Лишь в этот момент я сообразил, какая некорректность была допущена мною; к счастью, я нашел в себе достаточно силы извиниться и выдумать, не помню уже какой, предлог для этого неожиданного и неурочного появления; кажется, я попросил у доктора книгу, чтобы заполнить чтением свой вечерний досуг. Доктор не был обманут извинением и очень хорошо заметил мое замешательство, но он не подал никакого виду. Пока он разыскивал книгу в шкафу, я успел уже довольно хорошо оправиться от своего волнения, чтобы спросить доктора небрежным тоном, кто такой этот гуляющий, которого я только что встретил в парке. Вопрос, по-видимому, нисколько не удивил доктора; он даже как будто ожидал его и ответил:
      – Да это новый пансионер нашего Маленького Марли, тот самый, которого я недавно привез из Парижа. Это молодой человек из очень хорошей семьи. Имя его Проспер де Буакло, он сын маркиза.
 
      Он подружился со мною. Почти каждый день он приходил ко мне посидеть и проводил у меня долгие часы, праздный и молчаливый. Часто он внимательно разглядывал свои руки, одну вслед за другою. Они были большие и сильные, с толстыми пальцами, с загрубелыми ладонями, руки рабочего, привыкшего к тяжелому труду. Одна из них, правая, казалось, особенно сильно интересовала его. Он рассматривал ее внимательно и с любопытством. Я тоже внимательно и с любопытством рассматривал этого почти ежедневного моего гостя. Я самым подробным образом разглядывал это коренастое и сильное тело, эти крепкие члены, эту короткую и мощную шею и это лицо, это лицо с выпуклым лбом, с глубоко сидящими глазами, с выдающимся подбородком, это лицо одновременно суровое и скорбное, это лицо, которое, несомненно, было – я убеждался в этом все больше и больше – тождественно различным лицам, появлявшимся передо мною в памятные для меня моменты. Мне невозможно было не отожествить Проспера де Буакло с человеком, который угрожал мне однажды вечером в Булонском лесу, с человеком, который был готов снова напасть на меня в валленском общественном саду, с грубым шофером большого красного автомобиля, с пронзительной сиреной, который тоже однажды вечером в П., На дороге у каналов, чуть было не раздавил меня и уронил в пыль раскрытый нож. Да, все эти лица, конечно, были лицами Проспера де Буакло, который, сидя подле меня, проводил долгие часы в молчаливом рассматривании своих рук…
      Когда Просперу де Буакло случалось разговаривать, он никогда не делал ни малейшего намека на известные мне обстоятельства его жизни: на свое бегство из родительского дома, на свое странное исчезновение, которое в течение многих лет лишало его отца присутствия единственного сына. Равным образом он не говорил ни слова о профессиях, занятие которыми укрепило его мускулы и сделало грубыми его руки. Через какие мытарства пришлось пройти этому странному и непонятному бродяге, прежде чем он докатился до ножа, занесенного над головою мирного прохожего, до профессии шофера, которую он выполнял с каким-то бешеным упоением скоростью и которая, в силу совершенно исключительного совпадения, привела его в виллуанский замок, где он родился и где вновь появился под этим странным инкогнито на службе у проезжего аргентинца и прекрасной Клары Дервенез, моей прежней любовницы? Все эти вопросы мучили меня, но я не осмеливался задать ему ни одного из них. Он поселял в меня необъяснимую робость, и мне даже становилось как-то не по себе, когда он неподвижно сосредоточивал на своих слишком сильных руках взгляд скотских и фанатических глаз. Проспер де Буакло был очень набожен. Карманы его были набиты четками, медальонами и различными священными реликвиями. Не раз я заставал его в парке коленопреклоненным и молящимся. Эта набожность мало вязалась с его прошлым ночного разбойника. Проспер де Буакло оставался для меня загадкою, которую я отчаялся когда-либо разгадать. Когда я стал расспрашивать о нем доктора, то получил весьма неопределенный ответ. Впрочем, однажды доктор дал мне понять, что Проспер де Буакло прошел через этапы мистического умопомешательства и имел видения. Но духовидец или нет, Проспер де Буакло никогда не посвящал меня в свои откровения во время своих посещений. Он не сообщал мне ни о каких сверхъестественных явлениях.
      Это положение могло бы длиться очень долго, если бы одно случайное обстоятельство не повлекло за собою странных признаний Проспера. Однажды я ходил к доктору за новыми книгами для чтения и возвратился в павильон, неся под мышкою вместе с другими книгами "Антихриста" Ренана. Обыкновенно Проспер де Буакло обращал мало внимания на то, что я читаю, но на этот
      раз, едва только он увидел заглавие тома, положенного на стол, как пришел в сильное волнение. Встав со стула, на котором он поджидал моего возвращения от доктора, он зашагал по гостиной в видимом нервном расстройстве со сжатыми кулаками. Яростное и обезумевшее выражение его лица напоминало мне выражение, которое я подметил у него, когда он размахнулся ножом надо мною. Вдруг он опустился на стул. Слова застревали у него в горле, и пальцем он показал мне заглавие книга Ренана:
      –  Антихрист! Антихрист!
