– Я любил вас прежде его, графиня.
– Вы любили тогда Марианну, вашу милую, кроткую сестру, которая так любит вас, бедняжка; и вы должны были платить ей тем же за ее преданность и постоянство.
– Клянусь, я всегда любил ее как сестру, как друга. В восемнадцать лет кто не увлекается… Но клянусь вам небом и адом, я никого не любил кроме вас… Когда подумаю, что вам может казаться, будто я люблю Марианну, не могу удержаться от чувства досады и почти ненависти!
– Бедная девушка, – прошептала графиня, – ваше поведение с ней…
– О да! Я виноват! Я знаю, ваши упреки – ничто в сравнении с мучениями моей собственной совести! Но что же мне делать? Мое сердце наполнено вами, и все остальное мне противно. Я отдал бы полжизни за то только, чтобы суметь выразить вам хотя бы половину той страсти, которая терзает мое сердце.
Да, я честолюбив, да, я жесток. Я честолюбив, потому что хотел бы возвыситься до вас; я жесток, потому что ненавижу всех тех, кого чины и рождение ставят преградой между вами и мной, потому что я хотел бы уничтожить все препятствия, всех людей, которые разлучают нас, если бы даже пришлось утопить их в моей собственной крови!
Если Иеклейн, отвергнутый, презираемый вами, сделался грозой вашей партии, то ваша любовь переродила бы его… Может быть, он сделался бы самым крепким оплотом вашего дела, если бы только ваше сердце могло служить наградой его усердию и храбрости… Графиня!.. Маргарита! – прибавил он умоляющим голосом, стараясь отнять ее руки от лица.
Почувствовал прикосновение руки Иеклейна, Маргарита содрогнулась, как от прикосновения гадины.
– Не тронь меня, презренный! – вскричала она. Увлеченный страстью, опьяненный своей речью, Иеклейн иначе объяснял себе молчание Маргариты; но движение ужаса и отвращения, которое вырвалось у нее, показали ему истину.
– Ну, хорошо, пусть! – закричал он с бешенством. – Пусть! Я предпочитаю ваше презрение и ненависть равнодушию. Клянусь Богом, вы правы, сударыня, я – презренное животное, унижаю себя, прося, умоляя такую гордую женщину, которая думает, что человек без рыцарских шпор не имеет права ни жить, ни любить. Черт возьми, я хочу по крайней мере оправдать тот ужас, который внушаю вам.
Подойдя к двери, в которую вошла графиня, он вынул из нее ключ и бросил его в окно. Испуганная страстными взглядами Иеклейна, графиня стала призывать на помощь, но от коридора отдаляла их еще одна комната. Стены толщиной в несколько футов, как во всех замках, заглушали ее голос.
Оттолкнув Иеклейна, который снова схватил ее руку, Маргарита подбежала к стеклянной двери кабинета.
В ту минуту, как Иеклейн бросился, чтобы загородить ей путь, дверь быстро отворилась и Марианна появилась на пороге.
– Слава Богу, что ты пришла! – вскричала Маргарита. – Иди ко мне, скорее!
Воспользовавшись замешательством Иеклейна, в которое его привело неожиданное появление Марианны, графина увлекла девушку и, пройдя с ней через ее комнату заперла за собой дверь.
Иеклейн подбежал к другой двери, но вспомнил, Что сам же выбросил ключ от нее в окно.
Он осмотрелся, ища средств уйти.
– Проклятие! – пробормотал он. – Я попался! Явная невозможность бегства возвратила ему все его хладнокровие. – Постараемся принять солдат, – сказал он со зловещей улыбкой.
Он принялся расставлять мебель, чтобы устроить себе баррикаду, как вдруг услышал, что дверь из комнаты Марианны отворяется. Он вынул меч и приготовился к обороне.
Вошла Марианна. Она глядела на своего родственника без гнева и горечи, но печальнее обыкновенного. Было что-то тяжелое в ее немой, грустной покорности, так что Иеклейн был тронут, несмотря на свой гнев и беспокойство.
