Из всего дворянства Швабии и Франконии ни одна фамилия не была в таком всеобщем уважении, как фамилия Гейер фон Гейерсбергов. Если их великодушие и преданность стране, высказанные ими в продолжение всех бывших войн, и были причиной их расстроенного состояния, то честь их оставалась незапятнанной и неприкосновенной. Любимые крестьянами и мещанским сословием за свою доброту и благосклонное обращение со всеми, они пользовались большим уважением в среде всего немецкого дворянства. Мужество и честность Гейерсбергов вошла почти в пословицу.
      Матильда Реверс, мать Флориана, была достойна вступить в это благородное семейство. Дальнейшее ее поведение доказало это.
      Рано овдовев, со множеством тяжелых обязанностей, с блестящим именем и относительно незначительным состоянием, которому, кроме того, еще угрожал несправедливый процесс, Матильда мужественно смотрела в глаза действительности.
      Она была неприхотлива от природы; расходы ее были умеренны, и только самые необходимые при занимаемом положении. Не отступая никогда от своей умеренности, она лишь тогда изменяла всегдашней своей расчетливости, когда дело касалось ее сына, или когда требовалось оказать помощь ближнему.
      Появление Маргариты в замке Гейерсберг было большим событием для баронессы.
      Природная доброта и воспоминания об Эдвиге ни на минуту не дали ей колебаться принять завещанное сокровище ее бедного друга, и она безупречно исполнила взятую на себя обязанность.
      Итак, как мы уже сказали, Маргарита была воспитана среди таких же попечений и с такой же любовью, как будто бы она была родной дочерью Матильды. Нежный и ласковый ребенок стал слишком дорог своей приемной матери, тем более что Флориан, обязанный учиться фехтованию, верховой езде и другими телесным упражнениям, которые составляли немаловажную часть воспитания молодых дворян тогдашнего времени, по необходимости должен был нередко отлучаться от своей матери.
      Маргарита же, напротив, была неразлучна с баронессой Гейерсберг.
      Вырастая, она сделалась истинным помощником своей приемной матери в ее благодеяниях. Если баронесса, по своим многочисленным занятиям, не могла оставить замка, Маргарита, в сопровождении Марианны, посещала бедных и больных, принося им помощь и утешение; за это ее любили во всей окрестности.
      Однажды вечером, возвращаясь от бедной женщины, жившей неподалеку от парка, молодые девушки увидели человека, лежащего поперек дороги, в луже крови.
      Первым движением их было бежать, но сострадание одержало верх над страхом. Они приблизились к незнакомцу. Встав около него на колени, Маргарита положила руку на сердце раненого.
      – Ну что? – спросила Марианна, через несколько минут молчания.
      – Мне кажется, что сердце еще бьется, – отвечала Маргарита, – но биение его так слабо, что боюсь ошибиться.
      Она положила голову раненого к себе на колени, а Марианна стала вытирать кровь, покрывающую лицо незнакомца.
      – Святая дева! – прошептала Марианна. – Никак он сделал движение?
      – Да, сердце его бьется, – вскричала в то же время Маргарита. – Слава Богу, он еще дышит! Возьми мой платок, Марианна, иди и помочи его в ручейке малого фонтана.
      Племянница трактирщика побежала исполнить приказание, Маргарита осталась одна возле раненого.
      Это был молодой человек лет двадцати пяти. Судя по его костюму и оружию, следовало полагать, что он принадлежал к немецкому дворянству. Смертельная бледность, покрывавшая его лицо, выказывала еще разительнее все достоинство его лица, которое, действительно, было редкой красоты. Эта красота поражала тем сильнее, что тип этот редко можно встретить между германцами.
      Густые черные волосы, тонкие и шелковистые, как у женщины, брови такого же цвета, изящно правильные, тонкие усы, античный нос, прекрасно очерченный рот и большие черные бархатные глаза – таков был портрет незнакомца.
      К этим естественным прелестям молодости и красоты присоединялось то исключительное положение, в котором находился незнакомец, эта близость смерти, которая висела над его головой – все это, понятно, увеличило то впечатление, которое раненый произвел на такую девушку, как Маргарита.
      Когда он, полуоткрыв глаза, устремил на Маргариту Эдельсгейм свой слабый неопределенный взгляд, она почувствовала какое-то неизъяснимое волнение. Как будто какая-то дрожь охватила все существо молодой девушки.
      – Где я? – прошептал он. – Что со мной случилось?
