— Там оставалось всего по одному глотку, — сказала Кэти, возвратившись с двумя бокалами, содержащими янтарную жидкость. Иззи с благодарностью приняла бокал. Первый же глоток наполнил ее пищевод жидким огнем, а через несколько мгновений тепло разошлось по всему телу.
      — Так-то лучше, — улыбнулась она, кутаясь в шаль.
      — Ты сегодня поздно, — заметила Кэти.
      — Я была на вечеринке, потом встретила одного парня...
      Иззи пожала плечами и замолчала, сделав еще один глоток виски.
      — В последнее время ты постоянно встречаешь множество парней, — продолжила Кэти. — Кажется, что любовники у тебя меняются каждую неделю, а иногда и чаще.
      — Я и не подозревала, что ты ведешь счет.
      — Это совсем не так, Иззи, — вздохнула Кэти. — Я немного беспокоюсь о тебе. Это на тебя не похоже.
      Иззи широко улыбнулась.
      — Я ставлю эксперименты в пьянстве и распущенности, — объявила она, маскируя растерянность под напускным весельем. — Хочу испробовать на себе беспорядочный образ жизни, присущий всем великим художникам.
      — Ты всё еще тоскуешь по нему? — спросила Кэти.
      Они обе прекрасно знали, о ком идет речь.
      — Не могу представить, кого ты имеешь в виду, — ответила Иззи.
      — Господи, я чувствую себя престарелой родственницей, — вздохнула Кэти. — Лучше я заткнусь, идет?
      — Идет.
      — Я только надеюсь, что ты достаточно осторожна.
      Иззи вытянула ногу и зацепила ремень своей сумки. Она немного порылась внутри и вытащила пачку презервативов, которые и продемонстрировала подруге.
      — Я очень осторожна, мамочка, — хихикнула она. Кэти в ответ только швырнула в нее подушкой.

V

Март 1976-го

      В тот вечер, когда произошла встреча с Энни Нин, Иззи допоздна задержалась в студии. На ее мольберте висела начатая картина, но работа над ней не ладилась уже второй день. Очередная выставка должна была состояться через несколько недель, и Иззи предстояло завершить еще по меньшей мере две картины, но сосредоточиться никак не удавалось. Желание работать над картинами-вратами подавляло всё остальное, хотя появление ньюменов никак не помогало подготовиться к выставке, поскольку Иззи всё еще не могла решиться выставить на продажу ни одну из этих картин. А создавая городские пейзажи, она попросту скучала, и это отражалось на ее работе. Наконец Иззи положила кисть в банку с растворителем и подошла к окну.
      Начавшийся еще днем снегопад превратился в настоящую снежную бурю, предвещавшую мартовские оттепели. Ревущий ветер наметал огромные сугробы, растущие с каждым часом. На главных городских улицах непрестанно трудились снегоочистители, но до завтрашнего утра они не появятся в таких узких переулках, как тот, что вел к студии, так что снежные заносы продолжали увеличиваться, местами совершенно скрывая под собой проход.
      Снегопад угнетающе действовал на Иззи. Так же как и зима. А месяц март тем более. Прошел ровно год с того момента, как она рассталась с Джоном, и вся эта неделя напоминала ей о совершенной той далекой ночью ошибке. И о последующих ошибках, подумала Иззи. Она продолжала делать глупости. С тех пор она бросалась в объятия первого встречного.
      Слишком много пила. Слишком много времени проводила на вечеринках. И слишком часто жалела себя. Только творчество помогало ей не сойти с ума, особенно картины, вызывающие ньюменов, но каждая из них только усугубляла чувство вины. В голове Иззи постоянно спорили два голоса: голос Джона твердил об ответственности и осторожности; голос Кэти уверял, что ньюмены подвергаются не большей опасности, чем каждый из живущих в этом мире людей, что решение пересечь черту остается за ними, а Иззи только предлагает им нарисованные образы. Обе точки зрения имели смысл, но Иззи никак не могла определить, которая из них является более верной. Порой ей хотелось, чтобы она никогда не получала дара вызывать ньюменов, но полотна-врата как ничто другое раскрывали перед ней сущность творчества, и она не могла отказаться от волшебства. После неудачи в личных отношениях у Иззи остались только ее картины. Она тщательно — почти до паранойи — охраняла волшебные холсты. Иззи сменила замок на двери второго этажа, так что теперь только она могла попасть в мастерскую. Каждое утро, приходя в студию, она внимательно осматривала и пересчитывала полотна, чтобы убедиться, что ни одно из них не пострадало.
