В самый день свадьбы, едва только окончилась церемония и не успела еще новобрачная отколоть фату и снять вбнок из флердоранжа, г-н де Белансон удрал от нее, и удрал навсегда. "Покинутая" перенесла удар с тем же шиком, какой она вкладывала во все. Она мужественно и весело примирилась со скандальным происшествием и поселилась у стариков Белансон, которые повели себя "безупречно" по отношению к ней. Лишь после нескольких лет "вдовства" г-жа де Белансон приняла утешения г-на де ла Гулэ. Что же касается беглеца, то он никому не подал вестей о себе. Говорят, что он вновь женился и что счастливый двоеженец живет под вымышленным именем в Уругвае. Если г-н де Белансон несколько поспешно покинул свою жену, то г-н Ливкур недолго докучал своей. Он был настолько учтив, что скоропостижно скончался, оставив ее беременною; родившегося у нее мальчика г-жа Ливкур одевала девочкой до самого поступления его в коллеж. Она отдала его туда довольно рано, признавая себя неспособной дать сыну хорошее воспитание. Г-жа Ливкур считает себя "покладистою женщиною", и название это, которое она охотно к себе прилагает, чрезвычайно к ней подходит. Г-жа Ливкур высокая, порывистая и неуклюжая дама с приятною, однако, наружностью. Она экспансивна, беспорядочна, говорит нескладно, часто самые непозволительные вещи, сварлива, несносна, превосходный человек и компрометирует себя нелепыми речами и двусмысленными манерами до такой степени, что о ней думают, будто она находится в любовной связи с г-жою де Белансон и г-ном де ла Гулэ. Само собою разумеется, что все это является одною из любимых тем для клубных разговоров, потому что в П. есть клуб.
 
      В настоящий момент в Виллуане живет не маркиз де Буакло, – так, по крайней мере, сообщил только что моей тетушке г-н де Блиньель. Г-н де Буакло находится будто бы в трудном положении, он в сильной степени промотал свое состояние. Поэтому он отдал внаем и обещал продать Виллуан одному богатому аргентинцу. Новый арендатор уже поселился в замке с целою кучею представителей своей национальности и несколькими расфуфыренными дамами. Говорят, будто бы у него широкие планы насчет Виллуана, и будто он хочет восстановить его "былое величие". Большой красивый автомобиль, который несколько раз проезжал по городу, принадлежит ему…
 
      Сдача внаем Виллуана приводит мне на память историю Проспера Буакло, единственного сына маркиза. Этот странный мальчик в один прекрасный день исчез, и никто не узнал, что с ним сталось. Несмотря на поиски г-на де Буакло, не удалось найти его следов. Все же г-н де Буакло был анонимно извещен, что сын его жив, но что ему нужно прекратить все семейные и полицейские розыски, иначе он будет сильно скомпрометирован. Г-н де Буакло, знающий, может быть, об исчезновении сына больше, чем он признавался, повиновался этому таинственному приказу. Проспер Буакло совершил свое бегство пять или шесть лет назад, и ему сейчас, наверное, есть уже тридцать лет. По-видимому, он был какой-то чудак, страстно увлеченный механикою и одержимый мистическими идеями. Г-н де Жернаж, знавший его, приводил мне странные черты из его жизни. Бог знает, куда и зачем он скрылся?
      Итак, в П. есть клуб. Прежде чем решиться на совершенно уединенную жизнь, которую я сейчас веду здесь, я записался в число его членов. Понятно, сейчас я не пользуюсь правом посещения его. Раньше же это право позволяло мне проводить ежедневно сколько мне захочется часов в зале с голыми стенами, выкрашенными в шоколадный цвет; там стоят скамейки, обитые потертым бархатом, гнутые стулья и мраморные столики. К потолку подвешены газовые люстры, и паркет посыпан слоем древесных опилок. В зале воздух курильни, отдающий запахом острого табака, винного перегара и прокисшего пива. Рядом с этим залом бильярдная. Таково помещение п-ского клуба. Туда-то мне было позволено приходить "убивать время". Там собирались либо до обеда, либо после обеда, т.е. в час закуски и в час ликера. Это были моменты наибольшего стечения публики. Я всегда имел шанс встретить там "этих господ", и прежде всего неизбежного г-на де Карюэля. С трубкою во рту г-н де Карюэль допивал бокал и оканчивал пасьянс. Иногда появлялся нотариус Ландрье, со своею наружностью причетника, своим пенсне с вечно мутными стеклами, как будто из глаз г-на Ландрье шел всегда пар. Впрочем, вся его личность имела в себе что-то влажное. Воротничок и манжеты г-на Ландрье казались всегда мокрыми; череп его блестел, руки были потными. Когда он ходил, то было такое впечатление, будто его порывистые подошвы погружаются в болотистую почву.
