Необозримой полосою.
      И мчится тайною тропой
      Воспрянувший с долины битвы
      Наездников веселый рой
      На отдаленные ловитвы.
      Как стая алчущих волков,
      Они долинами витают:
      То внемлют шороху, то вновь
      Безмолвно рыскать продолжают.
      Начальник, в бурке на плечах,
      В косматой шапке кабардинской,
      Горит в передовых рядах
      Особой яростью воинской.
      Сын белокаменной Москвы,
      Но рано брошенный в тревоги,
      Он жаждет сечи и молвы,
      А там что будет – вольны боги!
      Давно не знаем им покой,
      Привет родни, взор девы нежный;
      Его любовь – кровавый бой,
      Родня – донцы, друг – конь надежный,
      Он чрез стремнины, чрез холмы
      Отважно всадника проносит,
      То чутко шевелит ушми,
      То фыркает, то удил просит.
      Еще их скок приметен был
      На высях за преградной Нарой,
      Златимых отблеском пожара,
      Но скоро буйный рой за высь перекатил,
      И скоро след его простыл...
      1826
      ПОЛУСОЛДАТ
      "Нет, братцы, нет: полусолдат
      Тот, у кого есть печь с лежанкой,
      Жена, полдюжины ребят,
      Да щи, да чарка с запеканкой!
      Вы видели: я не боюсь
      Ни пуль, ни дротика куртинца;
      Лечу стремглав, не дуя в ус,
      На нож и шашку кабардинца.
      Все так! Но прекратился бой,
      Холмы усыпались огнями,
      И хохот обуял толпой,
      И клики вторятся горами,
      И все кипит, и все гремит;
      А я, меж вами одинокой,
      Немою грустию убит,
      Душой и мыслию далеко.
      Я не внимаю стуку чаш
      И спорам вкруг солдатской каши;
      Улыбки нет на хохот ваш;
      Нет взгляда на проказы ваши!
      Таков ли был я в век златой
      На буйной Висле, на Балкане,
      На Эльбе, на войне родной,
      На льдах Торнео, на Секване?
      Бывало, слово: друг, явись!
      И уж Денис с коня слезает;
      Лишь чашей стукнут – и Денис
      Как тут – и чашу осушает.
      На скачку, на борьбу готов,
      И, чтимый выродком глупцами,
      Он, расточитель острых слов,
      Им хлещет прозой и стихами.
      Иль в карты бьется до утра,
      Раскинувшись на горской бурке;
      Или вкруг светлого костра
      Танцует с девками мазурки.
      Нет, братцы, нет: полусолдат
      Тот, у кого есть печь с лежанкой,
      Жена, полдюжины ребят,
      Да щи, да чарка с запеканкой!"
      Так говорил наездник наш,
      Оторванный судьбы веленьем
      От крова мирного – в шалаш,
      На сечи, к пламенным сраженьям.
      Аракс шумит, Аракс шумит,
      Араксу вторит ключ нагорный,
      И Алагез*, нахмурясь, спит,
      И тонет в влаге дол узорный;
      И веет с пурпурных садов
      Зефир восточным ароматом,
      И сквозь сребристых облаков
      Луна плывет над Араратом.
      Но воин наш не упоен
      Ночною роскошью полуденного края...
      С Кавказа глаз не сводит он,
      Где подпирает небосклон Казбека** груда снеговая...
      На нем знакомый вихрь, на нем громады льда,
      И над челом его, в тумане мутном,
      Как Русь святая, недоступном,
      Горит родимая звезда.
      1826
      * Заоблачная гора на границе Эриванской области. – Прим. Давыдова. ** Одна из высочайших гор Кавказского хребта. – Прим. Давыдова.
      ТОВАРИЩУ 1812 ГОДА НА ПУТИ В АРМИЮ
      Мы оба в дальний путь летим, товарищ мой,
      Туда, где бой кипит, где русский штык бушует,
      Но о тебе любовь горюет...
