Наталья Давыдова
      Любовь инженера Изотова
      1
      От Алексея пришла телеграмма: "Встречайте воскресенье, вагон пять. Еду". Лена разглядывала голубоватый листок. Телеграмма была подана в семь часов утра.
      Когда-то давно Лена спросила брата (она запомнила этот разговор):
      - Алеша, тебе хочется быть большим начальником?
      - Мне? - Алексей подумал. - Хочется.
      - Что бы ты тогда сделал? Ну если бы, например, ты был директором завода?
      - Я бы... - Алексей улыбнулся. - Я бы перестроил первым делом крекинг установки.
      - А людям?
      - А бензин кому? Ну, сделал бы столовую для рабочих и инженеров, похожую на ресторан. Ну, построил бы бассейн для плавания. Ну...
      - Пожалуй, ты не можешь быть большим начальником, - засмеялась Лена.
      - Да? Ты так думаешь? Может быть, может быть. А может быть, и могу.
      - Но мы этого никогда не узнаем, - сказала Лена, любившая, чтобы последнее слово оставалось за ней.
      И оба засмеялись. Спустя три года Алексей стал директором завода.
      А еще через три года, после больших неприятностей уже не директор, он возвращался домой. "Вагон пять. Еду". Алексей в роли директора завода это было странно и смешно для семьи. Все улыбались, когда говорили "директор".
      Лена не сомневалась, что брат - жертва несправедливости. Деликатный, но твердый и не дипломат. Не улыбнется кому надо, повысит голос на кого нельзя. Какие у него планы, очень ли он расстроен, за что его сняли - дома ничего не знали, все случилось быстро и неожиданно.
      В общем, как бы там ни было, завтра он будет здесь. Все поправимо. Руки, ноги целы, сердце и голова на месте, ничего еще не потеряно.
      Настоящее место Алексея не на заводе, а за письменным столом, в лаборатории. Лена всегда говорила, что брат родился для науки. Интересно, как теперь сложится его жизнь?
      Сейчас, глядя на телеграмму, Лена раздумывала, позвонить ли Вале, сообщить, что брат приезжает, или не надо. Не будет ли это бесцеремонным вмешательством в его личные дела? Наверное, Алексею все-таки будет приятно, если Валя придет на вокзал встретить его. Но тут Лена представила себе хорошо знакомый перрон и высокую фигуру Вали в светлом пальто, очередную Валину шляпу и Валино круглое лицо с твердой улыбкой. Всем своим видом она будет показывать, что наконец-то дождалась Алексея, и проявлять заботу о его здоровье. Здоровье у него прекрасное. Нет, не надо ей звонить: Алексей последнее время в письмах не спрашивал про Валю, не упоминал ее имени.
      Лена подошла к телефону, и в это время раздался звонок. Она подняла трубку и услышала взволнованный молодой голос:
      - Товарищ Изотов Алексей Кондратьевич приехал?
      - Н-нет, - удивленно протянула Лена. - У телефона его сестра. А кто со мной говорит?
      - Его знакомая.
      И короткие гудки возвестили, что знакомая Алексея не желает разговаривать с его сестрой. Теперь Лена решила обязательно позвонить Вале, хотя бы назло той девчонке, которая бросила трубку. Удивительно, у Алексея всегда были очень воспитанные знакомые.
      Валя обрадовалась, - искренне или нет, этого у нее никогда нельзя узнать... Она закричала "наконец-то", спросила, в котором часу прибывает поезд. У нее не возникло сомнения, надо ли ей встречать Алексея. Она разговаривала веселым, возбужденным голосом, и Лена, которая знала Валю давно и хорошо, подумала, что все-таки она ее не знает.
      Бедный Алешка, нелегко быть холостым и многообещающим молодым человеком. Странно, однако, что красивая Валя до сих пор не сумела женить его на себе.
      Алексей любил работу в цехе, был влюблен в крекинги, кажется, с тех самых пор, как услышал это слово и узнал, что оно значит. Вера. Алексеевна, мать Лены и Алексея, рассказывала, что ее сын чуть не в третьем классе понял, что такое валентность, и это необычайное знание оказало влияние на всю его жизнь. Он стал химиком, потом нефтяником-переработчиком, потом специалистом по нефтяному машиностроению. А он ученый, только ученый. И, не будь войны и заводов, был бы теперь доктором наук.
