Главное, что вело Викберта по жизненной дороге,- это поиски приключений. Если бы он не был рыцарем, он обязательно стал бы вагантом, которые ходят из города в город, поют на площадях, во дворцах баронов и графов, в сельских корчмах. Сколько хмельной радости в их песнях, как славят они женщину, ее красоту!
      В конце концов судьба привела Викберта в Ливонию, в войско меченосцев, братьев святой девы Марии. Хватало работы его мечу, хватало и приключений, но сразу же не сложились отношения у Викберта с гроссмейстером Венна. Бывают люди, с которыми тяжело, невозможно дышать одним воздухом. Бог для каждого человека создает не только друзей, но и врагов. Такими врагами стали Викберт и Венна.
      Все началось с похода на эстов. Поход был удачный, сожгли пять селений, "осеков", как называют их сами эсты, взяли много пленных и скота. Пленных обычно продавали в Ригу - нельзя божьему ордену иметь рабов, а тем более молодых рабынь. Но Венна оставил себе трех самых красивых эсток, и Викберт случайно увидел, как перед сном одна невольница чесала гроссмейстеру голову, другая пятки, а третья, стоя перед своим властелином на коленях, кормила его из серебряной ложечки шмелиным медом.
      Злость затуманила Викберту голову. Чем он, Викберт, хуже гроссмейстера? Этому еловому чурбану позволено все, а они, братья-рыцари, должны поститься? Он начал подговаривать меченосцев против гроссмейстера, но не рассчитал свои силы. Венна донесли верные ему люди, и гроссмейстер, обвинив Викберта в трусости, отобрал у него белый рыцарский плащ, посадил в орденскую тюрьму. В тюрьме его, правда, продержали недолго, но с того времени началась между ним и гроссмейстером настоящая война.
      Во все походы начал гнать гроссмейстер Викберта с тайной надеждой, что тот напорется на меч или копье язычников. Смерть пока обходила Викберта, и тогда Венна решил выгнать его из ордена, лишив рыцарского звания. За большие деньги нашлись люди, которые показали, что Викберт никакой не рыцарь, что его отец торговал в Саксонии зерном. Оскорбительное, страшное наказание ждало Викберта. Как только вернутся меченосцы в Венден, его посадят на кучу мусора и палач собьет с него золотые шпоры - знак принадлежности к рыцарству. А разве можно жить на свете и не быть рыцарем?
      В глухом ночном мраке Викберт сидел на холодном валуне и сам был похож на валун. О, как хочется мстить! Вся надежда на Ригу, на епископа Альберта. Он, как и Викберт, лютый враг Венна, он должен помочь. Имер-ский священник Генрих тоже может понадобиться, как узнал Викберт, он любимый ученик епископа. Надо ждать. Надо терпеливо приближать день отмщения.
      Викберт поднялся с валуна, глухо рассмеялся. Смех его был похож на крик ночной совы. "Я убью Венна,- подумал он,- и сам стану великим магистром. Я поведу братьев-рыцарей к великим победам, которых еще не знал Орден".
      Из шелкового мешочка Викберт осторожно достал еще одну горошинку, проглотил ее, начал ждать, когда в сердце вернутся радость и бодрость. Они всегда приходят внезапно, словно в душе зажигается негасимая божья свеча. Вот сейчас... Сейчас...
      - Слушайте, небеса! - закричал он, вскочив на валун и простирая в сумрак руки.- Я - гроссмейстер Викберт!
      В эти самые минуты Генрих, лежа в своей палатке, думал о Викберте. Бог или дьявол руководит им? В этом рыцаре чувствуется сила, дикая, неотшлифованная, разрушительная. Хорошо, что Викберт - враг Венна, очень хорошо...
      Через три дня похода увидели башни Вендена. Меченосцы обрадованно пришпорили своих коней, с воодушевлением запели святые псалмы.
      Генрих чуть-чуть передохнул с дороги и сразу же отправился в Ригу. Как он успел узнать, великого магистра Венна не было в Вендене - простудившись в предыдущем походе, он лечился в своем рижском доме.
      Под вечер вместе со своими спутниками Генрих подъехал к Риге. Перед самыми городскими воротами, подняв облако серой пыли, его обогнал Викберт в сопровождении двух оруженосцев. Глаза у рыцаря были сурово прищурены, словно их обжигал, слепил беспощадный огонь.
