— А ты не мог бы просто использовать те две картины? — спросила она.
      Алан покачал головой:
      — Для иллюстрированного издания этого будет маловато.
      — Может, стоит подыскать другого художника, который сумел бы дополнить мои рисунки?
      — Нет. Я считаю, что здесь необходима цельность: один автор, один художник. Мне никогда не нравились книги, где несколько художников иллюстрировали одного писателя.
      Изабель и самой это не нравилось.
      Она повертела в руках чашку и уставилась в окно. Ветер заметно усилился, и под его порывами цветы склонялись до самой земли. Вдалеке над озером собирались темные тучи, они громоздились друг на друга и постепенно закрывали весь горизонт. Надвигался шторм, но Изабель не обращала на это особого внимания. Она погрузилась в размышления о произведениях Кэти, о том, насколько быстро работа над иллюстрациями снова приведет ее в ловушку, где воспоминания смешиваются со снами. Этот процесс мог оказаться волнующе приятным, но мог принести и немало горечи. И темноты. Темноты, подобной черноте грозовых туч над озером. А впоследствии...
      Стоит закрыть глаза, и она снова услышит тот странный шум, снова перед мысленным взором возникнет крошечное обгоревшее тельце, снова появится ужасный запах сожженной плоти. А потом в поле зрения попадут и все остальные...
      Нет, она не станет закрывать глаза. Чтобы отвлечься, Изабель сосредоточилась на словах Алана.
      — Я понимаю, что с тех пор стиль твоих работ кардинально изменился, — рассуждал он. — Не буду утверждать, что понимаю все твои замыслы, но я с уважением отношусь к творчеству. Я бы никогда не рискнул просить художника поменять стиль письма, но ведь тебе уже приходилось заниматься иллюстрациями. И, как я уже говорил, этот проект задуман не ради нашей славы или прибыли. Это в память о Кэти. Для того чтобы исполнить ее мечту о доме детского творчества. — Алан нетерпеливо наклонился вперед. — Изабель, ты можешь хотя бы попробовать?
      Она не осмеливалась посмотреть ему в лицо и снова перевела взгляд на озеро. За несколько кратких мгновений тучи приблизились, теперь они неслись над водой, окутывая остров. Первые капли дождя ударили по стеклам.
      — Если в городе кто-нибудь будет беспокоиться о тебе, лучше позвони сейчас, пока телефонная связь еще действует.
      — Что?
      Изабель повернулась к Алану.
      — Я напрасно не обращала внимания на погоду, — объяснила она.
      Словно в подтверждение ее слов с неба хлынули потоки дождя и заслонили всё вокруг; за окном на расстоянии нескольких футов уже невозможно было что-либо увидеть.
      — Я не смогу перевезти тебя через озеро, пока не кончится буря, — продолжала Изабель. — Как правило, в шторм отключаются и телефон, и электричество.
      — Ого!
      Изабель повернулась назад, взяла старый массивный пластмассовый аппарат с круглым диском и поставила его перед Аланом. Потом встала из-за стола, чтобы не мешать своему гостю.
      — Мне некого предупреждать, — произнес Алан.
      Изабель осталась стоять в нескольких футах от стола. Она только обхватила себя руками, пытаясь унять внезапную дрожь, не имеющую ничего общего с надвигающимся штормом.
      — Ты мне не ответила, — сказал Алан. Изабель вздохнула. Всё так перемешалось. Письмо умершей подруги, ключ от камеры хранения, возвращение в ее жизнь Алана, его проект осуществления мечты Кэти.
      — Ты останешься на ужин? — спросила она, возвращаясь к роли гостеприимной хозяйки.
      — Ты снова уклоняешься от ответа.
