Провинциальное развлечение
ModernLib.Net / Де Анри / Провинциальное развлечение - Чтение
(стр. 8)
Автор:
|
Де Анри |
Жанр:
|
|
-
Читать книгу полностью
(351 Кб)
- Скачать в формате fb2
(177 Кб)
- Скачать в формате doc
(147 Кб)
- Скачать в формате txt
(145 Кб)
- Скачать в формате html
(173 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12
|
|
Мне казалось, что действие происходит где-то далеко, очень далеко, на самом дне моей жизни, моей прежней жизни. Оно представлялось мне, скорее, как какой-то старый сон, а не как реальность. Когда-то я жил, как живут эти люди. А теперь какое расстояние отделяло меня от них! Такое расстояние, что они даже не замечали, как я стою, прижавшись к оконному стеклу! Я не был для них даже призраком, тенью. Однако один из мужчин вдруг устремил свой взор в окно. В то же мгновение женщина, сидевшая рядом с ним, наклонилась, чтобы закурить папироску. Я испустил возглас изумления: Клара Дервенез, моя прежняя любовница, та самая, которую я видел в последний раз у Лапласа, в день моего отъезда из Парижа! Да, это была она, и я узнавал в ее соседе за столом человека, сопровождавшего ее в тот вечер у Лапласа. Связь их не была, следовательно, мимолетным капризом, ибо она продолжалась и до сих пор и аргентинец привез с собою Клару в этот замок, который он предполагал купить. В один прекрасный день Клара Дервенез, может быть, станет владетельницею виллуанского замка. Зная ее хитрость и алчность, я считал ее вполне способной женить на себе аргентинца. Эта перспектива заставила меня улыбнуться. Практический и расчетливый ум Клары делал это предположение весьма правдоподобным. О, она умела устраивать свою жизнь и извлекать выгоду из людей и обстоятельств! Она была богата. Большой красный автомобиль, пронзительный крик которого так часто разрушал мои мечтания и разрывал мое оцепенение, наверное, принадлежал ей. И что лежало в основе этого неслыханного богатства? Тело женщины, лицо, взгляд, улыбка, волосы, при отсутствии какой-либо выдающейся красоты и выдающихся талантов. Что же, в таком случае, было причиною возвышения Клары Дервенез, как не участие того чудесного споспешника наших судеб, который называется удачею, случаем, непредвиденным? И разве не эти таинственные помощники научили ее пользоваться тем, что выпадало на ее долю? Конечно, она не была лишена ни ума, ни приятности, но она руководилась главным образом несколько плоскою основательностью своего адравого смысла. Она была обязана этим сыпавшимся на нее богатством также своему личному искусству. Выжидая удачного случая, Клара Дервенез не пренебрегала и маленькими выгодами. Я помню, как талантливо умела она попрошайничать, старалась не упустить ни малейшего заработка, "откладывая в копилку" все, что не было необходимо для показной стороны ее ремесла. Ее расчетливую алчность я заметил по своим расходам. Она обглодала меня с тем же умеренным аппетитом, тою же непринужденностью и естественностью, какую вносила в курение папиросы, так деликатно сжимаемой ею в губах! Я разглядывал ее. Она была видна мне в профиль, один из ее локтей опирался на стол, вид у нее был одновременно властный и небрежный. Со времени нашей последней встречи Клара Дервенез сделалась более солидною. За этим столом она, наверное, исполняла обязанности хозяйки дома. Две другие женщины выглядели простыми статистками. Чувствовалось, что Клара Дервенез все решала и всем заправляла. Это она, вероятно, ведала расходами, устанавливала расписание порядка дня, устраивала прогулки. Поистине она имела такой вид в этом виллуанском замке, точно она была у себя дома, и, клянусь, я смотрел на нее с некоторым восхищением, на нее и на колье из больших жемчужин, которое обвивало ее шею и блестящие шарики которого она ласкала пальцем, в то время как maitre