      Альберт встретил Генриха, как родного сына. Обнял, поцеловал.
      - С плохими новостями вернулся я к тебе, мон-синьор,- покорно и печально склонил голову Генрих.- На месте моей церкви белеет горький пепел. Язычники в слепом бешенстве сожгли ее.
      - Крепись, сын мой,- ровным голосом ответил епископ.- Мы выбьем ядовитый зуб у дьявола, выломаем его с большой кровью. Пока - отдыхай. И не забывай про хронику Ливонии.
      Снова Генрих оказался в Риге, снова он жил в доме епископа, ночи напролет отдавая заветному пергаменту. Это было величайшим наслаждением сидеть в густой ночной тишине, писать и писать, забыв об усталости, чувствуя свое единение с богом и вечностью.
      После ночных трудов Генрих спал чуть ли не до обеда, потом вставал, молился богу и шел на встречу с кукейносской княжной Софьей, которая жила с монахиней Эльзой в небольшой комнатке на втором этаже. Тут ожидала его мягкая детская душа, засеваемая им с большим терпением и усердием зернами истинной веры. Душа кукейносской княжны была тем полем, на котором он, не жалея себя, воевал с ее отцом, упрямым врагом рижской церкви Вячкой, и надеялся одержать победу в этом поединке.
      Однажды, когда Генрих был в читальне Альберта и вел беседу с епископом, вошел немой Иммануил и знаками передал Альберту какую-то новость, поразившую епископа. Не дожидаясь, пока слуга выйдет из читальни, Альберт взволнованно сообщил Генриху:
      - Викберт сдержал слово - он только что убил великого магистра Венна и священника Иоанна. Топором отрубил им головы.
      Альберт опустился на колени перед распятием, начал молиться.
      - Монсиньор, где же теперь рыцарь Викберт? - почувствовав, как тревожно встрепенулось сердце, спросил Генрих. Ему вспомнилась ночная палатка, бледное, перекошенное ненавистью лицо венденского рыцаря, когда тот вспоминал имя гроссмейстера Венна.
      - Он укрылся в рыцарской капелле и через своих людей просит у нас помощи. Но вскоре меченосцы ворвутся в капеллу, схватят его, будут судить и четвертуют,- ответил Альберт.
      Генрих вопрошающе взглянул на епископа.
      - Так надо, сын мой,- выдержал его взгляд епископ.- Давай помолимся за душу раба божьего Викберта.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      I
      Над Кукейносом загоралось весеннее утро. Тот, кто не спал в этот час (а не спали вой-дозорные на заборолах), видел, как темное небо на востоке постепенно набухает капельками, крупицами света. Сначала это можно было принять за обман зрения, мелькание в глазах, появляющееся после бессонной ночи, когда долго и напряженно всматриваешься во тьму. Но край неба все больше розовел, наливался трепетным золотом цвета спелых ячменных колосьев. Выступали из мрака леса. Ночью они пугали, казались огромным черным войском, со всех сторон молчаливо подползающим к городскому валу. Но вот первый луч зари упал на макушку старой сосны - и засветились, запылали ветки, потом разбудил маленькую синеперую птичку, спавшую в глубоком уютном дупле. Когда-то в стволе был сук, да выпал, выкрошился, и птичка, склевывая тут жуков-короедов, обнаружила это дупло, свила в нем гнездо. Разбуженная лучом, птаха удивленно и радостно пискнула.
      Где-то в глубине лесов проснулся ветер. Он сразу же рванулся ввысь, в небо, поднял над землей коричнево-желтые слоистые тучи, смешал их, сбил в кучу. Вспыхнула молния, чиркнуло в тучах кресало грома. Казалось, вот-вот прольется один из первых весенних дождей, но у туч не хватило сил на такую работу. Только несколько крупных и холодных капель сорвалось, слетело с небес.
      Капля ударила Холодку, стоявшему на заборолах, по брови, потом мягко сползла на ресницы, но он даже не моргнул, только качнул головой, стряхивая каплю с ресниц. И с еще большим вниманием стал вглядываться в то, что мгновенье-другое назад его насторожило. Холодок со своим стягом стоял в третьей страже. В последнее время князь Вячка только ему доверял самые ответственные поручения.