      Изабель взглянула на него иначе, чем прежде, вспоминая, каково это отвлечься от личности собеседника и рассматривать его в качестве объекта для картины. Писать портрет Алана было бы для нее одновременно и легко и сложно: перед ней сидел темноволосый мужчина со спортивной фигурой и добрыми глазами. Черты его лица были строгими и нежными, они могли привлечь к себе собеседника, а могли и оттолкнуть. Что, если бы она написала его портрет? Но не так, как другие художники, а как учил ее Рашкин? Какой образ вызвала бы она своей работой из небытия?
      — Изабель?
      — Я... я думаю, — ответила она.
      — Спасибо. Я тебя понимаю.
      — Я еще ни на что не согласилась, — предупредила его Изабель. — Я просто обдумываю этот проект.
      — Знаю.
      Она выглянула в окно; пелена дождя и темные тучи почти погасили дневной свет.
      — Так ты останешься на ужин? — повторила она свой вопрос.
      — Если ты не против.
      Алану пришлось остаться и на всю ночь.

ІІІ

      Вскоре после ужина Изабель сослалась на срочную работу и скрылась r студии; Алану больше не удалось поговорить с ней в этот вечер.
      Во время приготовления ужина и в процессе еды к ним почти вернулись прежние дружеские отношения и Алан не раз упрекнул себя в том, что так долго не настаивал на их встрече. Но, как только посуда была перемыта и поставлена в сушилку, Изабель так удивленно посмотрела на него, словно только сейчас осознала присутствие гостя в своем доме и не знала, как ей поступить. В следующее мгновение она пробормотала что-то насчет неотложных дел и оставила Алана в одиночестве, не дав ему сказать ни слова в ответ. Ее внезапный уход немало смутил его и заставил почувствовать себя лишним.
      Алан вернулся на кухню, допил остывший кофе, сполоснул чашку и поставил ее на полку. Покончив с этим несложным занятием, он бесцельно окинул взглядом просторное помещение, занимавшее большую часть нижнего этажа бывшего амбара. Алан принялся разглядывать некоторые произведения Изабель, висевшие на стенах или расставленные на полках, поскольку днем не смог уделить им должного внимания.
      Все картины относились к абстрактному периоду творчества художницы и сильно отличались от тех, которые он собирался включить в сборник произведений Кэти; они противоречили даже названиям, данным им автором. Большое, шесть на десять футов, полотно, озаглавленное «Стук сердца», представляло собой поле насыщенного фиолетового цвета, выполненное крошечными мазками кисти. Подойдя ближе, Алан убедился, что кисточка была не шире половины дюйма. А когда он снова отступил на шаг назад, три крошечные геометрические фигуры оранжевого цвета, расположенные в центре, начали странным образом пульсировать перед его глазами.
      Фигурки, вырезанные Изабель из дерева, оказались более реалистичными — это были выступающие на поверхности древесины человеческие лица, тела и отдельные конечности, торчащие под нелепыми углами. Некоторые из скульптур были раскрашены в стиле индейской татуировки или ритуальных масок.
      Несмотря на то что Алан не увлекался ни абстрактной живописью, ни деревянными скульптурами, он не мог их игнорировать. Он пытался переключиться на что-то другое, но его взгляд необъяснимым образом возвращался к одной и той же скульптуре: выступающим на полированном куске древесины детским пальчикам, которые указывали на вихрь треугольников, из угла в угол пересекающий полотно соседней картины.
      Наконец Алан обратил внимание на шторм. Он прошел через всю комнату к окну и стал смотреть на струи дождя, с прежней силой бьющие по стеклам. Цветы намокли и согнулись почти до земли, многие под ударами тяжелых капель лишились большей части своих лепестков. Всё, кроме клумбы, скрывалось за темной пеленой сумерек и дождя. Алан простоял так довольно долго, пока не обнаружил, что и теперь разглядывает работы Изабель, отраженные в стекле перед ним. Он с надеждой посмотрел на лестницу, но не увидел там никого, кроме Рубенса — огромного рыжего кота Изабель, спавшего сразу на двух ступенях. Его голова и передние лапы покоились на верхней ступени, а задняя часть туловища спускалась на нижнюю. Сама хозяйка оставалась в своей мастерской.
