку. Чем-то особенным мы кажемся только друг другу, Сара.
      Он пристально глядел ей в глаза. Некоторое время ими владело смущение, потом Талиесин опустил руки ей на плечи и притянул Сару к себе. Она подняла лицо, почувствовала, как нежное касание его губ перерастает в страстные поцелуи, и сама, подчинившись бушующим в ней неизведанным чувствам, тесно прижалась к нему. Их поцелуй длился долго, так долго, что им нечем стало дышать. Еще какое-то время, позабыв о недавнем смущении, они жадно рассматривали друг друга. Потом, взявшись за руки, вошли в башню и устроились на шкурах перед очагом.
      Огонь бросал отблески на их кожу, освещая спины, плечи, руки, лица, отливавшие медно-красным цветом. Их тени плясали на стене. Когда тела их слились, все, что их разделяло, было забыто, сердцем к сердцу они плыли под звуки самой древней мелодии на свете.
 
      После того как Талиесин ушел, вокруг Медвежьего Камня долго царило безмолвие. Разве что время от времени шмыгали мимо в погоне за какой-нибудь тенью корявые человечки, обитающие в корнях. Над лесом иногда взмывал кто-то крылатый, делал круг над Камнем и падал вниз, исчезая за утесом. Но вот под шорох и шелест среди мелькающих, вырвавшихся поохотиться в эту ночь духов, из-под лежащих на земле ветвей могучего кедра выбралось маленькое существо.
      Пэквуджи мог менять обличье, как ему вздумается, но сегодня он был самим собой. Его круглые, как у совы, глаза вглядывались в темноту в поисках исчезнувших оленя и барда. Убедившись, что их действительно нигде поблизости нет, Пэквуджи притаился за большим Камнем. Во время разговора деда и внука он был неподалеку, его приманила властная сила, исходившая от оленя, который напоминал Лесных Царей здешней страны и в то же время никак не был связан с ними. Пэквуджи, как ему уже и раньше случалось, подслушал весь их разговор. Дед и внук, бывало, встречались здесь и прежде, и Пэквуджи всегда внимательно вслушивался в их беседы, но сегодня…
      — Ишь что задумали! — пробормотал он, снова и снова перебирая в памяти слова собеседников.
      Сам он любил подшутить, но злобно — никогда. То, что замышляли эти двое, грозило слишком большими опасностями для непосвященной «хироки», которой они хотели помочь отрастить рожки. Одно дело напроказить, особенно когда проказы придумывал он сам, но этот их замысел… Они оба, конечно, старые и считают себя мудрыми, но ведь они много учились и прошли через многие испытания, а вовсе не были волшебниками от рождения. Тех, кто от рождения владеет даром творить чудеса, они считают необузданными, неразумными, им кажется, что они не заслуживают этого дара, которого они сами добивались с таким трудом. Во всяком случае, они мнят себя более достойными, ведь им пришлось затратить столько сил, чтобы стать волшебниками.
      «Тьфу! — сплюнул Пэквуджи. — Какая разница, сколько времени и как вы отращивали рожки?» Пэквуджи раздражали эти упражнения, загадки и то, что при одном шаге вперед непременно требуется сделать два шага в сторону. Проверки, испытания! Зачем это все? Во-первых, это вообще скучно, и уж совсем никуда не годится, если их применяют к тем, кого любят! Ничего себе посвящение в тайны мастерства!
      Глаза Пэквуджи загорелись хитрым блеском, гнев испарился. Не зря он, Пэквуджи, слывет ловким фокусником, не хуже своего кузена Койота. Он покажет этим важничающим пришельцам из-за Большой Воды! Покажет, как учат мастерству те, кто следует заветам Бабушки Жабы. Покажет открыто, без утайки. Правда, он должен будет скрыть свое вмешательство от барда и этого его потустороннего компаньона. Пэквуджи предупредит глупенькую девушку и постарается, чтобы слух о замыслах барда и оленя дошел до самой Бабушки Жабы. Посмотрим тогда, как у них вытянутся физиономии!