      Завтра Алексей войдет в дом, где все его планы и начинания всегда встречали поддержку, в дом, где обожают его и Лену и откуда все-таки и он и она готовы удрать, как только подвернется возможность. Отчего это? Эта вечная тоска по любимому дому и вечное стремление уехать из любимого дома куда-нибудь подальше. Подальше, подальше, и писать письма, и стремиться обратно...
      По квартире бродит старая тетя и глотает капли на сахаре; ей кажется, что у нее от волнения болит сердце. Тетя готовит любимые кушанья Алексея и не хочет знать, что он уже давным-давно любит все другое.
      Пахнет печеньем, уксусом, лекарствами и немного газом. Тетя Надя не ладит с конфорками, газом часто пахнет в квартире. Пахнет книгами и старой кожей, мячами, боксерскими перчатками - всем, что окружало юность Алексея и сегодня вытащено с антресолей, чтобы он обрадовался и удивился, как бережно все сохраняется.
      Как еще можно показать любовь и сочувствие? Старается тетя Надя. "Семья - это все", - бормочет тетя, не имевшая своей семьи.
      Лена вдруг видит, как постарела мать, хотя после работы она забежала в парикмахерскую и сделала завивку; и отец постарел, лицо у него не старое, но изменилась походка, как будто ноги стали тяжелее и передвигать их не очень просто.
      В так называемой столовой не слишком уютно. Недавний ремонт не помог. Квадратный обеденный стол на толстых ножках, жесткие деревянные стулья, кушетка; каждый, кто садится на нее, спрашивает: "Почему вы ее не выбросите?" Обстановка двадцатых годов, когда не заботились об уюте. Тогда некому было этим заниматься, и позже тоже некому, и теперь все еще некому. Лена не живет с родителями, у нее с мужем квартира в новом доме в Черемушках.
      Все-таки что-то надо сделать. Лена относит к Алексею в комнату синюю вазу для цветов, старые, черного мрамора, часы с охотником и большую керамическую пепельницу.
      И вот брат стоит перед нею.
      Солидное драповое пальто немного широко ему, мягкая серая шляпа, желтые ботинки, желтый портфель с ремнями. Все новенькое. Одна перчатка надета, другая небрежно сжата в руке.
      У него вид процветающего деятеля. Лена улыбается: правильно, чем хуже дела, тем лучше надо выглядеть.
      Она прижимается щекой к груди Алексея. Прошло то время, когда брат и сестра были очень нежны и дружны, потом очень холодны. Теперь опять все на своих местах. Лена трется о мягкий ворс пальто, целует неловко Алексея в глаз, оба смеются. Шляпа на голове Алексея сползает назад, но не падает, а останавливается на затылке.
      Лене надо отойти в сторону и уступить место Вале, которая появилась у вагона с красными тюльпанами и с таким милым и симпатичным выражением лица, что Лена не могла ей не улыбнуться. Высокая, ростом почти с Алексея, стройная, круглолицая, с ямочками на нежных розовых щеках, с выбивающимися из-под платка короткими прядками темных волос, Валя держалась как обычно: по-хозяйски, очень спокойно и уверенно. Обняла Алексея, поцеловала в губы, обняла Лену, подмигнула - мол, все образуется, мужайтесь.
      Прохожие на перроне оборачивались, провожали Валю одобрительными взглядами. "Умеет держаться, этого не отнимешь", - подумала Лена.
      Но на лице Алексея не было заметно радости.
      "Мне влетит за проявленную инициативу", - решила Лена.
      - Чемодан в купе, - сказал Алексей и ушел в вагон.
      - Я рада, что он здесь, - сказала Валя. - Неприятности неприятностями, а ой все-таки здесь.
      "Мы привыкли не верить Вале, - подумала Лена, - а может быть, она по-своему любит Алексея".
