IX

Госпожа Гейерсберг, уже несколько дней опасно больная, лежала в постели. Тем не менее Марианну немедленно провели к ней.

Узнав о пожаре «Золотого Солнца», и об угрозах швабских союзников, госпожа Гейерсберг с горестью подняла глаза к небу, но объявила решительно, что ни за что не покинет замок, который, несмотря на отказ Флориана, все-таки считала собственностью сына.

Она вполне понимала опасность, грозящую замку, и долго уговаривала Маргариту переехать в один из соседних городов.

Маргарита не согласилась.

– Нет, я не могу покинуть вас в минуту опасности. Вас, которая ухаживала за мной в детстве, и которую я считаю второй матерью, – решительно отвечала молодая девушка. – Не возобновляйте этого разговора, если не хотите огорчить меня; иначе я подумаю, что вы обо мне очень жалкого мнения.

Госпожа Гейерсберг поняла, что всякое возражение было бы лишним. С жаром поцеловав молодую девушку, она согласилась принять ее преданность.

Хозяйка замка хотела непременно встать с постели. Ее с трудом уговорили сесть в большое кресло, в маленькой зале, перед спальней.

Она послала за дворецким и за воинами. В числе ландскнехтов, пришедших с Флорианом из Турции, был один старый конюший по имени Герман. Он показал себя таким способным, услужливым и решительным, что госпожа Гейерсберг, зная его преданность Флориану, поручила ему защищать замок.

Не теряя времени, он занялся своей новой обязанностью, и через несколько минут все служители были уже на ногах.

Марианна прибыла в Гейерсберг около шести часов утра. В одиннадцать часов они увидали авангард швабского союза, состоявший из нескольких всадников из отряда братьев Бернгаузенов и высланных вперед на разведку.

Их было человек около полутораста. Этого было недостаточно для нападения на замок, защищаемый хорошим гарнизоном, но неприятелю было известно, что укрепления замка ветхи, что гарнизон его слаб, и что баронесса живет в совершенном уединении.

Поэтому они не ожидали встретить сопротивления и были поражены, увидев приготовления к их встрече.

– Мы, кажется, слишком громко говорили о нашем намерении, – с досадой сказал барон Вайблинген.

– Требовать сдачи! – закричал один молодой человек. – Если они откажутся, пойдем немедля на приступ.

По этому поводу начались рассуждения. Наконец решено было послать к баронессе Гейерсберг нескольких рыцарей с предложением оставить замок. Ей дозволялось увести с собой все, что пожелает, и даже предлагался конвой, чтобы проводить ее, куда ей будет угодно.

Подъемный мост был спущен. Четверо парламентеров прошли во внутренний двор, а оттуда в приемную баронессы.

Благородная вдова сидела в большом кресле из Резного дуба, на ручках которого покоились ее белые, как воск руки. Темное платье поразительно оттеняло бледность ее лица. Согнутый стан и впалые щеки ясно свидетельствовали о быстром развитии снедавшей ее болезни. Но она сохранила всю свою энергию.

За ней, облокотившись на спинку кресла, стояла Марианна. Она решила ни на минуту не покидать свою воспитательницу.

При входе посланных, госпожа Гейерсберг выпрямила в кресле свой высокий стан и поклонилась им с холодным достоинством, не предвещающим большого успеха цели их прибытия.

Изложение дела принял на себя вайблингенский фохт. Его обязанность была очень щекотлива, так как дело состояло в том, чтобы пригласить госпожу Гейерсберг немедленно сдать свой родовой замок врагам сына; но справедливость требует сознаться, что фохт выполнил ее очень ловко, и почтительно.

– Господин Вайблинген, – сказала госпожа Гейерсберг, когда он кончил свою речь, – узнаете ли вы этот портрет?

Она указала на большую картину, изображавшую высокого, рыцаря с благородным и гордым лицом.