d'hotel, наклонившись, выслушивал приказание, которое она ему давала. Лакей выпрямился, сделал знак по направлению к двери, и я увидел, как в ней появился, со своею кепкою в руке, шофер красного автомобиля. Я тотчас узнал его. Клара обращалась к нему. Он отвечал. Я не слышал их слов. Они, должно быть, обсуждали какую-нибудь подробность маршрута. Несколько раз он повторил резкий жест, и я увидел, как его кулак сжимается и в глазах загорается странный блеск. Клара продолжала говорить. Она закурила другую папиросу. Теперь шофер слушал; я видел, что его глаза с необыкновенною пристальностью устремлены на жемчужное ожерелье. Чем долее я смотрел на него, тем больше укреплялся в уверенности, что это как раз и есть человек, нападавший на меня в Булонском лесу, что это и есть беспокойный прохожий в валленском общественном саду, что это именно он уронил на дороге подобранный мною раскрытый нож. Да, я узнавал его. Это лицо и эти глаза, конечно, были глазами и лицом, мельком виденными мною в тот вечер в Булонском лесу; выражение и черты их навсегда запечатлелись в моей памяти. Тут у меня стал навертываться один вопрос. Не должен ли я предупредить Клару Дервенез, осведомить ее, заставить ее принять меры предосторожности? Я мог сослаться лишь на субъективные впечатления. Кроме того, Клара навела, вероятно, справки, перед тем как взять себе на службу этого малого. Впрочем, слово "служба" как-то плохо подходило к нему… Несмотря на свой костюм шофера, человек этот не был лишен некоторой элегантности. И что подумала бы о химерах помешанного, готового всюду видеть какие-то опасности, рассудительная и практическая Клара Дервенез! Эта мысль вернула мне сознание моего положения. Каждую минуту я мог быть замечен на своем наблюдательном посту в этой смешной позе, с лицом, прижатым к оконному стеклу. Что сказала бы Клара, если бы узнала меня. В конце концов, что мне было до нее? Зачем мне вмешиваться в ее жизнь. Нет, лучше удалиться, пусть свершится ее судьба. Клара Дервенез принадлежала к миру, в который я больше не входил, – она принадлежала к миру живых. Что общего с жизнью имело мое жалкое и унылое существование, которое открывало передо мною лишь перспективы скуки, однообразной, нескончаемой скуки?
Сегодня я не встал с кровати, я провел весь день в неподвижности и молчании, и, чтобы лучше оградить себя от всего, я остановил даже ход своих часов. Мое ухо различало их еле ощутимое тиканье, и этот легкий шум, казалось мне, наполняет всю мою комнату. Я прервал движение стрелок. Все замолкло. Вот так именно можно остановить свою собственную жизнь, жизнь другого. Достаточно ввести в жизненные колесики самое ничтожное препятствие, и деятельность их парализуется. Это так легко, и это страшно трудно. Нужно понемногу приучаться, и тогда уничтожение собственной жизни, чьей-нибудь жизни, жизни вообще, станет самым простым делом. Старая Мариэта не испытывает никакого волнения, убивая цыпленка, утку, кролика, и превосходный г-н Реквизада, религиозный человек, не испытывает никаких угрызений совести и никакого сожаления по поводу уничтоженных им на войне жизней. Впрочем, много ли есть жизней, достойных этого названия, жизней, которые стоило прожить, которые являются действительно живыми жизнями? Большинство людей давно уже мертво, хотя и кажется, будто они живут. Много ли в П. настоящих, действительно живых людей? Живой ли человек, например, г-н де Блиньель? Нет, это автомат, механизм которого тщательнейшим образом, эгоистически сложен. Достаточно было бы булавочной головки, пылинки, чтобы повредить его, остановить его ход. Крах, и нет больше г-на де Блиньеля, но это было бы слишком романтично, слишком в духе сказок Гофмана… Какое! Механизм глупо будет идти до тех пор, пока не кончится весь его жалкий завод.