      Улыбаясь, Пэквуджи взбежал на вершину утеса и прыгнул с нее. Он перевернулся в воздухе и изменил обличье, его широко раскинутые руки превратились в черные крылья. Он приноровился к ветру и полетел к западу, мимо утеса, туда, где круглая каменная башня венчала нагромождения песчаника. Долетев до поляны, он опустился на высокую ель и стал ждать, когда сон одолеет обитателей башни.
      «Так, так, — подумал он, увидев, как обнимаются Сара и Талиесин. — Вот, значит, как сильно вы любите друг друга? И ты, бард, уже сейчас знаешь, чего она стоит, эта девушка, иначе ты ведь не полюбил бы ее? Для чего же подвергать ее испытаниям?
      «Наверное, это какой-то их странный иноземный обычай, — решил Пэквуджи. — Какой-то дикий ритуал, вроде тех, которым подчиняются юные воины из племен, обитающих в лесах. Все они глупцы! Все!» Глаза Пэквуджи зажглись веселым огнем. Ну он им покажет! Мягко и тихонько! Он явится девушке во сне.
 
      Сара долго лежала без сна, прислушиваясь к дыханию Талиесина, всем телом ощущая его рядом с собой.
      Когда она наконец заснула, ей приснился совершенно неожиданный сон.
      Ей снилось, будто она стоит перед «Веселыми танцорами», темная лавка закрыта, Банковская улица пуста. Над городом нависла тишина, и Саре кажется, что она, как предсказывал Талиесин, вернувшись в свой мир, превратилась в духа. Она приложила пальцы к ручке двери, и та тихо распахнулась. Сара на миг задержалась на пороге и, словно вышедший на охоту зверь, принюхалась. Переступив через порог, она остановилась, глядя на знакомые, загроможденные всякой всячиной полки, идущие вдоль стен.
      Она медленно обошла лавку, дотрагиваясь то до вазы, то до книги. Ох, сколько книг! Рядом с ее пишущей машинкой лежал роман, который она начала писать невесть когда. Сара подняла рукопись и полистала ее. Казалось, это писала не она, а кто-то другой. Теперь, когда она столько узнала, столько пережила, она действительно могла бы написать что-то стоящее. Например фэнтези, и ее книга затмила бы Толкина и ему подобных, ведь она писала бы о том, что видела собственными глазами, хотя… Сара положила рукопись на стол. Зачем писать обо всем этом, когда можно этим жить?
      «Забавно», — подумала она, еще раз пройдясь по лавке. Полное впечатление, что она на самом деле здесь. Очень трудно судить, что реально, а что нет. Может, стоит пойти в Дом? Вдруг там она увидит саму себя, крепко спящую в своей постели? А если встретит Джеми? Увидит он ее или она и вправду дух?
      Внезапно Саре стало как-то не по себе, и она поняла, что за ней наблюдают. Ей почудилась тень Киеранова демона, и теперь уже ее охватила не просто дрожь, а леденящий холод. Сара медленно повернулась и увидела знакомую фигурку, примостившуюся на высокой спинке стула, забавную рожицу ярко освещал уличный фонарь, горевший за окном.
      — Пэквуджи! — радостно воскликнула Сара, сразу испытав облегчение.
      Человечек как-то странно присматривался к ней. «Откуда она знает мое имя, — размышлял Пэквуджи. — Я никогда раньше не встречался с нею». Но тут он уловил в мозгу Сары картины из своей жизни, то, как они вместе играли у озера Пинта-ва, а потом беседовали, сидя на холме. Пэквуджи потряс головой. Значит, чтобы встретиться с ней, он уговорил ее вернуться в прошлое?
      — Это ты, Пэквуджи? — опять воскликнула Сара, на этот раз не так уверенно.
      — Да, это я, — кивнул он.
