«Альтаир», оттесняемый порывами ветра, отошел на всю длину якорной цепи и развернулся не по ветру, а в направлении сильного течения, параллельного берегу. Сбросив на воду лодку, я перебрался на сушу. Ко мне подошел почти голый человек с обрывком ткани вокруг бедер. Прежде всего он попросил воды.
      На вид он показался мне суданцем, скорее всего, ловцом жемчуга. Но как и почему он оказался здесь? В этих варварских странах, где каждый волен рассказать о себе или утаить свою историю, не принято задавать вопросы, но от этого любопытство не ослабевает.
      Я велел доставить на борт нашего судна этого человека, очевидно, потерпевшего крушение, и после того, как он напился воды, впрочем, не без осторожности, так как ему, похоже, и раньше доводилось подолгу терпеть жажду и потом выходить из этого состояния, осушив последнюю чашку сладкого чая, он заговорил:
      – Мой товарищ умер. Я уже три дня без воды и пищи, ибо человек, который вышел из моря, украл нашу хури со всеми нашими запасами.
      Я спал в хижине, когда вдруг был разбужен каким-то звуком: кто-то тащил лодку по гальке. Луна стояла высоко в небе, и я увидел, как какой-то человек плывет на хури, изо всех сил налегая на весла. Вначале я подумал, что это Джама, мой приятель, который решил порыбачить, и я крикнул ему, чтобы он подождал меня. Но Джама был рядом и вскочил на ноги от моего крика. Тогда я сообразил, что это «арами» (вор). Уповать еще можно было на то, что неподалеку бросило якорь какое-то судно и что один из его матросов взял нашу лодку только для того, чтобы добраться до корабля, но, когда рассвело, мы увидели, что море пустынно. Нас обокрали, лишив всякой возможности покинуть остров. У нас оставалась только соленая рыба, то есть яд, если учесть отсутствие здесь пресной воды. Весь наш запас находился в украденной лодке. Тогда Джама решил отправиться вплавь к острову Абу-Аил и попросить помощи у хранителей маяка. Он бы добрался туда, если бы на то была воля Аллаха, но порыв хамсина обрушился на него, когда он находился в середине фарватера, и Джаму унесло течением в море… Весь день я бродил по берегу, надеясь на то, что ему, быть может, удалось зацепиться на какой-нибудь скале и дождаться затишья, но возле тех камней обитают джинны, которые увлекают людей в пучину… Теперь уже все кончено.
      В последующие дни я слонялся по всему острову в поисках гнезда с яйцами чайки или влажных солеросов, чтобы утолить жажду, но в это время года птицы покидают остров, а трава высыхает. Вареные крабы придали мне немного сил, и я смог взобраться на гору. Вечером третьего дня я заметил с нее судно, которое направлялось в сторону острова. У меня не было времени сходить к шалашу за огнем и привлечь к себе внимание дымом – скоро должна была спуститься ночь. Тогда я отнес несколько угольков на то место, возле которого это судно могло бросить якорь, и Аллаху было угодно, чтобы ты внял моему сигналу.
      – Странная история, – сказал я, выслушав его рассказ. – Кем же был этот человек, который вышел из моря? Вряд ли это был моряк с потерпевшего крушение судна, ибо рыбаки, у которых он украл лодку, могли ему помочь. Ты его разглядел?
      – Свет от луны был слабым, и потом он был уже далеко.
      Однако отпечатки его ступней на песке подсказали мне, что речь идет о человеке, а не о джиннах. К тому же я подобрал один из тех пробковых поясов, что имеются на пароходах у христиан.
      – Тогда, может быть, это пассажир с бедственного парохода, испугавшийся вас… Где этот пояс?
      – Я бросил его вон там, вряд ли он на что сгодится.
      – Напротив, пояс может объяснить нам, откуда появился этот человек.
      Забрезжил рассвет. Я прыгнул в лодку вместе с суданцем и Абди. Через несколько минут я прочитал на спасательном поясе следующую надпись: «Воклюз. Марсель».
      Я терялся в догадках. Пароход должен был обогнуть архипелаг Ханиш за три дня до этого, то есть в ту ночь, когда я увидел, как он плывет из Обока в открытое море, после порыва хамсина, едва не ставшего для меня роковым. После этого непродолжительного ураганного ветра в последующие сутки установилась на редкость спокойная погода, ничто не подтверждало гипотезу о кораблекрушении. Маяк на Абу-Аиле не был окутан туманом, из-за чего пароход, сбившись с курса, мог напороться на риф.
