Перед нами была гора Арагац, за спиной нашей возвышались Масисы – Большой и Малый. С Бартохянских высот спускалась в Сурмалу многотысячная толпа армян-беженцев. Спускались на ослах и пешие – кто с куском войлока, кто с паласом, прилаженным на спину, кто с лопатой на плече, кто с пахталкой в руках, кто с косой, кто с зурной, озабоченные и печальные.
      Кое-кто из солдат предложил провести беженцев к Аштараку и Апарану через Эчмиадзин или же через Ереван – в Новый Баязет. Наши глаза, впрочем, были прикованы к вершине Арагаца, чьи бархатные склоны искрились на солнце.
      На высокой каменной террасе стояла старинная крепость Талин. Полтора века назад несколько татарских и персидских князей, насильно выселив отсюда армянских крестьян из рода Камсараканов, утвердились в крепости и на протяжении всего этого времени держали в страхе и кабале армянское население округи.
      Хозяином крепости сейчас был бородатый перс по имени Ибрагим-хан.
      Эта крепость не только охраняла все переходы через Арагац, но и представляла большую опасность для столицы Восточной Армении в случае нападения на нее.
      – Это наш удел, – сказал Фетара Манук, и его конь раздвинул грудью тростники Мецамора и поднялся на дыбы, готовый помчаться стрелой.
      – Возьмем крепость и поселимся здесь, – добавил Борода Каро, опуская руку на плечо Чоло.
      Взвился конь и под Орлом Пето. Все всадники, стянув с себя шапки, помахали ими в воздухе.
      Никто больше, только наш отряд сасунцев должен был взять эту крепость. Вот почему наши кони, спустившись с Бартохянских высот, встали на берегу озера Мецамор.
      Раздувая ноздри, кони в последний раз жадно опустили морды в потемневшие воды Мецамора.
      Решающее слово было за Фетара Ахо. Он должен был сказать, какой нас завтра ждет день. Если погода будет неблагоприятная, поражение неминуемо. И Фетара Ахо отделился от нас на своей лошади, отъехал в сторону, чтобы ничто не мешало ему сосредоточиться.
      Ахо понимал, почему, к примеру, лошадь прядет ушами, почему квакает лягушка и пищит комар. Если на небе появился ястреб – значит, будет неудача в деле, если сороки на закате летят к лесу – жди дождя, если они прижались друг к другу, сбились в кучу – разразится буря. Лошадь фыркает – к грозе. Не было такого явления в природе, которое бы Фетара Ахо не понял.
      Отъехав от товарищей, Ахо повернул коня мордой к югу и, спрыгнув на землю, внимательно стал вглядываться, как поведет себя конь. Потом поглядел на горы – определить хотел, в каком направлении движутся облака. Легкий ветерок прошел над озером. На воде показался бобер, на него тут же вспрыгнула сорока, бестолково хлопая крыльями.
      Но тут запел какой-то сверчок в тростниках, лягушка что-то сказала на своем лягушачьем языке, и на природу снизошел удивительный покой.
      Фетара Ахо долго прислушивался к этим звукам. Потом еще раз наклонился к воде. Тревога его прошла.
      – Прекрасная будет завтра погода, – объявил он гайдукам и взлетел в седло.
      Я разделил своих конников на три крыла. Одно крыло отдал Фетара Мануку, другое – Бороде Каро, а третье мы с Ахо взяли.
      К юго-западу от Верхнего Талина есть гора, называется Большая Артени. Это вулканическая гора, сухая, медно-красного цвета. Манук должен был напасть на крепость со стороны этой горы, Каро – со стороны станции Кармрашен, а мы – со стороны села Ашнак.
      Пятого мая выдался прекрасный день, как сулил накануне Фетара Ахо. Мы оседлали коней еще ночью. До железнодорожной станции Кармрашена мы все шли вместе.
      По дороге нам встретился толстенький коротышка в синей форменной шапке, в руках зеленый фонарь и два флажка – красный и желтый. Это был начальник станции. Вид всадников, должно быть, удивил его.
      – Вы куда это, люди добрые? – спросил он, останавливаясь.
      – Идем брать крепость, – ответил ему Фетара Манук.