Он поднял руку ко лбу, опустил глаза, и лицо его выразило стыд и раскаяние.
– Прости меня, Марианна, – прошептал он, – я виноват, но эта женщина сводит меня с ума. Впрочем, если я огорчил тебя, то ты будешь отомщена, потому что, уверяю тебя, гордая графиня повесит меня.
– Графиня пошла к графу Мансбургу сказать ему, чтобы он велел взять тебя под стражу и обменять на графа, – уныло сказала Марианна.
– В таком случае, я погиб, – вскричал Иеклейн. – Гельфенштейн в руках Сары, и она ни за что не отдаст его.
– Что же с тобой будет?
– Да что! Повесят или, вернее, изрубят, потому что живым я не сдамся холопам, которые придут за мной.
Марианна опустила голову на грудь, и казалось, раздумывала.
– Пойдем, – сказала, она, – я еще могу спасти тебя.
– Ты? – удивился он… – После всего, что я…
– Увы! – прошептала девушка, заливаясь слезами. – Если бы ты во сто раз более терзал меня, я все-таки любила бы тебя. Ты никогда не умел понять, Иеклейн, как я любила тебя. Измучив мое сердце, если бы ты разбил его на тысячу кусков, то каждый кусок жил бы одной мыслью – любить тебя, одним желанием – служить тебе.
– Умоляю тебя, Марианна, не говори со мной так. Твоя доброта хуже терзает меня, чем самые жестокие упреки.
– Иди скорее. Уйдем, пока графиня не вернулась.
– Нет, Марианна, нет: после всего, что я сделал с тобой, с моей стороны было бы подлостью принять…
– Разве я не твоей жизнью живу? – прервала она. – Останемся, если хочешь, но знай, что твой смертельный приговор убьет нас обоих.
– Ну так пойдем, – сказал он, – и дай Бог, чтобы утопив мою безумную страсть в крови той, которая внушила мне ее, я мог вознаградить тебя за любовь и преданность!
Пока он говорил, она подала ему мундир конных ландскнехтов, отряд которых недавно был набран Гельфенштейном.
– Мы пойдем вместе, – сказала она, помогая ему одеваться. – Все думают, что ты здесь. Я скажу, что графиня послала меня с поручением… я сама еще не знаю, с каким… Ради Бога скорее. Если добрая и благородная графиня вернется, если она увидит, что я, бедная сирота, которую она осыпала благодеяниями, с которой обращалась, как с сестрой, помогает бежать пленнику, служащему залогом за жизнь ее мужа! О! Я кажется умру у ног ее от стыда и раскаяния.
Когда Иеклейн был готов, она провела его потайной лестницей на большой четырехугольной двор, а оттуда по коридору к выходным воротам в город Вейнсберг.
Привратник, знавший ее, думал, что графиня послала ее с поручением и без затруднений пропустил ее и мнимого ландскнехта.
Они вышли из замка и пошли прямо в город; но, предполагая, что за ними уже не следят, они повернули к тому месту, где находились аванпосты крестьянского войска.
Несмотря на все предосторожности, их заметили. Им велели остановиться. Но беглецы ускорили шаг, не обращая на крики внимания. Несколько служителей из замка погнались за ними.
– Бежим! – вскричала Марианна, подавая пример своему товарищу.
– Нет еще, – сказал Иеклейн, – это возбудит подозрение солдат, которые охраняют ров.
– Все равно, их уже подняли на ноги крики.
Действительно, несколько вооруженных людей наблюдавших за работами в укреплениях, хотели преградить беглецам путь.
Нельзя было терять ни минуты.
Увлекая за собой трепещущую Марианну, Иеклейн пустился бежать изо всех сил к тому месту, где ров был еще не совсем окончен.
По счастью, люди охранявшие это место, помогали рабочим и сложили свое оружие.
Рорбах, быстрота которого вошла в пословицу в окрестностях Бекингена, держа Марианну на руках, как ребенка, успел предупредить противников и выбежать за ров.