      Алексей вышел из купе со старым, потрепанным чемоданом. Валя улыбнулась.
      - Что привез? Книги? - спросила Лена.
      - Каталитический крекинг, - сострила Валя.
      - Конечно, - ответил Алексей. - Конечно, конечно, - возбужденно повторил он.
      И Лена с удивлением обнаружила, что он смотрит не на Валю, а на невысокую беленькую девушку, неизвестно откуда взявшуюся.
      - Здравствуйте, Алексей Кондратьевич, - негромко проговорила она.
      - Тася! - сказал Алексей. - Как я рад!
      - С приездом, - ответила девушка. - Хорошо ли вы доехали?
      Она не замечала презрительной усмешки Вали, удивления Лены, она вообще не видела их. Ее лицо было поднято к Алексею, удлиненные, оттянутые к вискам зеленоватые глаза весело смотрели на него.
      - Я очень рад. Благодарен, - наконец проговорил Алексей. - Я не ждал, не верил, точнее, не надеялся.
      Ого! Три молодые женщины встречают одного бывшего директора. Лена, оценив комизм положения, с интересом смотрела на незнакомку. Этой Тасе на вид года двадцать два. Ее очень светлые волосы были коротко острижены, чуть впалые щеки горят румянцем. Она в сером костюме и черном свитере, правая рука забинтована и на перевязи. Пахнет йодом и духами. "Интересно, кто такая", - подумала Лена. Несомненно, она звонила вчера по телефону.
      - Познакомимся, - сказала Лена. - Я сестра Алексея Кондратьевича.
      Девушка крепко и сильно пожала руку Лены.
      Алексей улыбался. Лена давно не видела его таким довольным. Он был счастлив, это было написано на его скуластом лице. Он был счастлив, он сиял. Эта беленькая была нужна ему. Но он ее не ждал сегодня, иначе он не сообщил бы домой номер поезда и вагона, это было ясно.
      Начал моросить дождик, и солнце, только что освещавшее перрон, скрылось.
      - Пора двигаться, друзья, - сказала Валя с улыбкой. Она улыбалась всегда, улыбалась и сейчас.
      - Так идемте, - сказал Алексей и поднял чемодан.
      Тася покачала головой:
      - Я не могу, у меня неотложные дела. Я вас встретила и доказала, что умею держать слово. Теперь до свидания.
      Девушка ушла.
      Алексей молча смотрел ей вслед.
      - Кто этот независимый товарищ? - спросила Валя.
      - Симпатичная девчонка, - сказала Лена.
      - Модная. По Арбату таких много гуляет. Алешик, откуда у тебя такая знакомая?
      - От верблюда, - не слишком остроумно ответил Алексей.
      Валя пожала плечами.
      - Как дома? - спросил Алексей сестру. - Старики здоровы?
      - Все в порядке.
      - Как твои дела? - опросила Валя Алексея.
      - Прекрасно, - ответил Алексей. - Меня назначили министром. А твои?
      - Тружусь, Алешик.
      - Замуж не вышла?
      Она продолжала улыбаться и помахивать своими тюльпанами.
      Вышли на площадь.
      - Сядем в такси. Не возражаете? - Подняв руку, Валя остановила машину с зеленым огоньком.
      2
      В детстве ездили на Волгу. Жили в деревне, - мечтательно настроенная тетя, длинноногая, худая Лена с косицами, перекрученными жгутом, и Алексей, бледный, тихий, серьезный мальчик, который боялся змей и испортил себе глаза чтением.
      Родители оставались в Москве, отец годами не отдыхал, не брал отпуска. Мать, Вера Алексеевна, тоже никуда не уезжала, хотя летом бывала свободна от работы в школе.
      Алексею навсегда запомнилась зеленая поляна у Волги, деревенские ребята сидят кружком, едят дикий лук. Едят до тошноты, до того, что слезы выступают на глазах. Наконец все уже перестали есть и смотрят на него, а он все ест и ест задыхается и ест, запихивает опротивевшие перья лука в рот, только чтобы доказать себе и ребятам, что он не московский заморыш в очках, каким его здесь считают.