      Он-то направил ее сон в хорошо знакомую ей лавку, чтобы им было легче разговаривать. А она, оказывается, прекрасно его знает! Уже готова его выслушать и увидеть то, что он ей покажет. Ну что ж! В будущем он уже давал ей советы, и они, видимо, ей пригодились.
      Он опять потряс головой, понимая, что надо спешить, пока все не запуталось. Со снами трудно иметь дело. Желая заполнить неловкую паузу, Пэквуджи улыбнулся и просвистел ей пару тактов веселой мелодии.
      Сара в ответ улыбнулась.
      — Как странно видеть тебя здесь, — сказала она, — ты не подходишь к этой обстановке. Только я и сама больше к ней не подхожу.
      — Ты его любишь? — вдруг спросил Пэквуджи. — Барда?
      — Не знаю… Все так странно. Когда я с ним, для меня ничего вокруг не существует. Но когда его нет рядом, вот как сейчас, мне трудно поверить во всю эту историю. Я понимаю, что он необыкновенный, верю, что он, как сам говорит, любит меня, а почему — не понимаю. Ведь он мог бы выбрать любую, а он почему-то выбрал меня.
      — Потому что любит тебя, — сказал Пэквуджи и замолчал.
      Внезапно он задумался, нужно ли ему вмешиваться в ее судьбу. Она из чужого мира, ее Путь, наверное, не совсем такой, как у него. Олень из Старейших — он сродни Лесным Царям и Бабушке Жабе. А он сам, Пэквуджи… он, конечно, умен, но не из таких уж загадочных…
      Кто он такой, чтобы ввязываться в дела Лесных Царей и им подобных?
      — Что с тобой? — удивилась Сара. — Ты так помрачнел! Надеюсь, тебе не привиделись опять какие-нибудь дурные для меня знамения?
      Пэквуджи вздохнул. Он только что увидел глазами Сары себя и ее в будущем — он показывал ей трагг, значит, испытания действительно ждут ее. И все-таки теперь, стоя рядом с этой славной глупышкой, он не знал, как быть.
      — Я тревожусь за тебя, — наконец проговорил он.
      — Почему?
      Вопрос был справедливый. Но Пэквуджи решил сделать вид, что не слышал его.
      — В племени этого твоего барда есть такие, за которыми разное водится! — сказал он.
      — Что именно? — спросила Сара. — Что ты хочешь сказать?
      И вдруг Пэквуджи испугался. Он почувствовал, что лезет, куда не следует. Ему представилось, что будет, если о его кознях узнает олень, и он замер от страха. Если дед Талиесина может быть так же суров, как здешние Лесные Цари…
      — Спроси у него сама, — посоветовал он. — Спроси у барда про испытания. А потом поговорим.
      Пэквуджи прижал кулаки к бокам и стал выбираться из ее сна. Образ Сары начал расплываться. Странная обстановка, в которую его привел ее сон, вдруг затянулась туманом, и все растаяло.
      — Пэквуджи! — донесся до него издалека голос Сары.
      Малыш не стал вслушиваться. Он быстро раскинул руки, и все, увиденное им, исчезло. Он снова превратился в ворону, которая, сидя на еловом суку, рассматривала башню. Будто комок перьев, он сорвался с ветки и, быстро взмахивая крыльями, полетел подальше отсюда, в более безопасные места. Сара осталась позади и…
      …проснулась в холодном поту.
      Она быстро села, сердце у нее колотилось, как бывает, когда неожиданно просыпаешься в незнакомом месте и не можешь сообразить, как ты сюда попал. Но тут же она увидела спящего рядом Талиесина, ее охватил покой, которым дышали стены башни, покой, пропитавший камни, этот покой сотворили чары Талиесина и Мэй-ис-хюр, и Сара снова легла.
      «Приснилось», — подумала она и теснее прижалась к теплому боку Талиесина. Он шевельнулся и обнял ее, так что все страхи исчезли. «Просто приснилось».