      Не менее внимательно Иззи вспоминала свои сны, отыскивая в них малейшие намеки на те ужасы, что мучили ее в прошлом.
      Такая осторожность приносила свои плоды. Картины оставались в целости и сохранности. Ньюмены, вызванные ее творчеством, могли спокойно строить свою жизнь в городе, не опасаясь вероломного нападения. И всё же чувство вины не уменьшалось. Говорить на эту тему с Кэти не имело смысла, Иззи заранее знала все ее доводы. А что касается Джона, то его отсутствие яснее слов говорило о неизменности его убеждений.
      Иззи вздохнула, встала с дивана у окна и подошла к стене, на которой были развешены магические картины.
      — Почему ни один из вас не хочет поговорить со мной? — воскликнула она. — Почему бы вам самим не рассказать, как вам здесь живется?
      Ответа не последовало, но Иззи его и не ждала. Слышен был только вой ветра за окнами мастерской да потрескивание старого дома под натиском бури. Иззи опустила голову и вернулась на свое место у окна. Ей следовало отправиться домой и хорошенько выспаться, но уходить не хотелось. Слишком похоже на бегство. Кроме того, если она уйдет из студии, желание развеять тоску в водовороте вечерних развлечений в барах и клубах пересилит благие намерения выспаться. Выпивка заглушает все ее огорчения и помогает забыть о неудачах хотя бы на несколько часов.
      Иззи соскребла иней со стекла и выглянула наружу. Ее глаза уловили какое-то движение, отразившееся в темном стекле, она обернулась, с удивлением заметив, что в мастерской появился кто-то еще. У стены с магическими картинами замерла фигурка стройной рыжеволосой девушки в джинсах и свитере, полностью скрывавшем верхнюю часть ее тела.
      Иззи перевела взгляд с худощавой девушки на картины. Полотно, висящее напротив, было выполнено масляной пастелью и озаглавлено «Энни Нин». Образ на картине и стоящая перед ней девушка были похожи как две капли воды.
      — Может, это из-за того, что мы немного побаиваемся тебя, — сказала Энни, словно отвечая на недавнее восклицание Иззи.
      Хотя Иззи давно убедилась, что ее картины могут вызывать людей из другого мира, появление ньюмена всё же было для нее неожиданностью, и от этого ее сердце испуганно затрепетало.
      — Вы опасаетесь меня? — наконец смогла она произнести.
      Энни коротко пожала плечами, словно научилась этому жесту у Джона.
      — Подумай сама, — сказала она. — Это что-то вроде встречи с Богом, ты не находишь?
      — О, перестань, пожалуйста! — Энни рассмеялась:
      — Ну хорошо. Ты нас не создавала, просто предложила образы на своих картинах. Но без тебя нас бы здесь не было, и ты должна понять, что встреча с тобой пугает почти каждого из нас.
      — Если ты пыталась заставить меня еще острее ощутить свою вину, то ты своего добилась.
      — Почему ты чувствуешь себя виноватой? — удивилась Энни.
      — Этот мир представляет для вас опасность, — ответила Иззи.
      Энни наклонила голову набок и пожала плечами:
      — Ты, наверно, разговаривала с Джоном.
      — В последнее время нет.
      — Да, конечно, он очень упрям.
      — За что он меня так сильно ненавидит? — спросила Иззи.
      — Он не испытывает ненависти по отношению к тебе. Он просто слишком гордый. Надо дать ему время, чтобы опомниться.
