В Риге закованного Вячку повезли на епископское подворье. Вышли из капеллы Альберт и Генрих, и Альберт, внезапно побагровев, закричал кнехтам:
      - Расковать!
      Подбежал к князю, сам попробовал снять с него цепи, да железо есть железо, пришлось ждать кузнеца. Толстый неторопливый кузнец принес весь свой инструмент, мягким кулаком вытер блестевший от пота лоб и, ни разу не взглянув на Вячку, расковал его.
      Кукейносского князя повели в епископские хоромы. Вячка растирал онемевшие от холодного железа руки, в которых, казалось, остановилась кровь. Он шел как во сне, как сквозь туман видел людей, винтовую лестницу перед собой, видел высокую дверь, на которой были вырезаны кресты и ангелы. Он видел, как немой слуга епископа неловко споткнулся на пороге, чуть не упал, и епископ так глянул на него, что тот побелел, пригнул голову.
      Вячка сел на мягкий пуф. Альберт, Генрих и толмач Фредерик стояли напротив. Свечей не зажигали, яркий дневной свет широкими потоками врывался в комнату через окна, застекленные цветным венецианским стеклом. Только там, где на глухой стене висело распятие Христа в терновом венце, было мрачновато, туда не долетали солнечные лучи, расцвечивающие натертый воском до блеска дубовый пол.
      - Рыцарь Даниил хуже язычника,- сказал епископ.- Он нарушил клятву, данную на святом кресте. Наш капитул накажет его. Мы отберем его лен, который вручила ему рижская церковь.
      Генрих и Фредерик согласно кивнули головами. Вячка молчал.
      - Король Кукейноса, видимо, устал? - подошел к Вячке Альберт и позвал: - Иммануил! На пороге появился немой служка.
      - Где моя дочь? - глянул в серо-стальные глаза епископа Вячка. Это были первые его слова за долгое время плена.
      - Пусть монахиня Эльза приведет княжну,- приказал Альберт Иммануилу.
      Теперь уже Генрих почувствовал, как подступает к сердцу нестерпимое волнение. Скоро должны были привести Софью. Как она встретится с отцом? Как глянет на него? Что скажет?
      Больше года выкорчевывал он, Генрих, из детской незрелой души валуны язычества, святым словом сдирал, выжигал из нее коросту кривичской речи. Не только о Софье думал, отдавая ей столько сил, времени, крови. О себе думал. Думал о том маленьком глупеньком летте, которого когда-то отвезли в Тевтонию и бросили, как в море, в иную жизнь, в иной язык. Слава богу, он не утонул, выплыл на поверхность, хоть и наглотался на первых порах горькой воды. Только нужно ли было спасаться в том море? Нужно ли было выплывать? Вот какие мысли терзали его в последнее время. Голоса мертвых леттов кричали в нем по ночам. Голос юной Убеле, погибшей от его меча, голос Вардеке. Надо ли было тогда выплывать? А не лучше ли было бы пойти на дно, навсегда оставшись маленьким леттом?
      "Есть один бог, одна дева Мария, один язык - латынь,- горячо молился он, когда бессонница холодными пальцами хватала его за горло.- Все остальное - ненужное. Все остальное - от дьявола. Род людской только ослабляет себя, разбиваясь на племена, народы, языки. Только римский народ должен жить под солнцем, великий, неделимый римский народ".
      Будет Софья такой, какую лепил он в своих ежедневных делах и мыслях, забудет язык кривичей, повернется всей душой, всем сердцем к римской церкви, как цветок к солнцу,- будет счастлив и он, Генрих из Леттии, и будет это оправданием его жизни, непростой и нелегкой.
      Ввели Софью. Монахиня Эльза и аббатиса Марта стояли рядом с девочкой.
      - Доченька моя,- порывисто поднялся Вячка. Софья взглянула на него, потом на аббатису Марту, на Генриха.
      - Я твой отец,- подошел к ней, погладил мягкие светлые волосы Вячка.Неужели ты не узнала меня? Неужели не помнишь?
      Он с такой надеждой, с такой болью глядел на дочку, что у аббатисы Марты неожиданно увлажнились глаза. Генрих что-то шепнул Софье, и маленькая княжна, глядя мимо отца в узкое, освещенное желтыми солнечными лучами окно, сказала несколько непонятных слов.