      Иногда на короткое время показывался г-н Бонгран. Он тяжело усаживался на скамейку и с некоторым беспокойством посматривал на г-на де Карюэля, его бокал и его карты. При каждом движении г-на де Карюэля он как будто боялся, чтобы пущенная взбешенною рукою тяжелая кружка не угодила ему в голову. Как ни оскотинился Карюэль и как ни покорен его вид, на него -иногда находят приступы ярости. Эти припадки обыкновенно приходится выдерживать г-же де Карюэль, которая часто носит на себе следы их, но Карюэль вполне способен на скандал и на самую дикую выходку. Г-да де ла Гулэ и ле Робинье, не будучи завсегдатаями клуба, приходили все же туда для партии в бильярд. Г-н ле Робинье входил так, точно перед ним было собрание офицеров. Он здоровался по-военному, между тем как г-н де ла Гулэ напускал на себя, скорее, вид дипломата.
      К только что перечисленным мною "клубменам" присоединялось некоторое количество "этих господ". Там можно было встретить двух врачей, доктора Лекэ и доктора Энана, обоих почти одинакового роста, с одинаковою бородою, одинаковым цветом волос. Это физическое сходство не мешало им питать друг к другу самое глубокое отвращение. Г-на Ландона, сборщика податей, удручала эта вражда, ибо он был самым покладистым человеком в мире во всем, что не касалось взноса податей. К этой группе присоединились г-н Гоберж, директор керамического завода, г-н де Гренанж, вечно балагурящий старый холостяк, г-н Гали де Бошан, г-н Виро, г-н Пайетон, г-н Д'Эрбели, г-н Рабон, г-н Орлен-Латьер и некоторые другие. Всех этих людей я встречал у тетушки Шальтрэ, но в клубе они вели себя совсем иначе. Они считали позволительным брать там тон кафе и игорного притона, усваивали себе манеры кабака и кордегардии. Они клали локти на стол, плевали в опилки, расстегивали жилет и панталоны и громко хохотали над рассказываемыми ими сальностями. Они были "в кругу мужчин", и этого было для них достаточно, чтобы считать уместным говорить грубости и сквернословить, ругаться, вести себя по-свински. Особенно отличались в этом отношении г-н Виро и г-н Пайетон. Из таких клубных разговоров я узнал о различных "ресурсах", которые можно было найти в Валлене, о потребных для них расходах и о даваемых ими удовольствиях.