      Можно было бы допустить, что спасательный пояс, упавший в море, прибило к берегу, но ведь был еще и этот таинственный человек, причем все говорило за то, что он воспользовался поясом. Значит, нельзя было предположить, что он упал в море вследствие несчастного случая. Поскольку на человеке было это спасательное средство, он скорее всего по своей воле прыгнул за борт, чтобы добраться до суши, минуя островок Абу-Аил. Может, он был беглым заключенным? Это была единственная убедительная гипотеза, позволявшая объяснить похищение пироги тем, что человек испугался рыбаков, которые могли позднее донести на него.
      Эти выводы показались мне бесспорными, и, за вычетом нескольких деталей, я решил, что тайна раскрыта.
      Я взял суданца к себе на судно, и мы, пользуясь утренним штилем, поплыли на моторе. Я не мог оставить его на «Альтаире» – впрочем, он и не хотел этого. Я подумал, что опасно входить в порт с этим человеком на борту, поскольку его присутствие привело бы к разбирательству с участием властей. Таким образом, я изменил маршрут и приблизился к берегам Африки, собираясь проникнуть в архипелаг Дахлак, где в это время года полным ходом идет добыча жемчуга. Я знал достаточно много накуд, чтобы найти среди них того, кто согласился бы взять с собой еще одного ныряльщика.
      Сперва мы прошли мимо большого острова Ханиш в надежде обнаружить там какие-нибудь следы таинственного беглеца. Он должен был поплыть вдоль берега и, скорее всего, высадиться на нем, чтобы или вздремнуть, или сварить дурра – единственный продукт, находившийся на борту лодки.
      Суданец сказал мне, что в ней был также старый парус, но без мачты и реи, значит, логично было предположить, что человек попытался использовать этот движитель и что для этой цели он должен был наведаться в первую попавшуюся рощу манглий, чтобы нарезать все необходимое для оснастки лодки. Вскоре я заметил такую рощу, и несколько деревьев показались мне достаточно высокими, чтобы можно было соорудить из них рею и мачту. Она окружала лагуну, образованную разрезом в прибрежном рифе. Я велел спустить хури на воду, чтобы войти в проход и исследовать рощу повнимательнее. Уже осматривая ближние к входу деревья, я заметил, что несколько веток были сломаны, после того как попытки срезать их ножом не увенчались успехом, что свидетельствовало о невозможности прибегнуть к услугам топора или тесака, а поскольку этих инструментов в лодке не было, речь шла именно о «человеке, который вышел из моря».
      На западной окраине острова (там обычно встают на стоянку рыбаки), почти вплотную к маленькому пляжу, где я когда-то повстречал слепого накуду, стояла небольшая фелюга. Завидев нас, трое мужчин поднялись со своих мест и дружески замахали руками.
      В этом месте проход, отделяющий большой остров от этого островка, имеющего форму подковы и представляющего собой разрушенный кратер, который защищает якорную стоянку от западного и северного ветра, очень узок. Я позволил «Альтаиру» плыть по инерции, чтобы дождаться пироги, которую двое из этих людей только что столкнули в воду. Это были два ныряльщика-суданца, которых я, наверное, встречал когда-то и которые, проявляя поразительную память, характерную для туземцев, напомнили мне, что поднимались на мое судно, когда я останавливался в Массауа десять лет назад. Наш суданец их тоже знал, и я, к счастью, успел помешать ему рассказать свою историю прежде, чем я задам сам интересующие меня вопросы. Я опасался, что эта странная история их насторожит.
      Передав вести из мира, то есть из Джибути, я спросил как бы невзначай:
      – А вы не видели пирогу с человеком?
      – Да, вчера она приплывала за огнем, и человек сказал, что его фелюга бросила якорь у малого острова Ханиш.
      – Ты его знаешь?
      – Нет, но я хорошо знаю накуду Ахмета Фареджа. Правда, меня немного удивило, что он остановился возле малого Ханиша в это время, когда стоянка там ненадежна.
      – А какой он на вид? Молодой? Старый? Какой расы?