      Голос был ровный и сухой, будто деревянный.
      - Что она говорит? - растерянно глянул на тевтона Вячка.
      - Княжна Софья сказала, что она дочь апостольской римской церкви,перевел Фредерик.
      - Римской церкви? - удивился, побледнев, Вячка и даже отступил назад.Но ведь она моя дочь. Моя! И покойницы княгини Звениславы. Может, она больна? Софья, Софьюшка! Я пришел за тобой. Вспомнила меня?
      Он схватил бледную и тонкую ручку девочки, погладил ее, поцеловал. Княжна вдруг заплакала, серебряные ручейки слез неудержимо полились из глаз. Вздрагивая от рыданий, она заговорила:
      - Тата, таточка, вот эта Эльза заставляет меня говорить так... Бьет меня...
      - Я сверну тебе шею, черная сова! - рванулся Вячка к монахине.
      Монахиню с аббатисой словно ветром вымело из епископских апартаментов.
      - Выведите княжну! - закричал служкам Альберт, топая ногами. Те испуганно подхватили под руки Софью и исчезли за дверью. Воцарилась тишина, холодная, гневная. И вдруг раздался веселый смех. Епископ недоумевающе оглянулся и спросил у Генриха:
      - Что с тобой, сын мой?
      Генрих продолжал смеяться, не в силах справиться с собой. Он подошел к окну, оперся о свинцовый подоконник, и было видно, как ходят ходуном плечи, как судорожно закидывается голова. Мучительная болезненность ощущалась во всем этом.
      - Иммануил, принеси воды! - вконец подавленный происшедшим, приказал епископ.
      Вторую седмицу был Вячка в Риге. На пасху Альберт щедро угощал кукейносского князя. Через день к Вячке приводили дочь, но только на одно мгновенье и сразу же забирали в монастырь. Чаще встречался с князем Генрих. Приходил, вел беседы о любви к ближнему, о великих милостях, которыми бог осыпает своих верных сыновей. Вячка молча смотрел, как он размеренными шагами без устали расхаживает по светлице.
      "Как я мог поверить им? - думал Вячка бессонными ночами.- Попал, как пчела в клюв к желне".
      Про желну он вспомнил только теперь, в плену. В хвойных лесах, в дуплах, высоко над землей гнездится этот лютый враг трудолюбивых бортных пчел. Оперение У желны черное, только верх головки ярко-красный. Резко, отрывисто кричит она в лесном мраке: "Кнай-кнай-кнай!" - и летает, ищет дупла доверчивых пчел. Цветом перьев, хищной повадкой и голосом желна всегда напоминала Вячке меченосцев. Мальчонкой он бродил по лесу с самодельным луком, хотел подстеречь желну, когда она нападет на пчел, и убить ее. "Не подбил я за свою жизнь ни одной желны",- с тоской думал теперь князь.
      Прошла пасха, и Альберт повел свое войско на юг от Риги. Вскоре в город пригнали толпу измученных дорогой пленных пруссов. Это были высокие светловолосые люди с крупными прямыми носами. Их сразу же заставили работать на строительстве городской стены. Под присмотром епископских латников пруссы копали ямы, разбивали валуны, месили глину, сплавляли по Двине плоты. Один из них, свалившись со стены, сломал ногу. Ногу ему вылечили, и Альберт приставил прусса слугой к пленному кукейносскому князю.
      Сначала они никак не могли понять друг друга - пленный полочанин и пленный прусс. Молчали, раздумывая каждый о своем. Но неволя сближает даже самых разных людей, и постепенно они открылись друг другу, и оказалось, что в речи прусса и полочанина немало похожих слов.
      - Я жил на берегу моря,- медленно, чтобы Вячка его понял, говорил прусс.- Имя мое тебе, князь, знать не нужно. Зови меня Пруссом. У меня были жена Дануте и трое детей. Пришли псы из Риги, и моя семья, как и все наши соседи, спряталась в земляной пещере, под корнями священного дуба. Но рижские псы разожгли огромный костер у входа в пещеру. Они бросали в огонь еловые лапки, мухоморы, шишки, мох... Дым убил всех. Я даже не увидел трупы своих детей и жены... Боже, как я хочу отомстить тевтонам!