Я вдруг стал чужим самому себе. Очень любопытное ощущение это внезапное отделение от самого себя. Я увидел себя из очень большого отдаления, в виде миниатюрной и почти незаметной фигурки. Так вот чем я был, и стоит ли вновь становиться собою, стоит ли восстанавливать эту карликовую и далекую фигурку? Как мог бы я держаться в таком маленьком телесном пространстве теперь, когда я вкусил освобождения от себя? Я не чувствовал себя больше воплощенным и обладающим телом. Я чувствовал себя перенесенным на раздорожье всех жизней, в центр всех открывающихся перед ними возможностей, я испытывал состояние чудесного ожидания. Мне как будто принадлежала верховная власть, но моя тайная мощь не обнаруживалась никаким видимым признаком. Я говорил себе: "Я – ничто, и я доволен тем, что пребываю во всем; я вмещаю в себе все жизни, не живя вовсе, и я мог бы от человеческих жизней возвыситься до божеских простым актом своей воли. Не существует царя разума, могущество которого равнялось бы моему, и никто не подозревает, что представляет собою удивительная бестелесная личность, каковою я являюсь. Никакой знак не обнаруживает меня, ни огненный столп, ни луч света, ни дым ладана, ни путеводная звезда. Нет ничего вокруг моего чуда. Оно совершается в пустоте и в безвестности". Кругом меня жизнь продолжается. Старая Мариэта пришла оправить мою лампу. Трижды раздался звонок у входной двери. Один из них, несомненно, был звонком г-на де Блиньеля. Весь унылый городок П. продолжал прозябать в своем сереньком однообразии.
Раскрытый нож, зажатый в кулак, жемчуга, срываемые с задыхающейся груди, вырываемые из обороняющихся рук. Большой красный автомобиль. Мне кажется, что я чувствую на своем лице ветер головокружительной скорости…
После этих дней крайнего возбуждения я снова впал в состояние глубокой подавленности. У меня такое впечатление, точно после стремительного падения я грохнулся на самое дно своего существа и лежу там совершенно разбитым. Старая Мариэта смотрит на меня, качая головою, а тетушка Шальтрэ неусыпно шпионит за мною. Она проявляет ко мне малосвойственную ей предупредительность. Можно подумать, что она страшится меня и ищет способа меня обласкать. У нее был вчера длинный визит г-на де Блиньеля, после которого она стала говорить мне, что находит меня утомленным, и убеждала меня показаться врачу. Вслед за тем то же самое посоветовал мне г-н де Блиньель, с которым я встретился на лестнице. Он внимательно осмотрел меня через очки, взглядом наивным и в то же время лукавым. Пока он говорил мне своим резким фальцетом, я пристально разглядывал его. Все больше и больше он кажется мне автоматом. Если бы раскрыть его, то в нем обнаружился бы механизм, сообщающий ему иллюзию жизни. Я уверен, что под сюртуком, облекающим его, тело этой марионетки складывается из сложной сиетемы колесиков, рычажков, катушек, ниточек, штифтиков. Любопытнее всего, что впечатление автоматизма, даваемое мне лицезрением г-на де Блиньеля, распространяется понемногу на все окружающее меня. Весь городок П. представляется мне одною из тех больших шкатулок с игрушками, которые дарят детям в день их рождения и которые содержат в себе домики, деревья, человечков, животных… Тетушка Шальтрэ производит на меня впечатление старой куклы, втащенной со дна шкафа захудалого провинциального магазина. Мариэта тоже кажется мне забавным уродцем. Да и все другие люди какие-то картонные плясуны! Я вижу их резкие, угловатые, бессмысленные движения манекенов и марионеток. Неуклюжие, они повинуются дерганию ниточки. Я представляю себе, как они размахивают руками, заплетаются ногами, покачивают головой в уморительном и зловещем спектакле, коего я являюсь зрителем. Вон г-н Реквизада со своею большою головою на коренастом туловище, подпрыгивающий на коротеньких ножках. Вот долговязая фигура г-на де Жернажа. Вот все они, все, приплясывающие, дрыгающие