      Потом ребята бегут к реке и начинают плавать до бревнышка за пристанью. Куда все, туда и Алексей. Все поплыли, и он поплыл. Ребята плавают долго, вылезают из воды посиневшие, дрожащие, прыгают, чтобы согреться. Только Алексей остается в воде, плавает.
      Он плавал сперва по-собачьи, потом на боку, потом особым, собственным стилем, который он называл брассом.
      Однажды, когда Алексей совершенствовал свой брасс, к нему подошел загорелый татуированный человек в трусах, спросил:
      - Мальчик, как тебя зовут?
      - Алеша.
      - Это очень хорошо, что тебя зовут Алеша, - восхитился человек. Хочешь по-настоящему плавать учиться, Алеша?
      - Хочу.
      - А шапочку резиновую мы тебе дадим, хочешь?
      Алексей глотнул воздух, он хотел резиновую шапочку.
      - Придешь завтра на водную станцию, спросишь Ивана Ивановича.
      Тренер детской секции спортивного общества Иван Иванович стал кумиром Алексея.
      - Чтобы плавать, надо плавать, - говорил этот волжский мудрец и романтик. Алексей, в восторге от глубины и лаконичности изречения, тренировался как бешеный.
      Через год его допустили к соревнованиям.
      На своих первых соревнованиях Алексей провалился, занял последнее место. Но Иван Иванович верил в него. Счастливы должны быть дети, которым попадается такой взрослый. Это может быть мать, старуха бабушка, учитель все равно, кто-то, кто может сказать: "Бейся, ты победишь!" Иван Иванович верил в Алексея, самого маленького, слабого и худенького, верил в силу человека, который может все.
      Чтобы плавать, надо плавать. После Волги, осенью, и даже глубокой осенью, он плавал в Москве-реке. Уже совсем холодно, жутко подумать о том, чтобы влезть в воду. Алексей плавал. Мальчишки на берегу знали его, уважали, говорили: "этот псих".
      "А вот стану чемпионом", - говорил Алексей, но не стал, увлекся химией. "А вот стану чемпионом", - говорил он и уходил на занятия химического кружка.
      - Попробуй стань, - отвечала сестра, - победы, бассейны, цветы. Брасс, кроль, баттерфляй.
      - Чемпионом химии, - отвечал Алексей.
      Чемпион - это не только талант, это характер. Дело он выбрал себе трудное и опасное, профессию смелых. Как говорил один его приятель: "Не забывайте, что нефть загорается, а водород взрывается".
      - Что, что ты хочешь знать? - говорит Алексей сестре, расхаживая по комнате в старой пижаме с мокрыми после ванны волосами. - Я тебе объяснял, что наша работа такая...
      - Нефть загорается, а водород взрывается, - говорит Лена.
      - В данном случае это было не главное.
      - А что?
      - Мелочи губили. Колонны мощные монтируем, а пока наладили производство несчастных шпилек... Вот только сейчас начали приходить наши шпильки.
      - Не за шпильки же тебя сняли! Что ты мне голову порочишь? Если бы за крекинги, этому я бы еще могла поверить.
      - Крекинги тоже сыграли известную роль, - смеется Алексей.
      - Скажи, ты с кем-нибудь не поладил? Что случилось?
      - Несправедливость, - усмехается Алексей.
      - Я была уверена, что несправедливость, - говорит Лена и подводит Алексея к зеркалу. - Смотри, сколько у тебя седых волос.
      - Такое свойство волос.
      - Такое свойство души, - отвечает Лена. - У меня вот нет.
      - Ты женщина, я мужчина, к тому же нефтяник.
      Алексей отшучивается, - значит, дело серьезно.
      - Как только я сам окончательно пойму, что случилось, за что и почему меня поперли, где моя ошибка, я тебе расскажу. Я должен обдумать, в чем я был прав, а в чем виноват.
      - Будешь извлекать уроки из своих неприятностей? - спрашивает Лена.
      - Обязательно.
      Алексей изменился, выглядит старше. Он страдает, - видно, его крепко ударило, - но не жалуется. Будет молчать, улыбаться и "извлекать уроки".
