Шофер засмеялся.
      - Не гони, не гони, - сказал Казаков.
      - Дело под горку, катится само.
      - Гони, - попросил Алексей.
      Тася вышла из вагона и остановилась. В светлом плащике, в розовой косынке, она стояла у вагона и улыбалась. Увидев Алексея, она бросила чемодан и сумку и, раскинув руки, подбежала к нему.
      - Я не верила, что еду. Ехала и все время не верила, - смеясь, говорила она, поднимая к Алексею свое изменившееся, очень яркое лицо.
      Он крепко обнял ее, прижал к себе.
      - Что в тебе изменилось? - спросил Алексей. - Девочка моя ненаглядная. Ты еще красивее стала.
      - Да, правильно, - засмеялась Тася. Она загорела, и ее продолговатые зеленые глаза особенно выделялись на потемневшем румяном лице, а волосы были почти белыми.
      - Петя! - окликнул Алексей приятеля и познакомил его с Тасей.
      - Это замечательно, что вы приехали. Посмотрите наш завод, вам будет интересно. Будем ездить на рыбалку, варить уху. Любите? - Улыбаясь всем широким лицом с угольными бровями, Казаков крепко пожимал руку Таси.
      - Очень, - отвечала Тася, - очень люблю. Рыбу удить, плавать, на лодке кататься и грести люблю.
      "Все врет, - радовался Алексей, - сама говорила, что грести не умеет".
      У витрины привокзальной парикмахерской Тася задержалась. Там были выставлены модели причесок. Она прочитала вслух: "Любительская. Фантазия. Демократическая. Юность мира".
      - Вот такую я себе сделаю, - показала она. - Юность мира.
      Потом она увидела уличные весы, и все трое взвесились.
      Алексей взял Тасю под руку.
      - Еще весы, - сказала она весело. - Тщательный контроль над весом приезжающих граждан.
      - Прошу вас! - Казаков открыл дверцу машины.
      Тася села, поздоровалась с водителем, улыбнулась. Она сидела очень прямо и свободно. Так же села бы она в телегу, в кузов грузовика, так же бы улыбнулась и поехала.
      На сиденье лежал букет роз. Тася прижала цветы к лицу.
      - Розы, - сказала она. - Какие хорошие.
      Шофер несколько раз с любопытством оглянулся на нее.
      - Это баня, а не машина, - как бы извиняясь, сказал шофер, обращаясь к Тасе и показывая на дизельный грузовик, который в клубах черного вонючего дыма поднимался в гору и не давал себя обогнать.
      - То, что вы видите, еще не город, эти домики к нам отношения не имеют. Наш город новый, красивый, - объяснял Казаков. - Вам понравится.
      - Я иногда думаю, - сказала Тася, - а что, если бы я родилась не в Москве, а в таком вон домике, за вон той геранью...
      - Может быть, там родился маршал авиации, - сказал Алексей.
      - Возможно. А если не маршал, а если жить так всю жизнь, за этими окнами, жить и жить? И ничего больше не знать? И здесь состариться и уже быть старушкой? В железных очках.
      Шофер обернулся.
      - Там городской парк, на обрыве. Хотите посмотреть?
      Для шофера Тася была женщиной из Москвы, которую директор приказал встретить на своей машине. Он не знал, что Казаков попросил эту машину для Алексея и Терехов дал как любезный хозяин уважаемому гостю.
      - Если вы не устали, - добавил шофер.
      - Пожалуй, сейчас не стоит, - небрежно ответила Тася, и шофер решил, что она, наверное, жена или дочь какого-нибудь московского начальства.
      - Тогда прямо в гостиницу? - вопросительно сказал Казаков.
      - Везите куда хотите! - засмеялась Тася. - Я привыкла слушаться. Здесь очень хорошо. Мне даже кажется, что я приехала в рай.
      Алексей улыбнулся. Его неправильное лицо с большим, отчетливо шишковатым лбом и далеко расставленными карими глазами делалось очень привлекательным, когда он улыбался.
      И Тася тихо сказала ему:
      - Улыбайся почаще.