      Что же насторожило старшего дружинника? Ему показалось, что между деревьями, которыми густо поросли берега Двины там, где в нее впадает Кокна, мелькнули какие-то тени. Утро было еще такое несмелое, такое темное, что даже он, при его остром зрении, не смог определить, шевельнулись ли это ветки деревьев под порывом ветра, пробежал ли пугливый зверь или, может, промчались вооруженные всадники в черных плащах.
      Холодок, не отрывая взгляда от леса, поднял руку в боевой перчатке, подзывая к себе кого-нибудь из дружинников. Подбежал светловолосый Грикша.
      - Что ты видишь вон там, где над самой Двиной растет кривостволая сосна? - спросил у Грикши Холодок.
      Младший дружинник Грикша внимательно глянул в ту сторону, долго присматривался, высунув кончик влажного розового языка, наконец покачал головой:
      - Ничего. Один туман вижу.
      - Зажги походню,- приказал Холодок. Стуча сапогами по вымощенной камнем дорожке, Грикша побежал на свое дозорное место, выбил из кремня искру и зажег скрученные в клубок, облитые смолой сухие сосновые ветки, насаженные на длинный ореховый шест. Вспыхнуло яркое пламя, отблески от него заплясали на кольчуге Холодка, рядом с которым стоял, держа высоко в руке походню, Грикша.
      - Меченосцы! - воскликнул Грикша и от неожиданности выпустил из руки факел. Тот упал с вала, внизу послышался всплеск воды. Снова стало темно, еще темнее, чем было до этого. Но и Холодок уже успел заметить большой отряд конных меченосцев, который неторопливо выезжал из леса, выливаясь на луг напротив подъемного моста Кукейноса.
      - Рубон! - крикнул Холодок, со звоном выхватывая меч из ножен. И сразу ожила, застучала десятками ног, зазвенела мечами и копьями предрассветная мгла. Яростно залаяли сторожевые собаки. Повсюду вспыхнули факелы-походни. Грикша ударил в колокол.
      - Всем на заборолы! - приказал Холодок, и те из дозорных, что спали в боевых отсеках, оборудованных в толще городского вала, просыпались, хватали оружие и щиты, по лестницам, по стволам суковатых деревьев, прислоненных к валу, взбирались наверх, туда, где гремел, созывая всех, тревожный голос колокола.
      Кукейносские лучники уже натягивали тетивы своих луков, сделанных из рогов тура и тисового дерева. Закаленные стрелы со свистом полетели навстречу меченосцам. И тут вырвался вперед меченосец-герольд на белом коне, протрубил в серебряный рог и закричал:
      - Слушайте, люди Кукейноса! Слушайте, отважные люди Кукейноса! Дочь вашего князя княжна Софья прибыла в свой город!
      К герольду подъехал еще один меченосец в черной епанче, резким движением распахнул ее, и все, кто стоял на заборолах, увидели светловолосую девочку, сидевшую впереди меченосца, крепко ухватившись тонкими руками за конскую гриву. Она зажмурилась от неожиданности - свет ударил ей в глаза после тьмы, в которой она была под епанчой. На высоком городском валу громко вразнобой закричали люди, захлебываясь, залаяли собаки, зазвенели мечи.
      - Софья,- удивленно и одновременно растерянно сказал Холодок, взглянув, словно ожидая помощи, на Грикшу.- Наша княжна. Что делать?
      Кукейносские лучники перестали стрелять, хотя никто не отдавал такого приказа. Боялись попасть в княжну. Маленькая Софья была тем шитом, за которым прятался весь отряд меченосцев.
      - Побегу к князю, а ты оставайся за меня,- строго сказал Грикше Холодок.- Подъемный мост не опускать, ворота не открывать. Полезут тевтоны на вал - бить, как псов.
      Забросив за спину щит и засунув меч в ножны, Холодок торопливо спустился с вала. Тут, в городе, было темнее, чем на заборолах,- лучи солнца, выкатывавшегося из леса, еще не долетали сюда. Холодок побежал по узкой извилистой улочке к княжескому терему. "Беда подступила,- думал он, спеша сообщить князю новость.- Из-за дочери князь Вячка словно переродился. Не улыбнется, не поговорит толком с дружиной, меч Всеслава на стену повесил. Жалко, конечно, дочку. Родная кровь, родная душа. Да, взяли тевтоны князя за горло".