Размахивая направо и налево своим мечом, он прорвался через цепь, как раненый вепрь проходит среди своры собак, разя их с бешенством отчаяния.
Одним прыжком Иеклейн перескочил ров в несколько футов ширины, окружавший форпосты. Он был так рад, очутившись вне неприятельских укреплений, что это придало ему новую энергию. Несколько воинов еще преследовали его, но скоро остановились и обратились в бегство, увидев, что из крестьянского лагеря на помощь беглецам вышли вооруженные люди. Двое конных ландскнехтов, которым панцири мешали бежать, были взяты в плен крестьянами из шайки Флориана.
У Иеклейна захватывало дыхание и стучала кровь в висках; наконец, он остановился и тихо положил на землю Марианну; обвив руками шею брата и положив голову ему на плечо, она не произнесла во все время ни жалобы, ни стона.
Вдруг Иеклейн испустил крик ужаса и стремительно опустился на колени подле молодой девушки, которая оставалась недвижима и была вся покрыта кровью.
– Марианна! —вскричал он. – Умерла! О бедная Марианна!
С помощью крестьян он перенес ее к ручью, протекавшему близ лагеря.
Ей спрыснули лицо водой.
Наконец она открыла глаза к прошептала несколько невнятных слов.
Как только Марианна пришла в себя, она бросила быстрый взгляд на лекаря, который прибежал к ней, и в его печальном взоре прочла свой приговор.
Слабым движением она попросила окружающих удалиться и оставить ее наедине с братом, руку которого она не выпускала из своей.
– Иеклейн, – сказала она молодому человеку, который плакал, может быть, в первый раз с тех пор, как вышел из детства. – Не упрекай себя в моей смерти; сердцу нельзя приказывать; я знаю это хорошо, а твое сердце принадлежало другой. Я не имела даже права ненавидеть мою соперницу, потому что после тебя я любила ее больше всего на свете. Моя жизнь между вами двумя была бы длинным рядом горя и слез. Давно уже, клянусь тебе, я желала смерти и благословляю Бога, что он дает мне умереть для твоего спасения… Если будешь помнить твою бедную сестру, то ради ее памяти щади пленников, которые попадут в твои руки. Умоляю тебя, Иеклейн.
Она старалась взять его за руку, но это усилие вероятно произвело какое-нибудь внутреннее кровотечение, потому что она внезапно остановилась и упала на руки брата.
Уста ее еще шептали что-то, глаза казалось искали Иеклейна. Он наклонился к ней.
– А ведь я тебя очень любила, – прошептала молодая девушка так тихо, что он скорее угадал, чем расслышал эти слова.
Она испустила слабый вздох. Он был последний.
V
Мы говорили, что двое ландскнехтов необдуманно пустились в погоню за Иеклейном и были захвачены крестьянами Черной Шайки Флориана.
Один из них умер от ран. Другой, Освальд Фридау, оруженосец графа Мансбурга, возвратился на другой день.
Видя, что парламентеров их встречают ружейными выстрелами, осаждающие решились послать этого человека с новыми предложениями к защитникам замка.
Выполнив свое поручение, Освальд тотчас отправился в комнату графа Мансбурга.
– Ты имеешь что-нибудь особенное сообщить мне? – спросил его граф, заметив знак, который он ему сделал, выходя из большой залы.
– Да, граф, ландскнехты Флориана Гейера узнали, что ваши люди взяли в плен их начальника. Они отняли у Сары ее пленника, графа Гельфенштейна и хотят предложить выменять его на Гейера. Они поручили мне предложить вашему сиятельству обменять этих рыцарей и предупредить вас, что если хоть один волос упадет с головы Флориана, то граф немедленно умрет.
Улыбка мелькнула на губах сенешаля.
– Потом, – продолжал Освальд, – когда я уходил из лагеря, Иеклейн Рорбах, бекингенский трактирщик, приблизился ко мне и под предлогом сказать мне кое-что относительно моего поручения к осажденным сунул мне в руку письмо и тихо сказал: «Графу Мансбургу секрет от Иеклейна Рорбаха».