      Алан некоторое время нерешительно размышлял, но потом отправился в противоположную часть дома, в комнату для гостей, которую Изабель показала ему еще перед ужином. На кровати он обнаружил сложенные полотенца. Спальня показалась Алану долгожданным убежищем. Уход Изабель лишил просторное помещение столовой уюта и тепла, а ее произведения навевали тревожные мысли на единственного зрителя. Гостевая комната была выдержана в спокойных пастельных тонах и обставлена самой необходимой мебелью — ковер на полу, комод, книжный шкаф и диван у окна с настольной лампой на подоконнике. Двуспальная кровать была поставлена таким образом, что, приподнявшись на изголовье, можно было смотреть в то же самое окно.
      Алан с удивлением обнаружил на полке полную коллекцию книг, выпущенных «Ист-стрит пресс», и провел несколько приятных минут сидя на кровати и перелистывая знакомые страницы. На стене висела только одна картина — незатейливый акварельный пейзаж, также с подписью Изабель. По дате, расположенной в самом углу картины, Алан определил, что акварель была выполнена художницей еще в юности. Интересно, как она уцелела во время пожара?
      Пока он принимал душ, электричество отключилось, и Алану пришлось добираться до спальни со свечой, предусмотрительно оставленной хозяйкой. При ее мерцающем свете он разделся и улегся в кровать. Алан думал, что не уснет, но, как только он задул свечу, монотонный стук дождя и темнота подействовали на него успокаивающе. Некоторое время он еще размышлял, насколько необычно жить в таком месте, где разбушевавшаяся стихия может отрезать человека от цивилизации на несколько дней. Потом он вспомнил о Марисе и решил, что надо было позвонить ей, пока не прервалась телефонная связь. Наверняка она пыталась дозвониться до него и беспокоилась, каждый раз слушая голос автоответчика. Мысли о Марисе повлекли за собой щекотливые вопросы об их взаимоотношениях, но, к счастью, Алан заснул, не успев в очередной раз запутаться в хитросплетениях человеческих связей.

IV

      Алан даже не понял, отчего проснулся. Он проспал всего несколько часов, а потом вдруг обнаружил, что лежит с открытыми глазами и смотрит в потолок. Сна как не бывало.
      До пробуждения ему снилась Изабель. Она попросила его позировать для портрета, а потом он почему-то сбросил с себя одежду, Изабель тоже разделась, и они оказались на кровати, странным образом перенесшейся в студию. Алан уже протянул руку, чтобы дотронуться до великолепной груди, как вдруг очнулся и с трудом перевел дыхание.
      Некоторое время он продолжал лежать без движения, пытаясь определить, что же прогнало сон. Наконец он сел на кровати и только тогда обнаружил, что в спальне есть кто-то еще. На фоне окна, освещенного первыми предрассветными лучами, выделялся силуэт девушки, сидящей на диване. Она подтянула ноги к груди и обхватила их руками. Мечты Алана о хозяйке дома сыграли с ним злую шутку, и простыня между его ног мгновенно приподнялась, так что ему пришлось поспешно согнуть колени, чтобы скрыть этот факт.
      — Изабель? — почти шепотом окликнул он.
      Девушка у окна повернулась в его сторону. Оказалось, что на ней надета лишь длинная мужская рубашка, свисавшая чуть ли не до колен. Но, кем бы ни была его гостья, при первых же звуках ее голоса Алан понял, что это не Изабель.
      — Ты кажешься мне очень славным, — заговорила незнакомка. — И наверняка уговоришь ее заняться этой работой. Уже скоро запоют утренние птицы, а она всё еще наверху и продолжает делать множество набросков.
      Несмотря на ее очевидную молодость, голос девушки оказался более хриплым, чем у Изабель, и в нем звучала едва заметная ирония. Алан повнимательнее рассмотрел силуэт. Фигура незнакомки была ниже и стройнее, чем у Иззи, почти мальчишеская.