      – Тише! – сказала Маргарита, делая ему знак замолчать. – Не говорите еще.
      Он устремил взор свой на лицо молодой девушки. Вскоре взгляд его сделался яснее, и он начал собираться с мыслями и припоминать.
      – Без сомнения, Бог послал мне одного из своих ангелов, – прошептал он нежным и слабым голосом, каждый звук которого проникал в сердце Маргариты. – Благословляю вас за ваше сострадание, благородная дама; но если у вас есть какая-нибудь жалость ко мне, то не старайтесь возвратить меня к жизни. Клянусь вам, что в моем положении смерть – лучший исход для меня.
      – Не говорите так, мессир, – поспешно прервала его Маргарита. – Не оскорбляйте Бога, сомневаясь так в Его милосердии.
      – Увы, – отвечал он, – если бы вы знали все несчастья, которые тяготеют надо мной, вы бы поняли, что жизнь для меня будет отныне самой тяжелой нощей.
      – Зачем отчаиваться? Еще много времени у вас впереди. Может быть, Господь воздаст вам за все, что вы претерпели.
      Он молча созерцал восхитительное лицо молодой девушки и глубоко вздохнул.
      – Да услышит вас небо! – прошептал он.
      Утомленный разговором, он снова закрыл глаза и потерял сознание.
      В эту минуту возвратилась Марианна.
      Ее приход заставил больного открыть глаза. Увидев ее, он затрепетал и употребил всевозможные усилия, чтобы встать, но безуспешно.
      – Не бойтесь ничего, – сказала ему Маргарита, – это друг, и вы можете рассчитывать на ее скромность так же, как и на мою.
      В то смутное время, обильное частыми войнами при отдаленности городов, малом числе медиков, большая часть владельцев замков обладали некоторыми познаниями во врачебном искусстве.
      Молодая девушка остановила кровь, текущую из раны незнакомца; потом перевязала ее с такой ловкостью, которая обличала, что уже не раз она оказывала добрые услуги бедным людям околотка.
      Окончив перевязку, Маргарита попросила свою подругу сбегать в замок, чтобы принесли носилки, необходимые для переноски раненого в Гейерсберг.
      – Нет, нет! – поспешно вскричал больной, хватаясь за платье Марианны, уже готовой удалиться. – Умоляю вас, не делайте этого! Я вас благодарю от всего моего сердца за предлагаемое мне гостеприимство, но принять его не могу.
      – Отчего же?
      – Мне кажется, что теперь я уже настолько силен, что могу идти сам. Я добреду до какой-нибудь крестьянской хижины и попрошу там гостеприимства.
      – Вам будет там неудобно. Кто будет за вами ухаживать?
      Незнакомец вздохнул и отвечал жестом, который выражал: «Нет нужды!»
      – Моя приемная мать добра, – возразила Маргарита.
      – Я это знаю, – сказал он, – знаю, что ее чтят как святую, на двадцать миль в окружности; но она ничего не может сделать для меня. В настоящую минуту я должен скрываться, как преступник, хотя я и не могу упрекать себя ни в каком преступлении; я клянусь вам в этом перед Богом! – прибавил он с энергией, останавливая на Маргарите свой прямой и честный взгляд, который вполне убедил сердце молодой девушки.
      – Я вам верю, мессир, – отвечала она с волнением, – поэтому-то я и прошу вас в замок Гейерсберг. Никто вам не будет надоедать там расспросами. Вы будете совершенно в безопасности. Никто не помнит, чтобы кто-либо из обитателей этого древнего жилища бывал изменником.
      – Я не могу вступить в этот замок, даже если он был бы жилищем моего брата, – сказал незнакомец. – Умоляю вас, сударыня, не настаивайте более. Отказываясь следовать за вами в Гейерсберг, я лишаю себя счастья провести несколько времени под одной с вами крышей. А кто знает, когда еще я вас увижу! Простите меня, сударыня, что слишком сильные причины заставляют меня отказаться от вашего предложения.
      Хотя, по-видимому, незнакомец был немец, но в его голосе и взгляде проявлялось это ласкающее и убеждающее выражение, которое придает столько прелести некоторым итальянским натурам.
      Каждое его слово трогало сердце обеих девушек, а особенно Маргариты. Сквозь опущенные ресницы она чувствовала восторженный и страстный взгляд раненого, устремленный на нее.
      – Что с вами будет? – промолвила она.