ногами, бьющиеся в забавных судорогах, проделывающие странные курбеты, отвешивающие поклоны и реверансы. Зрелище становится прямо-таки галлюцинацией. Я не в силах отвернуться от созерцания этого кривлянья. Это настоящий шабаш, который кончится для меня жестокою головною болью. Тогда, чтобы избавиться от этого наваждения, у меня возникает желание схватить палку и колотить направо и налево, поломать ноги, разбить бока, свихнуть руки, отбить головы, все раскрошить и обратить, наконец, в бегство назойливых фантошей, которые ведут вокруг меня хоровод и, как бесноватые, кувыркаются и прыгают на тысячу ладов, а среди них исступленно ковыляет на своих старых ногах моя тетушка Шальтрэ. Но вдруг в эту неистовую сарабанду врывается пронзительный крик. Посередине копошащихся и толкающихся марионеток, подобно гигантской игрушке, появляется большой красный автомобиль. Он яростно устремляется на марионеток. Обезумевшие от ужаса, они спасаются куда попало, но автомобиль бросается в погоню за ними, опрокидывает их, дробит под колесами, ослепляет лучами своих фонарей. Он преследует их даже в домах, куда они убегают, выламывает двери, рушит стены, обваливает крыши. Улица завалена обломками, штукатуркою, оторванными членами, потерянными париками, кусками картона, обломками дерева, лоскутьями платьев. Труха сыплется из распоротых животов. Тетушка Шальтрэ лежит на спине. Г-н де Блиньель растянулся с перерезанным горлом, в которое всажен клинок огромного ножа, между тем как в его разбитом черепе с визгом раскручиваются мозговые извилины, наподобие бесконечного часового завода…
В течение нескольких дней П. закутан в какой-то необыкновенный плотный туман. Я видел, как этот туман подымался из реки в форме легкого влажного и почти прозрачного пара, который клубился на уровне воды, а затем расползался волокнами и хлопьями. Мало-помалу, неприметным образом, благодаря какой-то таинственной воздушной работе, эти волокна соединились, эти хлопья слились, сплавились, переплелись друг с другом. Они растянули над городом как бы пелену, которая помрачила небо, окутала деревья и дома тонким газом. Затем пелена, сначала легкая и прозрачная, отяжелела и уплотнилась. Она стала грузною, непрозрачною, гнетущею. Вещество ее сделалось каким-то жирным, вязким, так что оно пропускало лишь желтоватый, скудный и слабый свет. Никогда я не видел ничего подобного этому туману. Это какой-то бич, какая-то казнь египетская. Он все затемняет и обезображивает. Он проникает всюду, все пропитывает. Жесты и звуки голоса разрывают его, но он тотчас же заполняет и зашивает прорехи. Предметы кажутся в нем расплывчатыми и неплотными, а он, напротив, как будто имеет тяжесть и плотность. Он заменяет и день и ночь. Он упраздняет время. Мне он кажется знакомым… Не он ли и есть моя Скука? Я задаюсь вопросом, не вышел ли он из меня, не является ли выделением моей жизни, моих мыслей, не я ли произвожу его. Как бы там ни было, он окутывает меня бесконечным одиночеством. Небольшие клочки окружавшей меня живой действительности исчезли. Живые существа стали неясными тенями, неясными призраками… Не нахожусь ли я в некотором роде за пределами мира? Все кончено. Мне кажется, что я достиг, наконец, страны, в которую шел, начиная с одного вечера, с одного туманного вечера, одного осеннего вечера, когда я отделился от самого себя и когда одна разящая рука, на повороте аллеи Булонского леса, чуть было не сделала это отделение еще более полным. Но что такое туман того вечера по сравнению с этою странною сегодняшнею мглою, которою я чувствую себя навсегда окутанным, навсегда плененным! Ах, пленник, пленник, кто придет освободить тебя? Какое мощное дуновение рассеет своим порывом этот мглистый мрак? Вдруг, когда я мечтал таким образом, стон сирены, так хорошо известный мне крик ее, разорвал отягченный воздух с необыкновенно яростною силою. Можно было подумать о стремительном ударе ножа…