      — Прошел уже целый год, — вздохнула Иззи. — Скажи, он так себя ведет из-за того, что я не перестала писать эти картины? Не перестала вызывать вас?
      Энни нахмурилась:
      — Если дело только в этом, он не имеет права сердиться на тебя. Мы, так же как и он, сами выбираем, приходить в этот мир или нет. — Лицо Энни прояснилось. — И я ни на минуту не пожалела о своем выборе. Мне нравится ваш мир. И всем остальным тоже. Здесь можно увидеть так много удивительных вещей, можно пойти куда-нибудь и встретить разных людей. Одного дня в вашем мире хватило, чтобы рассеять все сомнения.
      Улыбка Энни была так заразительна, что Иззи тоже улыбнулась ей в ответ.
      — Вот только почему ты всех нас держишь здесь? — спросила Энни. — Если ты и дальше будешь писать столько картин, мы скоро не поместимся в студии.
      — Это ради вашей безопасности, — объяснила Иззи. — Чтобы никто не смог причинить вам вред.
      — А что нам может угрожать?
      — Джон говорил, что Рашкин представляет опасность.
      Неожиданно для себя Иззи рассказала об ужасном сне в ночь после разрыва с Джоном. О Рашкине и его арбалете, об охоте на ньюменов в такую же снежную бурю, как и та, что шумела сегодня за окнами мастерской. О гибели крылатой кошки и о вмешательстве Джона, сохранившем жизнь Пэддиджеку.
      — Ты, наверно, ужасно переживала, — сказала Энни, выслушав рассказ.
      Иззи кивнула:
      — И я не могу допустить, чтобы с кем-то из вас произошло нечто подобное. Вот поэтому и прячу всех вас здесь.
      — Мы и сами неплохо умеем прятаться, — заверила ее Энни. — Никто не может нас увидеть, пока мы сами этого не захотим.
      — Я имею в виду полотна. Я должна сохранить их.
      — Но ведь Рашкина здесь нет, — возразила Энни. — Он же уехал из города.
      — Я знаю. Но он видел мою последнюю выставку и прислал мне свои замечания.
      Энни вопросительно подняла брови:
      — Это похоже на помощь, а не на угрозу. А ты уверена, что арбалет был в руках Рашкина?
      Иззи кивнула.
      — Но ведь ты видела его во сне?
      — Да, во сне.
      — Тогда как же ты можешь утверждать, что это был он? — спросила Энни. — Я слышала, что во сне люди видят самые невероятные вещи, а когда просыпаются, то всё исчезает. Это правда?
      — Да, но ленты не исчезли, когда я проснулась, а две картины безнадежно испорчены.
      — И всё же это не доказывает вину Рашкина.
      — Но Джон говорил...
      — Джон мне очень нравится, — прервала ее Энни. — И всем остальным тоже. И конечно, мы можем погибнуть, если уничтожить наши картины-врата, но я не уверена, что мы должны считать Рашкина опасным. Джон иногда способен невзлюбить какого-то человека и приписывать ему ужасные пороки только из-за того, что он не такой, как все.
      — Я не думаю, что Джон способен на такое.
      — Я не утверждаю, что он делает это намеренно. Но я совершенно точно знаю, что он ревновал тебя всё то время, которое ты проводила с Рашкиным. Кроме того, он невзлюбил этого человека с первого взгляда. Об этом мне рассказал Пэддиджек. А он знает Джона лучше, чем кто-либо из нас.
      — И всё равно, — не согласилась Иззи, — лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.
      — Никто не сможет повредить полотна во время выставки, — возразила Энни. — Ведь в галерее, наверно, есть своя охрана?
      — Да, но что будет, если Рашкин купит картины? Денег у него вполне достаточно.
      — Надо просто предупредить ту женщину, которая занимается выставкой, чтобы она не продавала картины ему.
      «Или его поверенным», — подумала Иззи. Но она так до сих пор и не поняла причины беспокойства Энни.