      – Суданец… Если только не данакилец, я не разглядывал в темноте… Мне показалось, что у него лицо раба.
      – Он не назвал себя?
      – Я не спрашивал у него имени, впрочем, он не особенно разговорчив. Он забрал угли, даже не поблагодарив, как вор…
      Абди толкнул меня локтем в бок и пробурчал сквозь зубы:
      – Аллах! Это он!
      Я поглядел на него вопросительно, и он уточнил, уже для меня одного, шепотом:
      – Юсеф Эйбу.
      Эта догадка произвела на меня впечатление, и я тут же воспринял ее как очевидность, но не подал в виду, продолжая допрос:
      – А в какую сторону он поплыл?
      – Туда, конечно, ведь ему надо было на малый Ханиш.
      Я не стал настаивать, потому что «туда» означало также путь к побережью, расположенному не более чем в двадцати милях, и пирога, пусть даже и с обрывком тряпки вместо паруса, была способна достичь суши менее чем за четыре или пять часов. Но с какой стати надо отождествлять этого беглеца с Жозефом Эйбу?
      Поразмыслив, я вынужден был признать, что эта гипотеза лишена оснований. Не зная о том, что Эйбу сел на пароход «Воклюз», я не мог объяснить его присутствие на острове Джебель-Зукар, а главное, представить себе такой странный способ высадки. И я вернулся к первой гипотезе, согласно которой это был беглый каторжник.
      Однако позднее я еще раз обратился к предположению, высказанному Абди, пытаясь придать смысл всем задержкам, в результате которых я узнал, что таинственный негр сел на «Воклюз», но потом его покинул. Моя судьба оказалась поставленной в зависимость от этого знания, и все сложилось таким образом, чтобы я его получил. Незнакомец не мог не быть Жозефом Эйбу, который сел на пароход после моего отплытия, намереваясь прибыть в Суэц раньше и выдать меня полиции. Поистине чудо прервало его путешествие и одновременно спасло меня, но все-таки почему я должен был узнать об этом? Он ведь мог просто утонуть, и тогда я был бы спасен, сам того не ведая. Я не верю в слепой и глупый случай, напротив, я убежден: одно вытекает из другого с неукоснительной логикой, недоступной нашему ограниченному разуму…
      Итак, я был совершенно сбит с толку. Терзаемый сомнениями, я все же отдал предпочтение оптимистическому взгляду на вещи, дабы не омрачать своей удачи безысходным отчаянием. Пока я не мог раскрыть тайну, но у меня сложилось впечатление, что моя судьба была совсем не такой, какой ее представляли себе мои враги.

      Я с сожалением смотрел, как удаляется темный архипелаг Ханиш, который я люблю за его первозданное одиночество. В каждом путешествии я находил предлог причалить к его берегам и в нагромождении его потухших вулканов на мгновение забыть мир людей и различные виды социального принуждения.
      Среди этих базальтовых глыб, взметнувшихся вверх и застывших на фоне неба, на этих стиснутых между скалами полянах, где ветер полирует причудливые мадрепоры эпохи вторичного образования, я забываю, что такое время. Вечность незыблемых ландшафтов заставляет меня забыть о жизни с ее мимолетными ликами; смерть не имеет больше смысла, и я чувствую себя нетленным в своей сути, подобно атому вселенной.
      Возможно, так человек создал когда-то своих богов…
      Возвращаться на континент было всегда мучительно, и, когда последний пик архипелага исчез за линией горизонта, я испытал странное чувство – тоску и смутный страх перед будущим.
      Я не верю в предчувствия, несмотря на все примеры, доказывающие их реальность. Каждый человек, который задумывается о последствиях предстоящей рискованной авантюры или которому не дает покоя какая-либо забота, взвешивает за и против, то надеясь на удачу, то вдруг осознавая бесперспективность своего предприятия, так что он всегда может в час развязки сказать себе, что именно такой исход он предвидел.
      То, что благодаря случайности я узнал о присутствии Жозефа Эйбу на «Воклюзе», привело меня к самым пессимистическим выводам, и комментарии Абди только их усугубляли.