– Где это письмо?
– Вот оно, ваше сиятельство.
Сенешаль быстро развернул письмо, поданное ему Освальдом. Оно было написано измененным почерком и заключало в себе следующее:
«Есть два человека, которых тайно ненавидит граф М. и которые будут служить вечной преградой его намерениям. Один – граф Людвиг Гельфенштейн, другой – рыцарь Гейерсберг, ваш пленник, которого, предупреждаю вас, стерегут очень плохо, потому что он нашел средство уведомить о своем плене своих ландскнехтов и приказал им похитить друга его, графа Гельфенштейна, который находился тогда в руках Сары, а теперь находится в безопасности среди Черной Шайки Флориана.
Естественно, что состоится размен пленных. По обыкновению, конвои, сопровождающие пленников, встречаются на равном расстоянии между двумя лагерями.
Известно, что может случиться при размене пленных: конвои могут поссориться, пленники, пытаясь бежать, могут быть убиты, и ни я, ни граф М. не будут виноваты.
Чтобы избежать событий, которые могут быть неприятны г. М., он хорошо бы сделал, если бы сам назначил людей в конвой, который будет сопровождать Флориана Гейерсберга. Что касается меня, то я постараюсь устроить так, чтобы некоторые из моих людей были наготове помочь ландскнехтам, которые будут при графе Гельфенштейне, в случае какого-нибудь спора между двумя отрядами.
Если этот план понравится г. М., нужно постараться, чтобы Флориан Гейерсберг написал своим ландскнехтам, что согласен на обмен: эти проклятые солдаты недоверчивы, как черти и без этого не согласятся ни на какие мировые сделки.
Прошу г. М. возвратить это письмо предъявителю для передачи мне».
Граф Мансбург раза три или четыре перечитал это письмо, смысл которого, кажется, нетрудно было понять. После нескольких минут размышлений он внезапно взглянул на Освальда.
– Ты говорил мне, кажется, что прежде служил у Гейерсберга? – спросил он.
– Да, ваше сиятельство.
– Отчего ты его оставил?
– Кажется, я это рассказывал вашей матери. Рыцарь был очень строг насчет дисциплины. При осаде одной турецкой крепости мы стояли на аванпостах. Видя, что мы не тревожим их, турки вздумали задирать нас, я не вытерпел, вышел с несколькими людьми из моего взвода и так отпотчивал басурманов, что ворвался за ними следом в их укрепления и овладел ими, хотя со мной было не больше десяти человек. Вместо того, чтобы наградить меня, капитан приговорил меня к смерти за нарушение его приказа. Товарищи помогли мне бежать, но у меня осталась в лагере жена с ребенком, которая за день до этого пришла повидаться со мной. Потом я узнал, что рыцарь послал взять ее и больше уже не слыхал о ней. Верно за мой побег он отомстил этим двум невинным существам… Вот отчего…
Он замолчал, но движение и взгляд его ясно говорили, как глубоко запали в его сердце ненависть и жажда мести.
– Да, теперь я все это припомнил, – сказал Мансбург. – Вот посмотри, – прибавил он, подавая ландскнехту письмо Иеклейна, – что ты думаешь об этом плане?
– Клянусь Богом, – вскричал Освальд, прочитав письмо, – это дельно!
– Да… да… но может быть, можно устроить еще лучше. Прежде всего нужно убедиться, что Флориан у нас и отвести его в верное место, а то если бы с ним приключилось какое-нибудь несчастье, ландскнехты его выместили бы это на графе Гельфенштейне. Ты пойдешь в тюрьму, где сидит тот, кто похож на Флориана.
– Да это он и есть, ваше сиятельство, – сказал удивленный Освальд.
– Ты приведешь его ко мне, – продолжал сенешаль, делая ударение на каждом слове и сопровождая слова свои многозначительными взглядами. – Если бы этот незнакомец вздумал бежать, ты употребишь в дело оружие. Понимаешь?