      - Теперь я буду улыбаться всегда, - ответил он.
      - Справа аэродром, - доложил шофер, - а слева строится телевизионный центр.
      На шоссе было много велосипедистов, тарахтели мотоциклы, с бешеной скоростью и гудением проносились такси.
      - У-у, бандиты таксомоторщики, - сказал шофер, - гоняют как шальные. Хулиганье. А звуковые сигналы у нас не запрещены, не то что в Москве.
      - Не думайте, что я приехала как турист: у меня командировка на завод, - сказала Тася. - Прошу уважать мои научные интересы. Довольно трудно было убедить мое руководство, что мне требуется именно этот завод, а не какой-нибудь другой, поближе от Москвы. Но аспирантура это такое благородное, такое гуманное заведение, там так идут навстречу интересам людей. Меня шеф спросил, нет ли здесь личных мотивов. Я не стала отрицать, но заметила, что это только поможет делу, в принципе. Мой шеф всегда говорит или "Не смею сомневаться" или "Позволю себе усомниться", я уже не помню, что он мне сказал, кажется, "позволил усомниться", это значения не имеет.
      Каждое ее веселое слово добивало Алексея. Он еще надеялся, что уговорит ее поехать вместе с ним в Куйбышев, а теперь и это оказалось невозможным.
      - Шеф меня спрашивает, а что диссертация? Будет в срок или с опозданием? Я говорю, с опозданием. Неприятно, но по крайней мере честно, - смеялась Тася. - Что ты помрачнел? Тебе не нравится, что я болтаю? Может быть, ты не любишь, когда болтают, тогда имей в виду, что я очень много болтаю.
      Она волновалась, была возбуждена, щеки у нее горели. Казаков двигал мохнатыми смоляными бровями, смеялся и исподтишка разглядывал Тасю.
      Говорил Алексей почти с трудом.
      - Я как раз очень люблю, когда болтают.
      Скорее бы ушел Казаков, скорее сказать ей, что он должен сегодня уехать, не таить в себе эту подлость.
      В гостинице Клавдия Ивановна приветливо встретила Тасю.
      - С приездом. Вот ваша комната. Садитесь кушать. Я окрошечку приготовила. Луку много-много накрошила. Хотя, знаете, сейчас уже лук в дудку пошел, желтизна появилась и грубый он стал. Но зато огурчики парниковые я достала. Покушайте, садитесь.
      Клавдия Ивановна хлопотала, у нее вздрагивало лицо от желания угостить вкусной окрошкой, удивить своей стряпней.
      Тася подходила к окнам, выходила на балкон, смотрела на улицу и восхищалась - необыкновенной гостиницей, тополями под окнами, даже химическим запахом, вдруг нахлынувшим с заводов из-за сильного ветра.
      - Улица новая, - говорила она, - и Хома, и деревья, все здесь абсолютно новое.
      Казаков поел окрошки и ушел.
      - Ты не ждал, что я приеду? - спросила Тася. - До последней минуты сомневалась, правильно я поступаю или нет. Потом в поезде я рассудила так: ты работаешь и я буду работать. Мешать не буду. Я не из тех, кто мешает. Я из тех... - она засмеялась, - ну ты сам увидишь, зачем я буду хвалить себя.
      Поймет ли она? Должна понять. Отложить отъезд он не мог, уже действовали железные сроки. Впереди у них жизнь, и это пустяки. Потом ему будет стыдно перед Тасей за свое недоверие к ней.
      - Сегодня вечером я уезжаю в Куйбышев, - выговорил Алексей.
      - Как в Куйбышев? - спросила Тася с недоверчивой улыбкой. - Что это значит? А как же я?
      - Не добивай меня такими словами, умоляю тебя. Срочная командировка. Я очень быстро вернусь. Я и так проклинаю все на свете.
      - Почему же ты раньше не сказал? - голос Таси оставался растерянным.
      - Я боялся. Тогда бы ты не приехала.
      - Нет, почему же.
      - Прости меня. Я очень быстро вернусь. Можешь мне поверить.
      Она молчала.