      Холодок спешил к терему и не знал, что уже вторую ночь не спит Вячка, жжет в церкви свечи, один, без чужого глаза, молится, навсегда прощается с дочерью. Или дочь, или меч Всеслава - третьего пути не было. Захочет князь вернуть себе дочь, должен будет спрятать меч в ножны, смириться с тевтонами, пустить их на Двину, подставить шею под чужой хомут, а нет...
      Вторую ночь князь прощался с Софьей. Трепетали огоньки свечей, будто настороженные желтые глаза глядели на него, пронизывая насквозь. Мрак, падая из-под купола церкви, наваливался на князя, давил, пригибал к каменным плитам. Князь стоял на коленях.
      "Прости меня, доченька, прости, ласточка моя. Прости своему отцу, что не может освободить тебя из клетки злодея. Ножки и ручки твои целую. Прости".
      Когда-то он ждал наследника, но родилась дочь, и он сразу же забыл про сына - такой светленькой, такой синеглазой, такой улыбчивой была дочка. Он брал на руки маленький теплый комочек, и руки, привыкшие к мечу и копью, делались мягкими, легкими.
      "Прости меня,- прощался с дочерью Вячка.- Я твой отец, но ведь я и князь полоцкого рода. Землю, полученную в наследство от предков, надо от врагов защищать, веру нашу отстаивать. Прости, что выбрал землю и веру, а не тебя".
      - Князь! - позвали вдруг его.- Князь! Вячка вскочил, как разъяренный тур, тяжело топнув ногой, закричал:
      - Кто посмел нарушить мой разговор с богом? Шумно дыша, он искал рукой меч на поясе.
      - Это я - твой старший дружинник,- дрогнувшим голосом сказал Холодок, приближаясь из тьмы.
      - Пес! Голову отрублю! - взмахнул кулаком взбешенный Вячка.
      - Бери мою голову, но сначала выслушай меня.- Холодок остановился напротив Вячки, глянул ему в лицо.- У городских ворот ждут твоего слова меченосцы. Они привезли княжну Софью.
      - Привезли дочь? - Вячка недоумевающе смотрел на старшего дружинника. Лицо то бледнело, то краснело, словно то заходило, то всходило в душе его солнце.- Говоришь, привезли Софью? - еще раз переспросил он, потом левой рукой схватил старшего дружинника за ворот, сверкая глазами, прошептал: Ну, Холодок, смотри,- если не к добру твоя весть, заберет тебя Карачун.
      - Не боюсь я Карачуна,- тихо ответил Холодок и с каким-то сожалением взглянул на Вячку, будто прощался с ним навсегда.
      Они выбежали из церкви на улицу, где уже ярко синело утреннее небо. Вячка бежал первым, придерживая рукой ножны с мечом.
      - Я - князь Кукейноса Вячеслав Борисович! Что надо вам, люди из Риги?! - зычным голосом закричал Вячка, вскочив на самую высокую площадку надворот-ной башни. Ветер сразу же ударил ему в грудь, распахнул красное корзно, наброшенное на плечи. Сбоку казалось, что фигура князя охвачена пламенем.
      Герольд-меченосец на белом коне снова затрубил в рог, рыцарь в епанче развел полы плаща, и все, в том числе и Вячка, увидели Софью.
      - Я - рыцарь Даниил из Леневардена! - крикнул меченосец, положив руку на плечо девочки.- Привет тебе, князь Вячка из Кукейноса, от епископа Альберта!
      Открой ворота, впусти нас в город и возьми свою дочь!
      Взгляды всех - и меченосцев и воев-дозорных - скрестились на Вячке. Все ждали его слова. Ждали, как поступит князь.
      Он снял с головы шлем, длинными смуглыми пальцами погладил лоб, закрыл глаза. Он мучительно раздумывал. Две силы, два чувства яростно боролись в нем.
      Вдруг на площадку, где стоял князь, взбежал Холодок, бросился перед князем на колени, заговорил:
      - Прикажи, князь, калеными стрелами заткнуть рты врагам нашим. Прикажи лить смолу на тевтонских псов. Слышишь - святая София в Полоцке колоколами гремит! Это наши прадеды в могилах переворачиваются, мечи ищут, чтобы ударить в грудь заморскому чуду-юду...