      Счастливец! о тебе – я видел сам – тоской
      Заныли... влажный взор стремился за тобой;
      А обо мне хотя б вздохнули,
      Хотя б в окошечко взглянули,
      Как я на тройке проскакал
      И, позабыв покой и негу,
      В курьерску завалясь телегу,
      Гусарские усы слезами обливал.
      1826
      ТОСТ НА ОБЕДЕ ДОНЦОВ
      Брызни искрами из плена,
      Радость, жизнь донских холмов!
      Окропи, моя любовь,
      Черный ус мой белой пеной!
      Друг народа удалого,
      Я стакан с широким дном
      Осушу одним глотком
      В славу воинства донского!
      Здравствуйте, братцы атаманы-молодцы!
      1826
      НА СМЕРТЬ NN
      Гонители, он – ваш! Вам плески и хвала!
      Терзайте клеветой его дела земные,
      Но не сорвать венка вам с славного чела,
      Но не стереть с груди вам раны боевые!
      1827
      ОТВЕТ ЖЕНАТЫМ ГЕНЕРАЛАМ, СЛУЖАЩИМ НЕ НА ВОЙНАХ
      Да, мы несем едино бремя,
      Мы стада одного – но жребий мне иной:
      Вас всех назначили на племя,
      Меня – пустили на убой.
      1827
      ПРИ ВИДЕ МОСКВЫ, ВОЗВРАЩАЯСЬ С ПЕРСИДСКОЙ ВОЙНЫ
      О юности моей гостеприимный кров!
      О колыбель надежд и грез честолюбивых!
      О, кто, кто из твоих сынов
      Зрел без восторгов горделивых
      Красу реки твоей, волшебных берегов,
      Твоих палат, твоих садов,
      Твоих холмов красноречивых!
      1827
      ЗАЙЦЕВСКОМУ, ПОЭТУ-МОРЯКУ
      Счастливый Зайцевский, Поэт и Герой!
      Позволь хлебопашцу-гусару
      Пожать тебе руку солдатской рукой
      И в честь тебе высушить чару.
      О, сколько ты славы готовишь России,
      Дитя удалое свободной стихии!
      Лавр первый из длани камены младой
      Ты взял на парнасских вершинах;
      Ты, собственной кровью омытый, другой
      Сорвал на гремящих твердынях;
      И к третьему, с лаской вдали колыхая,
      Тебя призывает пучина морская.
      Мужайся! – Казарский, живой Леонид,
      Ждет друга на новый пир славы...
      О, будьте вы оба Отечества щит,
      Перун вековечной Державы!
      И гимны победы с ладей окрыленных
      Пусть искрами брызнут от струн вдохновенных!
      Давно ль под мечами, в пылу батарей,
      И я попирал дол кровавый,
      И я в сонме храбрых, у шумных огней,
      Наш стан оглашал песнью славы?..
      Давно ль... Но забвеньем судьба меня губит,
      И лира немеет, и сабля не рубит.
      1828
      БОРОДИНСКОЕ ПОЛЕ
      Элегия
      Умолкшие холмы, дол некогда кровавый,
      Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,
      И шум оружия, и сечи, и борьбу!
      Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
      Попрали сильные. Счастливцы горделивы
      Невольным пахарем влекут меня на нивы...
      О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
      Ты, голосом своим рождающий в полках
      Погибели врагов предчувственные клики,
      Вождь гомерический, Багратион великий!
      Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
      Ермолов! я лечу – веди меня, я твой:
      О, обреченный быть побед любимым сыном,
      Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!
      Но где вы?.. Слушаю... Нет отзыва! С полей
      Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
      И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
      Завидую костям соратника иль друга.
      1829
      ДУШЕНЬКА
      Она еще не менее хороша для глаз, все обнимающих во мгновении и на мгновение, – как для души, которая чем больше ищет, тем более находит.
      Жуковский
      Бывали ль вы в стране чудес,
      Где, жертвой грозного веленья,
      В глуши земного заточенья
      Живет изгнанница небес?
