В первой главе Книги Бытия Яхве заявляет: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему»(1, 26).
      Эта фраза неоднократно комментировалась. Что же на самом деле означают слова «образ» (tselem)и «подобие» (demuth)?Какой смысл имеет выражение tselem'elohim —физический или духовный? Говорит ли оно нам нечто о том, чему подобен Яхве, или оно свидетельствует только лишь о том, в каком виде он предстаёт человеку (в восточной церкви под «образом» понимается сотворении бессмертной и свободной души, а «подобие» трактуется как задание стать богом по причастию)? Поль Амбер (Etudes sur le rcit du paradis et de la chute dans la Genese, Universit de Neuchtel, Neuchtel, 1940) придаёт конкретное значение этим двум терминам, но ясно, что речь здесь не может идти об антропоморфном сравнении. Между двумя словами также существует тонкое различие: tselemозначает очень близкую к действительности «копию», в то время как demuthпередаёт идею аналогии, более примерного сходства. Понятие «образ», которое стоит здесь на первом месте, в отличие от того, что говорит Книга Бытия об Адаме и его сыне («Адам жил сто тридцать лет, и родил сынапо подобию своему, по образу своему, и нарёк ему имя: Сиф», 5, 3), немедленно смягчается, таким образом, понятием «подобие». Кроме того, часто использующееся сравнение с чувством, которое может испытывать отец, узнавая свой «образ» в сыне, здесь особенно помочь не может: как мы знаем, Яхве не является отцом людей в генетическом смысле слова. Согласно другим авторам, «сходство» объясняется тем, что человек создан для того, чтобы «господствовать» над физическим миром так же, как над ним самим «господствует» Яхве. Но кажется, что это противоречит Книге Бытия, которая объявляет «господство» человека над животными следствием второстепенного благословения.
      На самом деле эта ссылка на «образ» Яхве, который обнаруживается в человеке, подчёркивает всего лишь отражающийхарактер человечества. Она является напоминанием о том, что человек остаётся созданным предметом, что он обладает положительной ценностью только в силу того, что выходит из рук своего создателя, а также, по словам Иоанна Павла II, что «человек больше похож на Бога, чем на природу» (публичное выступление 6 декабря 1978 г.). Точно так же, как согласно дуалистическому представлению о мире физическая вселенная воспринимается только лишь как зеркало,человек доказывает своё существование, отсылая к «образу» Бога. Другими словами, обращение к человеку как к субъекту может исходить только лишь от имени Единственного и Абсолютного Субъекта. Здесь можно сослаться на слова Луи Альтюссера, который говорит по поводу любой идеологии, что она организована вокруг центра,что «абсолютный Субъект занимает в ней центральное место и организовывает вокруг себя бесконечное количество индивидуумов, потому что она подчиняет субъекты Субъекту, предоставляя им в Субъекте, в котором каждый субъект может созерцать свой собственный образ (настоящий и будущий), гарантию того, что речь идёт именно о них и о нём, а также того, что, поскольку они являются семьей, Бог узнает в них своих, то есть что тот, кто узнает Бога и будет узнан в нём, будет спасён»(Positions, Ed. sociales, 1976, pp. 119–120). He участвуя во внутренней жизнимира, человек иудео-христианского единобожия оказывается в положении вторичногосубъекта, производного субъекта, который по отношению к Абсолютному Субъекту, каковым является Яхве, всегда представляет собой объект. В язычестве он в соответствии со своим уровнем и согласно своим особенностям участвует в существовании в его целостности; здесь же, будучи отдельным,он является объектом. (Вследствие этого, как заметил Батай, предметы мира, о которых он размышляет, и сам мир кажутся ему теперь частично непонятными и неусвояемыми. Монотеистический разрыв создаёт условия невозможности сообщения между человеком и миром).