      — Что изменится для вас, если я все же решусь выставить ваши полотна? — спросила Иззи.
      — Здесь становится слишком тесно, — пожала плечами Энни. — Ты же знаешь, мы все связаны со своими полотнами-вратами. Где бы мы ни находились, достаточно представить себе картину, и мы мгновенно перемещаемся в то место, где она находится. — Энни улыбнулась. — Временами мы сталкиваемся друг с другом. Нам нравятся эти произведения, но это не значит, что мы всегда радуемся обществу себе подобных. А кроме того, — Энни обвела рукой студию. — Работы, находящиеся в мастерской, заслуживают большей аудитории, чем мы и те несколько твоих друзей, которые здесь бывают.
      Спустя некоторое время Иззи и Энни вышли из студии и направились каждая своей дорогой. Решение так и не было принято. Кэти, выслушав рассказ о визите ньюмена, довольно улыбнулась.
      — Вот видишь? — сказала она. — Я же говорила, тебе не стоит так сильно за них переживать.
      — Но если полотна будут уничтожены, они погибнут. Значит, на мне лежит ответственность за сохранность картин.
      Кэти пожала плечами:
      — Бог свидетель, я не желаю гибели никому из них и не хочу, чтобы они подвергались опасности, но я согласна с Энни. Эти работы достойны большей аудитории. А поскольку Рашкин уже не представляет угрозы...
      — Он всегда опасен, — прервала ее Иззи. — Где бы ни находился.
      — Прежде чем ты примешь какое-то решение, я бы посоветовала тебе поговорить с каждым ньюменом в отдельности, — предложила Кэти. — Пусть они решают сами за себя — так же, как и в случае перехода границы между мирами.
      — Если я только смогу их отыскать, — ответила Иззи.
      Но оказалось, что визит Энни помог остальным преодолеть свою застенчивость. Спустя пару дней, отперев дверь студии, Иззи обнаружила внутри на кушетке женщину-львицу Грейс с журналом в руках. Высокая Грейс держалась с таким поистине царственным достоинством, что Иззи совершенно растерялась в ее присутствии.
      — Я думаю, ты меня поймешь, — говорила потом Иззи пришедшей позже Энни. — Не хочу сказать ничего плохого о Грейс, но, когда она рядом, я кажусь себе совсем маленькой, и не только из-за разницы в росте.
      — О, она — крепкий орешек, — со смехом ответила Энни.
      — Грейс сказала мне почти то же самое, что и ты, — продолжила Иззи. — Я имею в виду то, что в студии становится слишком людно.
      — По-моему, Грейс не понравится ни одно помещение, в котором находится еще хотя бы одна женщина кроме нее самой.
      — Она говорила, что ты ее недолюбливаешь из-за того парня, который тебе нравился, но предпочел Грейс.
      — Не так уж он мне и нравился, — вздохнула Энни. — Пожалуй, совсем не нравился. Но теперь ты сама все понимаешь. Мы такие же, как и вы. У каждого своя внешность, свой характер и свои особенности, и не все радуются встрече с остальными.
      — И всё же я никогда не перестану волноваться о каждом из вас.
      — Тогда надо расспросить каждого лично, — посоветовала Энни. — Те, кто захочет выйти в мир, пусть сами скажут о своем желании, и их картины будут выставлены в галерее. Другие пусть остаются здесь.
      Это предложение, по мнению Иззи, было самым разумным из всего, что она слышала раньше.
      — А как насчет тебя? — спросила она Энни. — Ты тоже хочешь уйти?
      — Мне всё равно, — пожала плечами Энни. — Если ты решишь куда-нибудь переместить мою картину, то я бы предпочла библиотеку — мне очень нравится читать книги. Но с другой стороны, мне не хотелось бы уходить далеко отсюда. Я люблю смотреть, как оживают твои картины, это настоящее волшебство, — добавила она с улыбкой.