      — Кто ты? — спросил он.
      Девушка продолжала говорить, совершенно не обращая внимания на его вопрос.
      — Я бы посоветовала тебе использовать в книге черно-белые рисунки — для Изабель это было бы намного проще, — но, должна признать, я немного эгоистична и хотела бы увидеть несколько новых лиц. Я чувствую себя одинокой.
      Алан почти не прислушивался к ее словам.
      — Я считал, что Изабель живет здесь одна, — произнес он.
      — Так оно и есть. Только она и ее искусство.
      — Тогда кто ты такая? И что ты делаешь в моей спальне?
      Его мечты об Изабель отступили на задний план. Теперь он только хотел выяснить, что делает эта девушка-подросток посреди ночи в его комнате. Нежданная гостья уперлась локтем в колено, обхватила ладонью подбородок и слегка запрокинула голову. Эта поза показалась Алану смутно знакомой, но он не сумел вспомнить, где мог видеть ее.
      — Неужели ты никогда не интересовался, почемуона так внезапно и резко изменила стиль своих работ? — спросила незнакомка.
      — Всё, что меня сейчас интересует, — это кто ты такая и зачем пришла в мою комнату.
      — Ну, не будь таким скучным, — протянула она, и легкая насмешка в ее голосе перешла в негромкий смех.
      Алан почувствовал себя загнанным в ловушку. Под простыней на нем не было никакой одежды.
      — Ты не находишь, что Изабель стала еще более очаровательной?
      — Да. Это...
      — Не стоит говорить об этом вслух. Ты не первый, кто поддался ее чарам и скорее всего не станешь последним. Но все отступают перед ее тайной.
      — Тайной? — повторил Алан.
      Да, в Изабель чувствовалась некоторая таинственность — она всегда была ей присуща, но он предпочел бы назвать эту черту ее характера загадочностью.Слово «таинственность» больше подходило полуобнаженной девушке, присутствующей сейчас в его спальне. Теперь, когда в комнате становилось всё светлее, он убедился, что мужская рубашка действительно являлась единственным предметом одежды на ней и застегнута она была слишком небрежно.
      — Если у тебя серьезные намерения, — сказала незнакомка, — спроси у нее о Рашкине.
      — Какие намерения?
      Девушка спустила ноги на пол и наклонилась вперед, теперь ее подбородок опирался на обе ладони.
      — Я не ребенок, — ответила она. — Не стоит притворяться. Я знаю, что ты мечтал о ней во сне сегодня ночью. И мне известно, что находится у мужчины между ног и куда он жаждет проникнуть. — Алан вспыхнул.
      — Кто ты такая? — настойчиво повторил он свой вопрос.
      Девушка поднялась и распахнула оказавшееся незапертым окно. Вечером Алан и не подумал проверить задвижку.
      — Просто вспомни о том, чего ты не знаешь или не понимаешь, — это не принесет особого вреда.
      — Сейчас я хочу понять только...
      — И этого может быть достаточно, чтобы тебя отпугнуть.
      Алан почувствовал, что еще немного, и он выйдет из себя. Он предпочел некоторое время помолчать, глубоко вдохнул, потом неторопливо выпустил воздух. Холодный ветерок, ворвавшийся в открытое окно, превратил его дыхание в пар. Но девушка, казалось, совершенно не замечала холода.
      — Зачем ты мне об этом рассказываешь? — спросил он.
      Незнакомка улыбнулась:
      — Ну наконец-то хоть один разумный вопрос за всё утро.
      Алан молча ждал, но она не стала продолжать.
      — Ты не намерена на него отвечать? — наконец заговорил он.
      Девушка покачала головой.
      — Ты собираешься оставаться у окна и замерзнуть насмерть?
      — Мне не холодно.
      Девушка перешагнула через подоконник и ступила на мокрую траву. Алан хотел было встать, но вовремя вспомнил, что совершенно не одет.