– Понимаю, ваше сиятельство, – отвечал Освальд, у которого глаза заблистали дикой радостью.
Он тотчас вышел.
– Какой способный человек, – пробормотал Мансбург, провожая его глазами. – Он сделает дело… но если по несчастью откроется, что он убил Флориана Гейера, друга графини Гельфенштейн, то придется пожертвовать им в угоду благородной графини и, может быть даже, в первую минуту негодования собственноручно заколоть его.
Освальд вполне понял намерение графа Мансбурга; он понял, что Флориана надо убить при переходе из тюрьмы в комнату графа. С твердой решимостью совершить это ужасное дело, Освальд сошел в тюрьму со сводами, находившуюся в уровень с погребами, под конюшнями и птичьим двором.
– Что вам угодно, сударь? – спросил тюремщик, отворив первую дверь ландскнехту, которого он знал, как оруженосца и обычного посланца сенешаля.
– Как, Бертольд Крамер, ты теперь тюремщиком? – вскричал Освальд, узнав в новом тюремщике старого воина графини.
– Да, – отвечал Крамер, – прежний-то поссорился с главным тюремщиком Сигизмундом, и его отставили. Дочь моя служит горничной графини, она мне и выхлопотала это место.
– Поздравляю тебя, кум, – сказал Освальд, не знавший, что семейство этого человека более пятидесяти лет находилось на службе Гейерсбергов. – Вот я зачем пришел: его сиятельство граф Мансбург прислал меня за арестантом № 5.
– Зачем? – спросил тюремщик, вздрогнув, чего однако Освальд не заметил.
– Его милость хочет поговорить с ним; более я ничего не знаю. Отпусти его со мной.
– Мне нужно спросить позволения графини.
– Разве ты не знаешь, что сенешаль командует в замке?
– Вейнсберг всецело принадлежит графине Гельфенштейн, и я не знаю здесь другой власти, кроме нее.
– Старая скотина! – злобно пробормотал Освальд. – Ступай, позови главного тюремщика, – прибавил он, возвышая голос.
– Сейчас иду.
– А пока можно ли поговорить с узником?
– Конечно, – поспешно отвечал Бертольд.
Он провел оруженосца в каземат № 5, отпер дверь и втолкнул туда Освальда.
– Подождите меня здесь, – сказал Бертольд. Он вышел и запер дверь на ключ.
Этот звук запираемой двери заставил Освальда содрогнуться, хотя он был не трус.
– Кто здесь? – спросил Флориан Гейер, которого Фридау узнал только по голосу, потому что глаза его еще не освоились с темнотой.
Освальд молчал.
Было время, когда этот суровый и жестокий человек питал к Флориану восторженную привязанность, которую тот умел внушать большей части своих солдат. И теперь, несмотря на всю ненависть к Флориану, он вздрогнул при звуке голоса своего бывшего начальника.
– Кажется, вы не узнаете меня, господин рыцарь Гейерсберг. – произнес он наконец, становясь к слуховому окну, которое пропускало несколько слабых лучей света в тюрьму Флориана.
– Как! Это ты, Освальд! – вскричал рыцарь, приподнимаясь на локте. – Я очень рад тебя видеть, мой бедный Освальд. Я всюду искал тебя, но напрасно.
– Вашей милости видно очень хотелось повесить верного солдата, виновного только в излишней храбрости?
– Если бы ты, как честный воин, имел мужество не бежать в ожидании наказания, которое заслужил своим непослушанием, ты увидел бы, что я хотел только постращать тебя. Придя в поле, где ты думал найти смерть, ты узнал бы, что начальник прощает непослушного солдата и жалует чин сержанта храброму ландскнехту, так славно овладевшему неприятельским редутом.
– Ах, ваша милость, неужели это правда? – спросил смущенный Освальд.
– Слыхал ли ты, чтобы Флориан Гейерсберг когда-нибудь лгал?
– Нет, ваша милость, нет… О, если б я мог предвидеть… Моя бедная жена и мой бедные ребенок… Что случилось с ними?