 
      Утром, нарядившись в доходившую ей ниже коленей рубаху, которую она одолжила у Хагана, Сара весело напевала. Солнце уже поднялось высоко, когда, держа в охапке свои джинсы и майку, она спускалась к пруду, питавшемуся из источника. Пруд, как объяснила ей Мэй-ис-хюр, служил им всем и ванной, и прачечной. Талиесин, раскинувшись на шкурах и одеялах, все еще спал у очага.
      Сару сопровождал Хов. Когда они спустились к пруду, он улегся на краю скалы и с таким выражением наблюдал, как Сара осторожно пробует воду рукой, будто это его забавляло. Вода оказалась холодной. Сара стащила с себя рубаху Хагана, бросила в пруд свою одежду и, сжав зубы, предчувствуя, какой это будет ужасный холод, погрузилась в пруд сама. Ледяная вода обожгла ее. Холод оказался еще страшней, чем она воображала. Глаза ело от белого древесного мыла, которое дала ей Мэй-ис-хюр, и волосы никак не промывались. Потом, стуча зубами, Сара терла свою одежду о гладкую поверхность утеса, пока не почувствовала, что посинела. Когда холод стал просто невыносимым, Сара вылезла на берег, накинула рубаху и принялась бегать и прыгать, пока от солнца и быстрых движений не согрелась так, что смогла продолжить стирку.
      Она уже выжимала белье, когда к пруду подошла Мэй-ис-хюр. В это утро высокая индианка надела на себя платье из темной замши. Длинные волосы были заплетены в косу, спускавшуюся вдоль спины.
      — Ну, как вода? — спросила она.
      — Ужас, какая холодная, — сморщилась Сара.
      — Зимой мы наполняем теплой водой бочку у башни, — сказала Мэй-ис-хюр. — Только надо спешить окунуться первой, а то после этих двух молодцов кажется, что угодила в болото… Пусть Мать-Медведица будет мне свидетельницей, клянусь, они умудряются измазаться, даже когда все вокруг белым-бело от снега.
      Она помогла Саре досуха выкрутить джинсы, а потом, сидя на скале, смотрела, как Сара роется в огромных карманах рубахи Хагана в поисках табака и зажигалки Киерана. Подняв глаза, Сара увидела, что Мэй следит за ней, и, свернув сигарету, закурила и предложила Мэй сделать затяжку. Та с серьезным видом кивнула и осторожно взяла сигарету указательным и большим пальцами. Подняв ее в приветственном жесте, она затем глубоко втянула в себя дым и вернула сигарету девушке.
      «Сперва мы поделились с ней музыкой, — подумала индианка, — теперь она делится со мной дымом, священным для Матери-Медведицы. Не придется ли делиться и кровью?» С откровенным любопытством Мэй разглядывала чужестранку. Хоть и не обзавелась еще рожками, но держится уверенно, намного увереннее, чем женщины их племени. Мэй-ис-хюр знала, что таится в душе у Талиесина — под черным оком Первого Медведя он довольно часто открывал ей, что у него на сердце. А вот что такое эта девушка? Кто она и что ищет?
      — Тебе было когда-нибудь трудно разобрать, что реально, а что нет? — неожиданно спросила ее Сара.
      — Как это? — не поняла Мэй-ис-хюр.
      — Ты ведь тоже шаманишь, верно?
      — Я — рате-вен-а — барабанщица медведя.
      — Мне трудно тебе объяснить, — вздохнула Сара. — Дело в том, что я часто не могу понять, что происходит на самом деле, а что мне снится. Сны бывают словно явь, а случается, они предсказывают, что случится на самом деле. Только теперь я уже не понимаю, что реально, а что нет, что правда, а что мне только кажется.
      — Для меня правда только одна, — задумчиво проговорила Мэй-ис-хюр, — та, что у нас в душе. Корни снов в нашей жизни, но для нас важно только то, как сны связаны с нашей игрой на барабане. С помощью барабана мы разговариваем с духами, тут-то и проверяется, насколько мы близки к правильной жизни. Если мы идем по своему Пути все дальше, все больше приближаемся к Матери-Медведице, значит, мы живем правильно.