– Узнаю, – отвечал фохт, – это портрет вашего супруга, благородного Арнольда Гейерсберга; царство ему небесное.

– Вы были с ним товарищами по оружию, – продолжала госпожа Гейерсберг. – А вы, владетель Бернгаузена, узнаете ли вы вот этот портрет? Точно такой должен находиться в главной зале вашего замка.

– Ваша правда, у меня есть этот портрет.

– Этот портрет отца моего мужа, Конрада Гейерсберга, который спас жизнь вашему отцу и вашему дяде под стенами Варны. А вот это, – она указала на третий портрет, – это Филипп Гейерсберг, дядя моего мужа. Он получил четырнадцать ран в сражении при Танненберге. Как вы думаете, если бы им предложили то, что вы предлагаете теперь мне?

– Арнольд, Филипп и Конрад Гейерсберги всегда были честными рыцарями, верными своей религии, государю и братьям по оружию, – возразил Вальтер. – Если бы ваш сын Флориан шел по их следам, то нам бы не пришлось исполнять тяжкую обязанность, которая привела нас сюда.

– По-моему, нет такого ни человеческого, ни божеского закона, который предписывал бы жене изменять мужу, матери покидать сына. Глава семейства – господин в своих владениях: мать, жена, дочь должны подавать пример повиновения ему.

Вайблинген попытался уладить дело, объяснить, что он и его товарищи требуют замка только для того, чтобы воспользоваться им, как стратегическим пунктом против восстания.

– Господа депутаты швабского союза, – сказала вдова, осматривая их поочередно каждого и обращаясь к их чести, – я знаю вас всех четверых, знаю за людей честных. Клянетесь ли вы мне, что не имеете иных видов на наш замок, кроме того, о чем говорит фохт Вайблингенский.

Депутаты опустили головы и с минуту молчали.

– Баронесса, – начал фохт, – щадя вас за ваши добродетели и за ваш благородный характер, мы хотели как можно долее скрыть от вас грустную истину; но при всем участии к вам, мы не можем дать ложной клятвы.

– Итак, Гейерсберг решено разрушить? – спросила вдова с волнением.

Барон молча поклонился.

Госпожа Гейерсберг предвидела этот ответ; но тем не менее он горестно поразил ее, поток слез как будто хлынул от сердца ее к глазам. Однако она превозмогла себя, и только судорожное движение бровей и век несколько изменило ей.

– Благодарю вас за откровенность, господа, – сказала она, – я отвечу вам также откровенно. К какой бы партии ни примкнул мой сын, не мне, женщине судить об этом, не матери осуждать его. Замок принадлежит Флориану, и я сдам его только ему. Вот мой ответ, господа.

Бедная женщина упала в кресло, истощенная усилием, но с сознанием, что исполнила свой долг. Фохт обратился к Маргарите:

– Нам известно, графиня, какое участие принимает его величество император Максимилиан в вашей особе. Назначьте сами, кому сопровождать вас отсюда.

– Благодарю вас, фохт, – отвечала Маргарита не совсем твердым голосом, – я не могу принять вашего предложения. Госпожа Гейерсберг с детства была для меня любящей матерью, а Флориан преданным братом; он еще недавно спас меня от большой опасности. Каково бы ни было мнение моего отца о настоящей войне, но он слишком добр и благороден, чтобы вменить мне в вину благодарность к людям, которым я всем обязана. Поэтому я остаюсь с моей второй матерью, хотя бы нам обеим предстояло быть погребенными под развалинами этого замка, где прошло мое детство.

Четверо депутатов с удивлением переглянулись; они не ожидали встретить такую решительность и смелость в молодой девушке.

Видя, что им не убедить этих женщин, депутаты, крайне недовольные неуспехом своего поручения, решились возвратиться к своим товарищам.

В некотором отдалении от замка немедленно устроили укрепленный лагерь и разослали во все стороны гонцов, приглашая окрестных владетелей и горожан, враждебных восстанию, соединиться с осаждающими.