      Минуточку он помолчал, затем продолжал:
      – Ведь он придет, он придет! Все возвещает о его прибытии, и он уже так близок, что дыхание его проходит по небу. Все свидетельствует, что сроки свершились. Предсказанное близко к осуществлению. Он придет среди бедствий и страданий, среди ужасов и гнева, среди крови и гноя, в громе и молнии, в разгар мятежа и войны. Горе тем, кто окажется не готовым вступить с ним в бой, у которых не хватит мужества схватить его за горло, вонзить нож ему в грудь! Горе слабым, робким и трусам, горе тем, кто не будет бороться огнем и мечом с тираническою властью проклятого!
      Он задыхался от приступов гнева. Судорога сотрясала все его тело. Своим мощным кулаком он ударял себя в грудь:
      – Молитв будет недостаточно, нужно будет действовать. Нужно будет проливать кровь, всаживать в тело нож; нужно будет уметь рассекать тело и источать из него кровь. Учитесь владеть мечом, управлять военными колесницами. Перепояшьте чресла ваши, вооружите ваши руки. Учитесь побеждать, побеждая самих себя. Оставьте вашу семью, оставьте отца вашего и дом ваш. Закалите ваши мускулы, укрепите ваши руки. Размахнитесь мстящим клинком. Умейте рубить живое тело.
      Он завопил:
      – Антихрист, антихрист! Чтобы научиться побеждать тебя, я покинул все. Я странствовал, я терпел лишения. Я ковал железо, резал кожу, шлифовал сталь, изучал сложное устройство машин, потел в мастерских, подвергался горячему дыханию жаровен. Я таскал тяжести, я удесятерил свои силы. Я изучил движение всех механизмов. Я водил паровых и стальных лошадей, более быстрых, чем кони апокалипсиса. Я отказался от жизни, для которой был рожден. Голоса свыше требовали от меня этой жертвы. Я отрекся от своего имени. Отец мой оплакивал пропавшего ребенка, но когда он плакал, я готовился к великому подвигу.
      Он помолчал минуту, затем прибавил:
      – Я научился убивать, я был убийцею!…
      Он понизил голос:
      – Это было в маленьком городке, в… Где? Не так важно, не правда ли? Я был шофером у одних господ, большой красный автомобиль… Я уже пробовал однажды, в Париже, в Булонском лесу, на берегу озера, но тогда я не был еще готов, я колебался… Потом снова… У этих людей. Они сидели за столом с женщинами, крупная блондинка в жемчужном ожерелье. Нож мой лежал в кармане, совсем раскрытый… Белизна ее кожи притягивала меня… Не знаю почему, я не ударил ее. Лишь несколько дней спустя голоса сказали мне, что момент наступил. На меня была возложена обязанность спасти мир, предотвратить от него большую катастрофу, на меня была возложена обязанность встретить лицом к лицу этого возвещенного антихриста, чудовищного предтечу, мессию зла… Я не мог терять ни минуты, голоса мои указывали мне, где я его встречу. Тогда я покинул замок и пришел на рассвете в маленький городок. Я бродил без цели и был очень спокоен. Единственная вещь волновала меня: сумеет ли моя рука направить разящий клинок? Я думал об этом. В таком состоянии я остановился перед большим домом. От улицы его отделял сад, калитка в ограде была открыта… Я вошел в дом и никого не встретил в сенях. Из сеней я поднялся вверх на первую площадку лестницы и оказался перед дверью, на этот раз закрытой… Я уже стал было спускаться, но голос остановил меня. Тогда я толкнул эту дверь. Она раскрылась, и я оказался лицом к лицу с маленьким старичком в золотых очках, который смотрел на меня с перепуганным видом, выпучив глаза. Клянусь, я не знаю, как это случилось! Вдруг я увидел свою руку, вооруженную ножом, увидел, как нож ударяет маленького старичка по горлу, как брызжет кровь и как маленький старичок в очках падает. Он слабо хрипел, и руки его судорожно царапали пол. Я видел его агонию. Я сказал себе: "Вот так умирают, вот как умрет тот, кому должно умереть". Я сказал себе: "Прекрасно, теперь я умею убивать" и повторял себе: "Ты убил, ты убил". Я сложил нож и ушел. Никто не видел, как я ухожу из дома, как никто не видел меня входящим туда. На вокзале я сел в поезд и поехал куда мне было нужно. Он еще не пришел, но он придет. Мои голоса говорят мне это. Он придет; я жду его; я готов… Нужно быть готовым.