Сегодня солнце. Из пелены окутывавшего его тумана П. вышел еще более сереньким. Никогда он не казался мне более пресным, более унылым, чем в этом обновившемся освещении. Никогда окружающие меня предметы – мебель моей комнаты и вся вообще обстановка тетушки Шальтрэ – не казались мне такими безвкусными. Сама тетушка кажется мне более пустой и более бесполезной, чем когда-либо. Слова ее, доходя до меня, как будто лишаются смысла. Я слышу их, но не понимаю. Тетушка говорила мне о г-не де Блиньеле. Она сказала мне, что г-н де Блиньель желает мне всякого добра, что мне следует отдать ему визит и что я нехорошо поступаю, относясь к нему так пренебрежительно. И далее в таком же роде в течение всего завтрака. Вставши из-за стола, я подошел к окну, приподнял занавеску и посмотрел на площадь. Двое из "этих господ" направлялись в клуб. Немножко спустя прошел г-н Реквизада, маленький, коренастый, держась у самых стен домов. Он, по крайней мере, жил, у него остались от прошлого жестокие и кровавые воспоминания. Этот старый карлист приказывал, подвергался опасностям, убивал. Он убивал, – а что наполняет убогую память здешних обывателей? Все их существование сводится к банальности, серенькой повседневности, вечному повторению одного и того же. Есть ли среди них мечтающие о чем-нибудь ином, чувствующие убожество своей жизни? Нет, все они живут кое-как, изо дня в день, не желая ничего лучшего, не пытаясь разорвать цепи своих привычек; так они и кончают свои дни, кушая все те же блюда, занимаясь все теми же пустяками, твердя все те же речи, смеясь над все теми же остротами. Обыватели П. довольствуются тем, что они есть: изменение, совершенствование неизвестно им. Каким занятным развлечением было бы смутить это тупое спокойствие! И я начинаю строить планы, как бы это сделать. Устрашить их угрозою какой-нибудь выдуманной болезни, какой-нибудь смертоносной эпидемии? Попытаться уверить в какой-нибудь чудовищной небылице, в каком-нибудь нелепом сумасбродстве, вроде того, например, что моя тетушка Шальтрэ стала атеисткой или что г-н де Блиньель обратился в щедрого человека. Нарядиться привидением и отправиться ночью дергать за шнурки колокольчиков? Ах, влить бы в эти ограниченные души хоть чуточку изумления или страха, хоть капельку новизны! Взволновать бы этот студень, развеять бы этот пепел!
Почему тетушка Шальтрэ так решительно хочет, чтобы я отправился навестить г-на де Блиньеля? Откуда это упорство? Я думал было, что моя бедная тетя отказалась от мысли обратить меня в настоящего дитя П. Она отлично знает, что я никогда не пропитаюсь "провинциальным духом". Она смотрит на меня как на странного оригинала. Она поняла, что я никогда не буду интересоваться тем, что интересует здешних обывателей. Я в таком же одиночестве посреди них, как если бы я жил среди птиц или среди крыс… Но почему же она хочет, чтобы я пошел навестить г-на де Блиньеля?
Погода хорошая. Я встретил старика Гренэ, сторожа из Виллуана. Он сказал мне, что его хозяева готовятся к отъезду. Они ожидают прибытия нового шофера из Парижа, потому что прежний – тот, что водил большой красный автомобиль, странный парень, – внезапно покинул их… И папаша Гренэ закрывает рот и не хочет сказать ничего больше.
Вправе ли мы когда-нибудь сказать себе "кончено"? В нас есть какая-то все переживающая жизненная сила, какое-то желание деятельности, новизны, счастья, которое ничто не в силах потушить. Самые что ни на есть "конченые" обладают глубоким жизненным инстинктом. Но чтобы вновь начать жизнь, нужно иметь жизненную энергию, нужно сохранять способность к деятельности. Нужно, чтобы какой-нибудь неожиданный случай со всего размаху, грубо и резко, бросил нас в жизнь. Нужно, чтобы нас научили жить вновь риск, отчаяние, опасность, нужно оказаться в самой гуще жизни, нужно запачкаться жизнью.