      - Но все-таки что случилось? - допытывается Лена со свойственным ей упорством.
      - Ты спрашиваешь: что? Сорвано было пять сроков пуска завода. Вот что. Выговоров я имел примерно два-три в год. Ну и что? Конечно, я директор был плохой. А завод построили героически. Много было нового, неизвестного - и одолели. Каким чудом? Я вижу на твоем лице немой вопрос, тебя формулировочка интересует. Могу сказать: снят за необеспечение сроков ввода завода в эксплуатацию.
      Лена вздыхает. Два-три выговора в год. Нахлебался.
      Зато нет худа без добра. Теперь он покончит с заводом наверняка и будет заниматься чистой наукой. Честолюбивое воображение сестры всегда рисовало Алексея ученым, профессором, и ей казалось непонятным, почему он упорно уходит от своей судьбы.
      Еще в школе Лена возмущалась: на вечерах, когда другие выступали со сцены с речами, читали стихи, танцевали и были на виду, Алексей в коридоре возился у рубильника или подвешивал лампочки. Что за любовь к незаметной работе! А ведь он не лишен честолюбия, чемпион химии.
      - Как же так? - упрямо говорит Лена. - Я не понимаю.
      - Кое-кто торопился скорее ленточку перерезать. Отрапортовал и пошел. Что дальше будет, ему наплевать. А я хотел такие крекинги, чтобы давали хороший бензин и в полтора раза больше. Мне важно было не только построить завод, но и то, что будет потом.
      - Я так и знала. Опять крекинг. Я еще помню, как ты говорил, что война моторов - это и война моторного топлива.
      - Говорил, - Алексей улыбается.
      - Вопрос в том, у кого будет больше бензина. Это усвоила вся наша семья. Даже тетя Надя.
      - Не только больше, но и лучше.
      - Естественно, "октановое" число. И что - эта мечта осталась?
      - Осталась.
      - Значит, опять завод?
      - Вероятно.
      - Но ты ученый! Ты создан для науки!
      - Завод тоже наука.
      - С тобой спорить бесполезно!
      - Тогда не спорь, - благодушно говорит Алексей. - Я буду потакать тебе, а ты мне.
      Оба смеются.
      Лене хочется расспросить брата про девушку на вокзале и узнать, как он теперь относится к Вале. Но и этот разговор нелегко начать.
      - Да, - как бы вспоминая, говорит Лена, - я все хочу тебя спросить, Алешенька...
      - Спроси, спроси, - усмехается он.
      - Как у тебя с Валей?
      - Я Вале год не писал. Устраивает тебя?
      - Меня - да. Но Валю, наверно, не устраивает.
      Алексей хмурится: о таких вещах не разговаривают даже близкие люди. Настойчивость Лены ему неприятна. Он смотрит на Лену. Сестра пополнела, у нее здоровый, цветущий вид. Исчезло выражение упрямства, которое всегда было на ее лице. Выражение исчезло, но упрямство осталось.
      - Слушай, а кто была девушка на вокзале? - спрашивает Лена.
      - Одна знакомая.
      Этот ответ Лена уже слышала вчера по телефону от самой знакомой.
      - Алешенька, я меньше всего хочу вмешиваться в твои дела, - с достоинством произносит Лена.
      - Как бы не так, ты очень хочешь вмешиваться, но это тебе не удастся, говорит Алексей.
      Лена огорчена.
      Алексей производит впечатление мягкого, покладистого человека, но он не мягкий и не покладистый. Говорить с ним - как камни таскать. Он любит, только когда Лена рассказывает про своих больных, про операции, которые она делала. Тогда он слушает.
      - Валя очень неискренний человек, - говорит Лена.
      - Ну и что, - усмехается Алексей, - что с того?
      - Очень симпатичная та девушка на вокзале, которая тебя встречала, говорит Лена.
      - Вот как? - смеется Алексей. - Чем же?
      "Тем, что она не Валька", - хочется сказать Лене, но она отвечает:
      - Молодая, очень молодая, как это хорошо!