      - Встань, Холодок,- тихо прервал его Вячка. Старший дружинник встал, с надеждой глядя на князя.
      - Есть у тебя дети, Холодок? Нет? А у меня дочь. Вон она,- Вячка снял боевую перчатку, показал рукой вниз, туда, где рыцарь Даниил настороженно ждал ответа.- Иди, Холодок, к Климяте. Он пишет Полоцкую летопись. Пусть напишет там, что я, кукейнос-ский князь, люблю свою землю, очень крепко люблю, голову за нее не раздумывая сложу. И пусть напишет еще, что я люблю также свою дочь. Земля, Холодок, будет пустой, ледяной, если нет на ней родной души. Пусть напишет в летописи, что я буду отвечать перед богом за все, что произойдет... Откройте ворота! Опустите мост!
      Откинули железные брусья-засовы. С тяжелым скрипом опустился подъемный мост. Рыцарь Даниил смело направил на него коня. Холодок с глухим стоном вытащил из ножен меч и снова загнал его в ножны.
      Тевтоны вереницей въезжали в город. Вой князя Вячки с ненавистью глядели на белые плащи с красными мечами и крестами, но молчали. Слышался только глухой перестук копыт.
      Даниил подъехал к Вячке, слез с коня, сказал, поклонившись:
      - Приветствую тебя и твой город, князь, от имени рижской церкви.
      - Приветствую тебя, благородный рыцарь,- ровным спокойным голосом ответил Вячка.- Где же моя дочь?
      - Княжна Софья под надежной охраной графа Пирмонта,- сообщил Даниил. Перед тем как въехать в Кукейнос, он передал девочку в руки графа.
      - Не тот ли это Пирмонт, которого я отпустил живым, хотя мог бросить в Двину вместе с Братилой? - спросил Вячка.
      - Тот самый, князь,- издалека поклонился князю Пирмонт.
      - Не боишься в кожаном мешке, как Братило, на речное дно лечь?
      - Не боюсь.
      Вячка пристально взглянул на Пирмонта, потом повернулся к рыцарю Даниилу:
      - Отдай мне дочь.
      - Дочь я тебе отдам, князь,- снова поклонился рыцарь Даниил.- Но епископ Альберт желает, чтобы на том месте, где соседствуют наши земли, мы с тобой поцеловали на верность и дружбу святой крест.
      - Ну что ж, тевтон,- согласился Вячка.- Поехали на то место. Пусть бог примирит нас.
      - Не надо, князь! - сразу же раздался крик среди воев.- Не верь псам! Заманят тебя в клетку, как сокола, и сложишь голову в тевтонской темнице!
      - Не надо ехать, князь Вячеслав,- со слезами на глазах попросил Холодок и стал на колени перед Вячкой. Его широкая, обвитая кольчугой спина вздрагивала.
      Вячка молчал, глядел на своих воев, на город. Потом спросил рыцаря Даниила:
      - Скажи, тевтон, а бог ваш хороший?
      - Наш бог хороший, справедливый,- с достоинством ответил Даниил.- За нас, рабов своих, он принял святые раны.
      Глаза у Даниила были большие, светлые, с колючей искринкой. Вячка посмотрел в эти глаза и приказал Холодку:
      - Пусть отец Степан вынесет из церкви святой крест.
      Пришел заспанный поп с крестом. Растерянно глядел он на князя, на меченосцев.
      - Можешь ли ты, рыцарь, поцеловать святой крест и поклясться святым именем, что меня и мою дочь Софью сразу же отпустят назад после того, как на границе владений Риги и Кукейноса мы скрепим нашу дружбу и наше перемирие? - спросил Вячка у Даниила.
      - Целую крест. Клянусь,- ответил Даниил и поцеловал крест.
      - Все видели? Все слышали? - громко сказал Вячка.- И небо тоже видело. И небо тоже слышало. И бог знает обо всем. А вам, вой,- он низко поклонился,- спасибо за заботу обо мне. Всюду я бывал, из семи печей хлеб ел, много чего повидал и с божьей помощью думаю вернуться назад. Едем.