      Однако после того, как мы покинули остров Ханиш, все шло удачно: по-прежнему дул благоприятный ветер, мотор и его помпа перестали капризничать, и мы, бросив лесу за корму, наловили много рыбы. Наконец корабль два дня подряд сопровождала стая дельфинов. Ночью я видел, как они скользили в фосфоресцирующей воде, оставляя за собой хвосты огненных бороздок.
      Однажды утром, когда они отплясывали какую-то безумную сарабанду, совершая удивительные прыжки свечкой, одно из этих животных, еще совсем молодое, шлепнулось на бак, сбив с ног юнгу, который в этот момент сажал хлеб в муфу. Вокруг юного недотепы грохнула овация, и все матросы разразились хохотом. Абди схватил его и попытался взять на руки, как младенца, но, вильнув своим сильным хвостом, дельфин высвободился из объятий Абди и прыгнул в воду к сородичам, где опять принялся резвиться вокруг корабля, похоже, нисколько не напуганный своим приключением. Вскоре стая удалилась на северо-восток, плывя по сверкающей полосе, которую отбрасывало на спокойную гладь моря встающее над горизонтом солнце.
      Все сошлись на том, что это происшествие сулит нам удачу. Дельфины, друзья людей, как известно, приносят счастье тем, кого они сопровождают. Поэтому ни один моряк никогда не причинит им зла. Впрочем, убивать этих симпатичных, прямо-таки ручных, на редкость доверчивых животных способен лишь очень жестокий человек, если только речь не идет о рыбаке с берегов нашей Европы, полагающем, что он поступает так в целях законной обороны, уничтожая тех, кто портит ему сети.
      Около полудня ветер, который постепенно ослабевал, послал нам свое последнее дуновение, и паруса обвисли. Пылало солнце, наступил полнейший штиль. Вокруг нас море и небо слились воедино, подернутые легкой дымкой, невесомым облаком светящейся пыли. Я включил мотор, но не стал опускать фок, чтобы воспользоваться его тенью. Ветер, возникавший в результате движения судна, слегка надувал его, в то время как Мола подавал мне обед, состоящий из тунца с сочной плотью и макарон, поджаренных в сухарях и с сыром, ибо в то время швейцарский сыр еще не взвешивали на лабораторных весах, как золото. Искрящееся, сохранившее вкус плода кьянти было недостаточно прохладным, что портило впечатление от обеда… Рацион, состоящий из картофеля и жавелевой воды, заставляет меня сегодня почувствовать истинную цену «победы».
      Возникшие на линии горизонта, на фоне золотисто-красного закатного неба причудливые очертания вулканических гор Береники позволили мне определить, где мы находимся, затем полыхание стало фиолетовым, и последние лучи уходящего солнца пересекли небо, подобно гигантским аркам. За кормой судна из морских глубин поднималась синяя ночь. Эта красочная феерия внезапно потухла, и, словно облако искр от яркого пламени, высыпали звезды и повисли в прозрачном пространстве.
      Это были уже великолепные египетские ночи. Позади остался тропик Рака, воздух стал легким, более прохладным, но утром палуба покрывалась обильной росой.
      Когда взошло солнце, нашему взору предстало аравийское побережье, которое раскинулось на переливающем всеми цветами радуги море, как драгоценный перламутр, белые пляжи и пустыни плавно поднимались к плато из розового гранита, а еще дальше виднелся фантастический хаос вулканических гор.
      Я забыл о своих недобрых предчувствиях, поддавшись волшебной власти этих пейзажей, окрашенных в какие-то нереальные цвета, где, казалось, дремала некая легенда.
      И каким же ужасным было пробуждение от этого сказочного сна, вызванное необходимостью подумать о возможном появлении отвратительного пароходика – патрульного катера с его ищейками!
      Для того чтобы избежать неприятных встреч, я удалился от обычного маршрута кораблей, углубившись в лабиринт мадрепоровых банок, в извилистые проходы, где сквозь толщу спокойной и прозрачной воды можно созерцать коралловые леса и всю великолепную жизнь подводного мира. Каждый остров, который вновь представал предо мной, напоминал о радости его открытия в пору моих первых плаваний, и, поскольку мы плыли с опережением графика, я посетил их почти все. Я не хочу утомлять читателя рассказом об этом странствии среди знакомых островов, тогда пришлось бы повторить то, о чем я не раз писал в других своих книгах.