      Я был, я видел божество;
      Я пел ей песнь с восторгом новым
      И осенил венком лавровым
      Ее высокое чело.
      Я, как младенец, трепетал
      У ног ее в уничиженье
      И омрачить богослуженье
      Преступной мыслью не дерзал.
      Ax, мне ль божественной к стопам
      Несть обольщения искусство?
      Я весь был гимн, я весь был чувство,
      Я весь был чистый фимиам.
      И что ей наш земной восторг,
      Слова любви? – Пустые звуки!
      Она чужда сердечной муки,
      Чужда томительных тревог.
      Из-под ресниц ее густых
      Горит и гаснет взор стыдливый...
      Но отчего души порывы
      И вздохи персей молодых?
      Был миг: пролетная мечта
      Скользнула по челу прекрасной,
      И вспыхнули ланиты страстно,
      И загорелися уста.
      Но это миг – игра одна
      Каких-то дум... воспоминанье
      О том небесном обитанье,
      Откуда изгнана она.
      Иль, скучась без нее, с небес
      Воздушный гость, незримый мною,
      Амур с повинной головою
      Предстал, немеющий от слез.
      И очи он возвел к очам
      И пробудил в груди волненья
      От жарких уст прикосновенья
      К ее трепещущим устам.
      1829
      С. А. К<УШКИ>НОЙ*
      Вы личиком – пафосский бог,
      Вы молоды, вы стройны, как Аглая,
      Но я гусар... я б вас любить не мог,
      Простите: для меня вы слишком неземная.
      К вам светской страстью, как к другой,
      Гореть грешно!
      С восторженной душой
      Мы вам, как божеству, несем кадил куренье,
      Обеты чистые, и гимны, и моленье!
      1829
      * Софья Александровна Кушкина – соседка по симбирскому имению, поклонником красоты которой был Давыдов. – Прим. ред.
      NN
      Вы хороши! – Каштановой волной
      Ваш локон падает на свежие ланиты;
      Как мил ваш взор полузакрытый,
      Как мил ваш стан полунагой!
      Не вы ль оригинал живой
      Очаровательной хариты,
      Кановы созданной рукой?
      Вы хороши! – Но мой покой
      Неколебим. Осанка величава,
      Жеманная тоска искусственной любви
      Не страшны мне: моя отрава
      Взор вдохновительный и слово от души.
      Я их ищу давно, давно не обретая.
      Вам не сродни крылатый бог:
      Жизнь ваша – стрелка часовая,
      А рифметический итог.
      Но та, которую люблю, не называя...
      Ах, та вся чувство, вся – восторг,
      Как Пиндара строфа живая!
      1829
      ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН*
      Вечерний звон, вечерний звон,
      Как много дум наводит он!
      Не тот, что на закате дня
      Гудит в стенах монастыря,
      Но тот, что пасмурной порой
      Поется девой молодой...
      Вечерний звон, вечерний звон,
      Как много дум наводит он!
      Как он мучителен и мил!
      Как он мне чувства возмутил,
      Когда впервые звук его
      Коснулся слуха моего!..
      То был не звук, но глас страстей,
      То говор был с душой моей!
      Вечерний звон, вечерний звон,
      Как много дум наводит он!
      Все вторило в природе ей:
      Луна средь облачных зыбей,
      Пустыня в сумрачной тиши
      И ропот девственной души,
      Терзаемой любви тоской,
      И очи, полные слезой!..
      Вечерний звон, вечерний звон,
      Как много дум наводит он!
      1830-е гг.
      * Вариация на тему стихотворения И. И. Козлова "Вечерний звон". – Прим. ред.
      МАША И МИША
      Шутка
      Как интересна наша Маша!
      Как исстрадалася по Мише!
      Но отчего же ехать к Маше
      Так медлит долговязый Миша?
      Быть может, занимаясь Машей,
      На сахарном заводе Миша
      Готовит карамельки Маше,
      Но станется и то, что Миша
      Забыл о нашей бедной Маше.