      На лице Алексея отвратительная ухмылка, знакомая Лене еще с тех далеких времен, когда брат кричал ей: "Все девчонки дуры!"
      Надо считать, что разговор окончился ничем. Брат стал жестче, суровее, мудрее. И дело тут не в морщинах, которые появились на его загорелом добром лице.
      - Я так и думала, что тебя сняли несправедливо, - говорит Лена, вдруг задохнувшись от жалости.
      - Нет, Ленуся, чего-то мне не хватает для номенклатурного работника.
      - В войну ты был главным инженером, и никто не находил, что тебе чего-то не хватает для Номенклатурного работника.
      - Несравнимые вещи. То война, и главный инженер - не директор.
      - Возможно. Но я считаю, что твое место в лаборатории, - опять принимается за свое Лена. Она способна без конца бить в одну точку.
      - Пойдем-ка чай пить, - говорит Алексей, - так будет лучше. И с мамой я еще совсем не разговаривал.
      - Идем к маме. Сейчас она начнет ахать и жаловаться, держись. Ждали тебя, ждали, дождались, слава богу, - Лена толкает брата к дверям.
      Алексей улыбается. Он знает, что ему предстоит выслушать главным образом неприятные новости и жалобы домашних. Это понятно - он тот, кто принимает все на себя.
      Смешно: семья, дом родной работает, как машина, в его отсутствие, а стоит Алексею появиться, машина разлаживается. И Алексей должен выручать, помогать, налаживать, он сильный, опора семьи, как говорится.
      - Как дела, мамочка? - спрашивает Алексей.
      - Неважно, дорогой, - отвечает Вера Алексеевна, почти готовая заплакать от участливого голоса сына, от того, что он здесь, с нею, ее взрослый, умный сын, ее гордость. - Все воюю, сыночек, устала.
      Алексей берет руки матери в свои и целует. У нее маленькие руки с пальцами, испорченными ревматизмом. Когда-то ее руки были обморожены и до сих пор болят в холодную погоду.
      - Мама, мама...
      - Устала, никуда больше не гожусь.
      Алексей не разрешает себе улыбнуться, хотя ему знакомо это предисловие.
      - Конечно, так я и поверил, - говорит он.
      - Да, мы старая гвардия, - свирепо соглашается Вера Алексеевна. - Я ведь напрямую режу, я не молчу.
      - Уж наша мама не молчит, - вставляет Лена, никогда не отличавшаяся почтительностью.
      - Не лезь, - просит сестру Алексей, - не вмешивайся. Тетя Надя, а ты? обращается он к старушке, которая не спускает с него глаз. - Как ты?
      - Сердце, Алешенька, сердце, - жалуется тетя Надя, - и ноги, ах ноги стали отвратительные.
      - А в кино ходишь по-прежнему? - Алексей улыбается.
      - Никогда мне телевизор не заменит кино, - презрительно отвечает тетя Надя. - Если бы не ноги.
      Обычно старушка не жалуется, но сегодня приехал Алексей, и ей тоже хочется, чтобы ее пожалели.
      - Я тебя свожу к хорошему врачу в ближайшие дни, - обещает Алексей.
      - Не надо! То, что врачи скажут, я знаю сама, - говорит тетя Надя, - ты лучше мать своди.
      - И маму тоже.
      - И меня не води, как-нибудь без врачей обойдусь, - отзывается Вера Алексеевна.
      Лена насмешливо подмигивает Алексею, но он серьезен. Мать и тетка кажутся ему беспомощными, хотя они вовсе не беспомощны. Какое-то чувство виноватости испытывает Алексей за то, что он высокого роста, ничего у него не болит и долго еще не заболит, а они маленькие, седые, больные.
      - Мама, ты не рассказала, как у тебя дела в школе, - говорит Алексей.
      - Твои дела важнее моих, - отвечает Вера Алексеевна, - ты должен добиваться. Иди в Цека. Как это так? Ты, ты обязан заботиться о своей репутации. Пускай тебя опять назначают директором завода, и ты своей работой докажешь...
      - Мама, - с неудовольствием перебивает Алексей, - я ничего не хочу доказывать...