      – Несчастные люди, – вздохнул начальник станции, почесав затылок. Потом сказал Мануку: – Куда ж ты их ведешь на верную гибель?
      И он рассказал, как дважды александропольцы, взяв войско с тыщу шестьсот человек да пушек несколько штук, пытались завладеть этой крепостью, но без толку. «А вас – раз-два и обчелся, перебьют мигом», – пожалел он нас.
      – Да я одного нашего всадника на твои тыщу шестьсот не обменяю! – заносчиво сказал Фетара Манук. – Ты не смотри, что мы в лохмотьях, на вид наш не гляди!
      – Переждите хотя бы несколько дней, – посоветовал кармрашенец.
      – Если сегодня не возьмем крепость, завтра – хоть твой дед придет, хоть мой – ни за что уже не сможем взять. Мы море перешли, так что же теперь – в ручье захлебнемся? – ответил бывший гайдук и погнал коня.
      Уже до рассвета Фетара Манук со своими всадниками стоял на вершине Артени. К его отряду по пути примкнули еще несколько беженцев на конях, среди них – семалец Галуст.
      Когда солнце коснулось чела Масиса, Фетара Манук, семалец Галуст и другие сасунцы-гайдуки с громогласным «ура!» полетели на конях с горы вниз, к Нижнему Талину. Громче всех кричал семалец Галуст. Одновременно направили наших коней к крепости и мы, я – с юга налетел, Каро – со стороны Ашнака.
      Ибрагим-хан поднял на ноги всех жителей и конечно же всю стражу, татарскую и персидскую, – нас встретили сильнейшим пушечным огнем. Но что могло устоять перед натиском горцев, потерявших родину? Борода Каро и Фетара Ахо со своими воинами влетели на горячих своих конях в окопы, и пушки Ибрагима-хана замолчали. Когда я доехал до ворот, всадники Фетара Манука уже вышибли ворота и ворвались в крепость.
      Враг бежал через северные ворота. Хозяин крепости замешкался – он тащил эа руку молодую турчанку, а та упиралась, не хотела идти. Это была та красавица, которую когда-то подарил хану губернатор Карса.
      – Идем, Ядигам, – взмолился хан и обнял девушку, коснувшись ее обнаженной груди своей редкой, подкрашенной хной бороденкой.
      – О храбрый эрмени, спаси меня! – крикнула турчанка одному из наших всадников, тому, что был ближе.
      – Стой, Ибрагим-хан, твоя жизнь в моих руках! – И Фетара Ахо, спрыгнув с коня, выхватил маузер из-за пояса и склонился над ханом.
      – Девушка мне, крепость тебе, – залопотал испуганно Ибрагим-хан.
      – И крепость нам, и девушка! – прогремел Медный Ахо.
      Тут подлетел на коне Чоло, посадил пленницу-турчанку на свое седло и так же стремительно выехал из крепости.
      Мои всадники выбросили из крепости всю стражу Ибрагима-хана. Двух-трех стражников Орел Пето и Фетара Ахо закололи штыками; некоторые, чтобы спастись, прыгали с крепостных ворот, их на лету сбивали мои всадники.
      В полдень крепость Нижнего Талина была наша. Враг понес большие потери, а у нас было всего шесть убитых и тринадцать раненых.
      Ибрагим-хан бежал. Последней покинула крепость ханская жена, которая вместе с дочерью спряталась в подполе. Красивой была дочка хана, из-за нее в воротах крепости вспыхнула драка. Двое наших солдат чуть друг друга не убили. Чоло выхватил саблю, кинулся разнимать их:
      – Ребята в бою гибнут, а вы тут из-за ханской дочки драку затеяли!
      Ахо, с налитыми кровью глазами, бросился на Чоло. Чтобы унять страсти, я приказал Фетара Мануку доставить девушку к ее престарелому отцу.
      Прямо в это время пришел гонец от Андраника – андраник призывал меня и всех таронцев идти в Лори. Гонцом был Андреас – наш старый фидаи.
      «Османец прет, ребята» – сказал Андреас и попросил нас не мешкать. Еще он сказал, что на александропольской дороге наши перехватили гонца-татарина, который спешил сообщить решение Ереванской городской думы командующему турецкой армии Шехви-паше.