      И, может быть, неверный Миша
      Целует уж другую Машу,
      Вы знаете какую, – Миша!
      Опомнись, Миша! – наша Маша
      Жива лишь памятью о Мише,
      А новая красотка Маша
      Грызет одни конфеты Миши
      Грызет, как их грызут все Маши
      В провинциях, где ныне Миша,
      И в ус не дует эта Маша,
      Что слаще их лобзанья Миши!
      Когда, когда же к нашей Маше
      Ты возвратишься, длинный Миша,
      И сквозь очки увидишь Машу
      Глядящую в лорнет на Мишу?..
      1830-е гг.
      ГЕРОЮ БИТВ, БИВАКОВ, ТРАКТИРОВ и Б...
      Люблю тебя, как сабли лоск,
      Когда, приосенясь фуражкой,
      С виноточивою баклажкой
      Идешь в бивачный мой киоск!
      Когда, летая по рядам,
      Горишь, как свечка, в дыме бранном;
      Когда в б.....е окаянном
      Ты лупишь сводню по щекам.
      Киплю, любуюсь на тебя,
      Глядя на прыть твою младую:
      Так старый хрыч, цыган Илья,
      Глядит на пляску удалую,
      Под лад плечами шевеля.
      О рыцарь! идол усачей!
      Гордись пороками своими!
      Чаруй с гусарами лихими
      И очаровывай б....й!
      1830 или 1831
      ГОЛОДНЫЙ ПЕС
      Ox, как храбрится
      Немецкий фон,
      Как горячится
      Наш херр-барон,
      Ну, вот и драка,
      Вот лавров воз!
      Хватай, собака,
      Голодный пес.
      Кипят и рдеют
      На бой полки;
      Знамена веют,
      Горят штыки,
      И забияка
      Палаш вознес!
      Хватай, собака,
      Голодный пес.
      Адрианополь
      Без битв у ног,
      Константинополь
      В чаду тревог.
      Что ж ты, зевака,
      Повесил нос?
      Хватай, собака,
      Голодный пес.
      Лях из Варшавы
      Нам кажет шиш,
      Что ж ты, шаршавый,
      Под лавкой спишь?
      Задай, лаяка,
      Варшаве чес!
      Хватай, собака,
      Голодный пес.
      "Все это жжется...
      Я брать привык,
      Что так дается...
      Царьград велик.
      Боюсь я ляха!.."
      А ты не бось!
      Хватай, собака,
      Российский пес.
      Так вот кресченды
      Звезд, лент, крестов,
      Две-три аренды,
      Пять-шесть чинов;
      На шнапс, гуляка,
      Вот денег воз!
      Схватил собака,
      Голодный пес.
      1832
      ГУСАРСКАЯ ИСПОВЕДЬ
      Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар,
      И с проседью усов – все раб младой привычки.
      Люблю разгульный шум, умов, речей пожар
      И громогласные шампанского оттычки.
      От юности моей враг чопорных утех
      Мне душно на пирах без воли и распашки.
      Давай мне хор цыган! Давай мне спор и смех,
      И дым столбом от трубочной затяжки!
      Бегу век сборища, где жизнь в одних ногах,
      Где благосклонности передаются весом,
      Где откровенность в кандалах,
      Где тело и душа под прессом;
      Где спесь да подлости, вельможа да холоп,
      Где заслоняют нам вихрь танца эполеты,
      Где под подушками потеет столько ж...,
      Где столько пуз затянуто в корсеты!
      Но не скажу, чтобы в безумный день
      Не погрешил и я, не посетил круг модный;
      Чтоб не искал присесть под благодатну тень
      Рассказчицы и сплетницы дородной;
      Чтоб схватки с остряком бонтонным убегал,
      Или сквозь локоны ланиты воспаленной
      Я б шепотом любовь не напевал
      Красавице, мазуркой утомленной.
      Но то – набег, наскок; я миг ему даю,
      И торжествуют вновь любимые привычки!