      Человек является двусмысленнымсуществом. Причина его двусмысленности — его двойная природа. Человек является животным, но не только животным. Он является физическим существом, но в нём есть и нечто метафизическое. И его особенностьпроистекает не из биологии, не из «природы», но из того, что присуще только лишь ему и никакому другому живому существу. Современная философская антропология рассматривает данную проблематику на основании изучения отношений между природойи культурой.Именно здесь корень вопроса. В язычестве данный вопрос разрешается под углом преемственности — преемственности, которую не следует воспринимать как однородную протяженность, преемственности, которая не лишена ни иерархии, ни различий в уровне, степени или измерении, и которая может даже восприниматься диалектически. С этой точки зрения культура не является абсолютнымразрывом с природой, но, с другой стороны, и не сводится к ней. Культура является не чем иным, как природой, присвоенной человеком, утверждающим себя в процессе очеловечивания, чтобы «развивать» свою биологическую природу посредством сознания сознаний. Одним словом, она является тем, что имеет в виду Эдгар Морен, когда пишет, что культура как «чисто метабиологическое явление» оказывает обратное воздействие на в остальном «чисто биологического» человека так, что «человеческое существо является человеческим, потому что оно полностью и целиком живо, будучи полностью и целиком культурно», и что «можно даже сказать, что наиболее неисправимо биологическое является одновременно наиболее непреодолимо культурным»(La Methode. 2: La vie dans la vie, op. cit., pp. 418–419).
      Подобная двойственность человека заметна также и в иудео-христианском единобожии. Доказательством этого служит тот факт, что в Книги Бытия человек создаётся в тот же «день», что и другие земные животные, но при этом «позже» их. При этом истолкования подобному факту даются весьма различные. С одной стороны, предпочтение, отданное человечеству при его создании Совершенно Другим, которым является Яхве, свидетельствует о гораздо более существенном разрыве между человеком и «природой». С другой стороны, библейское повествование, признавая особенность человека, одновременно решительно выступает против проистекающей отсюда его самостоятельности — против свободы,которая порождается сознанием сознаний, посредством которого человек утверждает себя как культурное существо, заключая его в пределы,подразумеваемые утверждением единственного бога-творца, решительно отличного от мира.
      В отношении первого утверждения всё ясно. Христианство извлекло из него самые крайние уроки. Разрывмежду человеком и «природой» распространился на всё, что воспринималось как «естественное» внутри самого человека: тело по отношению к душе, физиологию, сексуальность, инстинктивные порывы и т. д. Отсюда враждебность, которую христианство столь долго проявляло по отношению к женщине, которая наделялась большей степенью «животности», чем мужчина; говорилось, что она более подвержена «чувствам» и «страстям», то есть непосредственным порывам, связанным с проявлениями физиса.Отсюда также и средневековое осуждение libidosciendiи преследование людей, подозреваемых в большем интересе к harmoniamundi,к «естественной» жизни мира, чем к трансценденции божественного логоса.(Даже христианские философы, такие как Альберт Великий и Роджер Бэкон, не избежали подобных обвинений). Отсюда же, наконец, и та ярость, с которой христианские писатели боролись против «биологизма», сравнимая с яростью марксистов. Даже в иудаизме, который в этом отношении сильно отстаёт от христианства, обнаруживается довольно сходная тенденция отождествлять в человеке то, что «связывает» его с «природой», co склонностью к злу, а то, что его от «природы» «избавляет», со склонностью к добру (восточная церковь видит цель человека как раз в преодолении этого гибельного разрыва, став богов по причастию, человек должен через себя обожествить космос). Таким образом Яхве становится антитезой «природных» порывов, и отнюдь не случайно то, что, как указывают Джози Айзенберг и Арман Абекасси (A Biblel ouverte, op. cit., p. 227), в иврите одними и теми же буквами передаётся инстинкт (yetser)и Бог как «образователь» (yotser).
      При этом, в противоположность тому, что пишет Мишель Ле Бри, спор между многобожием и единобожием не является с данной точки зрения «древним противостоянием интеллекта и чувства» (Le Nouvel Observateur, 15 septembre 1980). Речь не идёт о выборечувства в ущерб интеллекту или природы в ущерб истории или культуре, либо же об обращении от отца «небесных» миров к какой бы то ни было «женской» защите, к какой бы то ни было власти матери-земли. Язычество, о котором мы говорим, занимается совсем другой проблематикой. Оно не делает выбора, противоположноговыбору иудео-христианства. Оно отвергает этот выбор.Речь идёт о противостоянии системы, провозглашающей принцип неразделимости —не означающей тождественности — природы и культуры, интеллекта и чувства, и иудео-христианской системы, провозглашающей принцип их разделимости (который Ле Бри рассматривает как «величайшую катастрофу мысли») и основывающейся на этой двойственности.