      — А что было у вас в прошлом? — спросила Иззи. — Я когда-то пыталась поговорить на эту тему с Джоном, но он был не слишком разговорчивым.
      — Это всё потому, что никто из нас не помнит, что было в прошлом. Я и сама спрашивала многих, но никто не смог ничего вспомнить. Получается, что наша жизнь началась после пересечения границы. — Энни усмехнулась, видя разочарование на лице Иззи. — Но зато я могу рассказать о том, как нам живется сейчас, — добавила она.
      Весь вечер, пока Иззи работала над незаконченным пейзажем, Энни сидела на стуле рядом с мольбертом и болтала без умолку. Чуть позже в студии появилось еще одно существо с картины Иззи — горгулья Розвиндль, и все трое провели ночь за разговорами, знакомясь друг с другом и обсуждая остальных ньюменов.
      В течение нескольких дней в мастерской Иззи перебывали почти все ее ньюмены. Некоторые из них приходили не по одному разу, другие проводили в студии всего лишь несколько минут, а потом торопились по своим делам. Исключение составили только Джон Свитграсс и Пэддиджек. Отсутствие Джона было понятно Иззи, и она притворялась, что это ее не беспокоит. Но ей очень хотелось увидеться с Пэддиджеком, одним из первых существ, появившихся благодаря ее творчеству. Иззи надеялась расспросить его о прошлогодней зимней ночи.
      — Он слишком боится этого места, — как-то раз объяснила Розвиндль. — Он говорит, что этот дом принадлежит темному человеку, у которого нет души.
      — Похоже, он просто повторяет слова Джона, — фыркнула Энни.
      — Может, он захочет встретиться со мной в каком-нибудь другом месте? — спросила Иззи.
      — Может быть, — согласилась горгулья, но на этом всё и закончилось.
      Таким образом полотна «Пэддиджек» и «Сильный духом» остались в числе тех немногочисленных картин, ньюмены которых предпочли поселиться в студии. И Джон, и Пэддиджек должны были сделать свой выбор, а их отсутствие ясно говорило о том, что их убеждения не изменились. Большинство ньюменов не считали Рашкина способным причинить им вред, и со временем сама Иззи стала думать так же, как они.

VI

Апрель 1976-го

      На третьей персональной выставке Иззи впервые все полотна были объединены одной темой. Общим заглавием послужило название одной из картин: «Мой город совсем не такой, как ваш», а основной темой было присутствие ньюменов на городских улицах. Каждое произведение содержало в себе какой-нибудь странный элемент, нечто неожиданное, что невнимательный зритель способен был запросто пропустить. Это могло быть отражение летнего луга, покрытого полевыми цветами в зеркале заднего вида желтой машины такси, идущей по блестящим после дождя вечерним улицам Ньюфорда среди неоновых фонарей, отсвечивающих в каждой лужице. Это могла быть величественная фигура Грейс, у которой из-под золотисто-красной гривы волос торчали завитки на заостренных кончиках ушей. Еще одно полотно, давшее название всей выставке, изображало ряд горгулий на сером каменном карнизе старого дома; взоры всех этих странных существ были обращены к многолюдной толпе на тротуаре, но мало кто из посетителей замечал, что крайняя справа фигурка, полускрытая в тени, больше напоминает живого ребенка, чем каменное изваяние.
      После нелегких раздумий и переживаний Иззи всё же позволила убедить себя выставить некоторые из картин-переходов. Но она решилась на этот шаг только после того, как общая тема окончательно сформировалась в ее голове и необходимость этих полотен для успеха выставки в целом стала для нее очевидной. Иззи старалась быть осторожной и проследить, чтобы ни одно полотно не было продано за пределы города, но, как только решение было принято, она почувствовала необъяснимое душевное облегчение.