      - Я тоже этого хочу, Прусс,- доверился ему Вячка.- Давай вместе думать, как нам быть.
      - Хорошо, князь,- сразу же согласился Прусс.- Мы не сможем справиться с тевтонами силой. Нас только двое, и мы в плену... Только ум и хитрость нам помогут. А хитрости будем учиться у врагов.
      После этого разговора Вячка долго не мог заснуть. Он целиком был согласен с Пруссом. Да, тевтоны берут хитростью. А еще - своей дисциплиной, организованностью. Уж как, казалось бы, враждуют меченосцы с епископом Альбертом, готовы сожрать его, как пожирают друг друга пауки в банке, а увидели, догадались, что князь Кукейноса точит на них меч, и сразу отбросили свои обиды, объединились с Альбертом, и вот он, Вячка, гниет в тевтонской темнице. Как не хватает полочанам, новгородцам, эстам, ливам, пруссам такого согласия, единения в смертный час. Каждый князь, каждый боярин и старейшина дальше своего терема, своей усадьбы ничего не хотят видеть, только о власти, о казне думают. "Я - князь. Ни один листок в моих лесах не шелохнется без моего разрешения". Вот о чем думают, о чем мечтают они и днем и ночью. А надо объединять силы. Надо, чтобы на Двине встретил тевтонов могучий железный кулак, иначе наделают тевтоны дудок из наших костей.
      Как слуга пленного кукейносского князя Прусс мог выходить из темницы в город. Он прислушивался, о чем говорят между собой тевтоны, выслеживал, выглядывал все вокруг. Особенно интересовала его городская стена, те ее места, где она еще достраивалась, была не такой высокой.
      - Как же ты за городскую стену вырвешься? - спрашивал Вячка.- Крыльев же у тебя нет, стену не перелетишь.
      - Думать надо, князь... Думать...- мрачнел Прусс. Однажды он спросил князя:
      - Ты, князь, не собираешься менять православную веру на римскую?
      - Нет,- твердо ответил Вячка.
      - Тогда тевтоны не отдадут тебе дочь. Никогда. Понимаешь меня? Не дочь твою они надумались украсть, а душу твою.
      Князь Вячка молчал. Казалось, все чувства, все страсти умерли в его сердце. Те, кто видел князя вблизи и издалека, так и думали. Но если бы их взгляды могли проникнуть в самую сокровенную глубину этого сердца, открылось бы, что сердце князя не мертвое, не пустое. В нем кипела, полнила его до краев ненависть.
      Вячка словно окаменел за эти дни, а Прусс все больше возбуждался, стучал кулаками о стены темницы, громко кричал. Он был из тех людей, у которых часто и резко меняется настроение. Однажды за буйство, за крики латники Альберта долго били его древками копий. Но как только они вышли, Прусс весело рассмеялся.
      - Ну и человек ты,- удивился Вячка.- Терпеливый, как кремень. Неужели не больно?
      - Открою тебе свою тайну, князь,- понизил голос Прусс.- Я не знаю, что такое боль, не чувствую ее. С самого детства не чувствую. Случалось, так стукнусь пальцем о камень или о корягу какую-нибудь - другой клубком крутился бы на земле от боли. А я бегу дальше смеясь. Не дал бог моему телу боль. Не знаю я, что это такое. Великую милость оказал мне всевышний.
      Вячка ничего не сказал, но подумал: "Это тебя и погубит, Прусс. И тело человеческое, и душа должны чувствовать боль. Без боли нет жизни".
      А через два дня Прусс пошел в город, схватил камень, которыми пленные укрепляли подножье стены, ударом в висок убил латника, попытался убить рыцаря Макса, чтобы завладеть его конем и вырваться за городские ворота. Ворота как раз были распахнуты - в Ригу въезжал купеческий обоз. Однако рыцарь Макс не растерялся - ударом железного башмака сломал Пруссу нос, соскочил с коня, повалил Прусса на землю, крепко связал ему руки веревкой и пригнал на епископское подворье.