      Второе утверждение основывается на отношении человека к Богу в теологии творения. По отношению к Яхве человек является всего лишь тварью,таким образом, его условия существования зависят полностью от того, кто его создал. Поскольку только Бог имеет абсолютную ценность, всё, что не есть Бог, имеет ценность только лишь относительную. Быть сотворенным — значит существовать не собой, а кем-то иным. Это значит, испытывать постоянную нехватку себя, быть неполным. Это значит, не быть самодостаточным, быть зависимым —решительно замыкать свой экзистенциальный статус внутри этой зависимости. Таким образом, творение не провозглашает самостоятельности человека. Оно ограничивает её и тем самым, на наш взгляд, её отменяет.
      Человек имеет право пользоваться миром только при том условии, что он признает себя не его настоящим владельцем, но скорее управляющим. Один лишь Яхве является владельцем мира: «Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня» (Лев. 25, 23). Власть, которой обладает человек по отношению к миру, является властью по доверенности,властью, которая ему доверена и которой он может пользоваться только при условии, что это использование не будет полным. «Человек имеет право пользоваться плодами существования только если он признает, что не является абсолютным владельцем»(Josy Eisenberg et Armand Abecassis, A Bible ouverte, op. cit., p. 128). Человек может делать,но не может создавать:«мир создавать» (olamhaberia)принадлежит Яхве, на долю человека выпадает только лишь «мир делать» (olamhaassya).В принципе, человек можетжелать всего, но есть вещи, которых он не долженжелать, — что ещё раз подтверждает, что он может всёпри условии, что он не желает всего.В Библии человек свободен только для того, чтобы подчиниться или погибнуть. Он обладает только лишь свободой-чтобы-от-неё-отказаться. Он достигает своего «спасения», свободно принимая своё подчинение. По словам св. Павла, христианский идеал заключается в том, чтобы свободно «стать рабами Богу» (Рим. 6, 22).
      Точка зрения, которую мы поддерживаем здесь, заключается в том, что следствием религии Библии, если не её целью, является препятствование человеку полностью задействовать возможности свободы и творческой самостоятельности, порождённые самим очеловечиванием, возможности, с исторической точки зрения «усиленные» неолитической революцией и возникновением великих культур. Среди всех животных только лишь на человека не оказывает решающего воздействия его видовая принадлежность. Согласно духу иудео-христианского единобожия, необходимо, чтобы это воздействие на него оказывало нечто иное. В целом, Яхве предпочел бы, чтобы человек не выходил из «природы»: в этом смысл повествования первых глав Книги Бытия. Пока «первые люди» были лишь природными существами,пока они не были ещё по-настоящему очеловечены, они не могли вполне проявлять свои творческие способности, они не могли выступать в качестве соперниковЯхве. Но для человека утверждение себя в качестве человека означает наделение себя сверх-природой,высшей природой, которая есть не что иное, как культура,под воздействием которой происходит освобождение размышляющего сознания от воспроизводящихся видовых ограничений. Речь идёт прежде всего о том, чтобы дать себе возможность постоянно преодолевать себя и преобразовывать себя таким образом, чтобы каждая приобретенная «сверхприрода» была лишь шагом на пути к другой «сверхприроде». Это равноценно превращению человека в своего рода бога — его приобщению к Божеству, что с точки зрения Библии является «мерзостью». Таким образом, единобожие прежде всего торжественно запрещает человеку утвердить себя по-настоящему как человека, а затем, когда этот шаг всё-таки сделан (эпизод с «первородным грехом»), полностью воспользоваться своей самостоятельностью, обретя сверхчеловечность, утверждающую его в качестве его собственной причины.