      - Неправильно! - кричит Вера Алексеевна.
      Алексей уже подумывает, как удрать от бурных наставлений матери. Увы, у него не хватит терпения и кротости выслушать все то, что ему здесь скажут.
      - Мамочка, ты не обидишься, если я на часок схожу к друзьям?
      - Конечно, Алеша, иди, а мы будем тебя ждать, - грустно отвечает Вера Алексеевна. - Но подумай о том, что я тебе говорила.
      Надев чистую рубашку, Алексей пошел звонить по телефону-автомату Тасе, девушке, которая встречала его на вокзале.
      3
      В войну нефтепереработчики были нужны на заводах. Алексей просился в армию, его не пустили.
      Он мечтал работать на каталитическом крекинге, давать бензин нашим танкам, ему приказали заниматься смазками. Это была узкая область нефтепереработки, не интересовавшая Алексея. Он почти ничего в ней не знал. Как топливник, Алексей относился ко всем этим делам свысока. Колдовская кухня. Никогда не думал, что придется заниматься этим. Пришлось.
      Алексей очутился в глубоком тылу, главным инженером на заводе номер такой-то. Завод был маленький, военного времени, спешно поставленный в степи, очень важный. Проектировали его, сидя в дымной хате, при свечах; по чертежам, прикрепленным к стене, ползали тараканы. Завод работал с невиданной производительностью.
      На заводе Алексея считали человеком с практической хваткой. У него была только немного необычная манера держаться. Сестра ему однажды сказала:
      - Ты приходишь и, не обращая ни на кого внимания, начинаешь думать на глазах у всех. Ты обнаженно думаешь. Так нельзя. Может быть, это принято в восточных странах с древней цивилизацией, но у нас это производит странное впечатление.
      Лена умела иногда сказать такую глупость, которая запоминалась. "Восточные страны с древней цивилизацией". Да, там, кажется, считается, что думать - это занятие, которое требует времени. На заводе к Алексею привыкли, не смеялись, когда он замолкал на полуслове, потревоженный какой-нибудь мыслью.
      После войны в жизни Алексея произошел крутой поворот. На этот раз движением управлял он сам. Это было бесконечно трудно. У замминистра излюбленная поговорка была такая: "Я тебе выговор объявил - благодари. Я тебя должен был снять. Я тебя снял - благодари. Я тебя должен был под суд отдать". Алексея он хотел назначить главным инженером на большой завод. Казалось, что сопротивление бесполезно. "Партийный билет положишь!" Но Алексей сопротивлялся. Он знал, что этот раз - последний в его жизни, когда он еще может попробовать встать на ту дорогу, по которой ему хотелось идти.
      - Один родился, чтобы смазки готовить, масло на палец чувствует, другой создан, чтобы самолеты конструировать, третий, чтобы замминистром быть. А я хочу заниматься крекингом нефти, - сказал Алексей.
      Замминистра побагровел. "Юродивого решил изображать?" И вдруг перестал рычать. Может быть, просто устал. Ой наклонил лысую голову, закрыл ладонью глаза и негромко сказал: "А иди ты к черту".
      И отпустил.
      Алексей поступил в аспирантуру. Он снова стал бедным, молодым, беззаботным человеком, ничего не решал, ничего не приказывал, ничего не подписывал, а только слушал, что ему говорят, читал, думал, учился.
      Неужели это он готовил недавно литиевую смазку, которая хорошо держит давление, неужели он ходил проверять бочки, где был обнаружен брак, и распорядился _раздонить_ двести бочек, неужели это он бегал по двору, приказывал уничтожить мазутные ямы, отлично зная, что уничтожить их нельзя, а можно только засыпать песочком в день приезда замминистра?
      Алексей как завороженный шел к невидимой точке, которая светила ему вдалеке. Она светила только ему, была видна только ему одному.
      Рядом сидели мальчики в очках, или хромые, или с пороками сердца, освобожденные от армии, девушки, которых случайный ветер занес в двери нефтяного института и даже прибил к аспирантуре. Они были детьми в сравнении с Алексеем. Они учились, как все аспиранты в мире, не особенно ретиво. У них было много времени в запасе. У Алексея времени не было.