      Ощущение тревоги не исчезло до конца, но Иззи поверила в то, что решение перейти в этот мир, так же как и решение выставлять полотна в галерее, было принято самими ньюменами. Они сами строили свою жизнь, а с Иззи просто поддерживали дружеские отношения, да и то лишь некоторые из них, и Иззи с удивлением почувствовала радость от присутствия многочисленных зрителей вокруг произведений, до настоящего времени пылившихся в ее мастерской. В этом отношении она не могла согласиться с точкой зрения Рашкина. Произведения искусства должны выставляться на всеобщее обозрение, а не скапливаться в студии. А суммы, назначенные за ее картины — Альбина оценила каждую из них от полутора до трех тысяч долларов, — могли некоторым образом гарантировать бережное отношение к ним со стороны новых владельцев и безопасность ньюменов.
      Альбина с восторгом поддержала решение Иззи и назначила самые высокие цены за три картины: «Грация», «Мой город совсем не такой, как ваш» и «Почему вороны летают», на которой фигура, напоминающая огородное пугало, разгоняла птиц на заднем дворе. Эти три произведения из четырнадцати выставленных полотен произвели наибольшее впечатление не только на хозяйку галереи, но и на художественных критиков, посвятивших им немало строк в своих рецензиях. Обилие хвалебных статей заставило Иззи пожалеть о том, что она представила так мало картин, но остальные ее произведения не соответствовали общей концепции выставки.
      Продажа картин на этот раз несколько затянулась, но, по словам Альбины, это объяснялось только осторожностью покупателей и высоким уровнем цен.
      — Изабель, я тебя уверяю, — говорила Альбина, — мы можем назвать эту выставку, бесспорно, удачной, но еще больший успех ждет тебя впереди.
      Если не считать некоторого изумления по поводу успеха картин, самым удивительным для Иззи стало возобновление знакомства с одним из ее сокурсников по университету Батлера. Она заметила его во время церемонии открытия — рыжая шевелюра, яркие веснушки и потрепанная одежда не могли не броситься в глаза, и не без некоторых усилий она вспомнила его имя: Томас Дауне. А он-то почему пришел сюда? На занятиях Томас всегда казался ей слишком самодовольным, и он постоянно спорил по поводу коммерческой стороны искусства. Кроме того, он свысока говорил обо всех преподавателях, особенно о профессоре Дейпле, что вызывало неприязнь со стороны Джилли. Томас даже нередко игнорировал занятия в классе Дейпла.
      При встрече с бывшим сокурсником Иззи сумела скрыть былую неприязнь, но не смогла сдержать удивление при первых же произнесенных Томасом словах.
      — Я должен перед тобой извиниться, — произнес он.
      — За что?
      На лице Томаса появилась обезоруживающая улыбка.
      — О, я не сделал и не сказал ничего плохого.
      — Тогда к чему извинения? — Том потер пальцем висок:
      — Я прошу прощения за свои прежние мысли по поводу твоих работ. Видишь ли, я всегда считал тебя последовательницей Рашкина...
      — А теперь ты узнал, что я у него училась, — закончила за него фразу Иззи, — и изменил свое мнение.
      Всё это ей давно наскучило, она слышала различные вариации на тему подражания великому мастеру бессчетное количество раз.
      — Не совсем так. — Том махнул рукой в сторону ее картин. — Мое мнение изменилось из-за этого.
      — Не понимаю. Я замечаю влияние Рашкина в каждом из этих полотен.
      — Верно, — кивнул Том. — Но теперь ты можешь видеть мир так, как мог видеть только он — преломленный в твоем собственном восприятии окружающей действительности. И ты используешь методы, которым научил тебя Рашкин, но не копируешь его стиль. В твоих ранних работах этого не было заметно.
      — Ну что ж, большое спасибо.
      — Не пойми меня превратно. Я знаю, насколько трудным может быть этот процесс. Мне тоже сопутствовала удача, но я работал под руководством Эрики Кин. Тебе знакомы ее картины?
      — Ну, не надо считать меня такой невеждой.
      Эрика Кин была одним из самых выдающихся художников-акварелистов. Расцвет ее творчества пришелся приблизительно на то же время, что и у Рашкина. Эрика владела студией в Нижнем Кроуси, и во время обучения в университете Иззи посещала мастерскую с экскурсией, организованной Школой искусств. До сих пор в ее душе сохранилось чувство восхищения перед уникальным мастерством владения кистью.