      - Казаков - мой старый друг, он тебя развлечет, все тебе покажет. Я буду звонить каждый день.
      Он попытался шутить:
      - Ты уже знаешь, как я хорошо умею пользоваться междугородным телефоном. У нас век телефона.
      Тася молчала.
      Бросить все, не поехать, остаться с нею? Что делать?
      - Скоро ты будешь меня встречать, - сказал Алексей. - Улыбнись.
      14
      Тася осталась одна. Она решила много работать, это было верное и единственное средство от грусти, от плохого настроения и той обиды, которую вызвал у нее отъезд Алексея.
      Она была особенно подтянута в эти дни, трудолюбива и вела тщательные записи в лаборатории.
      Она была в цехе каталитического крекинга, в операторной, и смотрела вахтенный журнал, когда распахнулась дверь и вошла группа людей.
      Дежурный вскочил и выпрямился по стойке "смирно".
      "Я генерал", - говорило лицо и фигура того, кто вошел первым.
      - Ну, как дела, все в порядке? - Голос был доброжелательный, красиво рокочущий...
      Тася поняла, что это обход директора. Директора сопровождала свита.
      Веселые изломанные брови на смуглом лице директора дрогнули, когда он увидел Тасю.
      - Терехов, - представился он и пожал Тасе руку. - Приятно, что у нас гости.
      Все засмеялись, как будто сказано было что-то очень остроумное.
      Директор наклонился к Казакову, который вышел с ним, и о чем-то негромко его спросил. Тася почувствовала, что спросил о ней, и нахмурилась. Казаков произнес имя Алексея.
      Терехов посмотрел в окно.
      - Солнышко сегодня. Погода шепчет: бери расчет. Так, кажется, говорится.
      Восточный бог шутил.
      Собственно, директору в цехе больше делать было нечего. Спросив, как дела и все ли в порядке, он сделал все, что от него требовалось, он _появился_. Услышав, что все в порядке, установка на режиме, он мог повернуться и шествовать дальше. Но он не уходил. Постоял перед аппаратами, полистал вахтенный журнал. Задал еще несколько пустых вопросов.
      Казаков, увидев, что бег на месте продолжается, выскользнул из операторной.
      Тася чувствовала себя почему-то неловко, и, как всегда в таких случаях, у нее сделалось надменное и недовольное лицо.
      - А вот я говорю, Андрей Николаевич, - сказал Рыжов, - стало быть, ихний "Лумус", американский, с одной стороны, лучше, а с другой - хуже. Они более правильно используют отходящее тепло. Однако если установка выходит из строя, то лихорадит весь завод.
      Директор не поддержал излюбленной темы начальника цеха насчет американцев. Рыжов замолчал, в глазах у него застыла мука, ему хотелось только одного - чтобы директор поскорее убрался с установки.
      - Американцы американцами, - сказал Терехов, - а ты мне зубы не заговаривай. Я еще не видел, как ты деревья побелил, как грязь убрал и вообще как ты марафет навел.
      - Скамейкина ко мне! - простонал в пространство начальник цеха.
      Все стояли и ждали. Директор почесал затылок, улыбнулся бесшабашной улыбкой - не восточный бог, а простой деревенский парень - и сказал громко, обращаясь к Тасе:
      - А наверху вы были, завод с высоты видели? Идемте, покажу.
      И посмотрел на часы, чтобы подчеркнуть присутствующим, что время у него золотое, государственное, но есть законы гостеприимства и они превыше всего. И пусть все у него учатся, каким надо быть радушным хозяином.
      Тася хотела отказаться, но почему-то не смогла сказать "я не хочу" или "я не пойду". Это было бы грубо и невежливо, все бы удивились, если бы она так сказала, а сейчас никто не удивился тому, что директор пригласил ее посмотреть завод с этажерки каталитического крекинга. Наверно, его любезность объясняется тем, что они знакомы с Алексеем, может быть - даже друзья.
      - Пропустим даму вперед, - сказал Терехов. - А потом я твои деревья все равно посмотрю, - пригрозил он Рыжову. Пусть ученики не надеются - учитель не забыл, что он на дом задавал.