      Таким образом за неделю, предшествующую дню встречи, я преодолел всего сто пятьдесят миль и, как всегда, когда знаешь, что впереди у тебя уйма времени, я едва не опоздал. Две лодки Ставро уже с прошлого вечера находились у острова Тиран, когда я ранним утром подплыл к нему. Я увидел Горгиса, он вновь стал моряком, которым когда-то был. Богатого элегантного господина с тяжелыми золотыми брелоками на жилетках из английской ткани больше не существовало. Босой, с засученными рукавами, он налегал на весла, как и в те времена, когда заносил швартовы в канале. Крупный бриллиант выглядел странно на его руке простолюдина. Загар, покрывший его ничем не примечательное лицо за три дня, проведенные в море, плохо выбритые подбородок и щеки окончательно вернули Горгису его естественный облик, тот облик, с которым он вынужден был расстаться, чтобы обзавестись собственным домом и играть роль зажиточного буржуа, но который он вновь стремительно обретал, испытывая детскую радость всякий раз, когда ему удавалось сбросить с себя обременительные оковы парвеню. Ему было по душе ремесло контрабандиста, и не только потому, что оно приносило прибыль, как он это утверждал, полагая, что говорит искренне, но и потому, что оно позволяло ему время от времени становиться тем, кем он был от природы – моряком и немного пиратом, как и его предки, воспетые великим Гомером. Более того, предмет этой контрабанды, гашиш, обладал для него в некотором роде священным смыслом, как и все, что порождает родная почва. Он напоминал ему о жизни фермы на высоких берегах Пелопоннеса. Перед его взором вновь возникала темная зелень посадок индийской конопли, среди которых красные и желтые платки девочек напоминали крупные цветы. Горгис слышал, как они распевают на разные голоса древние песни, пропалывая сорняки с тем, чтобы неоплодотворенный цветок излил на листья драгоценную смолу, дарящую людям мечту и иллюзию.
      Когда-то я сам познакомился с патриархальной жизнью фермы у дяди Ставро, где красивые служанки в юбках со сборками бегали босиком по стертым их предками плитам. Внешне они остались такими же, как и в те легендарные времена, когда женщины расстилали льняные ткани на пляжах, залитых солнцем, в стране Навсикаи. Я был свидетелем вековых ритуалов приготовления гашиша вместе с попом Маноли, который, подоткнув сутану, принимал в этом деле участие. Поэтому меня не удивляло, что Горгис вовсе не чувствует себя преступником, доставляя в обход таможенных барьеров, вопреки законам и предписаниям, наркотик, родившийся там, на свежем горном воздухе, в полях изумрудного цвета, где порхают, словно бабочки, разноцветные платки девочек. Примерно такое же чувство глухого возмущения испытывал и я, думая о том, что только глупцы могут называть нас «торговцами дурманом».
      Им бы следовало приберечь это название исключительно для мрачных типов, поставщиков химических ядов, которые осаждают общественные писсуары, ночные бары и злачные места!
      Увы, скоро я должен был стать причастным к этой контрабанде, отвратительной не только своим смертоносным товаром, но и безнравственностью ее противника, той полиции нравов, которая сама погрязла в пороках, оправдываясь тем, что она избавляет от них общество.
      Когда Горгис принял партию груза в сотню таник, доставленную в этот раз, мне показалось, что он смутился, когда я спросил, к какому сроку он хотел бы получить все остальное.
      – Я не могу вам сказать, ваш товар портится на жаре. Ему уже несколько лет, и я не знаю, какой окажется эта партия.
      – Вскройте танику и убедитесь.
      – Мне самому не в чем убеждаться, я передаю вам лишь то, что говорят мне клиенты. Они капризничают, поскольку сейчас в моде кокаин и героин, которые гораздо легче перевозить и с которыми намного удобнее обращаться.
      Ставро стоял в стороне и то и дело качал головой с сокрушенным видом, словно отвергал доводы своего друга. Конечно, у обоих приятелей был ко мне деликатный разговор, но они не знали, с чего начать.
      – В общем, – опять заговорил я, – речь идет о неожиданно возникшей конкуренции со стороны новых продуктов, на которые вы только что намекнули?
      – Да, и об очень опасной для нас конкуренции, если мы дадим себя обойти.
      – Не имеете ли вы в виду то, что вам придется заменить гашиш кокаином?