      И я спешу в мою гусарскую семью,
      Где хлопают еще шампанского оттычки.
      Долой, долой крючки, от глотки до пупа!
      Где трубки?.. Вейся, дым, на удалом раздолье!
      Роскошествуй, веселая толпа,
      В живом и братском своеволье!
      1832
      ЕЙ
      В тебе, в тебе одной природа, не искусство,
      Ум обольстительный с душевной простотой,
      Веселость резвая с мечтательной душой,
      И в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство!
      1833
      NN
      Вошла – как Психея, томна и стыдлива,
      Как юная пери, стройна и красива...
      И шепот восторга бежит по устам,
      И крестятся ведьмы, и тошно чертям!
      1833
      ВАЛЬС
      Ев. Д. 3<олотаре>вой*
      Кипит поток в дубраве шумной
      И мчится скачущей волной,
      И катит в ярости безумной
      Песок и камень вековой.
      Но, покорен красой невольно,
      Колышет ласково поток
      Слетевший с берега на волны
      Весенний, розовый листок.
      Так бурей вальса не сокрыта,
      Так от толпы отличена,
      Летит, воздушна и стройна,
      Моя любовь, моя харита,
      Виновница тоски моей,
      Моих мечтаний, вдохновений,
      И поэтических волнений,
      И поэтических страстей!
      1834
      * Золотарева Евгения Дмитриевна – дочь пензенских помещиков, с которой у Давыдова был продолжительный роман. – Прим. ред.
      25 ОКТЯБРЯ
      Я не ропщу. Я вознесен судьбою
      Превыше всех! – Я счастлив, я любим!
      Приветливость даруется тобою
      Соперникам моим...
      Но теплота души, но все, что так люблю я
      С тобой наедине...
      Но действенность живого поцелуя...
      Не им, а мне!
      1834
      ЗАПИСКА, ПОСЛАННАЯ НА БАЛЕ
      Тебе легко – ты весела,
      Ты радостна, как утро мая,
      Ты резвишься, не вспоминая,
      Какую клятву мне дала...
      Ты права. Как от упоенья,
      В чаду кадильниц, не забыть
      Обет, который, может быть,
      Ты бросила от нетерпенья,
      А я?-Я жалуюсь безжалостной судьбе;
      Я плачу, как дитя, приникнув к изголовью,
      Мечусь по ложу сна, терзаемый любовью,
      И мыслю о тебе... и об одной тебе!
      1834
      И МОЯ ЗВЕЗДОЧКА
      Море воет, море стонет,
      И во мраке, одинок,
      Поглощен волною, тонет
      Мой заносчивый челнок.
      Но, счастливец, пред собою
      Вижу звездочку мою
      И покоен я душою,
      И беспечно я пою:
      "Молодая, золотая
      Предвещательница дня,
      При тебе беда земная
      Недоступна до меня.
      Но сокрой за бурной мглою
      Ты сияние свое
      И сокроется с тобою
      Провидение мое!"
      1834
      НА ГОЛОС РУССКОЙ ПЕСНИ
      Я люблю тебя, без ума люблю!
      О тебе одной думы думаю,
      При тебе одной сердце чувствую,
      Моя милая, моя душечка.
      Ты взгляни, молю, на тоску мою
      И улыбкою, взглядом ласковым
      Успокой меня, беспокойного,
      Осчастливь меня, несчастливого.
      Если жребий мой – умереть тоской
      Я умру, любовь проклинаючи,
      Но и в смертный час воздыхаючи
      О тебе, мой друг, моя душечка!
      1834
      * * *
      О, кто, скажи ты мне, кто ты,
      Виновница моей мучительной мечты?
      Скажи мне, кто же ты? – Мой ангел ли хранитель
      Иль злобный гений-разрушитель
      Всех радостей моих? – Не знаю, но я твой!
      Ты смяла на главе венок мой боевой,
      Ты из души моей изгнала жажду славы,
      И грезы гордые, и думы величавы.