      – Я уже сказал вам, – отвечал он, – доплетусь до какой-нибудь крестьянской избы.
      – Кроме хижины старой Лисбеты, которая здесь поблизости, вы на пространстве двух или трех миль не найдете никакого жилища. А так далеко вы не будете в состоянии идти.
      – Я постараюсь.
      Сделав два или три шага, он зашатался. В глазах у него затуманилось; ему показалось, будто колеблется земля под ногами; он инстинктивно искал опоры.
      Увидев его слабость, Маргарита и Марианна бросились к нему.
      В руке Маргариты изнемогающий раненый нашел себе опору, которая поддерживала его от падения.
      – Вы теперь убедились, что не в состоянии идти один? – проговорила Маргарита, трепещущая от беспокойства, которое ей причинила слабость больного. – Если вы отказываетесь идти в замок, то мы проводим вас до Лисбеты. Это бедная шестидесятилетняя старуха, слепая и почти впавшая в детство. Вам будет у нее беспокойно, но, по крайней мере, вы будете там в безопасности.
      – Как вы добры! – проговорил он.
      – Возвратясь в замок, я расскажу о вас моей матери. Она вам пришлет постель и провизию.
      Он грустно покачал головой.
      – Послушайте, – сказал он, – вы может быть найдете меня очень странным и неблагодарным, но если, проводив меня к этой старой женщине, вы обязаны сказать кому-либо о моем присутствии, я буду просить вас лучше предоставить меня моей горькой участи. Во всяком случае, это будет лучше, потому что несчастье, тяготеющее над моей головой, преследует не только меня, но и всех тех, кто оказывает мне участие.
      Сердце молодых девушек обладает столь сильным чувством преданности, что последняя фраза незнакомца окончательно поколебала нерешимость Маргариты.
      – Хорошо, – сказала она, – позвольте нам довести вас до Лисбеты, и я вам обещаю, что мы никому не скажем о вас.
      – Я не знаю, как благодарить вас за вашу доверчивость и доброту, – сказал незнакомец, – да наградит вас Господь за это!
      Поддерживаемый молодыми девушками, он медленно достиг хижины, которая находилась не далее четверти мили.
      Несмотря на бодрость и энергию, которые поддерживали его силы во время этого перехода, бедный молодой человек был до того изнурен и так страдал, что Маргарита чувствовала, как он дрожал при каждом шаге.
      В сердце ее отдавалась эта болезненная дрожь раненого.
      Она страдала не меньше него, как она потом сама говорила.
      Понятно, какое могущественное влияние произвели эти события на сердце Маргариты, сердце, еще не тронутое житейскими бурями.
      Раненый был устроен в небольшой чердачной комнате домика, занимаемом Лисбетой. Комната эта была южная; она завалена была соломой и наполнена пылью, которую нужно было стереть. Марианна усердно принялась за это дело, и прекрасная Маргарита не побрезговала помочь ей.
      Наконец комната приведена была в порядок, молодые девушки устроили соломенную постель, на которую постелили кое-какие нашедшиеся у Лисбеты простыни и одеяла.
      Несмотря на свои лета и слепоту, Лисбета с удивительной ловкостью помогала им.
      Большая трудность предстояла теперь незнакомцу взобраться по лестнице, которая вела в его будущее помещение.
      Поддерживаемый своими покровительницами и цепляясь за перила, он хотя и совершил это трудное восхождение, но усилия, которые он при этом делал, раскрыли его раны.
      Кровь полилась так сильно, что несколько минут опасались, что нельзя будет ее остановить. Одно мгновение даже биение пульса и сердца прекратилось, и смертельная бледность покрыла прекрасное лицо незнакомца.
      Когда он пришел в себя, первый его взгляд встретил встревоженные и наполненные слезами глаза Маргариты.
      На раны нужно было наложить новые повязки.
      Через час незнакомец впал в какое-то усыпление, которое не походило на нормальный сон, но было скорее следствием слабости.
      Молодые девушки, поручив его попечениям старой Лисбеты, с приказанием хранить обо всем молчание, поспешили возвратиться в замок.
      К счастью для Маргариты баронессы Гейерсберг еще не было дома. Я говорю к счастью, потому что она стала бы расспрашивать свою воспитанницу, о причине, задержавшей ее, не по чувству недоверия, но из участия к ней.