      Стало так тихо, что слышно было, как на песок падают капли воды. Это скатывалась с крыш, с веток деревьев утренняя роса. Вячка легко сел на Печенега и, взяв с собой трех воев (первых, что попались на глаза), а также отца Степана с крестом, поехал впереди меченосцев навстречу своей судьбе. Никто из людей - ни те, что когда-то жили, ни те, что живут сегодня,- не знают, что сулит им судьба...
      На берегу пограничной речушки слезли с коней. Рыцарь Даниил и князь Вячка опустились на колени. Клялись землей, водой и кровью. В костер, который быстро разложили меченосцы, бросили слепленные из земли небольшие шары. Перед этим поп Степан коротким кордом сделал надрез на большом пальце левой руки у князя и у рыцаря, каплями их крови окропил земляные шары.
      - Мир земле, воде и человеческим душам,- сказал Вячка.
      - Мир земле, воде и человеческим душам,- повторил Даниил.
      И в этот же миг граф Пирмонт с перекошенным от ненависти лицом схватил заранее подготовленную полотняную торбу, в которую насыпают овес лошадям, подбежал сзади к Вячке, набросил ему на голову торбу и резким движением повалил князя на спину.
      - Измена! - закричали кукейносские вой и тут же упали под ударами тевтонских мечей.
      - Молодец, граф,- сказал Пирмонту Даниил, поднимаясь с земли.- Легко же мы с тобой поймали такого зверя.
      Поп Степан стоял рядом. Крест дрожал в его руках. Глаза заливало холодным липким потом.
      - Клятвоотступник! - тонким голосом вскричал поп.- Ты же целовал святой крест! Бог покарает тебя страшной карой!
      Он замахнулся крестом на Даниила, но рыцарь ловким движением заломил ему руку.
      - Где это ты видишь святой крест? Эти две железки, которые ты связал конским волосом? Он наступил ногой на крест, засмеялся:
      - Вот и все. И нет твоего креста, дикарь. Истинный крест, единственный - в Риме. Запомни это навсегда. А сейчас я, рыцарь Даниил, дарю тебе жизнь. Иди, возвращайся в свой Кукейнос.
      И тут Даниил вздрогнул, невольно сделал шаг назад - на его глазах длинные темные волосы отца Степана стали белыми, как январский снег.
      Вячка лежал с торбой на голове. Руки и ноги его уже заковывали в кандалы.
      Даниил, наступив на грудь князя правой ногой, торжественно объявил:
      - Король Кукейноса, я, рыцарь Даниил из Леневар-дена, объявляю тебя своим пленником.
      ...Это уже когда-то было... Нога на груди... Лапа на груди... Это было так давно, что трудно поверить... Ему было семь солнцеворотов, он был еще не Вячка, а Вячечка. "Вячечка,- любуясь им, весело говорила мать-княгиня.Вячечка! Солнышко ты мое!" Она выглядывала в окно терема, красивая, синеглазая, а он бегал по весеннему лугу, и каждый цветок, каждый мотылек были необыкновенной острой радостью, сладкой тайной. Из говорливых зеленых лесов, обступавших терем и луг, доносился неутомимый голос кокошки.
      А потом была ночь, тишина... И вдруг дикий крик послышался в темном еловом лесу.
      - Кто это? - вздрогнув, прижался к кормилице Маланке Вячка.
      - Спи, детка. Это - оборотень.
      Оборотень! Зверечеловек. Сын тьмы. Волчье лохматое туловище и человечья голова с пронзительными тоскливыми глазами. У него зелено-синяя шкура. Искры сыплются с этой шкуры, когда оборотень бешено мчится в ночном мраке. Мелькают черные леса, туманные болота. Там, где крепко стукнет о землю когтистая лапа, за ночь вырастут волчьи ягоды - черные, горько-кислые, с тягучей слизистой влагой, с маленькими камешками-зернышками внутри. До третьих петухов, до солнечного света может бегать оборотень. И он бежит, вспарывая ночную темень своим диким криком. Куда бежит? Зачем?
      - Мне страшно, Маланка,- шептал мальчик.
      - Спи, детка,- целовала, успокаивая его, кормилица.- Хочешь, сказку тебе расскажу? Слушай.