Защитники замка со своей стороны деятельно готовились к обороне.

Вскоре по уходе депутатов швабского союза госпожа Гейерсберг почувствовала припадок болезни, что легко можно было предвидеть, но страдания ее были так сильны, особенно для изнуренного организма несчастной вдовы, что была минута, когда думали, что она не переживет их. Однако Матильда скоро оправилась и, несмотря на свои душевные мучения, приобрела прежнее присутствие духа. Но пока она была так близка к смерти, Маргарита поспешила отправить второго гонца к Флориану; было впрочем сомнительно, чтобы удалось обмануть бдительность осаждающих и выполнить поручение.

X

Рыцарь Гейерсберг предвидел все результаты поступков Иеклейна и ему подобных. По счастью он получил через поселян довольно точные сведения о движении неприятеля. Он поспешил призвать других вождей и принять необходимые меры, чтобы выдержать натиск неприятеля и дать время другим крестьянским отрядам соединиться с его главными силами.

Один отряд его под начальством Конрада и другого вождя Венделина Креса наскоро возводил укрепления. В то же время Георг Мецлер двинулся вперед, чтобы по возможности задержать неприятеля. Флориан был занят важными делами и озабочен громадной ответственностью, лежавшей на нем, когда к нему явился Иоганн, первый посланный Марианной.

По прочтении письма, в котором девушка уведомляла его об опасности, грозившей Гейерсбергу, первой мыслью Флориана было вскочить на лошадь и лететь на помощь двум самым дорогим для него существам, но, вспомнив о своих обязанностях главнокомандующего и о пагубных последствиях, какие его отсутствие могли бы иметь для дела, которому он посвятил свою жизнь, он заглушил голос сердца и твердо продолжал свои занятия. Только временами болезненные вздрагивания выдавали тайну мук, которые терпел борец за свободу.

Через два дня он получил письмо, которым Маргарита уведомляла его о болезни госпожи Гейерсберг и о намерении швабского союза напасть на замок. Страшно терзаемый беспокойством и отчаянием, он послал за Конрадом и за другими вождями; но при первом слове его об отъезде, все объявили, что это будет гибельно для восставших. Остальные вожди подтвердили это; все они были встревожены грозившей им опасностью.

– Если так, – сказал Флориан, удрученный горем, – я остаюсь.

На вторую ночь после этого войска швабского союза сделали попытку напасть врасплох на крестьянский лагерь; но Флориан предвидел это нападение и принял предосторожности.

Он допустил часть неприятельской армии проникнуть в завалы за несколькими ротами крестьян, которым было приказано притворно отступить. По данному сигналу крестьяне, доселе лежавшие вокруг своих огней, вдруг поднялись и бросились на неприятеля, не ожидавшего такого сопротивления. В то же время Гиплер напал на солдат союза с фланга, а Георг Мецлер ловко обошел их и атаковал с тыла.

Войско союза хотя немногочисленное, но хорошо вооруженное и опытное в военном деле, непременно победило бы крестьян в открытом поле – как потом почти всегда и бывало; но тут, среди завалов и естественных препятствий, окружавших крестьянский лагерь, они не могли свободно сражаться и потерпели кровавое поражение, чему способствовала неожиданность отпора. Успеху крестьян много содействовал также Иеклейн Рорбах, участвовавший в этом сражении, если можно назвать сражением эту стычку между двумя небольшими отрядами.

Швабские союзники думали, что сожгли Рорбаха в его гостинице, но расставшись с отцом, он успел убежать в дверь первого этажа, известную ему одному и имевшую сообщение с соседним домом. Это была та самая дверь, в которую так неожиданно явилась Сара в тот день, когда она подслушала разговор графа Людвига с Маргаритой.

Едва победа склонилась в пользу крестьян, как Флориан Гейерсберг поспешил передать начальство Георгу Мецлеру. Взяв с него обещание щадить по возможности пленных, которых он поручил кроме него Конраду, Флориан вскочил на свежую лошадь и, не останавливаясь ни на минуту, во весь опор помчался в Гейерсберг.

