– Действительно, фантастика, хотя и не очень научная, – недовольно проговорил Роман. – Не знаю, что мне и делать с тобой, паренёчек в синяках. Как прикажешь называть тебя?

– Как всегда называл. Папуля. Я ещё, помнишь, оч-чень обижался на такое обращение. Но ты не хотел или не мог отвыкнуть. Если тебе удобнее, можешь сейчас называть меня Лапой.

– Детское прозвище папули, – вспомнил Роман. – Так где мой отец? Я сейчас же позвоню в милицию, если ты…

– Лучше позвони Гордеюшке. Мальчиком я стал сегодня ночью во сне и не мог же разговаривать с ним детским голосом! Скажи ему, что ты, мол, только что прилетел и приглашаешь его немедленно в гости. Только не сообщай ему, ЧТО ты здесь увидел. А то он подумает, что его разыгрывают.

– Ладно… папуля! – сердито, почти зло согласился Роман. – Но сначала позволь выслушать тебя. Разыгрывать так разыгрывать. Валяй, Лапа!

– Тут дело оч-чень серьёзное, Роман. Понимаешь, я совершенно случайно воспользовался… то есть выпил изобретение известного тебе Ивана Варфоломеевича.

– Зверюшки-игрушки?

– Вот-вот! – обрадовался Илларион Венедиктович. – Если про них помнишь, тебе будет легче понять меня. Сейчас Иван наверняка гадает, куда исчезла первая порция его замечательного эликсира грандиозус наоборотус. Но самое главное заключается в том, что есть предположение: за этим эликсиром уже охотятся иностранные разведки. А Иван обо мне ещё не знает. Давай звонить Гордеюшке. Номер наберу я, говорить будешь ты.

И хотя Роман был неплохим актёром, умел, как говорится, скрывать и раскрывать любые чувства, но, приглашая Гордея Васильевича немедленно подъехать, заметно разволновался, когда тот категорически стал отказываться, просил перенести встречу на вечер.

– Скажи, что дело касается Иванова изобретения, а я в ванной, – шепнул Илларион Венедиктович.

Прикрыв трубку рукой, Роман сказал:

– Отказывается наотрез.

– Тогда рассказывай, что ты здесь видел…

– Гордей Васильевич! – взволнованно крикнул Роман. – Дело в том, что я вместо отца застал в квартире мальчика лет десяти, вся физиономия в синяках… Да послушайте до конца! Он уверяет, что он мой папуля… Ничего я не сочиняю, честное слово! Говорит, что выпил какой-то эликсир Ивана Варфоломеевича и утром проснулся мальчиком… А то я и не знаю, что мне делать… Да не верится, что папуля способен на такой розыгрыш… Жду, жду! – Он положил трубку. – Заедет ненадолго в перерыве между заседаниями.

– Не знаю, что мне и делать, – недовольно передразнил Илларион Венедиктович. – Делай то, что делал всегда, когда приезжал ко мне. Хвастай, кого играл, в чём снимался, сколько раз собирался жениться, сколько раз собирался навестить меня…

– Значит, бывают в жизни чудеса! – неестественно весёлым голосом воскликнул Роман. – Но кто поверит, что ты – паренёчек лет десяти да ещё вся физиономия в синяках – мой папуля?!

– Просто ты никогда не был серьёзным человеком, Рома. Всегда, помню, всех передразнивал. Вот и сейчас решил, что какой-то мальчишка передразнивает для чего-то твоего отца, так ведь?

– А тебя бы на мое место! – Роман рассердился по-настоящему. – Стремился, летел, три пересадки, мчался обнять дорогого папулю, а тут какой-то сопляк корчит из себя моего отца. Обалдеешь!

– За сопляка ты ещё получишь, Ромка! Всю жизнь глотал фантастику, а как жизнь столкнула тебя… Да ты же актёр! У тебя должно быть богатейшее воображение!

– При чём здесь воображение?! – совсем рассердился Роман. – Главное, что в тебе, малышок, действительно чувствуется что-то от моего отца.