      — Не забудь спросить у нее насчет Рашкина. Ты ведь знаешь, кто это такой?
      Алан кивнул. Это в память о Рашкине Изабель назвала свой дом «Ферма Аджани». Он натянул на себя простыню и обернул ее вокруг туловища наподобие длинной юбки. Только тогда Алан решился встать с кровати. Но к тому времени, когда он подошел к окну, девушка уже оказалась на лужайке и танцевала там босиком на влажной от дождя траве, не по размеру большая рубашка развевалась вокруг ее стройной фигурки.
      — Но я до сих пор не узнал, кто ты, — окликнул он незнакомку.
      Она обернулась с усмешкой на губах.
      — Я же Козетта, — сказала она. — Дикарка, созданная Изабель.
      С этими словами она исчезла, пробежав по лужайке, ее длинные ноги напомнили о резвящемся жеребенке, а распущенные рыжие волосы метались по спине и отсвечивали розовыми бликами первых лучей восходящего солнца. Через несколько мгновений от нее осталась только едва заметная цепочка следов на траве.
      — Козетта, — задумчиво повторил Алан.
      Теперь он понял, почему ее поза показалась такой знакомой. Эта девушка производила впечатление двойника той, что послужила Изабель моделью для картины «Дикарка»; полотно и сейчас висело в Детском фонде Ньюфорда. Конечно, Козетта намного моложе, но сходство было настолько поразительным, что она вполне могла сойти за родственницу той модели. Возможно, это ее дочь. Это послужило бы достаточно разумным объяснением сходства, но не проливало свет на другую загадку: как она оказалась в его комнате? Всё это напоминало тщательно продуманную шараду, рассчитанную на гостя: одежда, похожая на одежду персонажа картины, и все эти загадочные разговоры о нем и Изабель, о ее бывшем наставнике.
      С личностью Рашкина действительно было связано что-то странное — то ли скандал, то ли некая тайна. Пока Алан пытался вспомнить, что именно, ему на ум пришло нечто совершенно поразительное. В одной из историй Кэти, послужившей основой для картины, девочку действительно звали Козеттой; она убежала в джунгли с волчьей стаей и больше не вернулась к людям.
      Значит, даже имя позаимствовано из сказки. Но зачем? Какой в этом смысл?
      Алан продолжал смотреть на лужайку, пока не задрожал от холода. Тогда он захлопнул окно и вернулся в постель. Он собирался только согреться под одеялом, а потом встать и одеться. Но, запутавшись во множестве вопросов, вертевшихся в его голове после странного утреннего визита, он снова заснул.

V

      Изабель выпрямилась за рабочим столом и провела рукой по лицу, размазав при этом краску по лбу и щекам. Пальцы давно окрасились красновато-коричневой сангвиной, которую она использовала для эскизов. Изабель не только держала в руке мелки, но и растирала краску на бумаге, чтобы обозначить тени. С того момента, как она сразу после ужина оставила Алана и поднялась в студию, на столе накопилось множество листов бумаги с набросками и зарисовками.
      Девушка не могла точно определить, что именно заставило ее так поспешно отправиться в мастерскую. В некоторой степени это случилось из-за воспоминаний, но не только о Кэти, а еще и о тех давних временах, когда все они жили на Уотерхауз-стрит. Тогда они, безусловно, прекрасно проводили время, но еще был Рашкин, игравший немалую роль в ее жизни. Размышления о тех днях всегда вызывали в памяти «Сказку о двух городах». Диккенс одной фразой точно выразил ее отношение к этому периоду: «Этo было лучшее из времен, это было худшее из времен...»
      Рашкин. Кэти. Алан в ее доме. Похороны. Все эти воспоминания разом поднялись и закружились в голове, Изабель даже не ощутила приступ клаустрофобии — слишком много людей собралось в одном месте, хотя сейчас в просторном доме были только она сама и Алан. Да, только они двое, и еще призраки. Если бы не дождь, Изабель непременно вышла бы на прогулку. А сейчас она даже не могла вспомнить, что именно сказала Алану перед уходом. Вероятно, промямлила что-то насчет накопившихся дел и удрала.