XI

Дорогой загнанная лошадь Флориана пала. Купив другую в первой деревне, он продолжал путь и остановился только в виду лагеря осаждавших. Он остановил свою лошадь в поле и осторожно приблизился к неприятелю; здесь он вскоре убедился, что замок уже подвергался нападению, и что осаждающие делают грозные приготовления к новому приступу. Пока Флориан обдумывал, как попасть в замок, осажденные сделали вылазку, пытаясь поджечь фашины, поваленные у рвов.

Эта отчаянная попытка была отбита с уроном, но к осажденным явилась неожиданная помощь: Флориан бросился напролом через неприятельские ряды, опрокидывая все на пути, и присоединившись к защитникам замка, вступил с ними в Гейерсберг.

Один взгляд на старых слуг, глядевших на него с выражением почтительного участия, дали ему понять, что в замке случилось несчастье.

– Что матушка? – спросил он взволнованным голосом.

– Барыня в спальне, – отвечал старый дворецкий, – она очень больна.

Старик удалился, проводя рукой по глазам. Он прослужил в этом доме более пятидесяти лет.

Флориан поспешно взошел по лестнице и у дверей комнаты госпожи Гейерсберг встретился с Маргаритой, выбежавшей к нему навстречу.

– Что с матушкой? – спросил он, испуганный печальным выражением на лице молодой девушки.

– Он очень больна, – отвечала Маргарита, – но, может быть, радость увидеть вас… О! Как вы долго не ехали, Флориан! Бедная мать звала вас в бреду ежеминутно, хоть запрещала извещать вас о ее положении. Теперь жар прошел, но сделалась слабость, которая очень беспокоит нас. Она и теперь говорит только о вас.

– Можно ли мне видеть ее? – спросил Флориан, у которого болезненно сжалось сердце.

– Да, но надо избегать слишком сильного потрясения. Когда вошел маленький паж, узнавший вас, я догадалась, что вы приехали, и сделала ему знак, чтобы он молчал. Подождите меня здесь. Я приду за вами, когда мать будет в состоянии видеть вас. Будьте тверды, мой бедный Флориан.

Она со слезами поцеловала его, как брата, и поспешила к больной.

Флориан опустился на колени у порога и приложил ухо к двери, стараясь услышать хоть голос своей матери.

Госпожа Гейерсберг лежала одетая на софе. При всей своей слабости она требовала, чтобы ей ежечасно доносили о происходящем на стенах замка.

Заметила ли она, что вокруг нее шепчутся, или прочла на лице Маргариты, что есть какая-то новость, только вдруг она вздрогнула и спросила, с трудом приподнимаясь на локти:

– Письмо от Флориана?

– Лучше, чем письмо, – ответила Маргарита.

– Он едет сюда! – вскричала бедная вдова. – Благодарю тебя, Боже! Я не умру, не обняв сына!.. Но как же он попадет сюда?.. Маргарита, что ты улыбаешься сквозь слезы?.. Флориан здесь! Флориан, сын мой!

Маргарита старалась успокоить ее, но госпожа Гейерсберг едва слушала ее.

– Флориан! – кричала она. – Приди сюда! Боже мой, да что же он не идет!

Рыцарь не мог долее устоять против этого раздиравшего его душу зова. Он бросился в комнату и упал к ногам матери.

– Дитя мое! Милое дитя! Сюда, ко мне на грудь, – говорила бедная женщина и, взяв дрожащими руками голову сына, покрывала ее слезами и поцелуями.

– Простите меня, матушка! Простите! – прошептал Флориан прерывающимся голосом.

Госпожа Гейерсберг первая овладела собой.

– Твоя кольчуга в крови! Ты ранен! – вскричала она, осматривая сына.