      Я не хочу войны, я разлюбил войну,
      Я в мыслях, я в душе храню тебя одну.
      Ты сердцу моему нужна для трепетанья,
      Как свет очам моим, как воздух для дыханья.
      Ах! чтоб без трепета, без ропота терпеть
      Разгневанной судьбы и грозы и волненья,
      Мне надо на тебя глядеть, всегда глядеть,
      Глядеть без устали, как на звезду спасенья!
      Уходишь ты-и за тобою вслед
      Стремится мысль, душа несется,
      И стынет кровь, и жизни нет!..
      Но только что во мне твой шорох отзовется,
      Я жизни чувствую прилив, я вижу свет,
      И возвращается душа, и сердце бьется!..
      1834
      ПОСЛЕ РАЗЛУКИ
      Когда я повстречал красавицу мою,
      Которую любил, которую люблю,
      Чьей власти избежать я льстил себя обманом,
      Я обомлел! Так, случаем нежданным,
      Гуляющий на воле удалец
      Встречается солдат-беглец
      С своим безбожным капитаном.
      1834
      РЕЧКА
      Давно ли, речка голубая,
      Давно ли, ласковой волной
      Мой челн привольно колыхая,
      Владела ты, источник рая,
      Моей блуждающей судьбой!
      Давно ль с беспечностию милой
      В благоуханных берегах
      Ты влагу ясную катила
      И отражать меня любила
      В своих задумчивых струях!..
      Теперь, печально пробегая,
      Ты стонешь в сумрачной тиши,
      Как стонет дева молодая,
      Пролетный призрак обнимая
      Своей тоскующей души.
      Увы! твой ропот заунывный
      Понятен мне, он – ропот мой;
      И я пою последни гимны
      И твой поток гостеприимный
      Кроплю прощальною слезой.
      Наутро пурпурной зарею
      Запышет небо, – берега
      Блеснут одеждой золотою,
      И благотворною росою
      Закаплют рощи и луга.
      Но вод твоих на лоне мутном
      Все будет пусто!.. лишь порой,
      Носясь полетом бесприютным,
      Их гостем посетит минутным
      Журавль, пустынник кочевой.
      О, где тогда, осиротелый,
      Где буду я! К каким странам,
      В какие чуждые пределы
      Мчать будет гордо парус смелый
      Мой челн по скачущим волнам!
      Но где б я ни был, сердца дани
      Тебе одной. Чрез даль морей
      Я на крылах воспоминаний
      Явлюсь к тебе, приют мечтаний,
      И мук, и благ души моей!
      Явлюсь, весь в думу превращенный,
      На берега твоих зыбей,
      В обитель девы незабвенной,
      И тихо, странник потаенный,
      Невидимым приникну к ней.
      И, неподвластный злым укорам,
      Я облеку ее собой,
      Упьюсь ее стыдливым взором,
      И вдохновенным разговором,
      И гармонической красой;
      Ее, чья прелесть – увлеченье!
      Светла, небесна и чиста,
      Как чувство ангела в моленье,
      Как херувима сновиденье,
      Как юной грации мечта!
      1834
      РОМАНС
      Не пробуждай, не пробуждай
      Моих безумств и исступлений
      И мимолетных сновидений
      Не возвращай, не возвращай!
      Не повторяй мне имя той,
      Которой память – мука жизни,
      Как на чужбине песнь отчизны
      Изгнаннику земли родной.
      Не воскрешай, не воскрешай
      Меня забывшие напасти,
      Дай отдохнуть тревогам страсти
      И ран живых не раздражай.
      Иль нет! Сорви покров долой!..
      Мне легче горя своеволье,
      Чем ложное холоднокровье,
      Чем мой обманчивый покой.
      1834
      * * *
      Что пользы мне в твоем совете,
      Когда я съединил и пламенно люблю
      Весь Божий мир в одном предмете,
      В едином чувстве – жизнь мою!