 
      Я посещаю иногда г-на де Жернажа. Это любезный человек, единственный, к кому я чувствую неподдельную симпатию. Когда я был мальчиком, он водил меня гулять вдоль канала и говорил при этом прекрасные и остроумные вещи. Уже тогда он был вдовцом и жил в самом полном одиночестве. Никогда ему не приходило в голову рассеяться от наполнявшего его воспоминания. Он не ищет забвения ни в работе, ни в путешествиях. Он никогда не покидал П., где он все время живет в том же доме, расположенном в начале аллеи платанов и полном диковинных старых вещей. Г-н де Жернаж собрал там всевозможные любопытные предметы, которые он покупал по случаю в течение сорока лет. Впрочем, г-н де Жернаж не коллекционер, он – странноприимец. Его дом – место пристанища, покоя, род убежища для старых поломанных вещей. Чем более они повреждены, тем более он любит их. Он собирает их, ухаживает за ними, чинит их, поправляет, лечит. Среди этих раненых вещиц есть несколько очень красивых, но он выбрал и приобрел их не ради их красоты, а ради их покинутости, их ран, их одиночества, в котором он, может быть, находит образ собственного одиночества. Любопытнее всего, что чувствительность г-на де Жернажа направлена всецело на вещи. Кроме них, он ничего не любит, даже себя. Он крайний женоненавистник и крайний мизантроп, впрочем, нет, он не питает отвращения к людям – он не знает их. Он некогда был покинут изменившей ему женой, которую он обожал, и говорят, что, когда она, в свою очередь, была брошена своим любовником, он оставил ее, несчастную и больную, покинутую всеми, беспомощно умирать в самой жестокой материальной нужде. Равнодушие г-на де Жернажа к несчастию другого поразительно, но он трогается видом сломанной мебели, поврежденной картины, негодного предмета. Г-н де Жернаж любопытный плод провинциальной жизни, но плод совершенно высохший. Никто не знает у него ни родных, ни друзей; единственным лицом, с которым он видается довольно часто, является г-н Себастьяне Реквизада.
      Этот Реквизада – маленький старичок, узловатый, с длинными руками, короткими ногами и огромными кистями рук. Почти полное отсутствие шеи, большая, ушедшая в плечи голова, толстый нос, большой рот, большие глаза, густые брови, смуглый цвет лица. Иссиня-черные волосы, окрашенные, вероятно, какой-то дьявольскою краскою. Он всегда одет в длинный суконный сюртук оливкового цвета. Он молчалив, а когда говорит, то с сильным испанским акцентом. Он набожен, формалист, фанатик и большую часть дня проводит в церкви, притаившись за колонною и стоя на коленях прямо на каменной плите. Он живет недалеко от церкви, в большом доме, сверху донизу увешанном предметами испанского религиозного культа: приношениями по обету, Христами, мадоннами, пронзенными сердцами. Сам он увешан ладанками, карманы его набиты четками, и постоянно можно видеть, как он перебирает их зерна, бормоча "отче наш". Говорят, что в юности он был участником карлистской войны и совершил там множество жестокостей. Ни он, ни г-н Жернаж не состоят членами клуба. У г-на де Жернажа есть свои безделушки, у г-на Реквизада свои воспоминания об убийствах, расстрелах, повешениях, пытках. В провинции не так скучно, когда есть чем занять себя. Встречаясь на улице с почтенным г-ном Реквизада, я не могу не бросить на него завистливого взгляда, не могу не почувствовать к нему какого-то любопытства.
      Несколько дней тому назад я съездил в Валлен повидаться с г-ном де ла Ривельри и воспользовался этою поездкою для удовлетворения некоторых естественных потребностей. Эти формальности не забавляют меня сами по себе, но все же нужно повиноваться указаниям плоти. В первые свои приезды я искал прибежища в валленском публичном доме. Расположенный в пригороде, он привлекает внимание только своими постоянно спущенными решетчатыми ставнями. Улица почти пустынна. Поджарые кошки лениво и осторожно бродят по ней. Вода ручейка несет отбросы. Внешность дома скромная. Через обитую войлоком дверь доносятся иногда фортепьянные аккорды и гамТиы. Не стану описывать вам внутренних помещений этого храма Венеры, его гостиной с зеркалами, устланной коврами лестницы, его комнат с зеркальными потолками и его обитательниц. Это банальное и хорошо поставленное заведение богатого провинциального города, заведение почтенное, у которого есть свои завсегдатаи, свои постоянные клиенты. Его дамы в большинстве случаев мускулисты и здоровы, крестьянки, набираемые в местности с хорошо сложенным населением. Содержательница мадам Эрнестина, особа умная и не лишенная некоторого воспитания. У меня установились самые лучшие отношения с нею. Она быстро поняла, чего я искал у нее, гигиеническую цель моих визитов. И вот однажды она объявила мне, что занялась мною и нашла "как раз то, что мне нужно". Прежняя ее пансионерка, но очень недолго остававшаяся в заведении, особа интеллигентная, в настоящее время поселившаяся в приличной меблированной квартире. Она называется м-ль Маргарита Пелисье. Хорошо сложена и приятна лицом и принимает предложения лишь избранного общества. Благодаря рекомендации мадам Эрнестины, м-ль Пелисье оказала мне превосходный прием и отнесла меня К числу своих месячных посетителей; забавнее всего, что м-ль Пелисье стала скоро обнаруживать явное увлечение мною, мне кажется, искреннее. Если бы я был тщеславен, я стал бы, пожалуй, говорить даже о влюбленности. Как бы то ни было, знаки внимания, расточаемые мне м-ль Пелисье, трогают и немного волнуют меня. Она балует меля, предупредительна ко мне, окружает меня маленькими заботами. Сентиментально смотрит на Меня. Я делаю вид, что не замечаю этих любовных приемов. Тогда м-ль Пелисье вздыхает, отворачивается и вытирает слезинку, скатывающуюся из ее слишком чувствительных глаз.