Флориан действительно был ранен, но чтобы успокоить мать, сказал, что это кровь врагов.

– Ты силой ворвался в замок? – сказала вдова, гордая храбростью сына, но в то же время дрожа от беспокойства при мысли об опасности, которой он подвергался.

Флориан рассказал ей, как ему удалось проникнуть в замок вместе с гарнизоном.

– Бедное дитя мое, ты добровольно бросился для меня в это безвыходное положение! Эта мысль отравляет мне счастье видеть тебя, – сказала она.

– Не бойтесь, матушка. Бог поможет мне защитить замок от тех, кто имел низость напасть на такую женщину, как вы, из мести за свое поражение.

– Я не сомневаюсь, друг мой, в верности и храбрости защитников замка; но мы не ожидали нападения и не запаслись ни провизией, ни военными снарядами. Это моя вина… Я должна была предвидеть… Меня будет жестоко мучить совесть, если по моей беспечности твой родовой замок будет взят и сожжен. Мне кажется, что я умерла бы теперь счастливой, если бы знала, что оставляю тебя свободным и избавленным от врагов.

В уме Флориана промелькнула мысль.

– Ваше желание, кажется, исполнится, – сказал он матери.

– Каким образом?

– Неприятель упал духом и собирается снять осаду.

– Дай Бог, – тихо проговорила госпожа Гейерсберг. Маргарита с удивлением взглянула на Флориана.

В ту же минуту, как будто в опровержение его слов, прогремело несколько пушечных выстрелов. Это возобновлялся приступ.

– Ты ошибся, – грустно сказала вдова, болезненно вздрагивая при каждом выстреле.

– Не думаю, – живо отвечал Флориан, – осаждающие, вероятно, стреляют, чтобы скрыть свое отступление и хотят успеть сняться с лагеря без помех с нашей стороны.

– О! Если бы так! – прошептала его мать, набожно сложив руки.

– Я пойду, узнаю.

Флориан поспешно вышел и отправился в свою комнату. Там он взял бумагу и торопливо написал начальнику осаждавших, фохту Вайблингену письмо, следующего содержания:

«Моей матери осталось жить только несколько часов. Не желая, чтобы последние минуты ее были тревожимы ужасами приступа, прошу вас прекратить немедленно враждебные действия. За это я обязываюсь сдаться вам с замком, как только смертные останки моей матери будут засыпаны землей».

Он отправил письмо с парламентером в неприятельский лагерь, а сам вернулся к матери.

– Ну что же? – спросила она.

– Я не ошибся, – сказал Флориан снова встав на колени подле больной, – неприятель отступает. Он стреляет для того только, чтобы скрыть от нас свое намерение.

Госпожа Гейерсберг подняла сложенные руки к небу с невыразимой улыбкой счастья и благодарности.

– Возвращаясь в гнездо, птица приносит в него радость и счастье, – сказала она. – Теперь я умру спокойно, держа твою руку; я не увижу чужого знамени на стенах нашего замка.

Через несколько минут Флориана позвал дворецкий. Парламентер возвратился с ответом союзников. Опасаясь военной хитрости или перемены обстоятельств, весьма возможной, когда в окрестностях бродило столько крестьянских шаек, союзники соглашались на предложение Флориана только с тем, чтобы он прибавил в условиях слово: обещаю сдаться во всяком случае, получу ли или не получу помощь.

Флориан не колеблясь взял перо и торопливо приписал эти слова в конце письма, присланного обратно.

Затем он поспешно вернулся к матери.

– Что-то случилось? – с беспокойством спросила госпожа Гейерсберг.

– Ничего нового; меня уведомили, что неприятель уже отправляет часть своего обоза.

Спустя несколько минут грохот артиллерии замолк.

– Верите ли вы мне? – спросил Флориан свою мать, в глазах которой мелькнуло сомнение, хотя она и не решалась высказать его.

– Да, – ответила она, стараясь улыбнуться.