      — Ну, это как-то… слишком сурово, что ли… — сказала Сара.
      Мэй-ис-хюр улыбнулась:
      — Мать-Медведица вовсе не суровая, бояться ее нечего. Она живет нашими радостями так же, как и горестями. Вчера, когда мы вчетвером занимались музыкой, мы были очень близки к Матери. И сегодня утром мы ей близки, потому что мы с тобой поделились дымом, а сейчас хотим выяснить правду. Необязательно рассуждать сухо и серьезно. Важно верить.
      — Ну, а сны? В них тоже можно верить, если ты что-нибудь благодаря им узнаешь?
      — Они могут направлять тебя. — Мэй-ис-хюр с минуту всматривалась в Сару, потом спросила: — Тебя расстроили сны?
      — Да, — кивнула Сара, — только я не уверена, сон ли это был. Когда я в первый раз встретилась с Талиесином, я тоже думала, что это мне снится. Но сон потом обернулся явью. И теперь, когда я тут… — она неопределенно повела рукой вокруг себя, — теперь я ни в чем не уверена.
      — Расскажи, что тебя так беспокоит, может, я смогу тебе помочь, — сказала Мэй-ис-хюр.
      И Сара рассказала ей все, начав с того, как она нашла кольцо, и до конца, ничего не пропуская. И чем дольше она рассказывала, тем более запутанным представлялось все, что с ней произошло. Точно клубок разноцветной шерсти, к которой прилепилась и солома, и веточки, и грязь. Потянешь за нитку и стараешься отделить ее от клубка, а она вдруг оказывается другого цвета, переплетается еще с двумя, а то и с тремя или с четырьмя другими, в конце концов даже не вспомнить, с какой нитки начинали.
      Когда Сара закончила свой рассказ, заговорила Мэй-ис-хюр:
      — Я скажу тебе две вещи. Первая: чем бы ни был Талиесин, он все равно человек и у него человеческое сердце. Кто может объяснить, отчего этого мужчину тянет к этой женщине? Это может сказать только Мать-Медведица, но и она почему-то помалкивает. Я точно знаю: с того дня, как Талиесин встретил тебя на берегу, он не мог тебя забыть. Сам был не свой, будто один из духов заворожил его.
      — А что второе? — спросила Сара.
      Мэй-ис-хюр вздохнула:
      — Пэквуджи. Этот малютка — большой озорник, недаром он двоюродный брат Старого Койота. У Пэквуджи сотни личин, и он большой фокусник.
      — Значит, слишком-то верить его словам не стоит? — с некоторым облегчением спросила Сара.
      — А вот это трудно сказать. Пэквуджи как тихий пруд — он отражает твою душу. Если ты коварный и мелочный человек — он с тобой будет поступать так же. Если ты добр и заботлив, он будет к тебе добр и станет заботиться о тебе.
      — Ну, я вижу, с ним никогда нельзя быть ни в чем уверенной.
      — Здесь, — и Мэй-ис положила руку на грудь, — здесь ты поймешь, можно ли. Ведь Пэквуджи — отражение твоей души.
      — Наверное, мне надо поговорить с Талиесином… насчет этих испытаний.
      — Я думаю, это самое разумное. Талиесин — странный человек, по крайней мере, для меня он странный. Тот Путь, по которому следует он, не такой, как Путь моего народа. Его народ копит знания, добытые каждым в одинокой борьбе. У нас не так. У нас знания — секрет, но спросишь — и узнаешь. А соплеменники Талиесина полагаются сами на себя.
      — О, как сложно!
      Мэй-ис-хюр накрыла ладонью руку Сары и улыбнулась:
      — Ничего не бойся. После твоего рассказа в меня закрались всякие предчувствия, но знай одно — ты среди друзей. Мы всегда тебе поможем. — Индианка встала и посмотрела на Сару. — Твоя одежда еще должна посохнуть, пойдем посмотрим, не найдется ли для тебя чего-нибудь более подходящего, чем старая рубаха Хагана.