      1834
      * * *
      Я вас люблю так, как любить вас должно:
      Наперекор судьбы и сплетней городских,
      Наперекор, быть может, вас самих,
      Томящих жизнь мою жестоко и безбожно.
      Я вас люблю не оттого, что вы
      Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,
      Уста роскошствуют и взор Востоком пышет,
      Что вы – поэзия от ног до головы!
      Я вас люблю без страха, спасенья
      Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы,
      Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья.
      Я вас люблю затем, что это – вы!
      На право вас любить не прибегу к пашпорту
      Иссохших завистью жеманниц отставных:
      Давно с почтением я умоляю их
      Не заниматься мной и убираться к черту!
      1834
      * * *
      В былые времена она меня любила
      И тайно обо мне подругам говорила,
      Смущенная и очи спустя,
      Как перед матерью виновное дитя.
      Ей нравился мой стих, порывистый, несвязный,
      Стих безыскусственный, но жгучий и живой,
      И чувств расстроенных язык разнообразный,
      И упоенный взгляд любовью и тоской.
      Она внимала мне, она ко мне ласкалась,
      Унылая и думою полна,
      Иль, ободренная, как ангел, улыбалась
      Надеждам и мечтам обманчивого сна...
      И долгий взор ее из-под ресниц стыдливых
      Бежал струей любви и мягко упадал
      Мне на душу – и на устах пылал
      Готовый поцелуй для уст нетерпеливых...
      .......................................
      1834 или 1835
      РОМАНС
      Жестокий друг, за что мученье?
      Зачем приманка милых слов?
      Зачем в глазах твоих любовь,
      А в сердце гнев и нетерпенье?
      Но будь покойна только ты,
      А я, на горе обреченный,
      Я оставляю все мечты
      Моей души развороженной...
      И этот край очарованья,
      Где столько был судьбой гоним,
      Где я любил, не быв любим,
      Где я страдал без состраданья,
      Где так жестоко испытал
      Неверность клятв и обещаний
      И где никто не понимал
      Моей души глухих рыданий!
      1834 или 1835
      * * *
      Унеслись невозвратимые
      Дни тревог и милых бурь,
      И мечты мои любимые,
      И небес моих лазурь.
      ........................
      Не глядит она, печальная,
      На пролет надежд моих.
      Не дрожит слеза прощальная
      На ресницах молодых!
      1834 или 1835
      ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
      Прошла борьба моих страстей,
      Болезнь души моей мятежной,
      И призрак пламенных ночей
      Неотразимый, неизбежный,
      И милые тревоги милых дней,
      И языка несвязный лепет,
      И сердца судорожный трепет,
      И смерть и жизнь при встрече с ней...
      Исчезло все! – Покой желанный
      У изголовия сидит...
      Но каплет кровь еще из раны,
      И грудь усталая и ноет и болит!
      1836
      СОВРЕМЕННАЯ ПЕСНЯ
      Был век бурный, дивный век:
      Громкий, величавый;
      Был огромный человек,
      Расточитель славы.
      То был век богатырей!
      Но смешались шашки,
      И полезли из щелей
      Мошки да букашки.
      Всякий маменькин сынок,
      Всякий обирала,
      Модных бредней дурачок,
      Корчит либерала.
      Деспотизма супостат,
      Равенства оратор,
      Вздулся, слеп и бородат,
      Гордый регистратор.
      Томы Тьера и Рабо
      Он на память знает
      И, как ярый Мирабо,
      Вольность прославляет.
      А глядишь: наш Мирабо
      Старого Гаврило
      За измятое жабо
      Хлещет в ус дав рыло.
      А глядишь: наш Лафает*
      Брут или Фабриций
      Мужиков под пресс кладет
      Вместе с свекловицей.
      Фраз журнальных лексикон,
      Прапорщик в отставке,
      Для него Наполеон
      Вроде бородавки.
      Для него славнее бой
      Карбонаров бледных,
      Чем когда наш шар земной
      От громов победных
      Колыхался и дрожал,
      И народ в смятенье,
      Ниц упавши, ожидал
      Мира разрушенье.