– Успокойся, я хотел с тобой поговорить о них. После твоего побега я велел отыскать их и со своими людьми отослал их в деревню. Я дал жене твоей немного денег; она начала торговать, и по последним известиям, дела ее идут отлично; и ей остается желать одного – увидеться с тобой.
Освальд был совершенно поражен всем слышанным. Его грубые и жестокие инстинкты особенно развились от боевой жизни, как почти у всех военных людей того времени; но сердце в нем не умерло.
Мысль о жене, о сыне, его прежняя привязанность к начальнику вместе с преступлением, которое он готовился совершить, – все это отуманило голову бедного солдата. Наконец, крупные слезы засверкали на его глазах, он бросился к ногам Флориана и рассказал ему свой план мщения и намерение, с которым пришел к нему. Он рассказал рыцарю также все события, какие случились после брака графа и графини Гельфенштейн.
Между тем граф Мансбург отправился к графине.
– Если с Флорианом случиться несчастье, – бормотал он дорогой со своим обычным лицемерием, – то мое присутствие будет ручательством, что я не виноват в этом.
Подходя к комнате Маргариты, он встретился у дверей с Бертольдом, младшим тюремщиком, которого провожал один из слуг графини.
– Зачем ты пришел сюда? – спросил Мансбург, который не знал Бертольда, но зоркий глаз его заметил связку ключей за поясом тюремщика.
Бертольд, смущенный и испуганный, что-то пробормотал.
– В эту часть замка запрещено ходить людям, подобным тебе! – громовым голосом произнес граф. – Немедленно убирайся отсюда, негодяй, ступай ко мне, там я тебя допрошу, зачем ты попал сюда.
Бедняк между страхом быть повешенным и желанием спасти своего прежнего господина, печально пошел назад.
Но в эту минуту дверь из комнаты графини отворилась, и дочь Бертольда показалась на пороге.
– Я узнала ваш голос, батюшка, – сказала она тюремщику. – Графиня желает говорить с вами.
Избегая глядеть на сенешаля, который делал ему знак не слушаться, Бертольд быстро проскользнул в комнату.
Граф Мансбург велел служанке доложить о себе и вошел вслед за тюремщиком.
Графиня позвала Бертольда, чтобы приказать ему обращаться с пленниками как можно снисходительнее и, узнав от него, что Флориан находится в числе их, была глубоко возмущена: ее глаза сверкали.
– Что я узнала, граф, – вскричала Маргарита, едва сдерживая негодование. – Сын моей благородной покровительницы, друг моего детства Флориан Гейерсберг находится пленником в моем замке, и вы меня не уведомили об этом? Вы забываете, что здесь моя власть, или, может быть думаете, что мои несчастья дают вам право не уважать дочь Максимилиана?
– Ах, графиня, как могут приходить вам в голову подобные мысли? – лицемерно вскричал Мансбург. – Подобно вам я только что узнал о плене Гейерсберга. Первой моей заботой было послать за ним оруженосца, чтобы привести его к вам, чтобы вы сами решили его участь. Я прибежал сообщить вам эту новость…
Это было сказано так искренно и казалось так правдоподобно, что гнев Маргариты рассеялся и уступил место раскаянию в том, что она так дурно подумала о бедном сенешале.
Пока Бертольд, щедро награжденный, возвращался на свое место с приказанием поскорее привести Флориана, Мансбург объяснял графине план обмена Флориана на графа Гельфенштейна.
– О! Сам Бог внушил вам эту мысль! – вскричала радостно графиня… – Таким образом мы разом спасем и моего мужа, и сына моей благодетельницы… Но, – продолжала она с внезапным беспокойством, – он в плену у Сары, и она…
– Граф Гельфенштейн уже не у Сары; ландскнехты Флориана похитили его у Черной Колдуньи.
– Слава Богу!
– Все зависит от рыцаря Гейерсберга; если он напишет письмо, которое я ему продиктую, я ручаюсь за успех сделки.