      Во время последнего визита к этой любезной Пелисье я нашел ее очень взволнованной. Может быть, мое присутствие в тот момент было неудобно ей? Она стала уверять меня, что я ошибаюсь, что, напротив, она хочет попросить меня об одолжении, обратиться ко мне с просьбою… Соглашусь ли я остаться пообедать с нею? О! обед совсем интимный, tete-a-tete, чтобы отпраздновать годовщину дня, в который мадам Эрнестина впервые сказала ей обо мне. Затея показалась мне такою забавною, что я чуть было не покатился со смеху, но сдержался. Зачем огорчать эту любезную девушку невежливым отказом? Поэтому я принял приглашение, и у меня был отличный маленький обед с м-ль Пелисье с глазу на глаз. М-ль Пелисье занимается кухнею, как и любовными делами, компетентно и добросовестно.
      Уходя с этого обеда, я испытал необыкновенное ощущение, о котором сейчас расскажу. Направляясь на вокзал к последнему поезду в П. и желая выиграть время сокращением пути, я пошел через общественный сад. Сад этот довольно плохо освещается, а в тот вечер поднялся довольно густой; туман. Проходя через сад, я вспомнил туманный вечер в Булонском лесу во время моего отъезда из Парижа и странное нападение, которому я подвергся на берегу озера… Как раз в этот момент я огибал маленький садовый пруд, как вдруг отпрянул назад… В двух шагах от меня, в свете фонаря, стоял человек, одетый в костюм шофера автомобиля, человек, в котором, мне казалось, я узнал моего ночного обидчика в Булонском лесу: тот же рост, та же поза, недоставало только электрического фонаря в руке и ножа, занесенного надо мною. При этом зрелище я отскочил назад, инстинктивно закрыв глаза, как мы делаем, неожиданно натыкаясь на какой-нибудь предмет. Когда я снова открыл их, человек исчез; аллея была пустынна, передо мною падала моя тень. Была ли это галлюцинация? Что означала эта встреча с человеком из Булонского леса, если Только это он появился предо мною? Я был, следовательно, объектом какой-то тайной ненависти, Незаметно наблюдающей за мною и устроившей сейчас засаду на моем пути? Значит, в моей унылой жизни назревало какое-то событие, которому предстояло разорвать окружавшую меня мутную скуку, неожиданно сверкнуть в ней, подобно клинку ножа?