      - Я не Потемкин, - пробурчал Рыжов и вместе со всеми пошел вслед за директором.
      Тася оборачивалась, искала глазами Казакова, но его нигде не было видно.
      - Вы что-нибудь ищете? - спросил Терехов барским тоном: мол, я прикажу - и вам найдут.
      - Ничего, - резко ответила Тася.
      - Сейчас я вам печь покажу, - сказал Терехов, останавливаясь возле печи, которая была похожа на железный домик без окон.
      Терехов обернул руку белоснежным носовым платком, открыл смотровое окошечко, полюбовался яркими языками пламени сам, пропустил вперед Тасю и предупредил:
      - Осторожнее.
      - Страшный огонь, - сказала она, чтобы что-нибудь сказать.
      Терехов посмотрел на нее с улыбкой.
      - Страшный? Вам страшно?
      Она промолчала. В сказанном был скрытый смысл. Это было неприятно.
      Свита несколько поредела, потому что как ни приятно разгуливать по заводу в компании с директором, а надо работать.
      - Осторожней, не запачкайтесь, - сказал Терехов. - В таком нарядном светлом платье могут здесь ходить только гости.
      Сам он был в светло-кремовом костюме, в шелковой рубашке и в серых с дырочками туфлях.
      - А вы? - сказала Тася.
      - Я директор.
      Когда подошли к крекингу, поднялась суматоха, связанная с тем, что один лифт не работал, а второй, грузовой, был страшно грязный и тоже ходил плохо, останавливался и ходил не до того этажа, до какого требовалось, и лампочка в нем не горела. Словом, как всякий лифт, он доставлял множество неприятностей.
      - Не боитесь? - усмехнувшись, спросил Терехов и открыл тяжелую железную дверь грузового лифта. - Со мной?
      Тася ступила на звякнувший железный пол. Пол качнулся под ногами. Кто-то побежал за лампочкой, опять послышался крик: "Скамейкина сюда!"
      Терехов, сощурив насмешливые глаза деревенского отчаянного парня, посмотрел на Тасю, закрыл двери и нажал кнопку. Лифт дернулся и пополз вверх. Солнечный луч, затканный паутиной сверкающих пылинок, проникал откуда-то в этот дребезжащий темный ящик. Тася видела только этот луч и острые пылинки, которые плавали и кружились в нем. Терехов молчал. Когда лифт остановился, он подал Тасе горячую крепкую руку и засмеялся: "Ну?".
      Он потопал ногами по площадке, спросил:
      - Что, очень было страшно?
      Тася пожала плечами.
      Надо было еще подняться вверх по винтовой узенькой лестнице. Терехов пошел вперед и, подавая Тасе руку, каждый раз улыбался.
      - Я очень люблю ходить сюда. Убежишь от всех, а здесь ветер такой хороший, и весь завод виден и даже весь мир.
      Он взял Тасю за руку, повел.
      - Сюда, сюда, теперь сюда, еще немножечко поднимемся. Вы не боитесь высоты? По-моему, вы не должны бояться. Еще сюда. Здесь перила, вставайте. Теперь смотрите.
      Они стояли на большой высоте, завод был весь перед глазами, дальше река, темный угол леса. Люди отсюда были не видны.
      Терехов закрыл глаза, подставил лицо ветру. Потом усмехнулся:
      - Маленькие слабости больших начальников. - Показывая рукой, он объяснял: - А вот градирня. Видите, вода.
      Потом нагнулся, поднял с пола белые крупинки, похожие на крупинки града.
      - Катализатор, - сказал он с улыбкой.
      - Тонна которого стоит дороже тонны сахара и который надо экономить. Тася улыбнулась, вспомнив содержание одного из плакатов.
      - Д-да, дорогой, даже противно, до чего дорогой. Скажите мне ваше имя, - попросил Терехов, пересыпая с руки на руку крупинки града-катализатора.
      - Таисия Ивановна.
      - Нравится завод, Таисия Ивановна? - Он с расстановкой произнес ее имя.
      - Нравится.