      Били Прусса без пощады, кровь брызгала во все стороны. Вячка думал, что Альберт прикажет повесить или четвертовать пленного. Но епископ решил сохранить Пруссу жизнь и даже отпустить на родину, выколов глаза.
      - Ветер приведет тебя в Пруссию,- сказал он несчастному пленнику,- а глаза ты оставишь в Риге. Иди к соплеменникам. Пусть дрожат они от страха в своих лесах и болотах. Пусть увидят, какими безжалостными мы бываем к врагам. В последний раз взгляни на солнце, простись с ним навсегда.
      Прусс вздрогнул, поднял к небу большие синие глаза, потом заметил Вячку, крикнул ему:
      - Прощай, кукейносский князь! Никогда больше не увижу тебя!
      - Ты обо мне услышишь, Прусс,- тихо ответил Вячка, но и до Прусса, и до тевтонов долетели эти слова князя.
      Он долго не мог уснуть в ту ночь, лежал в темноте, вспоминал Прусса. Погорячился Прусс. Договаривались же вместе бежать из плена, но увидел раскрытые городские ворота и не выдержал... Правду говорят: "На горячих лошадях глину месят".
      Надо выжидать... Надо терпеть... Надо, чтобы тевтоны поверили, что он, князь Вячка, изменился, стал мягкой луговой травой, которую топчут их кони. "Дай мне терпение, святая София",- молил Вячка, вглядываясь в суровый ночной мрак.
      Мальчонкой он боялся ночной тьмы, но отец и мать не разрешали зажигать в опочивальне свечку. И он искал в поле, на лугу прозрачные белые камешки, клал их на солнце. Лежа на солнце целый день, они вбирали в себя солнечные лучи. А ночью мальчику казалось, что камни светятся, и он засыпал, спокойный и счастливый.
      Ночь плыла над Ригой. Не спал князь Вячка, думал о своей судьбе, о своей дочери, о родной земле. Наконец задремал под утро и сразу же проснулся - почудилось ему, что далеко-далеко отсюда, от этой ненавистной темницы, в светлых полоцких лесах радостно и призывно кричит оборотень.
      Епископ Альберт был доволен - еще одно усилие, и лютый враг рижской церкви превратится в послушную овцу, которая будет щипать травку под присмотром святых пастырей. А там можно будет вручить ему ленные стяги, двери на Двину распахнутся, и ветер над ней начнет дуть только с запада на восток - в одном направлении.
      - Ты мудр, сын мой,- сказал он Генриху.- Ты умеешь подбирать ключи к сердцам людей.
      - Стараюсь для нашей церкви, монсиньор,- скромно опустил глаза Генрих.
      Князь Вячка с каждым днем становился все тише, все смиреннее. Глаза его смягчились, стерся с них холодный металлический отблеск. Однажды князь даже попросил послушать мессу, и святые песни, видимо, поразили его. Несколько дней он ходил под их впечатлением, задумчивый, тихий, только слабая усмешка порой набегала на лицо. Ему разрешили выходить на подворье, и он подолгу бродил возле серых каменных стен, разглядывал щели в них и мох, выросший в этих щелях. Попал на лужок с бархатисто-зеленой травой, сел, опустил руки, потом, оглянувшись вокруг - не следят ли чужие глаза,по самую шею спрятал в траву голову, долго нюхал что-то, к чему-то прислушивался, и, когда снова поднял / лицо, в глазах стояли слезы.
      "Истинный бог входит в окаменевшую душу",- ду--мал Генрих, который все время украдкой следил за князем через узкое окно епископской читальни. Его радовали изменения, происходившие с князем Кукейноса. Князь на глазах становился спокойным, покладистым, ручным.
      Когда минули две седмицы, Вячка попросил позвать епископа и объявил Альберту, что отдает рижской церкви половину своих владений, принимает ленные стяги и готов пустить в Кукейнос зодчих и рыцарей Альберта, чтобы они возвели каменный храм. Сразу же собрали капитул, на котором сам епископ вручил Вячке ленные стяги, обнял его, поцеловал, подарил десять боевых коней и десять стальных рыцарских доспехов. Произошло это в Риге на погосте святого Петра, во времена пребывания на апостольском престоле папы Иннокентия III, во времена царствования императора Оттона.