      – О, нет, никогда! – воскликнули оба в один голос. Это был крик души, и я понял, что и тот, и другой без особой радости рассматривают вторжение этих наркотических веществ в их торговлю.
      – Однако, если, как вы говорите, гашиш больше не идет…
      – Его покупают и будут покупать всегда, ибо феллах невосприимчив к этим фармацевтическим гадостям, он не сможет обойтись без своего наргиле, который курит со времен фараонов, но если мы хотим уговорить перекупщиков приобрести оставшийся у вас запас, прежде чем он испортится, придется предложить им и кое-что «другое».
      Горгису претило произносить вслух слова «кокаин» и «героин», точно он их стыдился.
      – Во-первых, – продолжил я, – мой запас отнюдь не пропадет, он может храниться бесконечно долго, во-вторых, я лишен возможности раздобыть упомянутые наркотики.
      – У меня они есть… то есть они находятся в Германии, на заводах «Мерк», но их нельзя переправить подпольно. Надо, чтобы фабрика выслала их в порт, где их транзит не запрещен, и я подумал в связи с этим о Джибути.
      – Это возможно, но, если, допустим, мне удастся получить разрешение погрузить их на мое судно, за мной сразу же будет установлено наблюдение. Нет, к такого рода контрабанде у меня не лежит душа.
      – И у меня тоже, поверьте, но, если мы этого не сделаем, продать ваш гашиш не удастся. Все мои конкуренты продают его вместе с новыми продуктами. Вам придется поступить так, или вы все потеряете.
      У меня не хватило духу отказаться от надежды совершить новые плавания и так глупо потерять капитал. Может быть, это и было той бедой, которую я предчувствовал. Ставро объяснил мне, что в общем-то речь идет о незначительной партии (около ста килограммов кокаина и героина), но благодаря этому он сможет взять у меня весь мой запас из расчета по три фунта за одну оку (один килограмм двести граммов). И я сдался.
      Обе лодки подняли паруса и устремились к Суэцкому заливу. Теперь настал их черед рисковать, я же избавился от всех забот.
      Поскольку мне уже нечего было опасаться, я поплыл с попутным ветром маршрутом пароходов, вдоль оси Красного моря, к Джибути.

      После восьми дней приятного плавания с попутным ветром я увидел архипелаг Ханиш. Мы подошли к нему на заходе солнца, когда ветер начал быстро ослабевать. Опасаясь штиля и встречных течений, которые вынудили бы меня включить мотор, я предпочел сберечь тот небольшой запас мазута, который еще оставался, а заодно дать своим людям и самому себе возможность ночного отдыха. Вероятно, истинной причиной, заставившей меня воспользоваться этой остановкой, было все же желание тщательно осмотреть пляж, к которому причалил негр, «вышедший из моря».
      Ранним утром я отправился на сушу и вместе с двумя матросами дошел по берегу до хижины, брошенной двумя суданцами. На песке, обнажившемся в результате последнего прилива в новолуние, не было никаких следов. Таким образом, с тех пор как мы побывали здесь в прошлый раз, никто не останавливался на острове. Дальше, в глубине, все было стерто ветром. Я собирался уже повернуть назад, когда Кадижета, который ушел довольно далеко к восточной оконечности острова, стал подавать мне знаки. Я подбежал к нему, и он показал на небольшой кожаный мешочек, выцветший от яркого солнечного света и лежавший под бугорком, вроде тех, что образуются пред какой-нибудь преградой, останавливающей наносимый ветром песок. Мешочек был пуст, и его сторона, обращенная к земле, была вспорота.
      Принадлежал ли он беглецу? Вряд ли, потому что напоминал сумочки, которые носят европейские женщины. Кажется, оправа была серебряной, но в сумке не было ничего, что позволяло бы определить ее происхождение.
      На разрезанной стороне, несмотря на то, что кожа там совсем задубела, еще можно было различить выдавленные инициалы. Без сомнения, это были буквы А и В. Я взял с собой эту вещицу – и так поступил бы всякий моряк, подбирающий все, что найдет на берегу, – возможно, рассчитывая использовать когда-нибудь оправу… Инстинкт старьевщика присущ почти всем нам.
      Мои матросы тоже набрали какого-то хлама, однако обладавшего своей таинственной историей, которая делает столь притягательными предметы, выброшенные на берег прибоем.