      - Здесь, на крекинге, особенно хорошо. Не слышно шума городского... Уходить не хочется. Там, внизу, дела, а здесь ничего нет, только ветер и незнакомая женщина... очень красивая.
      Тася молчала, держала обеими руками развевающиеся от ветра волосы. Шарики катализатора, сахарного града, хрустели под ногами. Странное, неверное, летящее ощущение охватило ее.
      - Вон строится завод-смежник, завод синтетического волокна. Разные кофточки нейлоновые хорошенькие будем производить для наших женщин и девушек. А справа тоже завод-смежник, синтез спирта, горе мое. Он завод еще пусковой, на нашем газе, а у нас газа много, они не поворачиваются брать. Мы и ссоримся. Такова жизнь. ТЭЦ видите?
      - Вижу.
      Он показывал что-то для него бесконечно дорогое, свое, чем он гордился и жил. Это чувствовалось. Он говорил просто, но не мог сдержать, гордости. И то, что он показывал, было действительно величественно.
      - А сферики видите отсюда, как детские воздушные шарики? Серебряные. Нравятся?
      - Нравятся.
      - В сферических емкостях хранятся жидкие газы. Вы нефтяник?
      - Да.
      - А я вошел в операторную, смотрю и думаю, что это за жар-птица здесь сидит, - засмеялся Терехов.
      - Пойдемте вниз, я все уже посмотрела, - оборвала его Тася.
      - Минуту, еще минуту, вот по часам, ровно пять минут, - стал просить Терехов. - Не сердитесь на меня, не смотрите на меня так зло. Давайте побудем здесь еще немножко.
      Тася не ответила.
      - Когда я вас на крекинг позвал, я ждал, что вы меня сейчас отошьете, директора на глазах у подчиненных, и приготовился к позору. Такой у вас был вид. Честное слово. А, думаю, была не была. Почему-то очень захотелось самому показать вам владения... эти...
      "Эти" он сказал после паузы, явно вместо "мои".
      - Когда-то я был мальчик-градусник. Бегал с термометром быстро-быстро, проверял температуру на кубах. Мальчик-градусник.
      Видимо, ему нравилось, что он был мальчиком-градусником. Он и этим хвастался.
      - До сих пор, между прочим, на вашем заводе девушки-пробоотборщицы лазят по совершенно отвесным лестницам. И бывает, падают и калечат себе руки. Вы знаете? - спросила Тася.
      - Неужели? - Терехов засмеялся. - Они-лазят, как обезьянки. Это стоит посмотреть, вы, наверное, не видели. Молодые, ловкие - разве такие упадут? Как обезьянки лазят, честное слово. А уж вам тут кто-то нажаловался, наплакался, вы и поверили.
      Терехов насмешливо посмотрел на Тасю.
      - Мне никто не жаловался, - резко сказала она. - Я вижу сама.
      "Почему мы здесь стоим?" - подумала она.
      - У меня такое чувство, как будто я всех обманул. Взял вот и убежал с вами. Я в восторге, но вижу, что вы моего восторга не разделяете. Поэтому давайте вашу ручку и будем спускаться.
      Он опять пошел впереди.
      - Вы любите цветы? - спросил Терехов.
      - Люблю.
      - Розы любите?
      - Люблю.
      - А на рыбалку ездить? Уху варить в ведре, песни петь?
      - Не знаю.
      - А реку, бакенщиков, лес зеленый?
      - Не знаю. Наверное, люблю.
      - А можно, я вам покажу все это?
      - Но почему вы будете мне это показывать?
      - Но ведь я показал вам завод... сверху. И ничего не случилось. Почему это нельзя?
      - С какой стати?
      - Ну, мы придумаем, с какой стати. Это все пустяки.
      Он смотрел на Тасю веселыми, легкими, влюбленными глазами, у него было ликующее лицо, как будто он не сомневался, что Тася приехала для того, чтобы он водил ее по крекингу и показывал ей лес и реку. А о девушках-пробоотборщицах он весело сказал, что они лазят, как обезьянки.
      - Черт, черт, что делать? Я что-нибудь придумаю. Главное, что я вас встретил, - говорил Терехов почти про себя.