      – Все в Лори! – крикнул Андреас и вскочил на коня. Я приказал своему конюху проводить его и решил отправиться к Андранику с отрядом в несколько сотен таронцев и хнусцев. Мы уже готовы были тронуться в путь, и вдруг выяснилось, что моего конюха Барсега нигде нет. Что с ним случилось, почему он не вернулся, проводив Андреаса? И времени уже не было заняться его поисками. Я был уверен, что если он жив, то вскоре сам объявится, но ведь могло быть и так, что он героически пал в какой-нибудь навязанной врагом перестрелке…
 
      К ущелью Вайоц Я со своими всадниками присоединился к вернувшемуся из Джавахка отряду Андраника, и мы вместе через горный перевал Карахача поднялись в Лори.
      Первым населенным пунктом на нашем пути была Воронцовка. Это было вытянутое в одну линию село, все жители ее были молокане. Когда мы проходили через это село, в нас несколько раз выстрелили с чердаков. Андраник повернул голову и говорит: «Смотри, долгое село, ежели я сюда еще вернусь, не сдобровать тебе».
      Из Воронцовки мы пришли в Джалалоглы. До нашего прихода здесь шли жаркие споры между разными армянскими группировками. Андраник, обратившись к местному армянскому гарнизону и вышедшему нам навстречу народу, сказал: «Я слышал, здесь был большой спор. Группировки группировками, но мы прежде всего должны вместе подумать о том, как нам сохранить свой народ».
      В Джалалоглы было много армянских сирот. 23 мая мы всех их посадили к себе на седла и спустили в Колагеран; там мы сдали их начальнику станции, велев ему переправить детей в Тифлис, а сами поднялись в Дсех. От высшего командования Андранику пришел приказ, чтобы он со своим войском оставался в Дсехе и защищал эту ветку железной дороги. Но через несколько дней мы оставили Дсех и взяли курс на Дилижан. Только мы дошли до лесов Марца, начался ливень с градом, который продолжался до самой ночи. Что за гроза была, содрогались вековые дубы, молния, осатанев, металась в листве. 29 мая мы вошли в Дилижан. Беженцы сбились в какую-то беспорядочную груду в Дилижанском ущелье. Пришло известие о том, что на берегах Аракса произошло большое сражение, и хотя армяне одержали в этом бою победу, но Национальный совет 28 мая провозгласил Армению независимой республикой, заключив в Батуми мир с турками и разрешив им идти через Дилижан в Баку.
      Противник потребовал распустить отряд Андраника, а самого полководца арестовать и сдать на его суд.
      «Тридцать лет воевал, никто до меня пальцем не дотронулся, а теперь – арестовать!» Андраник связался по телефону с председателем Араратской республики Арамом:
      «Андраник говорит. Вы разрешили врагу пройти через Дилижансксе ущелье к Гандзаку и Баку. Это измена. По требованию Александропольского комитета вы отозвали меня с границы и отправили в Джавахк и Лори. Но ведь Сардарапат доказал, что наш народ способен творить чудеса. Разрешите мне разбить турецкое войско в Дилижанском ущелье».
      Ему было отказано. И тогда Андраник объявил, что не признает заключенного в Батуми мира. «Этот мир толкает нас на вековое рабство», – сказал он и двинулся с четырехтысячным войском к Персии. 5 июня мы вышли из Дилижана. Мы шли берегами Севана, миновали Еленовку, и солнце сушило одежду на наших воинах.
      Миновав Лчашен, мы снова попали под грозу. Промокшие до нитки, вступили мы в Новый Баязет.
      В «Армении, сотворенной руками турок», всем вооруженным отрядам и старым гайдукам грозила опасность – их в любую минуту могли разоружить и, попросту говоря, убрать с арены. И поэтому героически дравшиеся на Сардарапатском поле и в Баш-Апаране солдаты, недовольные Араратской республикой, небольшими группами приходили и вливались в наше войско.