– О! Флориан напишет все, что я его попрошу, граф; он так добр и великодушен! Если бы даже дело не шло о спасении его собственной жизни, то мысль об избавлении моего мужа от ужасной смерти заставила бы его решиться на все.
– Вот и он, кажется, – сказал сенешаль, услышав шаги вооруженного человека в коридоре и звук цепей.
Он поспешил навстречу пленнику; Маргарита последовала за ним. Вид цепей, в которые был закован друг ее детства, раздражал душу графини: она со слезами бросилась на шею Флориану.
Мансбург пожал плечами и, сунув в руки Освальда письмо Иеклейна, быстро проговорил ему:
– Вернувшись в крестьянский лагерь, отдай Иеклейну это письмо; оно будет служить тебе пропуском. Скажи, что на обмен согласны, и чтобы он принял нужные меры. Ступай через ворота, ведущие в город. Вот тебе ключ. Ты отдашь ему письмо, которое я приготовил на всякий случай, чтобы официально предложить ему обмен. Ступай скорее.
– Подожди, подожди, – закричала Маргарита удалявшемуся воину. – Сними прежде оковы с рыцаря.
Освальд воспользовался случаем, когда Мансбург говорил с Маргаритой, и отдал рыцарю записку, которую сенешаль только что передал ему.
– Прочитайте эту бумагу, – прошептал он, – и медлите как можно дольше, чтобы я успел прислать вам помощь.
Он тотчас удалился, унося цепи, звук которых потрясал графиню до глубины души.
Пока Маргарита обменивалась несколькими словами с Мансбургом, Флориан пробежал письмо Иеклейна, тайный смысл которого не трудно было понять.
– Рыцарь Гейерсберг, – сказал сенешаль подходя к Флориану, – мне искренне жаль, что я не знал прежде, что вы находитесь в числе пленников. Я позаботился бы, поверьте мне, чтобы с вами обращались с должным почтением, как с давнишним другом благородной графини Гельфенштейн.
– Флориан, – прервала Маргарита в нетерпении от торжественного красноречия графа, – мой муж похищен вашими храбрыми ландскнехтами у Сары. Зная, что вы в Вейнсберге, они держат его заложником. Графу Мансбургу пришла добрая мысль предложить им обменять вас на Людвига. Для этого нужно, чтобы вы сами написали вашему подчиненному, что вы согласны на обмен, предлагаемый графом Мансбургом, и обмен произойдет на равном расстоянии от обоих лагерей.
Флориан молчал опустив голову на руки.
Возмущенный коварством сенешаля, он хотел назвать его подлецом, но это могло всех погубить; граф сбросил бы маску и овладел бы замком Маргариты.
Нужно было дождаться возвращения Освальда или, по крайней мере, дать время графине приготовиться к защите.
Подавляя свой гнев, Флориан не смел взглянуть на графа, боясь, что тот по выражению его глаз узнает, что ему известны его планы.
– Вы не отвечаете, Флориан? – спросила наконец Маргарита, удивленная его молчанием.
– Я не могу согласиться на эту сделку, – сказал Флориан и, сделав над собой усилие, спокойно посмотрел на Мансбурга.
– О, Боже мой, почему же? – спросила Маргарита.
– Графиня справедливо удивляется, – возразил сенешаль. – Какую причину имеете вы не соглашаться на такое выгодное предложение?
– Причину! – вскричал Флориан, готовый высказать все.
– Ну что же? – произнес Мансбург.
– Здесь какое-то недоразумение, но оно рассеется при объяснении, – сказала графиня. – Умоляю вас, Флориан, скажите нам откровенно, что вас удерживает!
– Я не могу сказать, – прошептал он.
– Я догадываюсь, – сказал сенешаль, подозревая, что рыцарь не доверяет ему и, желая вывести его из себя, чтобы узнать причину. – Осаждающих в пятьдесят раз больше, чем защитников замка… Господин Гейерсберг знает это отлично…
– Так что же? – спросила графиня.
– Он надеется, что при первом нападении, завтра, может быть, замок будет взят и мятежникам не нужно будет выкупать его свободу, отдавая нам Гельфенштейна.