      — Извини, — сказал Том. — Понимаешь, люди зачастую оказываются очень ограниченными, когда дело касается не их сферы деятельности.
      — Полагаю, что да.
      — Ты бы удивилась, если бы узнала, как много именитых художников даже не знают ее имени, а другие мало знакомы с ее работами.
      — Мне очень понравились ее произведения в смешанном жанре, — сказала Иззи. — Особенно сочетание чернил и акварели.
      — Мне тоже, — улыбнулся Том. — Но давай вернемся к тому, с чего я начал. Мои работы тоже подвергались бесконечным сравнениям с произведениями Эрики только потому, что я у нее учился. Но критики не учитывали тот факт, что хороший учитель передает своему ученику или ученице не только технику и стиль, но и определенный взгляд на мир. И мы не можем не выражать их точку зрения в своих работах. Вследствие того что некто Кин или некто Рашкин обладают уникальным видением мира, их ученикам несколько труднее освободиться от их влияния и, если можно так выразиться, петь своим собственным голосом.
      Ты уже приступила к решению этой задачи, я вижу результаты в твоих картинах и испытываю восхищение, поскольку сам не смог отыскать свой путь, по крайней мере пока не смог. Вот поэтому я и хотел перед тобой извиниться. Ты можешь быть последовательницей, но стремишься к самостоятельности, и на холстах заметны твои усилия в достижении этой цели.
      Иззи окинула собеседника долгим испытующим взглядом. Она была почти уверена, что Том посмеялся над ней, но ответный взгляд был совершенно искренним.
      — Извинения приняты, — сказала она после минутной паузы.
      — Прекрасно. — Том смущенно помолчал, потом добавил: — У тебя уже есть планы на сегодняшний вечер после окончания церемонии?
      Иззи снова внимательно посмотрела в его лицо, но теперь уже по другой причине.
      — Ты приобретаешь определенную репутацию, — сказала ей Кэти несколько недель назад.
      — Что ты имеешь в виду? — Кэти пожала плечами:
      — Только то, что ты любишь весело проводить время, но иногда не знаешь меры. Ты очень привлекательная женщина, та belleИззи, и множество мужчин просто счастливы воспользоваться тем, что ты, по их мнению, предлагаешь.
      Иззи тогда испытала горькую обиду, но теперь, по прошествии некоторого времени, она поняла, что совсем не удивилась, услышав подобное мнение о себе. Но в тот момент она только спросила:
      — Кто тебе такое сказал?
      — Никто конкретно, — ответила Кэти. — Просто ходят такие слухи.
      — Я и не представляла...
      В глазах Кэти мелькнула грусть.
      — С тех пор как ты порвала с Джоном, прошло уже больше года, — сказала она. — Ты причиняешь боль только самой себе.
      Тогда Иззи даже не смогла разозлиться на Кэти. Подруга была права. Причиной ее беспорядочных метаний была тоска по Джону; отказ от длительных отношений с кем бы то ни было объяснялся страхом снова испытать боль разрыва.
      — Господи, — воскликнула Иззи. — Мне так стыдно.
      — Никто тебя не осуждает, — ответила Кэти. — По крайней мере в кругу наших друзей. Мы все волнуемся за тебя, ты ведь можешь оказаться в сложной ситуации и не справиться с обстоятельствами.
      — Я этого не допущу, — заверила подругу Иззи. И она сдержала слово единственным известным ей способом: перестала посещать вечеринки и бары, а все эмоции выплескивала в процессе работы. Визиты Энни Нин и других ньюменов очень помогли ей в этом.
      Всё это пронеслось в голове у Иззи, пока она обдумывала предложение Тома. Он, бесспорно, очень привлекателен. Нетрудно представить, как они идут в какое-нибудь уютное темное местечко, чтобы выпить раз, другой... шестой... А потом к нему домой.