      Жизнь после войны была дорогая. Деньги, которые Алексей получил за два изобретения, сделанные на заводе, он отдал матери. Денег тогда было много, их радостно тратили и очень быстро истратили. У Алексея была беспечная семья, не созданная для богатства. Долго удивлялись, вспоминая, какие были возможности, сколько всего можно было купить. А потом и вспоминать бросили про те "сумасшедшие, большие деньги".
      Алексей устроился на подмосковный завод. Когда-то студентом он мыл здесь полы на термическом крекинге, вытирал насосы концами, подливал в поршневые насосы масло. Ночью на вахте пел песни, чтобы не заснуть. Теперь он работал сменным инженером в цехе. И продолжал заниматься в аспирантуре, заочно.
      Лена в ту пору уехала работать в Германию. Она вернулась в Москву как раз перед защитой Алексея. И сразу пошла к нему в институт, в лабораторию, посмотреть маленькую установку каталитического крекинга из молибденового стекла. Алексей сделал ее своими руками и гордился ею больше, чем изобретениями в области масел и смазок.
      - Ну, а что будет дальше?
      Лена стояла перед ним в коричневом костюме, ее русые волосы того же оттенка, что и у Алексея, слегка потускневшие, были собраны сзади в узел, она казалась надменной и разговаривала резко.
      Из института они пошли пешком к Крымскому мосту.
      - Что дальше? Меня зовут в институт. Там как раз носятся сейчас с крекингом нефти. Ты ведь знаешь, моя диссертация - скорость крекинга и...
      - Крекинга, крекинга... Я иногда думаю, Алеша, что ты невменяемый. Жизнь не крекинг твоей нефти!
      - А что же, если не крекинг? Что, по-твоему, жизнь? - Алексей замедлил шаги. Неужели два года в Германии научили Лену мыслить по-новому и она сейчас скажет что-нибудь пошлое, философско-обывательское, что всегда было ненавистно им обоим. Он ждал. Его обычно кроткое лицо было напряженным.
      - Не беспокойся, - усмехнулась Лена, - я не скажу ничего ужасного, что заставит тебя презирать меня.
      Она была умная, все понимала. Заодно она отчитала его.
      - Ты ведь человек беспощадный. Человеческих слабостей, ошибок, минутной запальчивости ты не прощаешь, Тебе стоило бы поучиться у нашего папы, как относиться к людям. Талантливый человек - добрый человек. Это бездарный, Как правило, злой и непримиримый.
      - Все правильно. Чего ты кричишь? - спросил Алексей.
      - Я вдруг увидела, что у тебя измученное лицо, что ты какой-то одинокий. И мне стало жалко тебя. Как у тебя дела там?
      "Там" относилось к Вале.
      - Хорошо.
      Валя всегда держала себя безупречно. Была нежной и предупредительной. Даже слишком. Слишком часто звонила, слишком внимательно слушала, ничего не забывала. Она заботилась о нем как о больном и предупреждала его желания с точностью и умелостью образцовой секретарши. Казалось, что она лучше, чем он сам, знает, что ему надо. Лучше, чем он сам, понимает, что он любит. Каталитическому крекингу она отдавала должное. Слабости прощала, дурных привычек не замечала. У нее был спокойный, веселый нрав. Только изредка она устраивала скандалы с криком и слезами по ничтожному поводу...
      - Хорошо? - переспросила сестра задумчиво. - В конце концов, это от тебя зависит.
      - И я так думаю.
      - Ты не можешь себе представить, как я соскучилась в этой Германии. Я там часто мечтала: ты в институте, занимаешься наукой, женился не на Вале, я работаю в больнице Склифосовского. Мама перестала курить, папе больше не грозят неприятности на работе. Тетя Надя ходит на дневные сеансы в кино, не пересказывает содержания картин и не говорит о болезнях. В квартире сделали ремонт, у всех есть зимние пальто. И мы все вместе, живая-здоровая наша семья. И я в Москве. Я пешком хожу, потому что по Москве страшно соскучилась. Плохо жить на чужбине.