      Баронесса Гейерсберг возвратилась только к обеду. Маргарита имела привычку давать ей отчет обо всем, случившемся с ней в продолжении дня, но теперь она могла и не лгать, не говоря ничего своей приемной матери о встрече с рыцарем. Так она и сделала.
      Но, тем не менее, тайна эта была мучительна для бедной Маргариты, честная и откровенная душа которой не имела никогда секретов от своей покровительницы.
      Надо не иметь никакого понятия о сердце молодых девушек, чтобы сомневаться, думала ли Маргарита о бедном раненом. Это была ее последняя мысль, когда она ложилась спать, и первая при пробуждении. Совесть ее мучилась мыслью, что она теперь покоится в своей комнате на мягкой постели, а несчастный раненый должен довольствоваться только соломой и толстыми простынями.
      Этого одного беспокойства, внушаемого положением больного, было уже достаточно, чтобы сосредоточить на нем все мысли Маргариты. Но как думать о незнакомце, не припоминая при этом также его благородные и красивые черты лица, его бархатные глаза, его тонкие усы, и нежный голос?
      Как не думать об этой тайне, которая его окружает, как не тронуться его мужеством, его страданиями?
      – Он не может обойтись без нашей помощи и попечений, – шептала молодая девушка, одеваясь. – Ему необходимо белье и хорошая пища. Кто перевяжет его раны? Только бы они не раскрылись… Бедный молодой человек! Увидим ли мы его еще живым?
      Эта последняя мысль скоро взяла верх над всеми прочими и наложила молчание на угрызения совести, которое испытывала Маргарита при мысли, что она будет действовать тайком от своей приемной матери.
      Как только баронесса Гейерсберг удалилась в свою комнату, рассмотреть разные деловые бумаги, присланные ей адвокатом, Маргарита наполнила две большие корзинки бельем и разной провизией и отправилась с Марианной в хижину Лисбеты.
      Лисбета объявила двум молодым девушкам, что у раненого сильная горячка, и что он дурно провел ночь.
      Они поспешно поднялись к нему.
      Несмотря на беспамятство, которое редко его покидало, он узнал Маргариту. Луч радости и благодарности заблестел в его глазах, и казалось, осветил его лицо.
      Из подушек, которые они принесли, молодые девушки приготовили ему более покойную постель, хотя и не достаточно мягкую для такого больного. Он не мог есть, но Маргарита сделала ему своими белыми руками прохладительное питье, рецепт которого окружной доктор дал ей, как успокаивающее средство для раненых.
      Всегда неутомимая, когда приходилось исполнять дела, Марианна возвратилась в замок за простынями и другими вещами, которые она забыла. Во время ее отсутствия Маргарита оставалась одна с незнакомцем.
      Он не мог говорить, но глаза его говорили за него, Маргарита хорошо понимала выражение взглядов.
      В продолжении всей недели раненый был в опасности. Каждый вечер, оставляя его, Маргарита спрашивала себя, увидит ли она его завтра. Она отдала бы все на свете, если бы он позволил привести к нему доктора, но он заставил ее дать честное слово не говорить никому о его присутствии.
      Наконец молодость и крепкое сложение раненого восторжествовали над болезнью. Появился аппетит, и силы его быстро восстановились. Скоро он мог сделать несколько шагов, опираясь на своих покровительниц. Хотя Маргарита была выше своей подруги, однако он всегда склонялся на ее сторону. Но бедное дитя на это не жаловалось, потому что уже всеми силами своей души любила прекрасного рыцаря. Она была очень молода и слишком чистосердечна, чтобы трудно было читать в ее сердце.
      Чувствуя, что любима взаимно, она всецело предалась этому чувству, со всем увлечением первой любви, чистой, преданной и целомудренной.
      Эта доверчивость должна была тем более внушить признательности раненому, что Маргарита не знала ни его имени, ни его прошлого. Она знала, что он был граф, потому что на рукоятке кинжала и меча была графская корона; знала, что имя его Людвиг, потому что он сказал ей это. Этим ограничивались все ее сведения о нем.
      Но она и не требовала большего. Она знала, это граф Людвиг честен, что он любит ее, так же как и она его; до остального ей не было никакого дела: богат он или беден, в милости или в опале.
      Может быть, она намеренно отделяла от себя всякое объяснение, из боязни, что оно приведет к необходимости отказаться от своей любви.
      Как видно, молодая девушка этим очень походила на свою мать. По странной случайности обе отдали сердце свое людям, не зная их настоящего имени.