      - Что вы такое говорите? - изумилась Тася.
      - Не обращайте внимания, я самому себе говорю. Это замечательно, что я вас встретил.
      - Замечательно? - переспросила она. - Но это ровно ничего не значит.
      - Поверьте мне, что это замечательно, Таисия Ивановна. И очень много значит.
      Он посмотрел ей прямо в глаза.
      Покраснев, Тася отвела взгляд.
      - Идемте быстрее, у меня дела.
      - У меня тоже дела, между прочим, - засмеялся Терехов.
      Они медленно спускались по винтовым лестничкам.
      - Вот наш лифт. Не боитесь? А то идти пешочком.
      Он как будто смеялся над нею. Она открыла дверь.
      - Поедем.
      Теперь, спускаясь в лифте, Тася видела глаза Терехова, веселые, горячие, искушающие. Кто-то, пока они были наверху, ввинтил лампочку. Железная кабина грохотала и повизгивала, скрипела, грозя остановиться. "Что, если остановится?" - со страхом подумала Тася и рассердилась на себя. Почему она волновалась и почему была недовольна собою? Ведь она ничего плохого не сделала. В том, что она согласилась подняться с директором завода наверх, не было ничего особенного. И Терехов - Тася посмотрела на него благожелательно и спокойно - незнакомый человек, ничем для нее не интересный, только своим заводом. Завод действительно замечательный, грандиозный.
      - Осторожно, Таисия Ивановна, здесь грязь, я голову оторву Рыжову, сказал Терехов своим барственным смеющимся голосом.
      Внизу стоял знакомый Тасе серебристо-серый "ЗИЛ" с голубыми занавесками.
      - Может быть, хотите еще посмотреть миллионку? - предложил Терехов. Мы сейчас туда едем. Это интересно. А потом шофер отвезет вас, куда прикажете.
      Именно потому, что ехать не следовало, Тася согласилась.
      Чувствуя, что делает что-то не так, она с растерянным лицом села в машину. "Почему я не могу посмотреть завод? - упрямо спросила она себя. Если бы Алексей был здесь, он бы мне сам показал, но его нет. А со стороны директора довольно любезно..." Не слишком ли любезно?
      - Поезжай дальним путем, - приказал Терехов шоферу, и Тася поняла, что это сказано для того, чтобы она смогла побольше увидеть.
      "Очень любезно с его стороны", - упрямо повторяла про себя Тася.
      Весь завод - это гигантская лаборатория под открытым небом: спиртовки превратились в этой лаборатории в печи, а колбы в пробирки - в колонны и трубы.
      Приехали на установку. Терехов опять спросил: "Как дела, все в порядке?" Постоял, задрав голову кверху, рассматривая, как выкрашены трубы. То же самое сделали сопровождающие, постояли, посмотрели наверх и по сторонам и уже собирались идти к машине, как послышалось тихое слово "горит". Тася увидела бегущих людей. Бежали девушки, все время поднимая головы, за ними бежал вперевалку Казаков.
      Проследив за взглядом Терехова, Тася увидела маленькое сиреневое пламя довольно высоко на колонне. Терехов пошел вперед. Тася тоже двинулась, но Терехов грубо и властно положил тяжелую руку ей на плечо и оттолкнул назад. Она остановилась, он коротким жестом показал, чтобы она отошла еще дальше.
      - Вам нечего там делать, стойте, - приказал он.
      Вернулся запыхавшийся Казаков и встал рядом с директором. "Обшивка горит", - услышала и уже увидела Тася.
      - Форменные пустяки, - сказал Казаков. Его толстое лицо с угольными бровями было красным и мокрым, и брови тоже были мокрыми, он тяжело дышал.
      Тася знала, что на нефтеперерабатывающем заводе нет пустяков. Девушки, которых она видела беспорядочно бегающими, теперь стремительно лезли по наружной лестнице на колонну и тянули рукав пожарного шланга. А нежное голубовато-сиреневое пламя то появлялось, то пряталось. Это пламя было не большое, безобидное на вид. Но все вокруг было коварно притаившееся, готовое в любую секунду и от меньшего огонька полыхнуть таким страшным пламенем, грохнуть таким взрывом...