      Первым объявился Фетара Манук. Он привел с собой полк, состоявший из сасунских крестьян, он так и назывался – Сасунский полк. В этом полку были все гайдуки, заиявшие Талинскую крепость. Им было приказано отойти к Новому Баязету и Зангезуру, чтобы не дразнить турецкую солдатню. Из Дилижанского ущелья, Еревана, Канакера и Егвардских высот к Новому Баязету же двинулась двадцатипятитысячная масса западноармянских беженцев.
      – Где Андраник, там и мы, – говорили они и следовали за нами по пятам.
      Сасунский полк двигался отдельно. Некоторые жены добровольцев-сасунцев, переодевшись в солдатскую форму, всюду следовали за своими мужьями. В солдатской одежде были Марта – жена Бороды Каро, Ядигам – жена Чоло, супруга Ахчна Ваана и многие другие. В толпе беженцев шли жена и дочь Мосе Имо, брат Каро – Оган, талворикец Фадэ с лопатой на плече, за спиной – кусок войлока и сложенный вчетверо палас. Тут же были внуки деда Хонка, брнашенец Цахик Амбарцум и многие другие крестьяне, те самые, что со своими пахталками и косами несколько недель тому назад спустились с Бартохянских гор. И музыканты среди них были, не расстающиеся со своим доолом. Всех их возглавляла матушка Сосе – всегда на коне, в сопровождении молодого воина. В сердце Сосе кроме боли за свой народ жила еще и своя собственная печаль. Ее старший сын пропал без вести. Когда на душе становилось совсем тяжко, Сосе просила молоденького воина: «Спой, сиротка, спой для матушки Сосе».
      В Новом Баязете Андраник поднял знамя восстания и возобновил свою войну против турок. Перед тем как выступить, он вышел к войску и сказал:
      – Не было еще в мире такой страны, чей народ, покинув родные места, двигался бы вместе с войском. Я встал во главе этой несчастной армии. До сегодняшнего дня я назывался командующим Кавказской армии, с этой минуты я прежний сасунский гайдук. И я буду продолжать войну, пока мне позволяют силы. До тех пор, пока наши союзники не будут побеждены. Или я умру, или, если останусь жив, увижу Армению освобожденной. Я солдат армии угнетенных и порабощенных. Где идет война за свободу, там и мой меч. Сейчас нам никто не помогает. Ежели где найдем кусок хлеба – сыты будем, не найдем – голодными пойдем. Кто хочет быть со мною, пусть остается в моей армии – с условием, что не будет роптать ни на какие тяготы. А кто не хочет, может хоть сейчас уходить. – После этого Андраник обратился к народу: – Знайте, много трудностей будет на нашем пути, что и говорить, с вами нам будет труднее двигаться; предупреждаю, будет много жертв, и может статься – мы все погибнем, но раз уж вы решили идти с нами, что ж, можете идти.
      И, погрузив шесть пушек, боеприпасы и провиант на телеги и на верблюдов, наше войско, пройдя по горному переходу возле Селима, начало спуск к ущелью Вайоц.
      Ущелье было темное, а скалы в нем – серебристые и багряные. Огибая скалы, спускалась в ущелье толпа беженцев. Каждый тащил иа себе что мог.
      Тут-то мы и заметили криворогого буйвола. Чем только он не был нагружен – и куриный насест был тут, и кирка, и мотыга, и икона с изображением богоматери. Кто-то, взглянув на эту заботливо и крепко увязанную утварь, высказал догадку, что хозяин поклажи должен быть из басенских краев или же из Харберда, но он так и не появился, этот предполагаемый басенец или харбердец, так никто и не узнал, чей же был приблудившийся криворогий буйвол. Он был ничей и в то же время общий.
      Долина Даралагяза, или иначе – ущелье Вайоц, куда мы спускались, вызывала разные толки. Кто-то из беженцев эту долину сравнивал с Мушской, и это, в свою очередь, послужило поводом пуститься в рассуждения, в скольких часах ходьбы находится город Битлис от монастыря св. Карапета – в четырнадцати или же в восемнадцати. В конце концов все сошлись на том, что ходу туда восемнадцать часов. Еще кто-то вспомнил свое село и вздохнул: дескать, Арчванк так близко к Мушу был, что если в Арчванке закурить и пуститься в путь, то докуришь трубку уже в Муше.