      Перемена темы вызвала и перемену настроения.
      — А мне эта рубаха даже нравится, — сказала Сара.
      — Ты в ней похожа на бобра. — Мэй-ис-хюр раздула щеки и сделала несколько шагов вразвалку. — А по-моему, ты сродни кунице. Но как хочешь…
      — Ладно, ладно! — рассмеялась Сара. — А во что ты собираешься меня нарядить?
      — Найдем тебе что-нибудь удобное, можешь не беспокоиться. Есть у меня одно платье на примете. Его только укоротить надо.
      Сара связала одежду в узелок, и обе в сопровождении Хова, болтая, как давние подруги, отправились в башню.
 
      — Никому не известно, кто выстроил эту башню, — рассказывал Талиесин. — Когда я познакомился с Мэй-ис и Хаганом, они уже два года в ней жили. Мэй-ис раньше жила с отцом, а Хагана они нашли на берегу. Его выбросило море. Он был полумертвый, только цеплялся громадной рукой за свой топор. Как он вместе с этим топором не потонул, непонятно. Вот Хаган-то и решил, что нужно поселиться в башне. Всего-то и надо было — законопатить щели и покрыть крышу дерном. Башня оказалась на диво прочной, хоть простояла пустой неизвестно сколько лет.
      Они с Сарой сидели у подножия башни, прислонясь к ее каменной стене, на плечи себе они накинули одеяло, а перед ними расстилалась широкая гладь океана. На Саре было платье из мягкой замши, чуть прикрывавшее колени, из-под платья виднелись длинные штаны, перевязанные на икрах шнурками, сплетенными из травы. Ее непокорные кудри были заплетены в две косы, хоть и не такие роскошные, как у Мэй-ис-хюр, но ей казалось, что они превращают ее в настоящую индианку.
      На обед у них были жареная утка, пшеничные лепешки и чай из розовых лепестков, которые Талиесин насушил летом. Мэй-ис-хюр и Хаган после обеда ушли в башню, где Мэй трудилась над новым, очень красивым одеялом, оно, уже почти готовое, висело на ее ткацком станке, а Хаган плел сеть, его большие пальцы быстро и ловко сплетали из пряжи веревку и завязывали узлы.
      Сара и бард долго сидели, прислушиваясь к молчанию леса и тихому шуму волн, бьющихся внизу об утесы. Небо было чистое, унизанное бесчисленными, ослепительно сияющими звездами. На севере, подчиняясь таинственному ритму, плясали огни всех цветов радуги. Глядя на них, Сара вспомнила лавку «Веселые танцоры», еще раз подивилась тому, как она здесь очутилась, и тут же припомнила обвинения, которыми осыпал барда Киеран. И намеки Пэквуджи на какие-то странные испытания.
      День прошел спокойно, но сейчас, когда их окружала темная, таинственная ночь, Сара решила, что пора поговорить серьезно.
      — Этот друид, из-за которого тебе пришлось покинуть Гвинедд, как его звали? — спросила она.
      В темноте ей не было видно, что Талиесин нахмурился.
      — Томасин, — не сразу ответил он. — Томасин Хенгуэр-т-Хап.
      «Томас Хенгуэр, — Сара вздохнула. — Значит, Киеран был прав».
      — Ты его ненавидишь? — спросила она.
      — С чего бы?
      — Ну за то, что он вынудил тебя покинуть родину? Ты его не простил? Хочешь убить его?
      Талиесин покачал головой, но скорей от смятения, вызванного ее вопросом.
      — Зачем мне его убивать? Он теперь просто камень над морем.
      — Но если бы он был жив?..
      — Пойми, Сара, — ласково сказал Талиесин, — Томасин только подвигнул меня на то, чтобы покинуть родные места. Как я мог оставаться в своей стране, если я никому больше там не был дорог?