      Здесь все хорошо представляли себе, что может наделать такое маленькое, невинное, лениво скачущее пламя. И все-таки не боялись пожара.
      Тася посмотрела на Терехова. Он стоял, немного расставив ноги, засунув руки в карманы светлого пиджака, и не отрываясь смотрел наверх. Он не давал указаний, не вмешивался в приготовления, не подгонял.
      Резко и громко сказал только одно слово: "Паром!" - и стоял, смотрел. Он стоял прямо под тем местом, где танцевало маленькое голубоватое пламя.
      - Сейчас паром возьмут, - сказал Тасе Казаков и пошел к колонне. Пожарную команду не вызывали, сами тушат.
      Тася хотела пойти за Казаковым, но Терехов издали заметил ее движение и опять бросил ей:
      - Оставайтесь на месте.
      Огонек нервно дернулся, когда его коснулась струя молочного шипящего пара, струя превратилась в облако и через мгновение уничтожила, прихлопнула пламя.
      Тася при виде этого маленького поединка огня с людьми испытала странное возбуждение. Сейчас могло случиться страшное, и три растрепанные девушки в ситцевых коротких платьях безмолвно и быстро предотвратили катастрофу.
      Девушки на лестнице уже что-то говорили и смеялись, пар прекратили подавать, и шланги были сброшены на землю, люди начали расходиться с аппаратного двора, говорили о постороннем. А Терехов все еще стоял, и его смуглое лицо было сосредоточенно и глаза подняты к тому месту, где только что резвился легкий голубоватый огонек, а сейчас темнела грязная подпалина. Как будто то, что кончилось для всех, еще не кончилось для него, и он ждал, когда будет совсем все кончено и для него тоже. Он уходил последним.
      Десять минут назад на площадке крекинга с Тасей шутил беспечный, самоуверенный человек, говорящий пошловатые комплименты. Тася все отлично понимала. "Мальчик-градусник", "Черт, черт, что делать, что-нибудь придумаю". А сейчас она увидела другого человека, и этот спокойный, смелый, молчащий человек понравился ей.
      Терехов подошел к Тасе, как бы вернулся оттуда, куда ее не пустил, потому что там было опасно, там был огонь, нефть, газ, и там было его место, а не ее, спросил:
      - Испугались? - И опять засмеялся легким, беспечным смехом. - Вот бы вы видели настоящий пожар! Когда весь белый свет горит!
      Опять он чем-то хвастался перед нею. Тася весело рассмеялась.
      В этот же вечер Терехов прислал Тасе букет красных роз и записку: "Вы сказали, что Вы любите цветы".
      15
      Казаков сказал Тасе:
      - Завтра воскресенье, едем на рыбалку.
      - Не хочется, - ответила она.
      - А я Алеше обещал, что вы поедете, посмотрите окрестности, подышите свежим воздухом. Вам надо развлечься. Будет большая компания. Поедем.
      Рано утром в воскресенье в гостиницу, где жила Тася, пришла полная высокая женщина, подошла к зеркалу в гостиной, поправила светлые, без блеска волосы, уложенные массивным валиком, попудрила нос, постучала в комнату к Тасе и сказала:
      - Вас все ждут, московская гостья.
      Это была "сама" Терехова, жена директора завода, Тамара Борисовна.
      - Где тут телефон? - спросила она. - Мне надо позвонить, всегда в спешке что-нибудь забудешь.
      Она стала говорить по телефону. Тася слышала ее чуть хрипловатый голос: "Мы забыли термос, салфетки и лимоны. Шоферу передашь и пыльник Андрея Николаевича и мои старые туфли, которые стоят в прихожей. Поняла? Повтори".
      - Надевайте что-нибудь попроще! - крикнула она Тасе.
      Тася надела ситцевый красный сарафан, сверху коротенькую кофточку и повязала волосы косынкой.
      - Ситец, - проговорила Тамара Борисовна, - а мы здесь никак не можем привыкнуть к ситцу и носим шелк. Не знаю почему. Ситец быстро пачкается, мнется, стоит семь рублей метр. А мы любим, чтобы был шелк, и подороже. А на вас мне очень нравится.