 
      Эта нападающая фигура, дважды появившаяся таким образом в моей жизни…
 
      У тетушки Шальтрэ в последнее время происходят долгие беседы с г-ном де Блиньелем. Они запираются на целые часы в комнате тетушки. Что они могут говорить во время этих бесконечных бесед, какова тема их разговоров? Они возбуждают мое любопытство. Так как моя тетушка и г-н де Блиньель знакомы друг с другом очень давно, то, может быть, у них есть общие воспоминания и эти воспоминания относятся, может быть, к числу самых интимных? Тетушка Шальтрэ не всегда же была старухою, а г-н де Блиньель не всегда был уморительным старикашкою, каким он является сегодня. Мысль, что тетушка Шальтрэ могла иметь когда-то любовные похождения, очень забавляет меня, а то, что избранником ее мог быть г-н де Блиньель, приводит меня прямо в восторг. Нужно будет поболтать об этом со старухою Мариэтою. Да, вот до чего доходят в провинции! Вот что провинция делает с нами, что она производит в мозгу, снедаемом скукою! И всего прискорбнее то, что, если бы мне сказали завтра: "Ступайте – вы свободны; идите куда хотите, бегите из этого засасывающего вас болота, ил которого доходит вам уже до пояса…" – я не знаю, мог ли бы я…
 
      Я наблюдаю, как провинциальная жизнь производит на людей два различных действия, оба одинаково прискорбных. У одних она порождает состояние оцепенения, которое ничто больше не в силах рассеять. Проникаешься своего рода равнодушием к себе и ко всему, доходящим до пренебрежения физическими и гигиеническими заботами. Не обращаешь на себя никакого внимания. Тупо отдаешься течению событий. У других, напротив, провинциальное существование питает и повышает деятельность низменных инстинктов, оживляющих любопытство, зложелательство, эгоизм. Провинциальная жизнь усиливает естественные склонности, превращая их в пороки и в низменные страсти. Сколько клеветников, обжор, скупцов! Как она повреждает наши способности! Каждый маленький городок полон сумасшедших.
 
      Возвращаюсь к написанному мною вчера, что каждый провинциальный городок является рассадником и питомником сумасшедших. Сколько он содержит тайных, скрытых, лицемерных помешательств! Большинство этих людей, живущих как будто самою серенькою, самою пошлою жизнью, страдают какою-нибудь скрытою маниею, заботливо и таинственно культивируемою ими. У некоторых из них эта мания довольно явственна, так что придает им внешность оригиналов. Так, например, обстоит дело с г-ном де Жернажем и с г-ном Реквизада; но у многих других душевный вывих тщательно прикрывается и насильственно подавляется. Да и сам я, с тех пор как живу здесь, разве не выведен основательно из состояния душевного равновесия и разве я болезненно не ощущаю этого нарушения равновесия, не ощущаю, как оно увеличивается с каждым днем? Разве я не попал теперь во власть навязчивых идей, которые я не в силах больше прогнать?
 
      После впечатления, оставшегося у меня от поездки в Валлен, – впечатления о сходстве между прохожим, с которым я встретился в общественном саду, и человеком, напавшим на меня в Булонском лесу, – я снова нахожусь во власти той неопределимой тоски, которую я испытывал в последние дни своего пребывания в Париже, во власти глухого ожидания непредвиденного события. В течение нескольких дней у меня такое чувство, что это событие отыщет меня даже здесь. Я не чувствую себя здесь окончательно и совершенно укрытым от всякого изменения. Мне кажется, что что-то блуждает вокруг меня. Мгла окружающей меня скуки начинает наполняться неясными призраками. Я страдаю повышенною нервною чувствительностью. Одиночество угнетает меня; молчание уничтожает меня. Разговоры приводят меня в исступление, лица раздражают меня. Наружность тетушки Шальтрэ – ее длинный нос, ее желтая кожа, ее папильотки, вечно недоверчивые ее взгляды на меня – бросает меня в дрожь. Когда я наливаю ей вина, то кажется, будто она боится, не приготовляю ли я ей отравленного напитка. Когда я беру нож, чтобы разрезать кусок мяса, она смотрит на меня так, как если бы я собирался вонзить этот нож ей в сердце. Она шпионит, подглядывает за мною, и я слышу, как вечером, в своей комнате, она придвигает тяжелую мебель к двери. Я замечаю, что эти меры предосторожности моей тетушки увеличились после ее разговоров с г-ном де Блиньелем; что такое мог наговорить этот сумасшедший старик этой сумасшедшей старухе?…
 