      Иззи бросила взгляд в сторону Кэти и кружка ее друзей. Оттуда доносились обрывки разговоров, громкий смех. Софи и Алан, Джилли и Тамма Джойстин, чей роман «Зимовка» должен был ознаменовать начало новой деятельности «Ист-стрит пресс»; от издания литературного журнала Алан переходил к выпуску книг.
      — Я занята сегодня вечером, — ответила наконец Иззи.
      — Я подозревал, что так и будет, — кивнул Том. — Но почему бы не попробовать?
      — Но я могу пообедать с тобой завтра днем, — добавила Иззи.
      Это будет вполне безопасно. Можно воздержаться от алкогольных напитков и для разнообразия сохранить способность трезво мыслить.
      — Могу я за тобой заехать?
      — Не стоит, — покачала головой Иззи. — Почему бы нам не встретиться в ресторанчике в полдень?
      — Прекрасно, до встречи за обедом. А сейчас мне хотелось бы еще раз обойти выставку.
      — Спасибо, — сказала Иззи, как только Том повернулся, чтобы уйти. Заметив его вопросительный взгляд, она пояснила: — Ты и сам понимаешь — за поддержку.
      Том улыбнулся:
      — Наша работа, да еще с такими учителями, требует большого напряжения. Мы должны поддерживать друг друга, поскольку остальные люди редко понимают наши проблемы.
      С этими словами Том отошел от Иззи и растворился в толпе посетителей. В тот же момент его место заняла Джилли.
      — О чем ты могла говорить с этим типом? — резко спросила она.
      — Ну, он не такой уж и плохой, — возразила Иззи.
      — Он вечно придирался к профессору...
      Иззи не смогла удержаться от улыбки при воспоминании о невозмутимости профессора Дейпла — ничто не могло вывести его из себя, и, уж конечно, не критика со стороны студентов. Казалось, он от рождения награжден самой толстой и непробиваемой шкурой на свете. А самое интересное заключалось в том, что профессор обожал быть предметом дебатов, даже если его не было среди спорщиков.
      — Я не хочу, чтобы вы переставали думать, как только покинете аудиторию, — неоднократно повторял он во время занятий. — Применяйте полученные знания ко всему миру. Обсуждайте их между собой. Спорьте, если это необходимо. Никогда не поддавайтесь искушению самодовольства.
      — Я не думаю, что нападки Тома сильно беспокоили профессора, — заметила Иззи.
      — Всё равно...
      — Джилли, расслабься. Я не собираюсь выходить за него замуж.
      — Ты права, — согласилась Джилли. — К тому же он чертовски хорош собой.
      — Не хочу даже слушать об этом, — отрезала Иззи. — Расскажи мне лучше о тех суперобложках, которые ты собираешься выполнить.
      — Как Софи посмела всё тебе рассказать! Я собиралась сама объявить об этом проекте сегодня вечером и устроить вам сюрприз.
      — Если ты сообщаешь что-то по секрету, лучше предупреждай людей заранее, — сказала Иззи, увлекая подругу к группе ожидавших ее друзей. — Тогда мы сможем придержать языки.
      — Этот заказ дает массу возможностей...

VII

Май 1976-го

      Иззи снова получила письмо с замечаниями Рашкина по поводу недавно прошедшей выставки и в тот же день отправилась в галерею «Зеленый человечек». Несколько минут она посвятила осмотру картин Клаудии Федер, выполненных в различных жанрах, а потом приняла приглашение Альбины на чашку чая в ее кабинете.
      — Решила сделать перерыв? — спросила Альбина.
      Иззи кивнула. В последнее время она уделяла работе так много внимания, что ей было не до визитов. Большинство художников после закрытия персональной выставки стараются расслабиться, по крайней мере в течение нескольких дней, но для Иззи это событие всякий раз становилось источником вдохновения. Лучшие полотна выходили из-под ее кисти именно в первую неделю после закрытия выставки.