      Вот так, переговариваясь, перекидываясь словцом, предаваясь воспоминаниям, спускался народ в долину Даралагяза. Чья-то пахталка с грохотом покатилась по склону. Потом кирка в пропасть сорвалась.
      Цахик Амбарцум оглянулся.
      – Ничего, – сказал, – с беженцами в дороге чего только не случается.
      Мои старые гайдуки Шахка Аро, Аладин Мисак и мушец Чиро старались не отставать от меня. И Смбул Аршак был тут же. На конях спускались с гор хнусец Пилос, Маленький Абро и начальник обоза старый гайдук Аджи Гево. Впереди всех ехал Андраник, за ним – командир конников Чепечи Саргис, командир третьего батальона доктор Бонапарт, с десяток гарахисарцев и байбурдцев, прославившихся своей смелостью.
      Я вижу знакомое лицо Торгома из Ерзнка. Вдали показались Сюникские горы, скрытые в облаках. Матушка Сосе на своем коне спускается следом за войском. А вон тот страшный навьюченный буйвол; встал на красной скале и жутко мычит, вытянув шею к виднеющимся вдали белым вершинам Дживаншира, вот-вот скатится, несчастный, в пропасть.
      Миновав развалины Моза, мы двинулись к селу Мартирос. Дальше шло село Хачик. В Хачике нам сказали, что жители соседней Погоскилисы вряд ли пропустят нас через свою деревню.
      Андраник натянул на свою форму простую солдатскую шинель и, взяв с собой нескольких крестьян, пошел договариваться, чтобы погоскилисцы пропустили нас.
      Он вызвал старосту Погоскилисы и говорит:
      – Андраник-паша хочет пройти через вашу деревню в Нахичевань. Не мешайте ему.
      – А где же он сам? – спросил староста-азербайджанец.
      – Да вон он, стоит со своим войском.
      – А нас он не тронет?
      – Вашим курам даже «кыш» не скажут. Войско спустилось, встало возле садов, пропуская народ. Последним прошествовал криворогий буйвол. Груз его разболтался, куриный насест волочился по земле. Андраник сдернул с буйвола насест и протянул его старосте:
      – У вас кур много. Возьми.
      – А вам он не нужен?
      – У нас разве есть дом, чтобы еще и кур заводить? Просто как память везли.
      Следом за народом двинулось войско, как было условлено.
      – Покажи, который Андраник-паша? – попросил староста, обращаясь к одному из всадников.
      Тут Шапинанд откинул шинель и говорит:
      – Я Андраник.
      И был взволнован староста-азербайджанец, был поражен скромностью Андраника. Он позвал обратно все наше войско и целый день угощал и кормил нас, а под вечер в путь проводил.
      Старый гайдук Аджи Гево рассказывал что-то занятное о «стране красоток», когда мы вошли в Нахичевань.
      В Нахичевани Андраник, обратившись к жителям азербайджанского квартала, сказал: «Салам, елдашлар. Мы, армяне, испокон веку любим мирный труд. К трудовому турецкому народу я не питаю зла, я воюю только против султанов, бесчестных беков и всякой несправедливости. Я признаю только одну национальность – это национальность угнетенных».
 
      Мост в Джульфе 20 июня мы пришли в Джульфу. Тут нас настигла весть, что Халил-паша, преследуя беженцев из Васпуракана, армян и айсоров, переправил через Джульфу войско в Персию. Увидев, что Андраник не только не складывает оружие, но решил продолжать войну и тоже дошел до Джульфы, турецкий паша пригрозил занять Ереван. Или, говорит, немедленно арестуйте и выдайте мне полководца.
      Халилу-паше армянское правительство ответило, что Андраник как бунтовщик выслан из Армении, что он не признает нынешнюю власть Араратской республики, не признает турецко-армянского договора и они-де не в силах сладить с непокорным бунтовщиком. «Если желаете непременно заполучить полководца, вы сильнее нас, придите и сами возьмите его», – было сказано паше.
      В Джульфе Шапинанд первым делом решил перейти мост через Аракс, чтобы поспеть на помощь преследуемым беженцам.