      Проспер де Буакло резко повернулся ко мне:
      – Ну а вы готовы?
      И, не ожидая моего ответа, он залился пронзительным смехом:
      – Ах, да! Бедный маленький старичок в золотых очках… Что поделаешь, дорогой мой, нужно же хорошенько набить руку.
      И он приблизил свои руки к самому моему лицу. Я видел эти грубые, сжатые, страшные руки и не знаю, что произошло бы дальше, если бы в этот момент неожиданно не вошел ко мне доктор Б. Больше я не видел Проспера де Буакло ни в павильоне, ни в парке, и я даже спрашивал себя, не грезил ли я…
 
      Я не счел полезным осведомлять о только что рассказанном мною эпизоде ни Магомета, ни Генриха IV, ни Цицерона, ни Дени Папена, но, не знаю почему, разговор с Проспером де Буакло отдалил меня от этих симпатичных перевоплощений. Мне показалось, что и они, со своей стороны, меньше ищут моего общества. Может быть, я немного разочаровал их. Как ни приглашали они меня исследовать сферу своего подсознательного, я был не способен найти там никакой знаменитой личности прошлого. В теле моем не укрывалась душа Наполеона, душа Рафаэля или душа Христофора Колумба. Я был подлинно незначительною личностью как в моем теперешнем существовании, так и в моей прежней жизни. Напрасно я углублялся в свое серенькое прошлое, я не находил там ничего интересного. Эти поиски были даже неприятны мне: они пробудили во мне некоторые нежелательные воспоминания. Я отдал себе отчет в крушении моих попыток ввести в свою судьбу романтическое, непредвиденное, "развлечение". Все они кончились жалким крахом, обратившим меня в пансионера доктора Б., обитателя его Маленького Марли.
      Это погружение в прошлую жизнь длилось у меня довольно долго. Я вспомнил свое детство у отца и матери, свои каникулы в П. в доме тетушки Шальтрэ, мою студенческую жизнь, преждевременную смерть моих родителей. Я вспомнил свой уютный особняк на улице Деборд-Вальмор. Там у меня были досуги, которые я не умел заполнить, там мне представлялись случаи, которыми я не умел воспользоваться, удовольствия, которыми я не умел насладиться. Я вспомнил банальность своих любовных связей, вспомнил все, что создало у меня это чувство скуки, убившее у меня всякое желание работать и действовать, всякое покушение отважиться на что-нибудь; я все время пребывал в смутном ожидании чего-то непредвиденного, что вдруг вырвало бы меня из серой повседневности. Это ожидание не привело ни к чему. Я не мог назвать непредвиденным встречу с какою-нибудь Кларою Дервенез. Ни она, ни ее подобные не были способны рассеять парализовавшую меня скуку. Затем последовали мое разорение, мое трусливое бегство от действительности, мой позорный "договор" с тетушкой Шальтрэ, мой затвор в П.
      Тут мне припомнились до мельчайших подробностей места и люди, гостиная моей тетушки, старая мебель, портрет президента д'Артэна, комната с благочестивыми изображениями, лестница, моя комната, стол, на котором я клал свои часы, окно, из которого мне были видны деревья общественного сада, листочек, колыхавшийся на гибкой веточке. Я слышал шаги старой Мариэты, дребезжание колокольчика, дергаемого за оленью ножку… Я видел г-на де Жернажа и г-на Реквизада, клуб, платановую дорогу, дорогу у канала и дом г-на де Блиньеля с его садом, дом, в котором однажды и я, подобно Просперу де Буакло, нашел дверь открытою…
      Все это представало передо мною с необыкновенною отчетливостью: малейшие жесты, малейшие слова тетушки Шальтрэ, болтовня старой Мариэты, все суждения обывателей П., запахи, звуки, цвет неба, форма облаков, туман, который иногда вставал над рекою. Я мысленно повторял все некогда совершенные мною прогулки. Потом вдруг крик автомобильной сирены разрывал воздух, и мне казалось, что передо мною вновь проезжает большой красный автомобиль, управляемый таинственным шофером, имя которого теперь было мне известно. Потом молчание восстанавливалось; монотонная жизнь маленького городка возобновляла свой ход… Г-н де Жернаж и г-н Реквизада встречались на углу Большой улицы; г-н де Блиньель раскланивался с ними, проходя мимо и опустив глаза в золотых очках. Г-жа Шальтрэ уходила в церковь. Я возвращался домой. Затем появлялся г-н де ла Ривельри с томом своей "Истории валленского парламента" под мышкою с намерением снять фотографию с портрета президента д'Артэна, – г-н де Ривельри в своем сюртуке, своем белом галстуке, со своими маленькими ногами, двигавшимися мелкими шажками…
 
      Однажды я занимался перелистыванием в памяти этих образов, как вдруг ко мне вошел доктор Б. Он сел, и у нас завязался разговор. Доктор очень приятный собеседник; он большой эрудит, особенно что касается эпохи Людовика XIV; но на этот раз его не интересовала история. Он предложил мне несколько вопросов на различные темы, потом напомнил мне странную сцену, устроенную мне Проспером де Буакло. Каково мое мнение о рассказанном им преступлении? Затем доктор задал мне несколько вопросов о П. и сообщил мне об окончательной продаже виллуанского замка аргентинцам, один из которых собирается жениться на известной этуали Дервенез.