      Отслужили мессу, и Вячка, простившись с дочерью, Альбертом и Генрихом, в сопровождении двадцати рыцарей епископа направился в Кукейнос. Над Ригой плавали невесомые пушистые облачка.
      Всю дорогу князь молчал, чему-то улыбался, на привалах часто и долго молился. "Неужели это тот самый Вячка, отважный князь, о котором нам рассказывали столько ужасов? - удивлялись рыцари.- Да это же безобидный монашек, воробей, выпущенный из клетки". Некоторые из рыцарей начали поглядывать на князя с презрением, посмеивались над ним. Когда на привале Вячка хотел сесть у костра, рыцарь Готфрид, опередив, занял его место и, хихикая, смотрел, как князь рвет траву и садится на эту траву в стороне от костра.
      - Травяной король! - показав на Вячку пальцем, с издевкой засмеялся Готфрид. И покатилось меж рыцарей:
      - Травяной король! Травяной король! В замке Леневарден их встретил рыцарь Даниил. Увидев Вячку, смиренного, покорно принимающего всеобщее презрение, радостно сказал:
      - Ну что, поджал хвост, королек?
      Он щедро угостил рыцарей вином и мясом, Вячку же не пригласил даже в трапезную. Долго пили и веселились тевтоны.
      Наконец показался Кукейнос. Готфрид внимательно взглянул на Вячку, но лицо и глаза у князя оставались бесстрастными, ничто, казалось, сейчас его не волновало. Князь уныло сидел на коне, безучастно жевал травинку.
      "В самом деле травяной король",- успокоился Готфрид.
      Радостными возгласами встретил Кукейнос князя. Почти все вой и горожане высыпали на вал. Поп Степан приказал ударить в колокол. Но лица у кукейносцев помрачнели и потемнели, когда они увидели своего князя вблизи. Нет, это был не их князь! Усталый человек с сонными глазами сидел на забрызганном грязью коне и равнодушно смотрел на заборолы, на подъемный мост, который опускали перед ним.
      - Подменили нам князя,- растерянно сказал старший дружинник Холодок, глядя, как тяжело, по-старчески слезает Вячка с коня.- Он же птицей вылетал из седла.
      - А может, мухоморами отравили князя тевтоны? - тихо, испуганно спросил у стрыя Якова Мирошка. В Горелой Веси, слышал Мирошка, невестка так отравила свекра - целый солнцеворот подливала ему в еду отвар из мухоморов.
      Яков и Мирошка глядели сквозь щели в заборолах, как медленно, будто неохотно въехал князь на мост, как, не поднимая головы, слушал радостные крики кукейносцев. Казалось, невидимый камень-жерновик висит у князя на шее. Яков прикусил губу, задумчиво разглядывая князя, потом сказал:
      - Не мухоморами отравили нашего князя, Мирошка. Зачем тевтонам его травить? Они, если б захотели, мечами его зарубили бы. Горем-бедой князя отравили.
      В этот миг перед городскими воротами показалась княгиня Добронега в сопровождении челядницы Кулины. Яков спустился с вала, пробрался сквозь толпу кукейносцев ближе к Кулине - уж больно нравилась ему русокосая челядница. Кулина, увидев его, улыбнулась, радостным румянцем вспыхнули смуглые щеки.
      - Здравствуй, князь, здравствуй, господин мой,- склонилась в поклоне, а потом поцеловала стремя Добро-нега.- Хорошо, что прилетел, голубь ясный, на свой двор.
      Все умолкли, ожидая, что ответит князь. Какое слово произнесет он на родной земле? Но ничего не сказал Вячка, медленно слез с коня, подошел к княгине, трижды поцеловал ее и вместе с ней молча направился в терем. Кукейносцев это поразило и обидело.
      Со всех сторон слышалось:
      - Язык проглотил наш князь в Риге!
      - Хвостом тевтонским стал!
      - Крепкой веревкой привязал Вячку Альберт к своему седлу!
      Самые нетерпеливые и горячие предлагали отправить гонцов в Полоцк и Литву, чтобы скорей присылали помощь против тевтонов - на князя Вячку нечего уже надеяться.