      За бором высоким,
      За лесом далеким,
      В зеленой тине,
      В желтой глине
      Сидит черт-болотюк.
      Сколько страшных сказок знает старая кормилица! Сколько иголок впивается в сердце, когда слушаешь ее!
      А потом снова была ночь и дикий крик в лесу. Вячка спал в светлице и вдруг проснулся. Поставив лапу ему на грудь, на него прямо в упор глядел оборотень. Искры сыпались со шкуры, пронзительно и тоскливо глядели большие умные глаза.
      - Мама! - закричал мальчик и потерял сознание.
      - Это же твоя собака была, твой Вьюн,- огорченно говорила наутро ему Маланка.- Приласкаться хотел к тебе... Камень на шею, и утопили собаку в Друти.
      Нога на груди... Лапа на груди... Это уже было когда-то...
      "Как я мог поверить им? - думал Вячка, лежа на земле с торбой на голове, в то время как меченосцы со смехом подкреплялись.- Видно, устал я. Решил немного передохнуть, собраться с силами, заключив перемирие. Помощи из Полоцка нет, князь Владимир Володарович никак не может примириться с вечем, которое то выгоняет его, то снова зовет на престол. Ливов епископ Альберт поставил на колени, платят ливы Риге церковную десятину. Старейшины леттов ждут, кто победит в борьбе за Двину. Новгород и Псков тоже ждут. Их купечеству даже выгодно, что тевтоны заткнули устье Двины. Они и без Двины могут обойтись - плывут по реке Великой, по Чудскому озеру, по реке Омовже, или, как ее называют эсты, Эмайыги - Матери Вод, и дальше, до самого Варяжского моря.
      А Рига все крепнет. Плывут и плывут в нее пилигримы со всей Европы. На войну, в бой идут, как на праздник, распевая святые псалмы, надев самую дорогую одежду. За их спиной - Рим, папа Иннокентий, князья, бюргеры, купцы..."
      В то же самое время, когда рыцарь Даниил, нарушив крестное целование, заковывал князя Вячку в кандалы, на одном из ливских городищ, чудом уцелевших в дремучих лесах, седой столетний старейшина гадал на огне и воде о судьбе, о будущем своего народа. "Вижу большую черную курицу, - шептал он пустым беззубым ртом.- Она выходит из морских волн. Она выше самой высокой сосны наших лесов. Вот приостановилась, села в песок, закудахтала... И несется... Не яйца выкатываются на песок, а тевтонские рыцари. Их не сосчитать! Их как песка на морском берегу! Горе ливам! Где наши боги? Где наши герои? Вижу берег... Туман... Чайки плачут... Шуршит песок в дюнах... Вижу мужчину и женщину... Детей нет... Кто это? Это - ливы. Это все, что осталось от многочисленного могучего народа. Горе ливам!" И седой старейшина потушил святой огонь, вылил святую воду и заплакал.
      Князь Вячка не знал о гадании старого лива. Князь Вячка не плакал. На руках и ногах у него были железные кандалы. Он сидел в повозке на охапке мокрой травы. Его везли в Ригу.
      Серое мокрое небо плыло над головой. Блестели латы и мечи кнехтов рыцаря Даниила, охранявших пленного. На мокром коне к Вячке подъехал граф Пирмонт, спросил:
      - Может, князь хочет попить воды?
      - Братило, твой сообщник, выпил всю воду в Двине,- ответил Вячка и умолк до самой Риги.
      Его, закованного в цепи, везли по той самой земле, где он еще недавно с мечом в руке мчался на быстроногом боевом коне штурмовать Гольм и Ригу. "Почему тут, на этих берегах, много янтаря? - подумал вдруг пленник.- А, это слезы людей, иссушенных ветром и солнцем".
      Снова ему припомнилось детство. Воспоминаниями о нем он защищал свою душу, отгораживал ее от скорби и унижения плена.
      ...Страшные сказки рассказывала кормилица Маланка. Склонялась над постелью мальчика и начинала, приглушая голос:
      Придет Кокоть
      Борода с локоть,
      А глаза по яблоку.
      - Кто такой Кокоть? - испуганно спрашивал шепотом Вячка, и сердце, казалось, вот-вот разорвется от предчувствия чего-то необычного, страшного, о чем он сейчас узнает.