      Что ж? – Быть может, наш герой
      Утомил свой гений
      И заботой боевой,
      И огнем сражений?..
      Нет, он в битвах не бывал
      Шаркал по гостиным
      И по плацу выступал
      Шагом журавлиным.
      Что ж? – Быть может, он богат
      Счастьем семьянина,
      Заменя блистанье лат
      Тогой гражданина?..
      Нет, нахально подбочась,
      Он по дачам рыщет
      И в театрах, развалясь,
      Все шипит да свищет.
      Что ж? – Быть может, старины
      Он бежал приманок?
      Звезды, ленты и чины
      Презрел спозаранок?
      Нет, мудрец не разрывал
      С честолюбьем дружбы
      И теперь бы крестик взял...
      Только чтоб без службы.
      Вот гостиная в лучах:
      Свечи да кенкеты,
      На столе и на софах
      Кипами газеты;
      И превыспренний конгресс
      Двух графинь оглохших
      И двух жалких баронесс,
      Чопорных и тощих;
      Все исчадие греха,
      Страстное новинкой;
      Заговорщица-блоха
      С мухой-якобинкой;
      И козявка-егоза
      Девка пожилая,
      И рябая стрекоза
      Сплетня записная;
      И в очках сухой паук
      Длинный лазарони,
      И в очках плюгавый жук,
      Разноситель вони;
      И комар, студент хромой,
      В кучерской прическе,
      И сверчок, крикун ночной,
      Друг Крылова Моськи;
      И мурашка-филантроп,
      И червяк голодный,
      И Филипп Филиппыч – клоп,
      Муж... женоподобный,
      Все вокруг стола – и скок
      В кипеть совещанья
      Утопист, идеолог,
      Президент собранья,
      Старых барынь духовник,
      Маленький аббатик,
      Что в гостиных бить привык
      В маленький набатик.
      Все кричат ему привет
      С аханьем и писком,
      А он важно им в ответ:
      Dominus vobiscum!**
      И раздолье языкам!
      И уж тут не шутка!
      И народам и царям
      Всем приходит жутко!
      Все, что есть,- все пыль и прах!
      Все, что процветает,
      С корнем вон! – Ареопаг
      Так определяет.
      И жужжит он, полн грозой,
      Царства низвергая...
      А России – Боже мой!
      Таска... да какая!
      И весь размежеван свет
      Без войны и драки!
      И России уже нет,
      И в Москве поляки!
      Но назло врагам она
      Все живет и дышит,
      И могуча, и грозна,
      И здоровьем пышет,
      Насекомых болтовни
      Внятием не тешит,
      Да и место, где они,
      Даже не почешет.
      А когда во время сна
      Моль иль таракашка
      Заползет ей в нос, – она
      Чхнет – и вон букашка!
      1836
      * Лафайет Мари Жозеф (1757-1834) – французский политический деятель. Прим. ред. * Господь с вами! (Лат.)
      ЧЕЛОБИТНАЯ
      Башилову
      В дни былые сорванец,
      Весельчак и веселитель,
      А теперь Москвы строитель,
      И сенатор, и делец,
      О мой давний покровитель,
      Сохрани меня, отец,
      От соседства шумной тучи
      Полицейской саранчи,
      И торчащей каланчи,
      И пожарных труб и крючий.
      То есть, попросту сказать:
      Помоги в казну продать
      За сто тысяч дом богатый,
      Величавые палаты,
      Мой пречистенский дворец.
      Тесен он для партизана:
      Сотоварищ урагана,
      Я люблю, казак-боец,
      Дом без окон, без крылец,
      Без дверей и стен кирпичных,
      Дом разгулов безграничных
      И налетов удалых,
      Где могу гостей моих
      Принимать картечью в ухо,
      Пулей в лоб иль пикой в брюхо.
      Друг, вот истинный мой дом!
      Он везде, – но скучно в нем;
      Нет гостей для угощенья.