      Полководец вошел в армянскую часть Джульфы с сотней нашего офицерского состава часом раньше всего войска. Впереди сотни ехал сам полководец. Отстав от него на несколько шагов, ехал знаменосец с высоко поднятым знаменем, затем ехал я и несколько наших сотников. Следом двигался наш оркестр. Из-за нехватки духовых инструментов мы пустили в ход скрипку и свирель. Была в нашем оркестре и пастушья дудка. Ни одно войско на свете не имело такой удивительной музкоманды.
      Андраник издали внимательно обследовал мост, потом оглянулся на своих всадников. Он увидел благородное, исполненное достоинства лицо сотника Чепечи Саргиса; богатая папаха и ладно сидевшая военная форма делали фигуру его внушительной – паша, да и только. Чепечи понял своего полководца и погнал коня вперед, выйдя в авангард.
      Часовой-турок, стороживший мост, спросил, кто мы такие и куда направляемся. Шапинанд пришпорил коия и, приблизившись к часовому, смело ответил, что сам он армянин, воин, звать так-то, что заключен мир между армянами и турками, и Верховное командование турецкого Фронта и правительство вновь созданной Араратской республики поручили ему собрать всех беженцев-армян из-под Джульфы и переправить домой, в Турцию. Удивительно, сказал он, почему Вехиб-паша, верховный командующий, нe послал по такому важному поводу телеграмму военному коменданту Джульфы.
      – Видите, вон идет паша со своим войском, – сказал он, показывая на Чепечи Саргиса, потом дал приказ сыграть османский военный марш.
      Начальник охраны и его аскяры вытянулись в струнку, отдали честь и поспешили достойно встретить пашу и его войско.
      По мере того как мы приближались к мосту, мы все больше набирали скорость, и пока враг опомнился, Андраник со своими всадниками был по ту сторону моста. Он разоружил стражу и отправил пленных в русскую часть Джульфы.
      Но тут навстречу нам вышло войско. Около пятидесяти аскяров были убиты, остальные бежали. Лошадь одного из аскяров, скинув с себя всадника, понеслась вдруг в нашу сторону. Видно, аскяру велели поймать и вернуть ее. Несчастный бежал под пулями за лошадью. По приказу Андраника мы поймали этого аскяра и привели к паше.
      – Сын мой, неужели ты не подумал, что тебя могут убить? Зачем из-за какой-то паршивой клячи идти на верную смерть?
      – Да продлит аллах вашу жизнь! – воскликнул аскяр. – Я раб приказа и родины. Но я верю, что такой, как вы, храбрый полководец пощадит жизнь солдата.
      Андраник приказал вернуть этому солдату его коня и даже подарил ему маузер.
      – Возьми, сынок, – сказал Андраник, – от меня на память». А теперь садись на своего коня и уезжай. Ты заслужил пощаду.
      Аскяр торопливо оседлал коня и повернулся, удивленный:
      – Бабам*, Андраник-паша вы, значит?
 

____________________

 
      * Бабам – почтительное обращение к старику – «отец» (турецк.)
 

____________________

 
      – Как ты узнал?
      – Только Андраник-паша мог обойтись с врагом так великодушно. Я счастлив, что своими глазами увидел вас, я вернусь и расскажу нашим о том, что со мной случилось. Всем вам долгой жизни.
      Заняв мост в Джульфе, Андраник отправил телеграмму персидскому шаху: «Я пришел, чтобы пройти. Дашь дорогу – пройду, не дашь – все равно пройду». Рано утром пришел ответ от шаха: «Дорога перед тобой открыта. Хочешь – через Хой иди, хочешь – через Тавриз».
      Андраник пошел через Хой.
      Перед тем как мы покинули Джульфу, из складов таможни вынесли изюм и миндаль и раздали нашим солдатам.
      Али Исхан-паша с двенадцатитысячным войском стоял в Салмасте. Узнав о нашем продвижении, он оставил в Салмасте для защиты тылов пятьсот воинов, а сам с остальным войском двинулся к Хою, нам наперерез. Добравшись до Хоя раньше нас, он закрыл городские ворота и укрепился в селе Сейдавар.