– Дошло наконец-то… Почему я вот не растерялся, когда утром проснулся маленьким и, кроме трусов, у меня ничего не было? Я уже участвовал в драке, и мне, как видишь, здорово досталось. Семь негодяев набросились на меня одного! Но им тоже досталось!

– Слушай, папуля. Всё это получилось совершенно случайно или…

– Эликсир я выпил случайно. Но вернуться в детство я решил ещё до этого и совершенно принципиально.

– Для чего? Что за блажь, извини?

– Не блажь, а редчайший биолого-психолого-педагогический эксперимент.

– А как ты… обратно?

– Не знаю. Я хочу побыть, может, и до конца дней своих в детстве.

Роман пересел к нему поближе, долго разглядывал его лицо, проговорил задумчиво:

– Расскажешь – никто не поверит.

– Не надо рассказывать, – строго проговорил Илларион Венедиктович. – Наверное, я – уже государственная тайна. Вот явится Гордеюшка, закатит мне грандиозный скандал!

– Ещё, папуля, вопрос… А ты… не…

– Нет, я был в своем уме, в нём и сейчас пребываю. Никакого старческого маразма, даже склероза у меня пока не наблюдается.

– Ну, а зачем эта… ну…

– Не выбирай слов, спрашивай прямо.

– Зачем эта нелепая затея? Ну, предположим, ты, десятилетний паренёчек, действительно генерал-лейтенант Самойлов в отставке. Тебе нечем было заняться? Ты не мог, например, писать мемуары о своей большой и интересной жизни? Почему ты решил стать Лапой?

– Пробовал я, Рома, писать мемуары. В чулане лежат на самой верхней полке. Коротко дело обстояло так. Только вряд ли ты что-нибудь поймешь. У тебя ведь нет детей, и, по-моему, ты так и не обзаведешься семьей.

– Ошибаешься, будем считать, папуля! – сердито ответил Роман. – Я собирался прибыть к тебе с невестой. Но её, теперь-то я понимаю, к счастью, задержали на съемках. А то представляешь картиночку? Заходим мы с невестой вот сюда, а встречает нас этакий бойкий на язык, вся физиономия в синяках, типчик и уверяет, что он мой папуля! Но неужели ты, если это и впрямь ты, таким и останешься? Неужели я больше не увижу тебя… настоящим? Не обниму тебя, не поглажу твою седую голову?

– Не знаю, Рома, – печально признался Илларион Венедиктович, – понятия не имею… Но не сожалею ни о чем. Понимаешь, я всю свою жизнь посвятил, можно сказать, уже отдал за счастье нашей Родины. А на старости лет меня одолела, буквально завладела мной идея: счастье нашей Родины, будущее её – в руках детей. Какими они вырастут, таким и будет будущее страны. И тут одно за другим, одно за другим я обнаруживал явления… ну, встречал я мальчишек и девчонок… они ещё маленькие, а их уже перевоспитывать требуется! Среди них уже есть жулики, лжецы, негодяи даже. Они уже привыкли к паразитическому образу жизни. А вдруг они такими и останутся?!

– Ты не преувеличиваешь?

– Нет, нет, нет! Конечно, большинство наших детей вырастет настоящими людьми, достойными гражданами Отечества. Но вот перебери-ка в памяти своих знакомых, а у тебя их великое множество: сколько у них растёт дурных детей? Немало! И вот я решил проникнуть в их среду и…

– И тебя сразу побили!

– И меня сразу побили, и это было доказательством моей правоты. Мы с Гордеюшкой, – Лапа горделиво приосанился, – уже ликвидировали банду!

– Обалдеть можно!

– Балдеть не надо, – строго, даже сурово произнес Илларион Венедиктович. – Действовать надо. По-моему, необходимо, чтобы меня таким, каким я был раньше, хоть изредка видели знакомые. Я буду жить Лапой, а ты, пока не кончится отпуск, будешь мной. Да, да, пока нет Гордеюшки, примерь мой мундир, лицо разными красками…

– Грим у меня с собой, даже парик подходящий есть.