      Со стороны Маргариты чувство это было тем достойнее, что до сих пор единственный упрек, который можно было ей сделать, состоял в том, что она была слишком горда и сосредоточенна.
      Поспешим сказать, что граф не употреблял во зло неосторожную доверчивость благородной молодой девушки. Это целомудренное и любящее создание внушало ему смесь почтения и благодарности, которые умиряли страстные порывы его сердца.
      Этот истинно замечательной красоты человек, опытный в различного рода любовных приключениях, чувствовал себя совершенно преобразившимся после этого наивного и чистосердечного ребенка.
      Может быть болезненное состояние Людвига способствовало этому превращению, но более всего граф обязан этим внушениям своего сердца, которое оставалось честным, нежным и великодушным, несмотря на многие шалости и слишком легкие успехи.
      Может быть, с другими неосторожность Маргариты повела бы к погибели молодую девушку, но здесь, в отношении Людвига, эта самая неосторожность принесла совершенно другие результаты.
      Он считал низостью изменить этой благородной девушке. Иногда он как будто сожалел, что внушил любовь ей.
      Вечером, сидя на траве возле Маргариты, он созерцал блистающее любовью лицо девушки, прекрасное зеркало, в котором отражалась невыразимая радость целомудренной и доверчивой любви, которая наполняла ее сердце.
      Скоро Людвиг забылся в этом тихом созерцании. Было очевидно, что мысль его, блуждавшая в дальнем будущем, уносила с собой и образ Маргариты. Чем глубже делались мечты Людвига, тем нежнее и любящее становились его взгляды, обращенные на молодую девушку. Сердце же Маргариты было открыто для этих пылких чувств, выражавшихся в глазах Людвига.
      Скоро крупные слезы засверкали на длинных ресницах графа.
      – Бедное, милое дитя! – прошептал он с бесконечной нежностью, как будто говоря сам с собой.
      Тронутая до глубины души выражением, с которым он произнес эти слова, Маргарита нагнулась к графу.
      – О чем вы думаете? – спросила она тихо.
      – Я думаю, – отвечал он, – что лучше было бы, может быть, если бы Бог допустил меня умереть от ударов убийц, чем позволить мне смутить ваше сердце и вашу жизнь.
      – Значит, вы не любите меня? – прошептала молодая девушка, страшно побледнев.
      – Я, Боже правый! Я люблю вас всей душой, – сказал он с восторгом, – и так как я вас обожаю, то ваше счастье дороже для меня моего собственного и моей жизни. Поймите меня, Маргарита, и посмотрите, какое чудо произвела ваша чистая и доверчивая любовь. Если бы в эту минуту мне сказали: откажись от Маргариты, и все сокровища и радости земные будут принадлежать тебе… и тогда, клянусь Богом, отказался бы я от всего. Но если бы мне сказали: поклянись не видеть более Маргариты, и с этого дня жизнь ее потечет тихо, счастливо и без всяких лишений, а несчастье падет только на одну твою голову… тогда…
      – Что тогда? – прошептала она таким изменившимся голосом, как будто бы сердце ее разрывалось на части.
      – Тогда! Ах! Зачем же вы на меня смотрели? Сейчас мне казалось, что я буду иметь мужество отказаться от вас, чтобы упрочить ваше счастье, а теперь вся моя твердость исчезла от ваших взглядов.
      – Что заставляет вас страшиться несчастья?
      – Как меч Дамоклов, несчастье постоянно висит над моей головой, и я боюсь, что, поражая меня, оно отразится на моем ангеле-хранителе.
      – И ничто другое не заставляет вас отказаться от любви ко мне?
      – О, нет! Мое сердце перестанет биться прежде, чем перестанет принадлежать вам.
      – И так, Людвиг, сколько сил моих будет, я чувствую в себе довольно твердости, чтобы все преодолеть ради вас, довольно преданности, чтобы любить, даже если бы пришлось страдать от того. Увы, мой друг, полюбив вас, я повиновалась чувству, более сильному, чем моя воля, чем мой долг, но это не мешало мне размышлять. Я не скрывала ни горести, ни опасности, которым я подвергалась. Как в настоящем, так и в будущем, я предвижу такие же мрачные и бурные тучи, которые в настоящую минуту покрывают синеву неба; но, Людвиг, посмотрите на эту звезду, которая блистает там: так и ваша любовь, пока будет она блистать подобно этой звездочке, пока ее луч будет освещать мой жизненный путь, клянусь, вам, как бы ни был он труден, я не буду жалеть о своей участи.