Проходя мимо его дома, я заметил, что садовая калитка полуоткрыта. Это удивило меня, ибо мне хорошо известна внушенная им своему слуге Жюлю привычка держать все в порядке и на запоре. Жюль удивительно приспособился ко всем маниям своего господина. Поэтому такого рода небрежность с его стороны кажется странною. Нужно пожить в провинции, чтобы заметить, что обыкновенно запертая дверь осталась открытою, нужно быть провинциалом, чтобы явления такого рода показались достойными интереса. Между тем это так. Да, я остановился перед садовою калиткою. Больше того, я толкнул ее и бросил взгляд в сад. Он был пуст. Его правильные аллеи, окаймленные плодовыми деревьями, остриженными в форме пирамид, пересекались под прямыми углами. Тщательно разбитые цветники были обрамлены буксами. В центре сада блестел бассейн. У закраины его лейка; дальше – воткнутый в землю заступ. Ни души, никакого шума, исключая тихое пение птички, которая улетела, как только заслышала скрип моих башмаков по гравию. Я сделал несколько шагов. В глубине сада возвышался дом. Благодаря ставням, закрывающим большую часть окон, его фасад желтого камня выглядит уныло. Открытыми оставались окна лишь двух комнат: той, в которой обыкновенно проводит время г-н де Блиньель, и его спальни. Не будь этого угрюмого вида полуслепого жилища, дом Блиньеля был бы одним из самых приятных в П. Он принадлежит эпохе, когда умели строить. Его местоположение довольно живописно: недалеко от реки, текущей за рядом тополей, сейчас лишенных листьев и довольно злобно вздымающих к нему свои вытянутые в форме кинжала стволы. Я сделал еще несколько шагов и приблизился к бассейну. Несколько насекомых скользило по его поверхности на своих длинных подвижных ножках. Я посмотрел на дом. Подобно садовой калитке, входная дверь была полуоткрыта. При этом внезапном зрелище недоумение мое возросло. Г-н де Блиньель имеет обыкновение ревниво запираться и открывает, только удостоверившись, кто звонит, как об этом свидетельствует забранное решеткою потайное окошечко, вделанное в створку двери. Оставить дверь открытою! О чем же думал Жюль и где была его голова? Продолжая размышлять об этих странностях, я приблизился к двери и машинально вошел в сени, а оттуда в столовую. Я найду Жюля за уборкою комнат или в кухне и нагоню на него немало страху своим неожиданным появлением, уличив его таким образом в нерадивости. В кухне ни души… Тут я вдруг вспомнил, как накануне старуха Мариэта сказала мне, что на сегодня назначена была свадьба в Никэ, одном из многочисленных имений г-на де Блиньеля. Жюль, наверное, отправился на эту свадьбу. Что может быть естественнее? Но как же он допустил такую оплошность и оставил двери открытыми? Я возвратился в сени. Шаги мои раздавались по гулким плитам. Несомненно, я сейчас увижу, как маленький г-н де Блиньель, обеспокоенный этими необычными шагами, появится наверху лестницы, с любопытным и испуганным видом. Но Блиньеля нет так же, как нет Жюля. Глубокая тишина царила во всем доме, настолько полная, что я даже испытал неприятное ощущение. Вероятно, такая тишина будет окружать нас после нашей смерти. Все же я начал подниматься по лестнице. Вдруг я расхохотался. Представляю себе рожу, которую скорчит г-н де Блиньель, если я вдруг открою дверь и быстро подлечу к нему, издавая ради потехи пронзительный крик, вроде крика сирены большого красного автомобиля! Мысль об этой выходке забавляла меня, и, поднимаясь по лестнице, я вполголоса воспроизводил звук сирены. Получалось не совсем точно, но вполне достаточно, чтобы сорвать с места маленького г-на де Блиньеля. Выйдет целое нападение на него. У маленького человечка было, вероятно, дурное кровообращение; я часто видал его багровым и задыхающимся. Перепуг мог быть для него роковым. Я представлял себе, как маленький г-н де Блиньель падает навзничь, замахавши в воздухе всеми четырьмя конечностями, или медленно опускается и растягивается на полу, бледный и неподвижный, с застывшею