– Что?
      – Ту песню, которую мы пели?
      – Помню, как же, – сказал я, лишь бы успокоить его.
      – Ну так спой вместе со мной.
      И лачканский Артин тихим голосом затянул старую песню фидаи, отбивая такт рукой: «Вот град пошел…» И снова: «Вот град по-шел… Всех за-щи-тит… хра-брый мсти-тель фи-даи…»
      Он устал, видимо, и следующие слова пропел совсем тихо, почти неслышным голосом.
      Мы пели вместе, глядя друг на друга. Он схватил меня за руку и хотел было приподняться, еще что-то вспомнил, видно.
      – Помнишь, как мы поднимались на гору Пшпуш и встретили курдов? Перестрелка началась, и твое ружье скатилось в овраг. Град Тадэ вместо тебя спустился в ущелье и принес твое ружье, честь гайдука cпac.
      Этот случай вовсе не со мной произошел, а с кем-то другим, но он продолжал вспоминать бессвязно и все говорил: «А помнишь?..»
      – А помнишь Кятина Манука? Помнишъ, ночью буря была, а гамидовцы все полегли, перестреляли мы их. Помнишь, как мы Медовую речку переплыли, лошади в пене были. Торчащий Камень помнишь? – Вдруг он засмеялся. – А старосту Татара помнишь? Из Верхнего квартала, тот, что змееныша в карман слепому Сло положил, старейшине Хианка… «Сул-тан хо-тел всех нас по-бить… прос-нись, сыно-чек, пора тебе в бой…»
      Артин стал свистеть и прищелкивать пальцами. Я понял, что он ждет старика с ружьем.
      – Все, никто нас не тронет больше. Кончилось это, – сказал я. – Конституция. Вставай.
      Он повеселел. -…я на эту конституцию. Скажи ребятам, пусть не сдают Оружие. Севкарского Сако помнишь?.. Позапрошлой зимой мы с Чоло и Гале были у Гасимбека в Хутских горах. Гале умер. Махлуто, продолжай, ты же с нами был.
      – Да что вспоминать, настало время для радости, – подбодрил я его.
      – Казармы все еще стоят в Сасуне?
      – Нет, – сказал я. – Снесли уже. Фадэ засадил поле репой.
      – На Андоке знамя есть?
      – Нет, но будет. Вставай.
      – Да что же они в эту стужу пустились в дорогу… Бедные ишхандзорцы… Это не Мурад сидит на Чесночном Камне?..
      Он уже бредил.
      Я вышел из хлева. Через некоторое время послышались выстрелы. Старик, значит, принес ему ружье, и лачканский Артин испустил дух под звуки выстрелов – будто бы на поле боя.
      Выстрелили в воздух и мы с Аладином Мисаком, оповестив мир о кончине храброго гайдука.
      Так умер старый солдат Геворга Чауша, герой-фидаи, сасунец с лицом тигра.
 
      Ализрнанский Муко После объявления хуриата Франк-Мосо, как сказал, сложил оружие и вернулся домой. Он стал писцом в своем селе и быстро разбогател. В селе его стали звать Мосо-ага. Но через три года он спалил свой дом и, взяв оружие, ушел в горы. Бамбку Мело тоже недолго прожил в Хасгюхе. Он продал свое оружие и отбыл в Америку.
      И ализрнанский Муко поначалу вернулся было в село, в родной Ализрнан, но косурские курды, узнав, что Муко вернулся, предложили ему службу при ружье и лошади. Муко принял их предложение и пошел к косурским курдам из хаснанского аширетства вооруженным слугой.
      И поскольку была объявлена свобода, по селам и городам свободно пошли гулять песни и устные рассказы о храбрых фидаи, сражавшихся против султана. В рассказе про героическую битву в Сулухе особую роль отводили ализрнанскому Муко.
      Вот как рассказывал об этой битве Цахик Амбарцум:
      «Для того чтобы рассказывать о храбрецах Муша, нужно на семь дней запастись едой, водой и табаком, сесть в доме, закрыть дверь и ердык. Я буду рассказывать, а вы слушать.
      В Сулухской битве светлой памяти Геворг Чауш и ализрнанский Муко бились рядом. Мутасариф сказал Бинбаши:
      – Бинбаши, наши сборщики налогов принесли весть, что Геворг Чауш со своими ребятами до Сулуха дошел. Собери-ка свое войско да ступай в Хоперское поле.
      Бинбаши ответил:
      – Мутасариф, я этой ночью сон видел – лежал я, убитый, на Хоперском поле. Лучше не посылай меня против Геворга Чауша.
      – Но у тебя – тысяча, а у Геворга десять-пятнадцать человек всего.
      – Все равно, если я пойду, один из нас будет убит.
      – Убит будет Геворг. Стягивай свое войско на Хоперское поле.
      И стянул Скопец Бинбаши свое войско на Хоперское поле.
      А Скопец Бинбаши и Геворг друг другу как братья были, тайный союз между ними был.
      Геворг поднимает бинокль к глазам и видит: едет Скопец Бинбаши на скакуне, а все поле до Сулуха черным-черно от султанского войска.