      Я был далек от того, чтобы усмотреть какую-то связь между загадочным негром и этой сумочкой, оказавшейся в море вместе с пустыми ящиками, склянками и старыми швабрами.
      Мне хотелось найти спасательный пояс, но его, конечно, смыло приливом. Поднявшись на борт судна, я бросил свою находку в сундук и забыл о ней, уже отдавая приказ о поднятии якоря.
      Через два дня мы прибыли в Обок. Мне пришлось пробыть там дольше, чем я предполагал, из-за того что матросы после полуторамесячного отсутствия хотели повидать своих жен и коз. Наконец, когда прошли три нескончаемых дня и все вернулись на корабль, я отплыл в Джибути. Как только я сошел на берег, я отправился к Мэриллу узнать новости, то есть выслушать краткое сообщение о канканах и мелких происшествиях, случившихся за этот месяц. Входя в его темную контору, я с удивлением заметил негра, что-то царапающего в реестрах. Когда он поднял голову, чтобы сказать мне, что его патрон находится на плато, иначе говоря, в привокзальном квартале, у кого-то на партии бриджа, мне показалось, что курносое лицо этого человека мне знакомо, однако припомнить, где я его встречал, я не смог.
      Он же, явно опасаясь, что я что-то вспомню, поспешил перехватить инициативу атаки, а скорее, в данном случае, обороны:
      – Вы меня не узнаете, господин де Монфрейд? Я Жозеф Эйбу. Вероятно, мое имя ни о чем не говорит, ибо когда вы вызволили меня из исправительной тюрьмы в Асэбе, оно вам было неизвестно.
      – Ах, ну да! Ты еще появился на борту моего судна в Суэце, но тогда ты назвался другим именем… Кажется так?
      – Да, это действительно был я, и уверяю вас, что, если бы я вовремя не понял, какую гнусную роль хотят мне навязать, если бы из-за меня у вас возникли неприятности, я был бы в отчаянии. Когда меня послали на ваше судно, я не знал, о ком идет речь. Увидев вас, я почувствовал такой стыд за то, что мне предстояло сделать, что совсем потерял голову и рассказал вам одну историю в надежде уплыть вместе с вами.
      – Значит, ты появился у меня на судне не по своей воле?
      – Нет, но эта мысль пришла мне на ум, потому что я хотел избежать репрессий со стороны тех, кто послал меня за вами шпионить.
      – И кого же я имел честь заинтересовать?
      – Господина Троханиса, а также, по-видимому, полицию, где у него есть друзья… или были, ибо, насколько мне известно, он сидит сейчас в тюрьме…
      – Как же ты оказался в Суэце в то время, да еще в такой почтенной компании?
      – Что вы хотите? В Джибути мне не удалось найти подходящую работу… Я ведь человек образованный, я вел учетные книги и бухгалтерию самой крупной экспортной фирмы в Массауа…
      – Да, да, я знаю, бухгалтерия открывает путь ко всему, если знать, как ею воспользоваться, но вернемся к Троханису.
      – Итак, я не мог продолжать сортировать кожи, зарабатывая три франка в день, и кормить при этом четверых детей, поэтому я принял предложение Троханиса сопровождать его в поездках в качестве секретаря. Он пообещал мне десять фунтов в месяц.
      – Очевидно, за такие деньги можно продать даже отца с матерью.
      – О! Господин де Монфрейд, как плохо вы обо мне думаете! Голод – плохой советчик, но если веришь в Бога, то надо считаться с совестью. Я никогда не забуду то добро, которое вы для меня сделали. Если я и грешил иногда, то раскаиваюсь перед Богом, но я не могу упрекнуть себя в неблагодарности по отношению к вам…
      И он ловко перечислил примеры, по-видимому, придуманные им самим, когда его стараниями были расстроены вероломные планы шайки Троханиса.
      Волею судьбы Мэрилл отсутствовал, так что этот негодяй успел разбавить мою неприязнь жалостью, представив себя беднягой, который едва сводит концы с концами, обеспечивая свою семью.
      Чувствуя, что размяк, я подсознательно перешел к обороне и решил основательно его прощупать:
      – Ну, ладно, оставим в покое это уже далекое прошлое, скажи мне лучше, почему ты сел на «Воклюз»?