      А поднявшись наверх, только и делала, что металась из угла в угол по скрипучему деревянному полу студии, пока собственное беспокойное поведение не стало действовать ей на нервы, так же как и Рубенсу, безуспешно пытавшемуся уснуть на подоконнике позади письменного стола. Наконец Изабель села, достала пачку чистой бумаги и жестянку с углем и мелками, чтобы определить, в состоянии ли она изобразить человеческие фигуры и лица.
      Она так давно не рисовала реальные объекты. «Это безопасно», — твердила самой себе Изабель, прикасаясь розовым мелком к чистому листу бумаги. Результат первой попытки привел ее в отчаяние. Но не столько из-за длительного отсутствия практики, хотя, видит бог, она за долгие годы почти утратила необходимые навыки, сколько из-за мучительного страха перед образами, которые могут появиться вследствие ее усилий.
      Изабель положила перед собой новый лист, но никак не могла заставить себя прикоснуться к нему.
      Прошло не меньше двадцати минут, а она всё еще бесцельно смотрела на бумагу. Рубенс поднялся с подоконника и пересек стол. Кот посмотрел ей в лицо, и в этом взгляде Изабель ясно прочла раздражение; она не могла ошибиться, поскольку давно знала его и считала своим хорошим знакомым. Рубенс тяжело спрыгнул на пол и вышел из мастерской. Художница проводила его взглядом, затем снова обратилась к тому, что находилось на столе. Уголок эскиза, выглядывающий из-под чистого листа, тоже укорял ее.
      «Из-за одного эскиза ничего не произойдет, — напомнила себе Изабель. — Мелки не могут причинить никакого вреда». Это начнется после того, как она завершит наброски, натянет полотно на мольберт и станет смешивать краски на палитре. Когда призовет на помощь знания, полученные от Рашкина, и будет мазок за мазком наносить краску на холст...
      Но после десятка эскизов Изабель поймала себя на мысли, что уже стремится к этому всей душой. Она глубоко вздохнула, отогнала все посторонние мысли и предоставила пальцам двигаться по чистому листу, черпая вдохновение из появляющихся фигур, из долгих лет, в течение которых она заставляла себя воздерживаться от подобной работы. Когда отключилось электричество, она просто зажгла свечи и продолжала рисовать. Очень скоро на бумаге появилось множество фигур; они стояли, ходили, танцевали, улыбались, смеялись, печалились... полная гамма человеческих чувств и движений. Радость творчества вспыхнула в ней с такой силой, что Изабель с трудом удержалась от того, чтобы начать писать маслом в тот же момент.
      Это было бы слишком поспешно. Сначала необходимо найти несколько моделей, Джилли сможет ей в этом помочь. Сама Изабель так давно не общалась с артистическим миром Ньюфорда, что даже не представляла, с чего начать поиски. Была еще одна проблема — фон к картинам, это тоже вынуждало перебраться в город. Возможно, ей придется арендовать студию на несколько зимних месяцев.
      Изабель, автоматически продолжая рисовать, стала составлять в голове план. Она будет настаивать на том, чтобы все оригиналы остались у нее. Алан получит оттиски цветных иллюстраций, но сами полотна будут принадлежать только ей. Это обеспечит хоть какую-то безопасность, по крайней мере при ее жизни. А что же произойдет, когда она умрет? Кто сможет на это ответить?
      «Остановись, — приказала она себе. — Не стоит осложнять положение. Если пытаться предусмотреть все варианты, можно даже не приступать к работе».
      Пальцы как следует размялись, и линии, выходящие из-под них, обрели надлежащую уверенность. Изабель обнаружила, что рисует лицо Кэти, но не искаженные болезнью черты, а те, что были у нее в первые дни их знакомства, когда им обеим еще не было и двадцати лет, когда они жаждали любых знаний, которые только могла предложить им артистическая община Кроуси.