      Наше измученное войско, объевшись изюма и выпив мутной воды Аракса, двигалось медленно, и наш замысел – заняв Хой, выйти к Урмие, чтобы соединиться с войском союзников, – не удался.
      На третий день, на закате, мы встретились у подходов к селу Сейдавар с дозором Али Исхана-паши и ввязались в перестрелку. Нас было шестьсот конников, наше основное войско и орудия еще только подтягивались к Сейдавару.
      Позиция врага была выигрышная, и мы вынуждены были отступить и укрыться за холмами. Настроение у всех нас было подавленное.
      Вдруг показался Андраник на своем скакуне, со сверкающим мечом в руках, за ним – знаменосцы с развевающимися в воздухе стягами.
      – Эй, эй, что вы расселись на земле словно сироты, мы идем побеждать, только побеждать. Напред! – по-болгарски крикнул полководец и под градом неприятельских пуль стремительно понесся на врага.
      В минуту все вскочили в седла и понеслись вслед за ним.
      Ошеломленный противник бежал. Аскяры бросали оружие и, подняв руки, молили о пощаде:
      – Пожалейте!
      В этой битве был тяжело ранен ерзнкиец Торгом. рядом с ним лежал молодой аскяр, тоже тяжело раненный, и все время звал в бреду: «Срмали, Срмали…» Наверное, любимую женщину вспоминал. На рассвете он умер. Взяв Сейдавар и разгромив войско Али-паши, Андраник со своими солдатами двинулись к городу.
      Хой весь был окружен высокой стеной. Полководец приказал начать осаду. Справа от ворот стоял я со своей конницей, слева – сотник Шахка Аро.
      Андраник дважды атаковал городские ворота: На третий раз наши орудия пробили стену с южной стороны.
      Полководец первым въехал в образовавшийся пролом. Следом за ним вошла в город конная сотня, а уж потом все войско наше.
      Три дня шел бой за город. Возле Хоя был сильно укрепленный мост. Шапинанд сказал: «Махлуто, дай мне своих ребят, несколько человек, возьмем этот мост».
      Он взял двадцать моих солдат и ушел. Не успел он с ребятами дойти до середины моста – все двадцать моих солдат были убиты. Видим, остался Андраник на мосту один.
      – Еще ребят подбрось! – крикнул он мне.
      – Двадцать ребят сгубил, не хватит тебе? – обиженно крикнул я и направил к нему еще пятнадцать своих воинов.
      Но и этих всех убили. И снова стоял Андраник один на мосту. В третий раз я отправил ему пятерых ребят.
      – Да ведь я Андраник, я в Сасуне с пятьюдесятью ребятами пятьдесят тысяч одолевал! – крикнул полководец и взял мост.
      Персы, жители города, прекратили сопротивление, но турки, воины Али-паши, продолжали драться. Андраник занял полгорода, и туркам Али-паши уже ничего другого не оставалось, как сдаться; но в это время за городскими воротами послышался страшный шум, раздались дикие крики.
      Конница Али Исхана-паши с саблями наголо налетела со стороны Салмаста на беззащитную толпу беженцев. Наши солдаты побросали позиции и, не помня себя, кинулись на помощь своим семьям.
      Андраник был вынужден дать приказ к отступлению и, чтобы спасти беженцев, оттянул бой за городские ворота.
 
      Тхмут К востоку от Хоя есть высокая гора. Лагерь наш растянулся до подножья этой горы.
      Один из холмов возле нашего бивака, самый северный, назывался Варданац. На нем стояла старая, совсем простенькая часовенка. Неподалеку текла медленная речка Тхмут, что означает «заводь». Наши конники пересекли поле, сплошь покрытое красными маргаритками, и вышли к часовне. Это было то памятное место, где когда-то мы с мушцем Тиграном зажгли свечки. Как же давно это было!
      – Мы стоим на Аварайрском поле, – сказал я, обратившись к солдатам. – Вот могила храброго Вардана, а вот те красные цветы, которые каждой весной расцветают на могилах наших героев-мучеников, окрашенные их алой кровью. Знайте, мои храбрецы, сегодняшняя битва решающая.