      Доведенный до исступления одиночеством и больной от тоски, я вышел погулять. Был прекрасный осенний день. Я отправился по берегу реки. Я люблю высокие тополя, которые сопровождают шелестом своих листьев ленивое течение. Я пошел вдоль высокого забора вокруг сада г-на де Блиньеля. Дом его мог бы быть одним из самых приятных в П. Он старинный, и ему легко можно придать надлежащую внешность. Может быть, он сохраняет еще деревянные панели и мебель соответствующей эпохи, но об этом никто ничего не знает. Во всем этом обширном доме г-н де Блиньель занимает только три комнаты: ту, где спит, ту, где ест, и ту, где "проводит время". Последняя довольно большая и выходит на красивый балкон с перилами из кованого железа. Лишь в эту комнату допускаются посетители. Никто никогда не видел г-на де Блиньеля в постели или за столом, даже доктор, потому что этот старый сухопарый черт никогда не был болен и никогда никого не приглашал разделить с ним трапезу. У Блиньелей это семейная традиция. Его отец и мать жили так же, как и он, и передали ему привычки отшельника и скаредника. Само собою разумеется, что г-н де Блиньель – холостяк. В этом доме с нежилыми, наглухо заколоченными комнатами он живет, как старый маленький сыч в золотых очках. Его обслуживает человек, ухаживающий за огородом: г-н де Блиньель не позволяет себе такой роскоши, как цветы. Зато у него, вероятно, погибнут из-за отсутствия ухода за ними большие шпалеры, украшающие, кажется, сырые и всегда запертые комнаты нижнего этажа. Я узнал эту подробность от Мариэты, которая, в свою очередь, узнала ее от слуги г-на де Блиньеля.
      Однажды у меня зашел разговор о Блиньеле с г-ном де Жернажем. Я застал его в обществе его друга Реквизада, занятого чисткой и починкой недавно купленных старинных часов. Я уже сказал, что г-н де Жернаж окружает пленительными отеческими заботами бедные старые поломанные вещицы, которым он дает приют у себя. Он чистит их, чинит, подпирает, подклеивает, возвращает им видимость жизни. Сколько старой мебели он восстановил таким образом и с каким бережным вниманием к ее прошлому, с какою заботливостью к ее ветхости, с какою любовью и с каким милосердием! Он трогателен; таким он был и теперь перед старыми часами с заржавленными пружинами, с неподвижными колесиками, с изогнутыми стрелками. Он всячески ухаживал за ними, стараясь если не пустить их в ход, то хотя бы придать им приличную внешность. Итак, г-н де Жернаж возился около часов, Реквизада же наблюдал его, перебирая пальцами сухие оливы четок. У испанца был такой вид, точно он дежурит у изголовья больного со вскрытым животом. Часы показывали свои зубчатые внутренности и свою сложную утробу, а испанец созерцал это зрелище с выражением утоленной жестокости, как если бы он председательствовал в каком-нибудь инквизиционном трибунале. Любопытно было видеть его позу. Г-н де Жернаж был похож на брата милосердия, г-н Реквизада – на палача.
 
      Г-н де Блиньель – сын стариков. Его отец женился, будучи уже в преклонном возрасте, на стареющей барышне де Венжи. Родившийся у них сын был поэтому единственным. Впрочем, г-н де Блиньель чувствовал бы себя довольно плохо во всяком другом положении, потому что он проявлял мало интереса и привязанности к чему бы то ни было, за исключением собственной маленькой персоны. В самом деле, ростом он очень мал, а в старости еще более съежился. Теперь г-н де Блиньель крохотный, тоненький и сморщенный старичок. На миниатюрном теле с длинною шеею сидит птичья головка. Поддельный тупей и золотые очки дополняют эту уморительную физиономию. Он говорит резким тоненьким голосом, старательно