      - Заснул наш князь,- с горечью сказал Климята Однорук Мирошке, когда все дети, которых он учил, собрались на хорах в церкви.- И кто бы мог подумать?.. Но пойдем, дети, дальше в нашем учении. Запомните:
      от болгарцев наш дух и слово...
      А князь Вячка действительно спал. Спал уже второй день. Затих, как вымер, терем, челядницы и холопы ходили на цыпочках; большого жука, залетевшего откуда-то с Двины в терем и поднявшего шум в покоях, ловили целой гурьбой. В конце концов поймали, хотели раздавить, но дворовый мальчонка Анисим захныкал и унес с собой жука, как живую игрушку.
      Странные сны снились князю. То стоял он посреди ржаного поля, вздыбившегося крутыми желтыми волнами, и они закрывали князя с головой, только васильки, как холодные синие звездочки, мелькали изредка в горячей желтизне. То взбирался на высокую старую липу, и чем выше лез, тем моложе становилась липа, а на самом верху, на самой макушке дерева, он увидел нежный темно-зеленый листок, трепетавший, вздрагивавший на тоненькой коричневой ножке. Захотелось князю сорвать этот лист, чтобы ощутить пальцами клейкую липкость зелени, да загудела, зашумела, человеческим голосом закричала старая липа: "Это мой сынок! Это мой сынок!", взмахнула всеми своими толстыми шероховатыми сучьями, напряглась морщинистым стволом и сбросила беднягу-князя на землю. Крепко стукнулся он о корни и проснулся.
      Он лежал на жестких досках своего походного ложа и еще чувствовал боль от падения, от удара о твердые камни. Вячка поднял над собой руки, сжал их в кулаки, со страхом ожидая, что не ощутит прежней силы в кулаках. Но сила была, бурная, хмельная, прежняя. Тогда он рывком сбросил с себя покрывало, упруго вскочил на ноги, подбежал к окну взглянуть, ночь или день на улице. Был самый полдень. Солнце маленькой разогретой гривной стояло высоко-высоко в небе, и лучи его, словно острые золотые мечи, рассекали густую от зноя синеву.
      Вячка рассмеялся. Он смеялся долго, беззвучно. Было легко и ясно. "Я вернулся!" - кричал в душе звонкий ликующий голос.
      Он приказал молодой челяднице позвать княгиню Добронегу. Вскоре в опочивальню вошла Добронега, грустная, испуганная. Глаза заплаканные, на шее повязан черный, прошитый золотой ниткой платок.
      Вячка поцеловал княгиню, снял с ее шеи черный платок, отбросил его подальше и спросил:
      - Где моя кольчуга? Где меч Все слава?
      - Ой, князь,- прошептала Добронега, засветившись от радости.
      - А ты думала, что я в Риге стал монахом? - прижал ее к горячей крепкой груди Вячка.- Зови сюда Холодка. Только так, чтобы чужие глаза не увидели, чтоб уши чужие не услышали.
      Вскоре прибежал старший дружинник Холодок, стал на пороге опочивальни.
      - Посылай гонцов к кунигасу Довгеруту, к аукштай-там,- сказал ему Вячка.
      Холодок с загоревшимися радостью глазами бросился было выполнять приказ, но Вячка знаком остановил его.
      - Что делали тевтоны?
      - Вчера пили вино и задирались с полоцкими купцами.
      - А сегодня что делают?
      - Режут камень-плитняк за городским валом, хотят строить рядом с твоим теремом крепость. Рыцарь Гот-фрид у них старший.
      - Оружие взяли с собой?
      - Они всегда ходят с оружием. И пьют, и работают с мечами на поясе. Но сегодня жарко - они могут раздеться и быть без кольчуг и мечей.
      Выслушав Холодка, Вячка повеселел.
      - Пришли ко мне двух ловких, смекалистых хлопцев. Надо проследить, чем занимаются тевтоны, как они вооружены. А сам готовь меч и посылай человека к аукштайтам. Пусть передаст: ждем их.
      - Все сделаю, князь. Пришлю Якова Полочанина и Мирошку, и к Довгеруту немедля человек помчится.- Холодок поклонился и не мешкая вышел.