      Когда я закончил свое слово, Андракик подошел и поцеловал меня в лоб, и этот поцелуй стал передаваться от солдата к солдату среди глубокой тишины.
      Потом заговорил сам полководец.
      – Мои храбрые львы, – сказал он, – не падайте духом оттого, что их больше, чем нас. Так уж испокон веков повелось, что наших врагов много, а нас – горсть. Мы достигаем цели силой нашего духа, это враг берет количеством. Сегодняшний наш враг безмерно коварен и неслыханно жесток. Он садится на коня не потому, что так велит ему рыцарский долг, нет, просто ему так удобнее. У этого врага короткая память, и поэтому в нем нет благородства. Такого врага не стоит щадить. В этом бою плечом к плечу с вами дерется отважный таронский полководец Махлуто. Многими своими победами я обязан ему. Здесь с нами командир Саргис Чепечи и старый гайдук Аджи Гево. С нами командир батальона Бонапарт и герой Сейдавара Торгом. С нами наши бесстрашные сотники Смбул Аршак, Шахка Аро и их помощник Чиро. С нами бесподобный певец нашей армии Аладин Мисак. С нами хнусец Пилос и Маленький Абро. И, наконец, с нами несгибаемая воля аварайрских героев, лежащих под этими камнями, их бессмертный дух. Знайте, что враг – из той же плоти, что и мы, но в бою победит тот, кто смелее, тот, кто выносливее, у кого железная воля, тот, кто поклялся победить и не допускает мысли о поражении…
      Случалось, мы отступали. Но в честном бою враг никогда не видел нас обращенными в бегство. Поклянитесь же мне своей честью, что так будет и на этот раз. Если вы не уверены в своих силах, прошу вас, поднимите меня на свои штыки и отнесите туда, где спят вечным сном герои Аварайрской битвы, похороните меня живого рядом с ними – это лучше, чем если вы побежите с поля боя и оскверните священную память героев.
      – Нет, паша, среди нас нет трусов! Мы готовы биться до последнего! Умрем на священном поле! – закричали воины разом.
      – Тогда взгляните вон на тот холм, о котором говорил полководец Махлуто, поклянитесь у мощей великого мученика Вардана Мамиконяна, что мы не будем первыми, кто покинет поле боя. И Шапиманд, вынув саблю из ножен, опустился на колено; мы все последовали его примеру.
      Натиск наш был таким неожиданным, что враг, теснивший передние ряды столпившихся возле городских ворот беженцев, тут же обратился в бегство. Потом, правда, аскяры опомнились, выхватили сабли и повернули головы в нашу сторону.
      И на берегу реки Тхмут, на Аварайрском поле, началась неслыханная битва и развязался страшный сабельный бой. Кони, люди, всадники – все перемешались. Cабли ломались, от них летели искры – что это было!
      Неожиданно появившись на поле боя, бросился в схватку Сасунский полк во главе с Фетара Мануком. По призыву Сосе кинулись в бой крестьяне из толпы беженцев – Мосе Имо, талворикец Фадэ, брнашенец Цахик aмбарцум, брат Каро – Оган и множество крестьян с косами и вилами в руках, даже тот хутец, с доолом в руках. И алашкертец, хозяин буйвола, – он таки объявился, – и Марта, и жена Ахчна Ваана Лола, Ядигам, сама матушка Сосе и еще много, много других людей.
      Солдаты из моего батальона и ребята из сотни Шаварша перенесли бой к знаменитой часовенке.
      – Посмотри налево, Пилос, сотник Аро, осторожно, не оступись, дальше пропасть. Молодец, Чиро! Ах, как дерется парень! Так, так, так, ребята, а ты во второй раз промазал, Каро! Оган, прикрой лицо, обопрись о скалу, Ахо, так рука устанет! Беги, Чоло, беги на помощь Исро! А Пето где? Сильнее, сильнее, сильнее!
      Так Шапинанд подбадривал ребят, перелетая со скалы на скалу, рубя направо-налево, то он бежал по ущелью Хоя вверх по течению реки, то на западном холме оказывался, то рядом с Чепечи Саргисом возникал, то спешил к Смбулу Аршаку.