взвешивая скупо отпускаемые им слова, на каждом из которых лежит печать совершеннейшей банальности. Родившись в П., г-н де Блиньель очень мало выезжал из него и не был нигде дальше Валлена. Получив небрежное воспитание и очень ограниченное образование, он заменил все недостающее ему изрядным ассортиментом предрассудков. Разговор его представляет размазывание их в студенистом изобилии общих мест. Несмотря на ограниченность ума и неинтеллигентность, г-н де Блиньель пользуется в П. большим уважением. Ему вменяют в заслугу то, что он, свободный и богатый, никогда не помышлял об отъезде из родного города и оставался неизменно верен унаследованному им от родителей дому. Никогда ему не приходило в голову наслаждаться где-либо в другом месте своим богатством и своею свободою. Забавно, что черта, принимаемая в нем за привязанность к гражданским и семейным воспоминаниям, объясняется попросту тем, что г-н де Блиньель удовлетворяется самим собою и не нуждается решительно ни в ком другом. Его эгоизм может сравниться разве только с его безмерным тщеславием. Нужно видеть, как этот маленький г-н де Блиньель выпрямляет свою крошечную фигурку, надевает свои очки и приглаживает свой тупей. Достаточно этого зрелища, чтобы понять, какое он придает себе значение. Среди его эгоистических забот большое место занимает забота о здоровье. Он обменивается таинственными рецептами с тетушкою Шальтрэ, одержимою такою же маниею. Впрочем, оба они, несмотря на их жалобы, чувствуют себя великолепно и никогда не обращаются к помощи врача. Им достаточно своей домашней медицины. Кроме этой родственной черты, тетушка Шальтрэ и г-н де Блиньель имеют еще и другие. У обоих одни и те же, одинаково нелепые, мысли о воспитании детей. К счастью, ни тот, ни другая не имели случая применить их на деле, тетушка Шальтрэ – вследствие бесплодия, г-н де Блиньель – вследствие безбрачия.
      Г-н де Блиньель никогда не помышлял о женитьбе. Он, может быть, даже девственник. Этот вопрос довольно охотно обсуждается в клубе. Приводятся доводы за и против. Г-н де Блиньель, правда, довольно часто и регулярно совершает поездки в Валлен, но ничто не доказывает, что целью этих поездок, хотя бы второстепенною, являются галантные дела. Самым естественным объяснением их служит необходимость посещений г-ном де Блиньелем своего нотариуса Байи. Г-н де Блиньель поручает местному нотариусу лишь самые пустяковые дела. Г-н Ландрье внушает ему весьма небольшое доверие, но ни он, ни г-н Байи не были приглашены составить ему брачный договор. Мысль жениться никогда не приходила в голову г-ну де Блиньелю. Ему пришлось бы открыть свой дом, разделить постель, стол, иметь подле себя кого-то, кто находился бы "в курсе его дел". Эта перспектива возмущала г-на де Блиньеля. Лишь мысль о большом приданом приятно волновала его. Ах, если бы можно было присвоить деньги, входящие в состав приданого! Ведь г-н де Блиньель – скряга, ужасный, исключительный скряга, вовсе не скупец комедии или ромада, вроде Гарпагона или Гранде. В его скупости нет чрезмерности, лиризма, величия, она лишена внешних признаков, которые делали бы ее заметной, бросающейся в глаза; она глухая, скрытная, тайная, искусная, почти невидимая. Она с необычайным искусством маскируется под скромною внешностью порядка и экономии. Г-н де Блиньель в этом отношении великолепен. Он может похвастаться, что никогда не истратил ни одной лишней копейки. Эта точность является непреложным правилом его жизни. Он не совершает унизительных операций, придающих человеку вид алтынника и ростовщика, но он безжалостен по части всяких излишеств и ограничил свои потребности строго необходимым. Жизнь г-на де Блиньеля чудо расчетливости, взвешенности, благопристойной бережливости, твердой экономии, не допускающей ни ненужных расходов, ни некрасивой скаредности. Г-н де Блиньель осуществил и утвердил это идеальное состояние с удивительно мудрою твердостью, доходящею почти до ригоризма. Г-н де Блиньель сохраняет в богатстве несокрушимую логику.