      Изабель попыталась мысленно выбрать истории, к которым следует сделать иллюстрации, но в конце концов решила, что рисунки необходимы к каждой из них. В сказках Кэти содержалось такое количество образов, что к любой можно было написать десяток картин. Надо перечитать их заново. Алан говорил о каких-то неизвестных историях, так что...
      Изабель отложила мелки и задумалась над образом Кэти, глядящим на нее с листа бумаги. Как жаль, что не хватило смелости заняться этой работой при жизни подруги, что невыполненное обещание так долго стояло между ней и памятью Кэти. Но теперь всё изменится, она попытается искупить свою вину.
      — Я сделаю это ради твоей мечты, — прошептала Изабель. — Чтобы претворить в жизнь твой проект. Это придаст мне смелости.
      А если быть совсем честной, то это еще и попытка раз и навсегда покончить с призраками. Они постоянно преследуют ее во сне. И Рашкин, и Кэти никогда ни взглядом, ни словами не упрекают ее, но у Изабель каждый раз остается чувство вины за то, что после пожара она предпочла похоронить всё, чему научил ее старый художник.
      Никто, кроме Кэти, не знал, почему она старалась забыть о том периоде своей жизни, почему должна была искать новые пути выражения воцарившегося в ее душе смятения, которое она могла успокоить только при помощи творчества. Об этом не догадывался даже Рашкин. Хотя он должен был знать. Только он и Кэти знали всю правду. Изабель ничего не рассказывала даже Джилли, которая при своей склонности ко всему таинственному могла бы оказаться достойным слушателем. Джилли видела чудеса и загадки везде, где любой другой просто протер бы глаза и посмотрел еще раз, тщательно подгоняя увиденное под общепринятые рамки.
      Изабель и сама не смогла бы объяснить, по какой причине она не рассказала Джилли о своей тайне. Тем более что после ее переезда на остров они вели нескончаемые разговоры по телефону, обсуждали различные события и делились впечатлениями. Но тот случай был... особым. Кэти знала обо всём, поскольку присутствовала с самого начала. А Рашкин — если бы не Рашкин, то ничего бы и не произошло.
      Поначалу его уроки казались ей восхитительными, словно обучение магии или подарок сказочной феи. А потом, после пожара, Изабель даже не могла об этом разговаривать. Секрет не погиб, просто он был похоронен в самом дальнем уголке ее сердца, так же как и ее желание изображать реальные объекты.
      После резкого перехода к абстрактной живописи на Изабель посыпались самые суровые нападки критиков. Единственным человеком среди артистического общества Ньюфорда, кто принял ее новую манеру как нечто должное, кто не сравнивал ее теперешние произведения с прошлыми полотнами, была Джилли. Однажды, за несколько недель до выставки, Джилли поднялась в студию Изабель — в то время она делила с Софи Этойль половину чердака в районе Старого Рынка — и беспристрастно осмотрела все полотна, вплоть до набросков, еще висящих на мольберте. Безусловно Джилли удивилась, но в то же время на нее произвела впечатление энергия, бьющая ключом из этих работ. К счастью, там оказались не только неудачные попытки, но и полотна, в которых Изабель удалось выразить всё, что она изображала и раньше, но при помощи абстрактных фигур и ярких основных цветов.
      После похвал Джилли волнение Изабель по поводу того, как будут приняты ее новые картины, несколько улеглось.
      — А ты сама счастлива, работая в таком стиле? — спросила ее тогда Джилли.
      — О да, — солгала Изабель. — Совершенно счастлива.
      На то, чтобы эта ложь стала правдой, потребовались долгие годы.
      — Это всё, что имеет значение, — сказала Джилли. Изабель не раз пришлось вспомнить эти простые слова, пока она неустанно боролась за то, чтобы восстановить свое положение в артистическом сообществе. Позже, хотя и не без труда, она поняла, что ее былых поклонников отталкивала не ее новая манера письма, а та легкость, с которой она отказалась от своих былых достижений. Как только все убедились в серьезности ее намерений, они один за другим стали возвращаться в ряды ее почитателей.