на лице смертельною гримасою картонного паяца, у которого оборвалась приводившая его в движение нитка. При этой мысли я испытал необыкновенную радость, что-то вроде странного удовлетворения, которого я, однако, немножечко стыдился. Что, в самом деле, мог означать этот внезапный приступ жестокости? Неужели я был злым – настолько злым, что мне доставляла удовольствие смерть этого забавного и в общем безобидного человечка? Как я дошел до такого состояния, чтобы испытывать удовольствие от подобных дьявольских картин? Вот до чего довела меня скука. Вот в каких фантазиях я ищу рассеяния. Смерть г-на де Блиньеля – разве это не занятное провинциальное развлечение, говорил я себе, поднявшись на площадку и кладя руку на дверной замок…
Старуха Мариэта вошла в мою комнату не постучавшись, со сбившимся набок чепчиком. Она сообщает мне, что только что нашли г-на де Блиньеля у себя в квартире, убитого, с перерезанным горлом, плавающего в луже крови; затем она покидает меня и как безумная бежит за новостями. Кажется, что настоящая паника охватила весь город. Тетушка дрожит в своей старой коже. Ах, добрые обыватели П. сегодня ночью не будут спать спокойно! Это событие немножко расшевелит их и послужит им на пользу…
Это бравый Жюль, возвратившись из Никэ, где он был на свадьбе, обнаружил тело своего господина. Г-н де Блиньель лежал на паркете в луже крови. На перерезанном горле зияла широкая рана. Положение тела и состояние одежды свидетельствовали, что никакой борьбы не было. Золотые очки продолжали сидеть на носу г-на де Блиньеля; часы лежали в кармане; перстень на пальце оставался нетронутым. В комнате никакой поломанной мебели, даже никакого беспорядка. Все шкафы закрыты; письменный стол не тронут, стулья и кресла на своих местах. Нигде нет никаких изменений, исключая того, что г-н де Блиньель перестал жить. Само по себе это не является большим событием, но в таком маленьком городке, как П., приобретает значительность. Убийство г-на де Блиньеля наделает в нем шуму, ха! ха! Покамест дом погружен в молчание. Тетушка заперлась в своей комнате на тройной запор. Она кладет подле себя старую Ма-риэту. Она умирает со страху, и это сильно забавляет меня. Должно быть, ей все время снится убийца г-на де Блиньеля, и я уверен, что она представляет его себе с большим ружьем и в остроконечной шляпе. Черт возьми! Эта смерть г-на де Блиньеля немножко изменит мнения моей почтенной тетушки насчет "примерности" города П. Послушать ее, в П. живешь как у Христа за пазухой. П. что-то вроде буржуазного рая, в котором ни с кем не может приключиться ничего неприятного. И однако маленький папаша Блиньель, крак! – готов! В каком она теперь страхе, тетушка Шальтрэ, но и обыватели П. не слишком-то спокойны, уверен в этом. Превосходно! Это событие выведет их немного из тупой оцепенелости. Сегодня вечером во всех домах, должно быть, плотно закрываются ставни, проверяются замки, вытаскиваются старые ружья и старые револьверы. Как все это комично и как мало нужно, чтобы нарушить покой целого города! Ведь, в конце концов, смерть какого-нибудь Блиньеля есть ничто, меньше, чем ничто. Он ни для кого не был решительно ничем. Он был марионеткою в образе человека, бесполезною и ненужною, крысою за ковром…
Бедный г-н де Ривельри – вот кому вся эта история не доставит развлечения. Ему придется отложить на время свои занятия дворянскими грамотами и парламентскими актами. Прощай, процесс д'Артэна и Сориньи, живописных фигурок XVII века! Бедный г-н де ла Ривельри, ему придется разбираться в действительных фактах, наводить справки, вести следствие, искать след, идти по этому следу, проявить прозорливость и изобретательность, осмотреть все нужные места, спрашивать, умозаключать… и найти виновного. Сколько хлопот и беспокойства для вас, бедный дорогой г-н де ла Ривельри! Обязанности судебного следователя не для вас, если только это дело не окажется таким простым, таким простым… и если вам еще больше не упростят его.