– Вот и подделайся под меня.

– Попробуем, – довольно весело, но неуверенно согласился Роман.

Теперь, уважаемые читатели, мы вплотную подошли, наверное, к главным событиям нашего повествования. Сцена встречи с Гордеем Васильевичем только тогда приобретет своё настоящее значение, когда вы прочтете нижеследующее.

Иван Варфоломеевич доложил директору института, что первая порция эликсира грандиозус наоборотус самым загадочным образом исчезла из лаборатории. Мало сказать, что директор был удивлен, поражен, обескуражен. Он простонал, схватился руками за голову, прошептав:

– Что вы наделали…

– В том-то и дело, что мы ничего не наделали, – обиженно ответил Иван Варфоломеевич. – Я убежден, что по какой-то нелепой случайности кто-то просто вылил эликсир в раковину.

– Кто-то! Но кто?! И почему? И как это могло случиться?

– Это мне будет известно сегодня вечером, – пообещал не очень уверенным тоном Иван Варфоломеевич. – Получилось так, что в лаборатории после обеденного времени я остался с двумя своими, вам хорошо известными друзьями. Гордей Васильевич Пушкарев и Илларион Венедиктович Самойлов.

– Знаю, знаю, но…

– И вот когда я был здесь, у вас, в лабораторию уже пришёл генерал-лейтенант. То есть Илларион. А эликсир был в мензурке, абсолютно напоминающей обыкновенный стакан…

– Нет, дорогой Иван Варфоломеевич, меня ваши детективные версии не устраивают, к сожалению. Я обязан доложить о случившемся немедленно.

– Докладывайте, конечно. Но я убежден, что злым умыслом здесь и не пахнет.

Да, здесь, уважаемые читатели, злым умыслом и не пахло. Им пахло, так сказать, в другом месте.

Сергей Иванович с утра был приглашен в соответствующее учреждение, где его встретил уже упоминавшийся в нашем повествовании сотрудник Петр Петрович. На сей раз беседа была продолжительной и совершенно успокоила Сергея Ивановича. Его просто попросили рассказать о жизни и работе с того времени, как он себя помнит. Сергей Иванович ничего не скрывал, сообщил известные ему сведения о многообразной деятельности организации «Целенаправленные Результативные Уничтожения», тем более, что вопросы были самого общего порядка.

И, выйдя на улицу в распрекрасном настроении, Сергей Иванович решил заняться «поисками» комнатной собачки.

Разведка, в которой он служил, располагала определёнными сведениями, и Сергей Иванович отправился по адресу, по которому в своей квартире-универмаге проживал собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, а по шпионской кличке Суслик.

Дверь долго не открывали, и Сергей Иванович собрался было уже уходить, но чутье, будем считать, бывшего разведчика подсказало ему, что этого не надо делать, и он, нажав кнопку звонка, не убирал палец, до тех пор, пока дверь осторожно не открылась.

Сергей Иванович уверенно вошёл, прикрыл дверь и стал внимательно рассматривать стоявшее перед ним существо, лицо которого было искажено безразмерным ужасом.

Существо еле-еле-еле-еле промямлило:

– Я больше не практикую и никого не принимаю. Никого и ни за что.

– А я пришёл, – раздельно и четко выговаривая каждое слово, произнес Сергей Иванович, – приобрести у вас малюсенькую комнатную собачку, злобную, как взрослый тигр-людоед. Я Сынок, Суслик.

– У меня паралич правой руки. Никакого сынка у меня нет.

Глупый, глупый, безразмерно трусливый и безразмерно глупый Эдик! Кого он решил обмануть? Такого разведчика, как майор Серж фон Ллойд!

– Я у тебя Сынок, но с большой буквы, – зло сказал агент. – Где собачка?

Эдик уныло поплёлся по прихожей, и они с Сынком вошли в маленькую, совершенно пустую комнатку, где в углу стояла клетка, а в ней бесновалась малюсенькая собачка, злобная, как взрослый тигр-людоед.