      Все, кроме Рашкина. Он не выразил ни восхищения, ни порицания. Задолго до открытия выставки Рашкин исчез. Из ее жизни, из Ньюфорда; насколько было известно Изабель, он исчез из этого мира, и никто с тех пор о нем не слышал. По Ньюфорду ходили различные предположения о том, почему и куда он пропал, но это были всего лишь слухи. Изабель подозревала, что пожар уничтожил какую-то часть его души, как случилось и с ней самой. Она утратила наивность и ощущение чуда. Чего лишился Рашкин, ей было неизвестно, но его уход был следствием той глубокой боли, которая до сих пор терзала и ее собственную душу. Несмотря на всю его необщительность и приступы ярости, Рашкин, по мнению Изабель, лучше, чем кто-либо другой, постиг внутреннее совершенство, лежащее в глубине каждого предмета, красоту, берущую начало от сознания того, что любая вещь, большая или малая, была в своем роде совершенной. По словам Рашкина, священным долгом художника было выявить эту красоту, создать связь между объектом и зрителем.
      Изабель вздохнула. Временами она до боли тосковала по своему бывшему наставнику. Но затем вспоминала о темной стороне его натуры, и это заслоняло добрые отношения ненавистными тенями. Его стремление к превосходству и безудержную ярость. Его жестокость и жажду власти. Его жажду...
      Как и всегда, размышляя о Рашкине, Изабель в который раз удивилась тому, как долго она не могла освободиться от его влияния. Одно только желание научиться всему, что он был способен ей дать, не являлось достаточным объяснением. Чем же он так крепко ее удерживал? Как мог один и тот же человек принести в ее жизнь так много хорошего и в то же время причинить столько боли?
      Она снова вздохнула и посмотрела в окно. Снаружи уже занимался рассвет. Тень от амбара становилась всё короче. Послышалось пение утренних птиц, хотя и не такое громкое, как летом; стая за стаей лесные певцы улетали на юг. Но утро выдалось солнечным, и даже электричество уже включили. Впереди отличный осенний денек.
      Вопреки опасениям Изабель вовсе не ощущала усталости после бессонной ночи. Глаза немного покраснели, а спина ныла от многочасового сидения за письменным столом, но этим все и ограничилось. Она потерла глаза, а потом взглянула на руки и поняла, что сделала со своим лицом.
      — Восхитительно, — вполголоса пробормотала Изабель.
      Потом встала из-за стола, потянулась и отправилась в ванную принять душ перед тем, как разбудить Алана. Прежде чем отвезти его в город, надо приготовить завтрак. А до этого им предстоит еще кое-что обсудить. Изабель надеялась, что он примет ее условия — они не такие уж жесткие. Но, даже если Алан не согласится, она все равно будет участвовать в работе. Пришло время выполнить давнее обещание.
      Она это сделает.
      Ради Кэти и ее мечты о художественной мастерской для бездомных детей. И ради себя самой, чтобы обрести утраченную смелость и принять на себя ответственность за тот дар, который когда-то получила.

VI

      Алан с трудом проснулся от стука в дверь. Он запутался в простыне и чуть не упал с кровати; и голова, и тело всё еще были во власти сна.
      — Завтрак почти готов, — раздался за дверью голос Изабель.
      — Я... я сейчас приду, — сумел пробормотать не вполне проснувшийся Алан.
      Он послушал, как ее шаги удаляются по коридору, потом осторожно спустил ноги с кровати. Взгляд переместился на окно. Сквозь стекло проникало утреннее солнце и придавало всей комнате колорит ранних импрессионистов: яркий желтый свет и розоватые тени в тех местах, куда не доставали лучи. Рыжеволосой дикарки в мужской рубашке нигде не было видно.