– О! Я слишком хорошо знаю благородное сердце Флориана, чтобы считать его способным на такой расчет, – вскричала графиня.
– Благодарю, Маргарита, благодарю, – прошептал Флориан, – если бы вы могли навсегда сохранить это доверие ко мне.
– Увы, графиня, – лукаво сказал Мансбург, – вы, как все женщины, судите по своему сердцу. Вы не постигаете, как действует дух партии и фанатизм. Рыцарь уже пожертвовал для своих безумных мечтаний своим титулом, друзьями, семейством, честью, наконец, – всем, даже привязанностью к матери, даже любовью к вам.
– Флориан! – вскричала графиня. – Неужели это правда, неужели слепое увлечение – единственная причина вашего отказа?
– Если это не так, – прибавил граф, – если я ошибся, рыцарю стоит сказать слово, чтобы опровергнуть мое мнение, пускай он объяснит настоящую причину своего отказа.
Жестокая борьба происходила в сердце Флориана. Понимая хорошо тактику сенешаля, он не мог решиться взять не себя гнусную роль, которую его молчание и отказ заставляли его играть в глазах Маргариты.
– Флориан, умоляю вас, отвечайте нам, – сказала графиня, схватив его за руку.
При звуке этого милого ему голоса, умолявшего его, рыцарь едва не изменил себе.
– Граф Мансбург, вы…
Он вдруг остановился, заметив, какая торжествующая радость блеснула в глазах сенешаля, который думал, что сейчас обнаружится истина.
– Что? – спросил он.
– Граф Мансбург, вы человек проницательный, – сказал Флориан, овладев собой. – Вы угадали истину.
Для любящей женщины не существует ничего, кроме того, кого она любит. Когда близкая опасность угрожает любимому существу, она не в состоянии допустить, что на свете могут существовать причины, которые по своей важности равняются жизни ее мужа.
Как не велика была любовь Маргариты к Флориану, но она не могла скрыть печали и негодования, причиненных ей ответом рыцаря.
Видя, как терзает Флориана печаль графини, Мансбург поднялся и спросил, согласен ли он, наконец, написать письмо или сказать настоящую причину отказа.
– Не говорил ли я вам, графиня? – добавил Мансбург. – Понимаете ли вы, наконец, печальное влияние фанатизма?.. Рыцарь, кажется, любил вас. Он знает, что отказ его разбивает ваше сердце и подвергает вашего супруга мучительной смерти… потому что граф Гельфенштейн умрет в ужасных пытках.
– Граф, – вскричал Флориан, – клянусь Богом, я буду беспощаден, если нам придется встретиться когда-нибудь с мечами в руках.
– Я не боюсь ваших угроз, рыцарь, – отвечал Георг презрительно. – Если вы в самом деле желаете драться, в чем я сомневаюсь, то почему же на соглашаетесь на обмен? Через час вы были бы у ваших и могли бы принять участие в битве, которая должна начаться; но я думаю, что в глубине души вы предпочитаете остаться здесь и хвастаться перед дамами, чем драться с мужественными и храбрыми рыцарями.
– Вы тоже так думаете, Маргарита? – спросил Флориан с горечью.
– О нет, Флориан, – вскричала молодая женщина, – я знаю вашу храбрость, и…
– Время идет, графиня, – прервал сенешаль. – Посланнику крестьян некогда дожидаться более… Вы свидетельница, что я сделал все, что мог…
Его прервало появление слуги графини, который вошел запыхавшись.
– Что такое? – спросила она с беспокойством.
– Господин барон Вайблинген прислал меня предупредить ваше сиятельство и господина сенешаля, что неприятель проник изменой в город и идет на замок.
– Боже мой! Боже мой! – вскричала Маргарита.
– Бить в набат! – сказал сенешаль. – Скажи барону, чтобы опустил все решетки, заперли все ворота… Через минуту я приду к нему. Да скажи моему оруженосцу, чтобы он скорее принес мое оружие. Ступай!