– Что ты задумал, гад? – деловито спросил Сынок. – Ты ведь был предупрежден о моем визите. Или мозги у тебя не в порядке? Так я их быстренько вправлю. Ну?

Бессильно опустившись на пол, Эдик заплакал и забормотал:

– У меня паралич… у меня паралич… у меня паралич…

Тогда Сынок легко поставил его на ноги, провёл на кухню, усадил и заговорил ледяным тоном:

– На что ты… рассчитываешь? Во-первых, я тебя прикончу, если ты………! [11]

– Пожалуйста, не выражайтесь так! Я всё-таки культурный, интеллигентный, почти образованный, человек! – плаксиво попросил Эдик.

– Ты…… а не человек! Если…… ты…… не начнешь соображать…… я тебя……! Прими какое-нибудь лекарство, чтобы успокоиться, а то чего доброго……!

– Никакие лекарства, даже самые дефицитные, мне уже не помогают. Я сплю под кроватью. Я не могу с вами сотрудничать… у меня пара… у меня пара… у меня парализована рука… – скулил Эдик, теперь уже с уверенностью можно сказать, бывший собачий гипнотизёр.

И тут Сынок произнес речь, настолько состоящую из угроз, что передать её можно лишь следующим образом:

– Слушай, ты…… и…… а то…… я…… и…… а если…… прикончу как……! – Опытный шпион понял, что одной руганью Суслика в себя не приведешь, он знал, чем заставить его продолжать заниматься шпионизмом. – Неужели ты хочешь потерять всё своё богатство?

– Нет, нет, нет!!!! – замахал обеими руками Эдик, и «парализованной» тоже: она у него просто онемела.

– Тогда приступим. Сообщи, что собачка оказалась именно такой, какая требовалась [12].

Почти без запинки Суслик повторил текст шифровки, не понимая, конечно, её содержания, спросил:

– Неужели нельзя найти мне замену? Нервы… голова…

– Замена будет, но тогда тебя не будет, – уверенно пообещал Сынок. – Приведи в порядок собачку, чтобы она не искусала меня.

– Ничего не получится. Я полностью дисквалифицировался.

Сынок взял его обеими руками за горло и спокойно приказал:

– Попробуй. Собачка мне нужна. Я без неё отсюда не выйду.

– Дайте… подышать… и больше так… не… а то… [13]

– Дыши, дыши, а потом займись делом.

– Может… в клет… ке… уне…сёте?

– Тогда мы оба с тобой окажемся в клетке. – Сынок недобро усмехнулся. – Я не понимаю, что ты трусишь. Дело у нас поставлено прекрасно. Тебя за много лет не засекли. Я здесь устроился так, что даже в мечтах не мог представить. Но стоит тебе сделать хотя бы миниатюрную глупость, не говоря уже о крупной подлости, ведь ты всего лишишься, в том числе богатства и жизни.

– Не пугайте меня, пожалуйста, – плаксиво попросил Эдик. – Я попробую применить чужой метод на малюсенькой собачке, злобной, как взрослый тигр-людоед. Вы берёте кастрюлю…

– Кастрюлю?! Зачем?!

– Я выпускаю собачушку, вы накрываете её кастрюлей, а вот что делать дальше, я не знаю.

– Если ты вздумал шутить…

– Мне не до шуток. Я и так…

И тут раздался дверной звонок.

– Открывай! – приказал Сынок. – Я спрячусь! Да перестань ты дрожать! Это же кто-нибудь из твоих клиенток! Иди!

Шатаясь и держась рукой за стену, шпион Суслик, вернее, снова собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, пошёл к дверям, открыл.

Перед ним стоял, смущенно улыбаясь, Григорий Григорьевич. Он вежливо проговорил, входя в прихожую:

– Я всё-таки решил ещё раз обратиться к вам.

– Нет, нет, нет! Я больше не практикую. Мне необходим длительный пассивный отдых. Я взвинчен.

– Не надо никакой практики. А отдых лучше активный. А мне нужна собачка. Она у вас наверняка имеется. Продайте. И отдыхайте.