      Тамара Борисовна была живой, немного громкой женщиной. И только недавно начала стареть и, может быть, еще не замечала этого сама. У нее было матовое лицо, мягкие щеки без намека на румянец, подрисованные в длину брови, голубые глаза.
      - Жарко сегодня, учтите, - сказала Тамара Борисовна.
      Солнце сверкало, небо было голубое. Предстоял длинный день у реки, с незнакомыми людьми. Алексей уехал, ну и что, ничего не случилось, и она очень рада этому пикнику и этим людям. Даже хорошо, что все незнакомые, еще лучше. Алексей писал: "центр мира носишь за собой". Очень хорошо, значит, центр мира здесь. Где-то Москва, где-то Куйбышев. Алексей прав: у нее отсутствовало чувство географии, и не надо было ему уезжать, не надо было ему уезжать...
      На улице, неподалеку от гостиницы, Тася увидела группу рослых мужчин возле автомобилей. Все смеялись, громко разговаривали. Казаков был там и тоже смеялся.
      Дежурная гостиницы, Клавдия Ивановна, стояла в подворотне и смотрела на отъезжающих.
      Кто-то из мужчин сказал: "По коням".
      Подошел Терехов, пожал Тасе руку, помог сесть в машину. Помахал рукой, сказал: "Трогаемся".
      В машине, куда сели Тася и Тамара Борисовна, были еще три женщины, шофер, девочка и рыжая собака. Машина тронулась, собака зарычала и зевнула.
      Женщины все были нестарые, все держали в руках темные очки. Разглядев Тасю без очков, они надели очки и снова стали смотреть на нее.
      Девочка лет десяти - двенадцати сидела впереди, торопила шофера: "Давайте ту машину обгоним, ну-у, обгоним", без конца ела конфеты и кидала бумажки за окно, выковыривала из сладкой булки изюм, а остатки сыпала на сиденье. Шофер смотрел на нее, и видно было, что он еле сдерживается, чтобы не стукнуть ее.
      Девчонка оборачивалась назад, темные очки она подняла на лоб, короткие светлые волосы стояли дыбом. Гримасничая, она говорила:
      - У меня невры.
      Все смеялись.
      - Наши детишки начинают выходить замуж и жениться, - сказала Тамара Борисовна. - Вчера мы гуляли на свадьбе у дочери второго секретаря. Чудная девочка, прекрасный мальчик. Чудесная была у них свадьба.
      Терехова была доброжелательна.
      - Хорошо начинать жизнь с ничего. С самого начала, - заметила Аня Казакова, единственная, с кем Тася была раньше знакома.
      - Ну-ну, это вы бросьте! Неплохо, когда родители подкинут для начала гарнитурчик-другой, - сказала громко мать девочки, толстая женщина с медно-красными крашеными волосами, темными у основания. - Я была недавно в Москве. Мы здесь шире живем. Я посылаю девушку в магазин, покупаю два кило ветчины, закладываю в холодильник. У нас масштабы. Другой вопрос, что деликатесы редко бывают. А москвичи, я смотрю, двести грамм, триста грамм, - разглагольствовала толстуха. - А уж пироги я пеку - во! - Она обратилась к шоферу: - Верно? Ты мои пироги знаешь. Гони, голубчик, жарко невозможно, выкупаться пора. И дите наше устало. Дите, ты устало?
      - Устало. У меня невры, - запищала девочка. - Поехали назад. Дома лучше. Здесь жара...
      - Жара для нас неплохо. Похудеем, может быть, на пару килограммчиков. А то с диетой у нас не получается.
      - Новое средство - сидеть на одном боржоме, - сообщила Аня Казакова.
      - В высшей степени оригинально, - сказала третья женщина с шестимесячной завивкой барашком, украшенная, как елка, бусами, серьгами и браслетами. - Умереть можно - целый день на одном боржоме.
      Девочка, видя, что на нее не обращают внимания, стала разговаривать с рыжей собакой.