Между тем, смерть быстро приближалась; Флориан и Маргарита, стоявшие на коленях подле больной, читали это в печальном взоре доктора.

Госпожа Гейерсберг тихо отвела руки сына, которыми он закрывал лицо, чтобы скрыть слезы.

– Ты плачешь, Флориан? – сказала она.

– Плачу, матушка, – отвечал он, не сдерживая более своего отчаяния, – плачу о моем безумии, о моей неблагодарности к вам. Я виноват, что вы в таком положении.

– Не вини себя, – прервала его госпожа Гейерсберг, – ты всегда был нежным, почтительным сыном; я знаю, что ты любил меня столько же, сколько и я тебя. Прав ты или нет в глазах людей, но Бог наградил тебя за твою любовь ко мне. Я умираю с убеждением, что мы встретимся с тобой в лучшем мире, милое дитя мое. И с тобой, Маргарита, – прибавила умирающая, прижимая к груди рыдающую девушку. – Ты тоже дочь моя. Не плачьте, дети. Я не думала, что умирать так легко… Но силы мои угасают… Благословляю вас обоих…

Голова ее упала на подушки. Но через минуту она вновь с усилием поднялась и указав рукой вверх, сказала звучным голосом.

– Флориан, дитя мое, до скорого свидания!

Это были ее последние слова.

– Надеюсь, более скорого, чем вы думаете, – тихо сказала Флориан, закрывая глаза умершей.

Госпожу Гейерсберг похоронили в церкви замка.

Когда гроб опускали в могилу, Маргарита, пожелавшая проводить свою воспитательницу до ее последнего жилища, лишилась чувств. Ее поспешно отнесли в ее покои.

Флориан был совершенно подавлен горем и раскаянием.

Осаждавшие торопились присоединиться к главным силам швабского союза. Поэтому они требовали скорейшей сдачи замка, который намеревались в тот же день срыть и сжечь.

Графине Эдельсгейм снова предложили конвой, чтобы проводить ее к императору или куда она пожелает. Она требовала свидания с Флорианом, но ей отказали. Она предложила все свое состояние за освобождение друга ее детства, но также получила отказ. Что ни говорила Маргарита, все было напрасно. Чтобы несколько успокоить ее и заставить ее ехать, ей обещали только не казнить Флориана без суда.

Маргарита гордо отказалась от конвоя, несмотря на опасности, которым могла подвергнуться. Убедившись, наконец, что не может облегчить участи Флориана, оставаясь в Гейерсберге, она поспешно уехала в Ульм, куда император Максимилиан переехал из Аугсбурга.

Едва графиня Эдельсгейм и ее свита успели покинуть замок, как началось дело разрушения.

Между тем, в лагере союзников разнесся слух, что в окрестностях Гененштейна произошли важные события. Хотя еще никто не имел точных сведений о случившемся, однако члены швабского союза сообразили, что необходимо соединиться с главными силами. Было решено выступить в путь на следующий же день на рассвете.

Флориан беспокоил союзников; они ежеминутно опасались какой-нибудь попытки освободить его и потому решились немедленно учредить над ним суд. Для этого они назначили комиссию из семи рыцарей. День прошел в приготовлениях к походу, так что суд мог собраться только поздно ночью.

Судьи уселись на фашинах и на срубах на внешнем дворе замка и велели позвать барона Гейерсберга. Багровое пламя пожара и факелов, которые держали слуги, освещало эту сцену.

Флориан дал честное слово, что не будет стараться убежать; поэтому его не связывали. Он приблизился медленными, но твердыми шагами. Его бледное и грустное лицо выражало однако твердость и решимость. Видя его хладнокровие и спокойствие, можно было подумать, что он явился на суд в качестве свидетеля; казалось, его более занимала картина пожара старинного замка, чем ожидавшая его участь.