И тут Эдика осенило. Он торопливо, радостно заговорил:

– Будет, будет у вас собачушка именно такая, какая вам требуется! Завтра! А сейчас вы помогите мне при помощи вашего кастрюльного метода вылечить одну собачушку. Она приготовлена мною для очень важного клиента. Да, да, такого важного, что от него зависит судьба меня и моей квартиры. А я в благодарность вам завтра же продам, и не очень дорого, великолепный экземпляр, который мне завтра доставят.

– Согласен, – подумав, ответил Григорий Григорьевич. – Такой вариант меня вполне устраивает. И метод кастрюльный ещё раз проверим, и собачка у меня будет. Давайте вашу больную.

– Она у меня в специальной комнатке. Пройдемте.

– Нет, кастрюльный метод я применяю только на кухне! – И Григорий Григорьевич прошёл туда, где, по его предположениям, должна была находиться кухня.

В этом огромном помещении он долго искал глазами кастрюлю и вдруг в большом длинном зеркале увидел, что за оконной портьерой стоит человек в зеркальных очках и с ножом в руке.

Ветеран войны и службы в милиции, Григорий Григорьевич будто бы никого и ничего не заметил, только мысленно приказал себе: «Гриша, главное – не волноваться. Забудь о своих годах, нездоровье, выполняй долг!»

Ну, а пока Григорий Григорьевич ищет подходящую кастрюлю, а малюсенькая собачушка ярится в клетке, словно взрослый тигр-людоед, мы, уважаемые читатели, успеем вернуться в квартиру Иллариона Венедиктовича, куда только что пришёл Гордей Васильевич и дверь которому открыл Роман, загримированный под своего отца и в его мундире.

– Хорош, хорош! – презрительно бросил гость. – В честь приезда сына напялил генеральский мундир да ещё решил меня разыграть! Делать тебе больше нечего, пенсионер-тунеядец! Где Роман?

– К вашим услугам, Гордей Васильевич, – своим голосом ответил Роман, – рад вас видеть. А папуля мой на кухне. Прошу взглянуть. Он уверял меня, что ваш визит необходим.

Лапа, всё лицо в синяках, покорно сидел и, увидев друга, даже не пошевелился.

– Здорово, Лапонька, – сказал Гордей Васильевич, сдерживая подступающий гнев, – в детстве, помнится, тебя так ни разу не молотили.

– Тем более, что инициатором молотения был твой внук, – ответил Илларион Венедиктович.

– Добился своего, значит? – всё ещё еле сдерживая подступающий гнев, спросил Гордей Васильевич. – А Ромку-то зачем в свой мундир вырядил да ещё под себя подкраситься велел?

– Я согласен, многоуважаемый Гордей Васильевич, разговаривать с тобой при одном непременном условии, – чуть ли не заносчиво ответил Илларион Венедиктович, – без излишних эмоций. Или ещё лучше – абсолютно спокойно. И без нотаций. Хотя внешне я и Лапа, но я по-прежнему генерал-лейтенант…

– В этом и заключается твоя подленькая хитрость, – перебил Гордей Васильевич, который, кстати, сразу понял, ЧТО произошло, и никакого удивления не испытывал. – Ты, видите ли, и Лапа, и генерал-лейтенант в отставке. Значит, и выпороть тебя нельзя, и на совет ветеранов вызвать тоже нельзя. Ловко получилось! Вопрос первый: как ты ухитрился принять грандиозус наоборотус?

– Совершенно случайно. Он был в мензурке, похожей на стакан. А я оч-чень хотел пить.

– Вопрос второй, – возвысил голос Гордей Васильевич. – Иван знает об этом?

– Конечно, нет. Не мог же я разговаривать с ним детским голосом! Я и тебе-то утром побоялся ответить.

– Ну, силен… Лапа! Счастье твое, Роман, что ты ещё понятия не имеешь, ЧТО натворил твой папуля.

– Никак до сих пор не могу поверить, что это… он, – обескураженно произнес Роман. – Всё надеялся, что попал в крупный розыгрыш.