      А он богат, очень богат, этот маленький г-н де Блиньель! Родители оставили ему прекрасное состояние, значительно возросшее через прибавление к нему большей части приносимых им доходов. Какие, в самом деле, расходы может делать в таком маленьком городке, как П., одинокий человек, у которого нет долгов, нет пристрастий, нет пороков? Богатство г-на де Блиньеля возрастало бы в силу одного того обстоятельства, что он был богат, благодаря своего рода механическому приращению, что богатство к тому же является предметом его каждодневных забот; но приведение в порядок и расчетливо бережливое употребление его еще не все: нужно, кроме того, определить его передачу. Кому перейдет это состояние? У г-на де Блиньеля нет близких родственников. Другой захотел бы решить, кому будет принадлежать после его смерти его имущество, и равным образом пожелал бы еще при жизни сделать какое-нибудь хорошее или дурное применение власти и силы, даваемых деньгами. Нет! Г-н де Блиньель ничего от них не требует: ни непредвиденного в жизни, ни удовольствия, – ему достаточно чувства обладания и какого-то низменного блаженства, наполняющего его странным тщеславием. Выражение этого тщеславия оживляет его маленькую сморщенную фигурку, его свеженькое востренькое личико. Богатство, так бережливо расходуемое им и делающее его таким самодовольным, сообщает г-ну де Блиньелю что-то ненавистное и раздражающее. Когда он смотрит на меня через золотые очки своими круглыми неподвижными глазами, мною овладевает приступ гнева и отвращения, смешанного с завистью. Да, признаюсь, столько золота, столько бесполезного золота! Другой истратил бы его на роскошь, приключения, наслаждение, благотворительность, другому оно принесло бы жизнь, смерть, мало ли что! Но он? Какое применение делает он из своего золота? На что он тратит его? Он сидит на нем в своем бесплодном гнезде своим ощипанным задом. Ах, скрутить бы облезлую шею этой старой гнусной птицы! С насеста своего тщеславия г-н де Блиньель смутно чувствует внушаемую им мне антипатию, и она втайне обижает его. Я не признаю его "превосходства", разлитого по всей его щупленькой фигурке, претенциозной и невзрачной. Я ненавижу г-на де Блиньеля, а он питает отвращение ко мне. К тому же я чувствую, что он порицает тетушку Шальтрэ за то, что она приютила меня у себя. Разве я не "лишний рот", т.е. лишний расход, – вещь, которая в глазах г-на де Блиньеля является верхом чудовищности?
 
      К старухе Мариэте приходил в гости папаша Гренэ, виллуанский сторож. Это ее старая любовь. У него еще молодцеватый вид, у папаши Гренэ, с его охотничьей сумкою, покрытой сеткою, его перевязью и медною бляхою с гербом маркиза де Буакло. Понятно, папаша Гренэ рассказал Мариэте о "новых хозяевах", т. е. теперешних арендаторах Виллуана. Эти арендаторы или, вернее, этот арендатор называется г-н Антониа Баррерос. Он аргентинец, и ему принадлежит огромное состояние в пахотных землях и табунах скота. Это высокий человек с внешностью Дон-Кихота, костлявый, угловатый. Он приехал в Виллуан с тремя или четырьмя друзьями, и с ними есть дамы, благодаря чему, сказала мне Мариэта, раздуваются ноздри у этого старого волокиты, папаши Гренэ. Но виллуанские дамы не для его дрянного носа. Из описания, которое старик сделал Мариэте, и Мариэта в точности передала мне, я заключил, что г-н Антонио Баррерос находится в Виллуане в "веселой компании" и что там ведут "веселую жизнь". В самом деле, мне кажется, что дамы, о которых идет речь, принадлежат к особам легкого поведения. В Виллуане ложатся и встают поздно. Игорный стол никогда не убирается. Обеды и ужины роскошные. Замок освещен a giorno. Шампанское льется рекой. Смеются, поют, пьют, бранятся до рассвета. Двое из этих господ яростно тренькают на гитаре. Волны благоуханий разливаются по коридорам. Иногда приезжают гости из Парижа. Во дворе храпят автомобили. Большая красная машина принадлежит г-ну Антонио Барреросу. Затем Мариэта перешла к папаше Гренэ: "Представьте себе, сударь, что, несмотря на свой возраст, он все еще в соку и все еще не брезгует оказывать знаки внимания мадам Грэне, которая отлично пользуется этим. О! девушки знают, что в сумерки лучше не встречаться с этим старым чертом! Не так-то легко отделаться от него. К тому же он очень опрятен, одет всегда щегольски, всегда чистое белье и гладко выбрит". И похотливые глазки старой Мариэты загораются при мысли о любовных похождениях папаши Гренэ.