      — Киеран говорит, что ты родился в Стране Лета. Где это?
      Даже в темноте глаза барда засверкали.
      — Страна Лета! Это Край Летних Звезд! Там собрано все, что есть хорошего на свете. Там все таинственно и причудливо, непокорно и нежно, волшебно, как свет звезд, надежно, как сердце друга. Я побывал там только на самой окраине, но я все бы отдал, чтобы попасть в эту страну! — Талиесин помолчал, потом заговорил снова: — Мне говорили, что я там родился, но я этого не помню! Нет у меня ощущения, что я там когда-то жил, что это моя родина. Я всегда только мечтал об этой стране. Когда волны Эйл-Тона несли мой челнок, я думал, что приплыву в Страну Лета, ведь в легендах говорится, будто она лежит на Западе. — Он снова умолк, а когда заговорил, мечтательности в голосе не осталось: — Я не питаю ненависти к Томасину. Но когда море подхватило мою лодку, а берега Гвинедда стали скрываться из глаз, я проклял его и превратил в камень. И повелел ему смотреть на море до тех пор, пока Гвин ап Надд еще оставляет следы на полях людей. Я признаю, что поступил скверно. — Он повернулся к Саре и приблизил к ней лицо. — А почему ты об этом спрашиваешь?
      И Сара в первый раз рассказала ему обо всем, что случилось с ней за время их краткой разлуки. Она не упомянула только о своем сне.
      — Значит, Томасин все еще жив? — удивился Талиесин. — И живет в твое время, в твоей стране. Могу лишь пожелать ему добра, Сара. Честное слово. А это… этот Ужас-Бродящий-Без-Имени… Это не я, Сара!
      — А что же это?
      — Если бы мне пришлось строить догадки, я бы мог предположить, что раз Хенгр жив, хотя срок его жизни кончился, значит, Томасину явился Аравн — Повелитель Живых Мертвецов — и отнес его в Аннван. Я рассудил бы так, но… — Талиесин поднял руку, и в свете звезд блеснуло золотое кольцо на его пальце, — но такие побрякушки Аравну не нужны. Ведь наши кольца ничуть не более волшебные, чем обычные, полученные в дар. Мое только потому и волшебно для меня, что его подарил мне Мирддин, величайший бард из тех, что пели свои песни на Зеленых Островах. Но у моего кольца особые свойства. Оно указывает тропы, ведущие к Пути, оно не дарит новые силы, а лишь будит уже живущие в тебе. Я полагаю, — задумчиво добавил Талиесин, — что таинственное Зло, которое выслеживает Томасина, ищет именно это кольцо, хочет заполучить его, чтобы удвоить или утроить свои силы.
      — Но что это за Зло? — повторила свой вопрос Сара.
      — Даже представить себе не могу, для меня это загадка, каких я раньше не знавал. Те немногие намеки, что я слышал, мне ничего не говорят.
      — Я думала, ты мастер разгадывать загадки.
      — Был! — ответил Талиесин.
      Сара вздохнула.
      Оставалось еще одно, о чем следовало поговорить. Она весь день медлила с этим вопросом, откладывала разговор, однако сознавала, что, так и не получив ответа, не сможет заснуть. Кто знает, что предрекает ей сегодняшний сон?
      — Меня что… ждут какие-то испытания?
      Она почувствовала, как напрягся Талиесин. К его чести, он не стал доискиваться, что она имеет в виду и откуда она об этом знает. Между ними не могло быть лжи. Но Сара похолодела, будто вместе с Талиесином ощутила вдруг взгляд его деда и услышала голос старца:
      Пусть она сама отгадывает все загадки, иначе все, что она усвоит, пойдет прахом.
      — Да, — ответил наконец Талиесин.
      — И что же это за испытания? А главное, зачем они?
      — Испытания предстоят всем, кто встал на Путь, Сара. От того, как ты выдержишь их, зависит, созрела ли ты, стала ли достойна, — объяснил он.