      В этом заключается причина, по которой библейское повествование постоянно разворачивается и окидывается взглядом в двух плоскостях. С одной стороны, природа сначала идеализируется —в мифе об «Эдемском саде» — в той степени, в какой она включает в себя существо человека и воздействует на него, а потом обесцениваетсяи осуждается, когда человек утверждает себя как таковой и овладевает культурой, не сводимой к этой природе (в то же время не отличающейся от неё коренным образом). С другой стороны, сверхприрода, которую приобрёл человек-как-таковой, возмещаетсяи упраздняется утверждением ещё более сильной «сверхприроды», сверхприродной всобственном смысле этого слова, недоступной в своей абсолютности, принадлежащей одному только Яхве, единственному создателю всей чувственной действительности. Другими словами, Бог делает человека царём над созданиями (Быт. 1, 26), но только при условии, что он будет зависеть от другого царя, неизмеримо более сильного, чем он сам. Яхве признаёт, что у человека есть история, но стремится нейтрализоватьеё, придавая ей цель; заключающуюся именно в возвращении к доисторическому состоянию райской «невинности». (Яхве признаёт историю только для того, чтобы положить ей конец).В конечном счёте, если можно так сказать, единобожие функционируеттак, как если бы Яхве рассуждал следующим образом: если человек отделился от природы, отделим его от неё полностью,если им больше не управляет природа, будем управлять им сами из опасения, что, осуществляя то, на что он способен, не будучи управляем кем-то другим, он на самом деле утвердит себя как создателя и как causasui.Поскольку человек сумел утвердить себя в качестве игрока в мире,единственный способ помешать ему использовать все свои возможности игрока — заставить его поверить в то, что правила игры придуманы не им. Иудео-христианское единобожие с его мифом творения exnihilo,его запретами, провозглашаемыми недоступным и полностью незаменимым «отцом», и его представлением о дуалистической вселенной, дублирующей этот мир ещё одной абсолютной сферой, полностью соответствует этой функции.
      С этого момента грехом из грехов, грехом по преимуществу становится «гордыня» — отсутствие униженности(то есть, поскольку два слова имеют общий корень, нежелание быть униженным).Этот грех, как пишет Рене Кост, «является в основе своей желанием полной самостоятельности человека (личной и коллективной)» (Le devenir de 1'homme. Projet marxiste, projet chrtien, Ed. ouvrieres, 1979, p. 152). Одновременное «желанием самостоятельности» осуждаются все формы правления, воли к власти, неразделимости счастья и творческой силы и возвышения себя. Это осуждение осуществляется посредством настоящего шантажа:человек, выбирающий «призрачные» удовольствия власти, обрекает себя на вечную погибель. Будучи верным самому себе,человек «неверен» Богу. Чтя самого себя и творческую силу, которой он придаёт полноту, человек становится «язычником». Архетипом греха гордыни становится поп serviamЛюцифера — падшего ангела, являющегося также и «носителем света». С этого момента Прометей и в особенности Фауст обосновываются на скамье подсудимых. Чтобы заключить человека в его несамостоятельности, в подразумеваемой подавленности его свободы, Яхве утверждает себя в качестве центра системы, в которой способности человека, поскольку он является тварью,неизбежно ограничиваются. Одно из имен, которым его наделяет Библия, — shadday, —часто переводящееся как «Вседержитель», истолковывается в иудаизме как «Тот, кто говорит миру "достаточно"» (sheamarleolamcdai).Яхве действительно есть Бог, говорящий «достаточно». Провозглашаемый им Закон является ограничением.Заключаемый им Завет символически скрепляет эту кастрацию.

      Библия, решительно отличая человека от других живых существ, истолковывает его очеловечивание как падение(в восточной церкви считается, что результатом первородного греха является тление и смерть, и всеми людьми наследуется не первородный грех, а лишь смертность). Здесь мы вновь обнаруживаем «двусмысленность», о которой говорили выше. С целью преодоления этого очевидного противоречия иудео-христианское единобожие вынуждено представлять первоначального человека, человека до падения, как совершенно нереальное создание. Человек, существовавший до падения, не является человеком в том виде, в каком мы его знаем. Он был существом, одновременно являющимся чистым духом,пребывающим в тесном общении с абсолютным существом в лице Бога, и чистой природностъю,живущей в гармонии с созданием, в мире с животными и т. д. Таким образом, идеализация человека сопровождается идеализацией «природы». Адам, символический представитель первочеловечества, соответствует доисторическому природному гоминиду,чьё очеловечивание ещё по-настоящему не произошло и который не является ещё создателем культуры. Ещё не отделённый от земли (adamah),он в значительной степени действует как представитель вида. Философы восемнадцатого столетия с их мифом о «добром дикаре» вернулись к этому самому взгляду.
      Создав Адама, Бог производит на свет Еву. Известно, что существует определённое противоречие между двумя повествованиями о творении в Книге Бытия (1, 27 и 2, 18–25). Но это не имеет особого значения. Напротив, можно заметить, что переход от андрогинного Адама — «мужчину и женщину сотворил их»(Быт.