      - Спи... Не знаю,- тихо отвечала ему Маланка.- А завтра мы с тобой махалку сделаем, чтобы оборотень к терему не подбегал.
      И утром, как только просыпался княжич, она находила старый треснувший горшок, насыпала в него горячих углей. Вячка привязывал к горшку веревку, и они, маленький мальчик и старая кормилица, ждали, как заговорщики, вечера, темноты. Потом Вячка, вздрагивая от нетерпения и волнения, выходил на темный пустынный двор, крепко сжимал в руке веревку и начинал широко размахивать своей махалкой-жаровней. Казалось, над землей со свистом проносится огненный лик страшилища. Однажды их за этим занятием застал князь Борис.
      - Терем сжечь хотите? - грозно закричал он, крепкой отцовской рукой схватив Вячку за ухо.
      - Мы оборотня отгоняем,- сморщился от боли Вячка.
      - Оборотня? Какого еще оборотня? Это ты, трухлявая колода, учишь дитя?!
      И князь не раздумывая отвесил старой кормилице звонкую оплеуху. Всю ночь Маланка проплакала, а потом выпила из небольшой баклажки хмельного меда с маком, разрумянилась, повеселела и доверчиво сказала Вячке:
      - Хороший мед. Выпила, и словно святой боженька босиком по душе пробежал...
      - Никакого оборотня нет,- на следующий день, смягчившись, учил князь Борис сына.- Не годится князю слушать байки смердов. Это они, темные смерды, выдумали оборотня.
      Но Вячка твердо знал - оборотень есть! Это князь Всеслав Полоцкий, Всеслав Чародей, который некогда жил и воевал на этой земле, принимает облик оборотня и бегает всю ночь от Полоцка до Киева, от Двины до Варяжского моря, охраняет свою державу от чужаков. Пока бегает, пока не спит, пока кричит под небом оборотень - будут стоять на земле и Полоцк, и Друтеск, и Менск.
      Однажды старший брат Вячки княжич Василько начал всем говорить, что его укусил в лесу оборотень.
      Выскочил из-за куста, свалил с ног и хватанул зубами за левую пятку.
      - Не верите? - спрашивал Василько у боярских дочек Василины и Доброславы.- Сейчас покажу.
      Он показал девочкам пятку - на ней и в самом деле была небольшая кровавая ранка. Василина и Доброслава бледнели от страха.
      - На меня теперь иной раз что-то находит,- таинственно шептал Василько.- Иду по терему или по лесу и вдруг чувствую, будто клыки у меня во рту вырастают, длиннющие когти на пальцах проклевываются, и так хочется завыть, закричать, кого-нибудь укусить...
      Они шли луговой тропинкой недалеко от городского вала. Звенели пчелы, гудели шмели... Порхали стрекозы... После недавнего дождя по лугу были рассыпаны небольшие лужицы, словно кусочки голубого стекла...
      Вдруг Василько грозно оскалил зубы, упал на землю и, став на четвереньки, залаял, завыл. Василина с Добро-славой обомлели. Потом их отливали водой, а князь Борис собственноручно сек сына лозой по голому телу и приговаривал:
      - Будешь врать? Будешь пугать боярских дочек? Признавайся - кто тебя укусил?
      - Ой, тата, никто меня не кусал,- просил-молил Василько.- Это я на деревянный колышек пяткой наступил.
      Шло лето за летом, подрастал Вячка и больше не боялся оборотня. Напротив - искал с ним встречи. Любил вскочить на коня и без седла мчаться в луга, на лесные поляны. Мрак стучался в грудь. Летучие мыши взвивались над головой. Испуганные зайцы и косули спасались кто как мог. Кипела над головой небесная синь. Вздрагивала земля. Слышалось, как бушует ветер в далеких лесах. А он мчался и мчался.
      Он рос и начинал понимать свою землю, свой край, людей этого края. Трудолюбивый, мужественный, твердый народ видел он вокруг себя. Человек к человеку подбирался тут, как камешек к камешку. Нерушимой стеной вставал полоцкий люд на пути хищных тевтонов, пытавшихся черными гадюками проползти на восток по берегам Двины. И когда Вячке исполнилось шестнадцать солнцеворотов, поклялся он в Полоцке, в святой Софии, что до последнего дыхания будет защищать свою землю...