      Казалось, порыв майского ветра залетел в терем.
      Дружинники надевали кольчуги, шлемы, стараясь быть бесшумными, разбирали щиты, мечи, копья и луки. Вячке принесли кольчугу, шлем и меч Всеслава. Добронега с поклоном подала мужу тяжелый меч, сказала:
      - Будь крепок душой и мечом, мой княже. Святая София смотрит на тебя и ждет победы.
      - Ты на меня смотришь, Добронега,- скупо улыбнулся Вячка.- Умру, но честь полочан не отдам на поругание. Славная будет валка!
      Он решительно поднял меч.
      В эту минуту в опочивальню вбежали Яков Поло-чанин и Мирошка, оба вспотевшие, раскрасневшиеся.
      - Тевтоны рубят камень в большой яме,- выдохнул Яков,- мечи и кольчуги свалили на край. Мокрые от пота, как болотные жабы.
      - Рубон,- тихо произнес Вячка и вытащил из ножен меч.
      - Рубон,- как порыв ветра, пронеслось по дружине, сгрудившейся во всех переходах терема.
      - Князь, позволь слово молвить,- вдруг сказал Яков.
      - Говори, Яков Полочанин.- Вячка остановился на пороге.
      - В рукоять твоего меча вложены мощи?
      - Мастера, делавшие меч, вложили в рукоять мощи святой Ефросиньи.Вячка с недоумением глядел на Якова, не понимая, куда тот клонит.
      - Неправда. В рукояти лежат барсучьи кости. И Яков торопливо, сбивчиво пересказал князю весь разговор, который слышал он лунной ночью на дворе боярина Ивана. Добронега и Холодок, стоявшие рядом с князем, растерянно глядели на Вячку. Князь покрутил в руке меч, подумал, решительно поджал губы.
      - Валка ждет. Много работы будет мечу. Откуда мне знать, чьи мощи лежат в рукояти? Что ж, пусть барсук. Веди меня, Святой Барсук!
      Городские ворота были открыты заранее, и дружина Вячки стремительно и внезапно атаковала тевтонов. Вячка видел белые испуганные лица врагов. Хрустела под ногами дресва, пахло свежевскопанной землей. Биться в яме было тесно, не хватало размаха руке, и князь только колол мечом. Несколько тевтонов успели схватить оружие и старались отдать жизнь как можно дороже. Они были голые, белокожие, скользкие от пота, как рыбы. Остро пахло потом, и этот ненавистный запах разъярил Вячку. Он закричал:
      - Никого не выпускайте из ямы! Рубите всех! Софью Альберт мне все равно не отдаст. Тобой жертвую, дочка!
      Дружинники с новой силой яростно ринулись на тевтонов. Горстка врагов, оставшихся в живых, была порублена на куски. Только Готфрид, высокий, рыжеволосый, сжимая в одной руке меч, в другой - копье, прислонился спиной к куче острых красно-бурых камней и, не обращая внимания на раны, на кровь, струящуюся по груди, мужественно отбивал все удары дружинников.
      - Дайте я его из лука возьму! - в бешенстве закричал Холодок воям, мешавшим ему пустить стрелу. Да всех опередил Вячка. В один прыжок он очутился перед Готфридом:
      Узнал, тевтон, травяного короля? Защищайся!
      Готфрид, оскалив зубы в смертельном отчаянии, собрал остатки последних сил и ударил мечом. Это был страшный удар. Но в тот миг, когда меч обрушивался на князя, Вячка резко повернул щит, и меч вырвался из руки Готфрида. Тевтон взвыл от злости:
      - Ты - травяной король, а наша церковь из железа! На кого ты поднял руку? Ложкой не вычерпаешь океан! Все равно будешь лежать у ног нашей церкви!
      - Береги силы, не кричи,- спокойно ответил Вячка.- Умри достойно, тевтон, как умирают мужи.
      Готфрид ткнул копьем, но Вячка поймал, зажал древко его копья под мышкой левой руки. Напрасно Готфрид пытался вырвать копье назад.
      - А из железа ли твоя выя, тевтон?! - крикнул Вячка и косо рубанул Готфрида там, где шея входит в плечи. Голова надломилась, и все увидели жилы - как перерубленные красные корни.