Не желая вдаваться в политические и социальные вопросы, мы не приводим здесь подробностей допроса. Довольно сказать, что Флориан смело отстаивал принципы, за которые поднял оружие, и не дорожил жизнью. Барон Вайблинген, один из членов суда, был тронут смелостью молодого человека, и два или три раза предоставлял ему возможность оправдаться. Но Флориан не хотел спасать себя посредством оправдания, которое противоречило его убеждениям. Его осудили почти единодушно, потому что рыцари были убеждены в необходимости показать строгий пример, чтобы устрашить дворянскую молодежь, которую мог увлечь пример Гейерсберга.

Фохт Вайблинген с заметным волнением прочел Флориану приговор от имени всех судей. Подсудимый был приговорен к лишению рыцарского достоинства и к отсечению головы на плахе перед развалинами замка.

Когда в заключение фохт спросил, не имеет ли Флориан чего-нибудь сказать, тот спокойно отвечал:

– Да будет воля Божия. Прощаю вам мою смерть.

Палач поставил на эшафоте плаху и приготовив секиру, сошел за жертвой. В ту минуту, когда осужденный уже готов был положить голову на плаху, послышался быстрый топот лошадей и громкие крики двух часовых.

– Стой! Стой! – закричало множество голосов палачу, уже занесшему топор. Палач остановился и взглянул на Вайблингена, как бы спрашивая его мнения. Фохт дал ему знак подождать.

В эту минуту можно было уже расслышать голоса двух всадников, которые неслись во весь опор.

Флориан тотчас узнал огромного Кернера и его товарища – маленького Зарнена. Они остановились у эшафота, и лошадь Кернера тотчас пала.

– Говори, в чем дело, – сказал Кернер, и поднял Зарнена с седла, поставил его на эшафоте; потом, обхватив своими геркулесовскими руками палача, не ожидавшего таких объятий, он снял его с эшафота как ребенка, и поставил подле себя, не выпуская из рук.

– Тише! Тише! Слушать! – Крикнула толпа палачу, протестовавшему против такого насильственного перемещения.

Вместо всяких объяснений Зарнен прочел бумагу, которую держал в руках: это был договор, заключенный начальниками войск швабского союза, графами Георгом и Альбрехтом Гогенлоэ с вождями евангелического братства, Бенедиктом Гиплером и Георгом Мецлером. В нем предводители швабского союза покорялись войскам восставших, и постановляли условия размена пленных, в числе которых первым был назван Флориан. Его должны были немедленно освободить в обмен на графиню Гогенлоэ и ее детей, взятых в плен крестьянами.

Фанатики пытались было протестовать, но благоразумные люди заставили их замолчать.

Флориан медленно сошел с эшафота и поблагодарил своих верных ландскнехтов. Готовясь к отъезду, он узнал от них, что за ними вслед едет Георг Мецлер, который действительно вскоре приехал и застал Флориана в церкви на могиле матери.

Они сели на лошадей и уехали в крестьянский лагерь без всякой свиты, кроме двух ландскнехтов, крестьянина, служившего конюхом у Мецлера, и трех солдат, дезертировавших из войска швабского союза, чтобы присоединиться к евангелическому братству.

Когда этот небольшой отряд поднялся на вершину Холма. Флориан остановил лошадь и бросил последний взгляд на разоренный замок Гейерсберг, который виднелся вдали, освещенный пламенем пожара.

– Мать, отец, невеста, – предмет моей первой единственной любви, – все было там, – сказал он с глубоким вздохом. – Это пламя пожирает все мое прошлое.

Нет, Флориан, – возразил Мецлер. – Это груда камней. Этот красноватый колосс с разрушенными башнями, – кровавый призрак феодализма, а пламя, пожирающее его, – божественный огонь свободы. Злодеи может быть зальют его потоками крови, но потушить его совершенно им не удастся. Отныне он не перестанет тлеть под пеплом, и когда-нибудь вознесется к небу, освещая своим ярким и чистым Пламенем пробуждение, единство и свободу Германии.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