      Он наблюдал меня и минуту помолчал… Затем вдруг задал вопрос, глядя на меня в упор:
      – Доставит ли вам удовольствие принять одно интересующееся вами лицо?
      Я выразил изумление; доктор воспользовался им… Мой друг, г-н де ла Ривельри, находится в этот момент в его кабинете и был бы счастлив пожать мне руку. Он хочет сделать мне одно важное сообщение. У меня не было никаких причин отказывать г-ну де ла Ривельри. Я так и ответил доктору. Я готов сопровождать его в кабинет.
      Г-н де ла Ривельри ожидал нас с видом любезным и немного взволнованным… Мы обменялись рукопожатиями. Он только что из Парижа, куда ездил благодарить господ академиков за премию, присужденную его "Истории валленского парламента", и переговорить с знаменитым драматургом Жаком Гюгеном, который хочет сделать пьесу из процесса Сориньи – д'Артэн. Г-н де ла Ривельри сообщил мне также новости о моей тетушке Шальтрэ. Она чувствует себя хорошо, но начинает сдавать. Жалуется на одиночество. Смерть ее старого друга г-на де Блиньеля образовала вокруг нее большую пустоту, но она почувствовала некоторое облегчение своей печали после того, как был пролит свет на запутанные обстоятельства этой смерти. Словом, она приглашала меня возвратиться и занять свое место подле нее.
      Сказав это, г-н де ла Ривельри протянул мне письмо моей тетушки. Я прочел его. Оно повторяло приглашение, изложенное мне словесно г-ном де ла Ривельри. Г-н де ла Ривельри обратился к доктору:
      – Тем более, дорогой доктор, что при надвигающихся политических событиях, которые, по-видимому, неизбежны, ваш пансионер будет чувствовать себя лучше в П., нежели здесь. Никто не может поручиться за то, что произойдет, и вам придется, может быть, принимать некоторые меры, чтобы… Вы меня понимаете… Конечно, все еще может уладиться, но Европа на краю пропасти.
      Доктор Б. согласился.
      Я погрузился в молчание, держа в руке письмо моей тетушки. Вдруг я услышал, как во мне подымается голос, который я узнал как свой собственный. Он произносил слова, которые мне не принадлежали. Передаю их буквально:
      – Поблагодарите мою тетушку, дорогой г-н де ла Ривельри, и согласитесь, что было бы настоящим безумием предпочесть жалкий городок П. и его обывателей этому дому, где я ежедневно пребываю в интимных отношениях с такими персонажами, как Магомет, Генрих IV, Цицерон и Дени Папен, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что мы со дня на день ожидаем прибытия сюда Галилея и Людовика XIV… Тетушка поймет, что я не могу пожертвовать обществом этих знаменитостей ради ее общества… Передайте ей мои извинения и мои самые сердечные пожелания.
      Голос, который был моим голосом, умолк, и я услышал голос доктора, говоривший г-ну де ла Ривельри:
      – Вы не хотели мне верить, дорогой г-н де ла Ривельри, вы сами теперь видите…
      У меня хватает времени лишь на то, чтобы прибавить несколько слов к этой рукописи. Предсказание Проспера де Буакло исполнилось. Царство антихриста начинается. Это царство шума и крови. Он говорит голосом всех громов. Этой ночью воздушные огненные колесницы сбросили с неба воспламененные метеоры. Земля заколебалась. Стены рухнули… Я увидел большое пламя. Магомета нашли раздавленным под обломками, и неизвестно, что сталось с Дени Папеном. Что касается доктора, то он убежал через парк. Его видели во время бегства: он был одет в короткие панталоны, чулки и вышитый кафтан, на голове у него был большой парик и шляпа с перьями; он размахивал руками и провозглашал себя королем-солнцем. Так что и он, подобно Леону Дюрану, подобно Вогуру, подобно д'Эрмийи, подобно Жильяру – Папену, был тоже…
 
       Господину Этьену Лебрену
      20, авеню де-ла-Бурдоннэ, Париж, VII-e
 

Милостивый государь!

Галлье ле Шен.