Сегодня я рано вышел из дому. У П. воскресный вид. На Рыночной площади столпилась кучка женщин, среди которых я различаю ораторствующую Мариэту. Она распространяет о "преступлении" мнения г-жи де Шальтрэ, заявляющей, что причиною его является "зложелательство", а то так просто видит в нем дело "красных" или руку франкмасонов. Дальше, на Большой улице, я встречаюсь с людьми, вид у которых испуганный и озабоченный. Некоторые разговаривают на пороге домов с оживлением, какого я не знал у обывателей П. Черт возьми! Как это любопытно! Вот вся их жизнь внезапно преобразилась от этого удара ножа, как от удара магической палочки. В П. больше не скучают. Говорят, спорят, высказывают предположения. Вот пища для разговоров на значительное время, потому что еще должен иметь место "арест преступника", процесс, приговор. Ведь в такого рода делах преступник всегда бывает обнаружен. Это обязанность г-на де Ривельри. Он должен "совершить все необходимое". Ба! он сделает это, или другие за него сделают. Продолжая свой путь, я встретился с г-ном де Жернажем и г-ном Реквизада. Испанец выглядит страшно веселым и потирает себе руки от удовольствия. Его маленькие глазки блестят на старой желтой голове. Он объясняет нам, как наносят удар ножом. Ему случалось наносить их немало в карлистский период своей жизни. Он прокалывал сердца, пронзал легкие, рассекал груди, вспарывал животы, резал горла, и он вспоминает об этом, по-видимому, с огромным удовольствием, так же как и о многочисленных совершенных им расстрелах. Г-н Реквизада скромно гордится своими подвигами. Он не выставляет их напоказ и не чванится ими, но когда представляется законный повод обнаружить свою опытность и свою практику, он не уклоняется от этого. А смерть г-на де Блиньеля как раз и служит таким поводом, и г-н Реквизада пользуется им. В этот момент мы шли вдоль высокого забора сада г-жи де Карюэль, и я заметил, что г-н Реквизада с удовольствием смотрел на него. Какую длинную вереницу заложников и пленников можно бы было вытянуть вдоль него и какую отличную мишень представили бы они как для ружья, так и для ножа! А тут вместо этой обильной жертвы и этого аутодафе приходится довольствоваться тощим и чахлым трупом г-на де Блиньеля. Но и он лучше, чем ничего, и почтенный г-н Реквизада как будто впивает его запах своими старыми волосатыми ноздрями. Зато г-н де Жернаж гораздо меньше удовлетворен событием. Преисполненный совершеннейшего равнодушия к себе подобным, он с неудовольствием думает о том, что в мире есть жестокие, честолюбивые, зверские, свирепые души, которые жизнь с ее препятствиями, соперничеством, пресыщением, приманками толкает на преступление. Какая нужда человеческому существу устранять себе подобное существо, когда так просто забыть его? Зачем это необъяснимое убийство, учиненное над столь безобидною личностью, как г-н де Блиньель, зачем это беспричинное и бесполезное убийство, которое нельзя извинить припадком исступления и мотивом которого не служила корысть? Г-н де Жернаж сознается, что он ничего здесь не понимает, но он очень интересуется, не будет ли после смерти г-на де Блиньеля распродажи его имущества. Г-н де Жернаж высмотрел там несколько кресел со старою обивкою. Все это не мешает ему высказывать учтивое сожаление об этом "бедном Блиньеле". Тем временем мы приблизились к дому, где было "совершено преступление". Он возвышался в глубине спокойного сада. Уже один факт, что он заключал в себе мертвого человека, притом человека убитого, на короткое время сообщал ему интерес. Он представлял собою "стены, за которыми произошло что-то", а это так редко случается в П. Дом г-на де Блиньеля был тем более таинственным, что в данный момент в него нельзя было проникнуть: калитка сада была заперта и охранялась двумя жандармами. На крыльце показывалось иногда расстроенное лицо Жюля; его alibi в виде присутствия на свадьбе в Никэ служит ему оправданием только наполовину.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12
|