      Взяв руки молодой девушки и не находя слов чтобы выразить все, что происходило в его сердце, он некоторое время безмолвно смотрел на нее глазами блистающими любовью и благодарностью.
      – Я вас люблю, – сказал он наконец.
      Как будто вся душа его выразилась в этих трех словах – с таким чувством были они произнесены.
      Рука в руку, глубоко взволнованные, они оба оставались так несколько минут. Уста их молчали, но сердца красноречиво говорили.
      Прошло шесть недель, Маргарите казалось, что полную жизнь она наслаждалась только те два или три часа, которые она проводила в хижине Лисбеты. Остальная часть ее времени проходила, как те сны, о которых мы не можем дать никакого отчета при нашем пробуждении.
      До сих пор два обстоятельства благоприятствовали свиданиям Маргариты с графом, именно – процесс, которым занята была баронесса Гейерсберг, и пребывание Марианны в замке.
      После отъезда последней, лишенная привычной собеседницы, бедная Маргарита должна была большую часть дня находиться с баронессой Гейерсберг и только урывками могла видеться с прекрасным рыцарем, мысль о котором наполняла его сердце.
      Чтобы вознаградить себя за редкие свидания, они писали длинные послания друг другу и, по условию, клали их в дупло одного дерева, находящегося в отдаленном месте парка.
      Однажды Маргарита не нашла на привычном месте письма. На другой день – тоже. Она побежала в хижину Лисбеты. Старуха сказала ей, что накануне он вышел после полудня и не возвращался. С того дня она ничего не слыхала о графе Людвиге, до этой минуты, когда они встретились, как мы уже сказали в гостинице «Золотого Солнца».
      Хотя любовь и поглощала все мысли Маргариты, но иногда ею овладевало новое беспокойство. Ночь и день думала она о словах колдуньи и о том смущении, которого не мог скрыть Людвиг при имени Зильды Марианни.
      «Кто эта Зильда? – спрашивала себя Маргариты. – Очевидно, что между ней и графом есть что-то такое… Я не хочу более с ним говорить, – думала она. – Он меня заставил поклясться, что я позволю ему видеться со мной, но я не обещала ему облегчить эту возможность. Я не буду искать случая оставить замок. Увидим, придет ли он сам ко мне».
      Однажды утром она была разбужена баронессой Гейерсберг, которая, вне себя от радости, показала ей письмо от Флориана.
      – Послезавтра сын мой приедет! – говорила счастливая мать. – Понимаешь ли ты, Маргарита? Послезавтра Флориан будет возле меня, я его увижу, буду говорить с ним, обнимать его. Бедное дитя, утомленное столь тяжелыми походами! Ему необходимы отдых и попечение. Он отдохнет у меня после своих подвигов; только бы раны его зажили.
      Радость близкого свидания с сыном взволновала всегда спокойную баронессу, потому что сын был для нее – все. Прошедшее, настоящее, будущее – всю жизнь свою она посвятила этому любимцу-сыну, который, впрочем, заслужил глубокую любовь своей матери, и питал к ней почтение и привязанность, самые искренние.
      Хотя Маргарите и не приходило в голову, до какой степени она любима Флорианом, хотя ее любовь к Людвигу почти заглушила то детское чувство, которое она некогда питала к Флориану, однако она еще сохранила искреннюю привязанность к другу своего детства. С радостью приняла она известие о его возвращении.
      Однако среди этой радости какое-то предчувствие сжало ее сердце.
      Взволнованная своим счастьем, баронесса Гейерсберг проронила несколько намеков, которых Маргарита сначала не поняла, но о которых она вспомнила позже. Потом, разговаривая со своей приемной дочерью и делая различные предположения о будущем, баронесса Гейерсберг невольно обнаруживала свои планы, произнося имя Маргариты нераздельно с именем Флориана.
      Маргарита не смела спрашивать у баронессы объяснения этих намеков. Баронесса же, успокоившись со своей стороны, сожалела, что высказала слишком много, и тщательно избегала всяких намеков, могущих встревожить Маргариту.

      Флориан приехал на другой день, как он и писал в своем письме.
      Мы не будем распространяться о том, с каким восторгом был встречен молодой рыцарь. Не только его собственные крестьяне встретили его, но значительное число мещан и крестьян из окрестностей пришли посмотреть на храброго воина, ум, храбрость и человеколюбие которого были известны всей Германии.