– Если бы… – Гордей Васильевич долго молчал, подперев подбородок руками и разглядывая Лапу. – Тут, если судить формально, попахивает государственным преступлением. Такая тут, друзья мои, сложнейшая ситуация образовалась. Я до вечера занят, у меня совещание с иностранцами. Надо как-то Ивана успокоить. Ведь он наверняка мышам и морским свинкам вместо эликсира ввёл воду и сейчас ломает голову… Если же он определил, что первая порция эликсира исчезла, то доложил об этом дирекции. Вот как бы нам для начала не пришлось розыгрыш устроить… Нашёл я, Лапа, фото маленького Серёженьки, передал куда следует… А вдруг Иван сразу обо всём своему Серёженьке расскажет? Понимаешь, Рома, встретил он за рубежом своего сына, которого считал погибшим в самом начале войны. А сынок этот – агент иностранной разведки.

– Как?! – поразился Роман.

– Да вот так.

– Ты всё ещё подозреваешь… – с упреком начал Илларион Венедиктович.

– Нет! – резко оборвал Гордей Васильевич. – Не подозреваю, а убежден! Значит, так, Рома. Ивана я вызову сюда, а ты, сколько хватит терпения, изображай своего папулю, желательно до моего возвращения. Боюсь, что Лапу сразу возьмут под наблюдение. Итак, ты, Рома, изображаешь папулю, а тот сидит в ванной.

– Попрошу не иронизировать, – рассердился Илларион Венедиктович, – и не превращать благородное дело в балаган!

– Ты, малец! – тоже рассердился Гордей Васильевич. – Помалкивай при старших! Идём звонить Ивану.

Он первым прошёл в комнату, где стоял телефон, снял трубку, долго, словно неуверенно, набирал номер, заговорил нарочито беззаботным тоном:

– Иван?.. Приветствую… Знаю, знаю, что неприятности, да у кого их нет… Никуда твой эликсир не исчезал, Илларион его выпил… Выпил, да и всё! Немедленно под наблюдение?.. Опасно?.. Вот приезжай и полюбуйся на него… И меня обязательно подожди… Долго нет Серёженьки? Ну и что?.. Гуляет или собачку себе разыскивает… Значит, жди меня здесь, у Иллариона. – Он положил трубку, взглянул на часы. – Мне пора. Ивана до меня не отпускайте. Вот, Лапа, радость наша, какая получается каша. В детство вернулся – ладно, а вдруг ты ещё и впадешь в него?

– Ты полагаешь, что я слабоумен?

– Есть некоторые основания предполагать это, – насмешливо ответил Гордей. Васильевич. – Значит, Рома, ты изображай своего папулю, а он пусть сидит в ванной. Дай ему какую-нибудь интересную книжку с картинками. – Уже у дверей он сказал: – Если бы, Иллариоша, я не любил тебя, в психиатричку бы сдал немедленно!

Когда он ушёл, Роман спросил:

– Объясни всё-таки мне, почему ты мечтал, извини, о такой нелепости, как возвращение в детство? Я ведь так и не понял!

– Нелепости? – с укором переспросил Илларион Венедиктович. – А разве не бывало в истории случаев, когда что-то новое казалось сначала нелепостью, а потом оказывалось приобретением человечества?

– И ты сейчас надеешься на это?

– Теоретически – да, практически – всё может быть. Заберут меня под медицинское наблюдение, и там я проведу остаток дней своих. Вроде мыши или морской свинки. Я больше за Ивана беспокоюсь. От радости или возмущения он может…

Раздался дверной звонок.

– Желаю успеха, Рома. Действуй. А я в ванную.

Роман открыл дверь, и в прихожую стремительно ворвался Иван Варфоломеевич, а за ним вошли мужчина и женщина в белых халатах.

И тут же Роман совершил оплошность, сказав, правда, голосом отца:

– Рад приветствовать вас, дорогой Иван Варфоломеевич! Давненько мы с вами не виделись!