      Валка закончилась. Лесные пчелы гудели над мертвыми тевтонами. Печальный крик чаек несся над Двиной. Вячка хмуро глядел на дело рук своих.
      - Кто из наших богу душу отдал? - спросил он наконец.
      - Грикшу убили,- ответили ему.
      - Добрый был вой. Красиво погиб,- тихо сказал Вячка.- Позовите отца Степана и холопов из терема. Надо похоронить всех мертвых.
      Он присел на теплый от солнца камень, закрыл глаза. Непонятно радость или тоска была у него на душе.
      - Князь, литва подходит! - весело закричал Холодок.
      Вячка вскочил. Земля дрожала от конских копыт. Пять сотен привел с собой Кунас, младший сын Довгерута. Литовцы были высокорослые, светловолосые, со звериными шкурами на плечах, с луками, копьями и мачугами.
      - Приветствую тебя, Кунас,- обнял и поцеловал молодого кунигаса Вячка.- Хочешь своим копьем пробить железные ворота Леневардена?
      - Давно хочу, князь,- широко улыбнулся голубоглазый загорелый Кунас.
      - Конюшие и седельничие, готовьте коней,- приказал Вячка.
      Подбежал ловчий Яков, поклонился:
      - Позволь слово молвить, князь.
      - Опять про барсука будешь говорить? - разозлился Вячка.- Слишком часто ты, Яков Полочанин, мою дорогу переходишь.
      - Одна у нас дорога,- выдержал его взгляд Яков.- Убили младшего дружинника, князь...
      - Знаю, что убили,- резко прервал его Вячка.
      - Позволь взять его коня боевого и меч.
      - Вон оно что! Дружинником моим хочешь стать?
      - Хочу, князь.
      - А ты знаешь, что вой мои не только мед пьют, но и животы кладут?
      Взгляд у Вячки был суровый, пронзительный.
      - Знаю и не боюсь,- ответил Яков.
      - Молодец! Хвалю на добром слове,- улыбнулся Вячка и крикнул:- Дать коня Якову Полочанину!
      Подвели коней Вячке и Якову. Вячка в мгновение ока вскочил в седло. Яков сел на коня не так ловко, но все же в седле сидел как влитый, казалось, весь век на боевых конях ездил. И снова обратился к князю:
      - Позволь, князь, еще одно слово молвить.
      - А ты разговорчивый,- засмеялся Вячка.- Не успел перьями обрасти, а уже два слова у князя просишь. Ну, говори свое второе слово, только побыстрее, а то нам пора на рыцаря Даниила выступать, на Леневарден.
      - Позволь, князь, жениться на челяднице Кулине, что у княгини Добронеги в служанках.
      Тут Вячка от удивления присвистнул, но, сразу же посерьезнев, сказал с расстановкой:
      - Приведешь ко мне рыцаря Даниила за бороду - женишься на челяднице. Такова моя княжеская воля.
      Северным берегом Двины двинулись на Леневарден. Когда-то тут проходили древние торговые пути, но с появлением тевтонов земля заросла лесом, дороги - травой. Вслед за знузниками на больших подводах везли пороки. В лиственном лесу, наступавшем с обеих сторон, начался спорый дождь. Густой многослойный шум, от которого было и тревожно, и радостно, покрыл все другие звуки. На зеленых листьях ярко сияли дождевые капли.
      Вячка и Кунас решили взять Леневарден внезапным ударом, но на случай затяжного штурма, осады везли легкие лестницы с железными крючьями на концах, примет - связки хвороста, которыми забрасывают ров. Порочные мастера взяли с собой большой запас тяжелых камней и бочки со смолой и паклей.
      Напасть на Леневарден внезапно не удалось. Рыцари успели укрыться в замке за каменной стеной и начали яростную стрельбу из арбалетов. Однако Вячка был готов к этому - его люди мгновенно построили укрытия из бревен, за ними поставили пороки. Первый камень весом в три пуда с грохотом врезался в городские ворота. Другой смел со стены часть дубовой оборонной галереи и заодно четверых арбалетчиков. Потом в замок полетели огненные бочки со смолой.