– Ах, ты ещё и шутишь! Да ещё и глупо шутишь! – Иван Варфоломеевич, можно сказать, рассвирепел, хотя подобное никак ему не было свойственно. – Марш на диван! Надо немедленно осмотреть тебя, шутник-самоучка! Сорвал мне опыты! Поставил моих сотрудников в глупейшее положение! И помереть ведь мог!

Роман был неплохим актёром, мог до неузнаваемости изменить своё лицо, голос, походку, но выдать своё молодое тело за старческое… Увы! Когда он разделся до пояса, Иван Варфоломеевич восторженно прошептал:

– Как помолодел… – Он отошёл к окну и радостно подумал: «Значит, эликсир обладает незаурядными силами воздействия на человеческий организм, а не только на мышей и морских свинок!»

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил он.

– Снимать кардиограмму нет особой необходимости, – ответил врач, – хотя мы и сделаем это. Совершенно здоровый человек. Организм примерно тридцатилетнего спортсмена.

И опять Роман допустил оплошность, уточнив:

– Тридцатичетырехлетнего.

– У тебя именно такое ощущение? – возбуждённо спросил Иван Варфоломеевич.

Заработал аппарат, поползла лента бумаги.

Иван Варфоломеевич был в полной, но счастливой растерянности: границы возможностей его эликсира раздвинулись! Значит, можно, отбросив все эти глупые идеи возвращения в детство, просто задерживать старение организма! Спасибо тебе, Илларионушка!

А подлинный Илларион Венедиктович, уныло сидя на краю ванны, ловил себя на желании бегать, прыгать, драться, обзываться… В нём жило как бы два человека – мальчик и старик, причем они непрерывно спорили друг с другом, но пока всегда побеждал старик: его доводы были разумны и убедительны. Но мальчик сдавался не до конца, старика он слушался, но желания свои погасить не мог. И у мальчика родилось убеждение, что ему никогда не уговорить старика. Вот сейчас он, мальчик, пытался доказать ему, что глупо во всём подчиняться взрослым, а сидеть в ванной совсем уж глупо. Однако старик был непреклонен…

В кабинете Иллариона Венедиктовича медики вынесли решение по поводу здоровья Романа:

– Штангистом может быть.

– Спасибо, спасибо, вы свободны, – весело сказал Иван Варфоломеевич. – В случае чего я позвоню. Но, видимо, сегодня же направим его к вам.

Врач недоуменно пожал плечами и ушёл с медсестрой.

«Илларион Венедиктович» оделся, сказал:

– Гордей Васильевич оч-чень просил его подождать.

– Милый ты мой Иллариоша! – ласково воскликнул Иван Варфоломеевич. – Если бы ты только знал…

– Прошу оставить восторги до прихода Гордея Васильевича. Тебя ждёт жестокое разочарование. И виноват в этом буду не я.

– Да не боюсь я этого старого ворчуна! А где Роман?

– Ушёл за покупками. Знаешь, я им недоволен. Несерьёзный человек. Ведет себя дурак дураком!

– Да перестань! – отмахнулся Иван Варфоломеевич. – Честно, не знаю, какой он актёр, но человек он замечательный. Вот только не женится, это он зря. Я с удовольствием повидаюсь с ним… А в мозгах у тебя ничего такого… не происходит?

– Чего – такого? Всё нормально.

– Видишь ли, мы пока не занимались влиянием грандиозуса наоборотуса на мозг. Вдруг при таком здоровом теле окажешься с мозгом ребёнка?!

– Я-то нет! – уверенно заявил Роман и голосом отца добавил: – У меня и мозги пока здоровые.

– Пока-то пока… И голос у тебя какой-то… неустойчивый. Пожалуй, сегодня же передадим тебя под наблюдение. Рисковать нельзя.

А мальчик Лапа в это время страшно захотел есть, и сколько существовавший в нём старик ни уговаривал его потерпеть, Лапа не выдержал. Он тихонечко вышел из ванной, проник на кухню, открыл холодильник, обернулся на шум шагов и увидел в дверях Ивана Варфоломеевича.

– Приветствую тебя, Иван, – сказал Лапа, – ты не голоден? Может, поешь со мной?