      – Нелюдь! – кричит Геворг. – Что же ты вышел против меня, что с тобой сегодня случилось? Ведь ты другом мне был! – И на глаза Геворга слеза набежала.
      Прицелился Геворг в Скопца, да промахнулся.
      Ализрнанский Муко и говорит:
      – Господин Геворг, разреши мне.
      – Стреляй, разрешаю.
      Муко выстрелил, скопец с лошади и скатился. Помощник Скопца саблю выхватил, забрался на лошадь Бинбаши и кричит своим – вперед, мол.
      Султанское войско не слушает его, поворачивает назад и наутек. А трубач ихний хочет дуделку свою ко рту поднести, да тут Муко снова стреляет, и пуля его трубача того насквозь прошибает, трубач падает мертвый, и в это время, в эту минуту, Геворг кричит: «Микаэл, меня убили!» Муко обнимает Геворга, стаскивает его с кровли, сам идет обратно и до вечера один держит бой против турок. А в руках – один маузер и одно ружье. А как стемнело, ализрнанский Муко с ребятами взяли Геворга на Хоперское поле, уложили там на траве, расцеловались с ним, «прощай» сказали и ушли».
      – А где теперь ализрнанский Муко?
      – Слугой у курдов стал.
      – Такой человек пошел в слуги? – удивились люди и пошли разыскивать Муко.
      Дошла эта история и до мутасарифа, и он в свой черед послал людей, найти Муко и привести к нему.
      Нашли Муко люди мутасарифа – в простой одежде, слугой у косурских курдов был, – привели его в Муш. Мутасариф ему говорит:
      – Весь мир о твоей удали песни поет, а ты слугой к курдам нанялся?
      – Что делать, эфенди, у каждого своя судьба, – ответил Муко. – Дживаншаху сказали: «Жить тебе долго, но мук твоих много будет». Моя жизнь вроде этого.
      – Ты храбрый человек, а храброму достойная служба нужна. Давай сделаю тебя полицейским, живи среди людей, честь честью, – сказал мутасариф. – Оружие тебе нужно – получишь оружие, конь нужен – коня дам.
      И оставил ализрнанский Муко службу у курдов, сменил одежду, казенное оружие и лошадь получил, сделался полицейским.
      Прошло несколько месяцев, и видит Муко – грязное это дело, недостойное честного фидаи. Пришел к мутасарифу и говорит:
      – Не хочу больше у тебя работать.
      – Почему это? – удивился мутасариф.
      – Не могу, эфенди, кусок в горло не лезет. Лучше я в батраки наймусь, с людьми все же буду.
      И сдал Муко коня и оружие мутасарифу, а сам ушел в родное село, стал снова землю пахать.
      А в один прекрасный день покинул Муко и родной Хасгюх – вышел на дорогу с прутом в руках, пошел, погоняя впереди себя буйвола. На полдороге повстречался ему крестьянин из Хута, тот в Алваринч шел по делу и тоже в руках прут держал.
      – Эй, братец, – говорит ему Муко, – давай-ка мы с тобой прутьями поменяемся. Не отказывай, брат. Кто знает, может случиться, я тебе понадоблюсь.
      – Я в Хуте, ты в Муше, небось не увидимся больше.
      – Э, неисповедимы пути господни, вдруг да увидимся. Хутец сказал:
      – Да об чем речь-то, тебе прут этот нужен – бери.
      Поменялись прутьями. Ализрнанский Муко пошел в Хасгюх. Хутец в Алваринч пошел.
      Алваринчский староста приходился хутду племянником. Хутец рассказал старосте: дескать, так и так, встретил я чудного человека, давай, сказал, поменяемся прутьями, может, сказал, и я тебе когда понадоблюсь.
      Староста говорит: «Ей-богу, дядюшка, ализрнанский Муко тебе повстречался, не иначе».
      Узнал про все это мутасариф и велел с ализрнанского Муко подать изыскать.
      Сборщик налогов Хачатур-эфенди со своими заптиями приходит в Хасгюх – турки Алнфернан это село зовут..
      – Который тут Муко? – спрашивает.
      – В чем дело, эфенди, я Муко.
      – Ты должен государству три золотых, даю тебе сроку три дня.
      – Хоть три года дай, где мне три золотых взять? – говорит Муко.
      Хачатур-эфенди приказывает одному из заптиев побить плетьми непослушного крестьянина. Но заптий отказывается поднять плетку на Муко.
      Хачатур-эфенди сам берет плетку и бьет Муко. Тут вмешивается староста Гаспар, отбирает у сборщика налогов плетку со словами: «Муко не тот человек, чтобы его били».
      Ализрнанского Муко бросают в сарай, и дверь за ним запирают.
      А в сарае – один буйвол и еще несколько арестованных крестьян.
      – Ребята, вы что сидите грустные, давайте подведите буйвола под ердык, – говорит Муко.
      Берут буйвола, ставят под ердык. Ализрнанский Муко прыгает на буйвола, хватается за верхние балки и через ердык выбирается на кровлю. Идет к себе домой, берет свое ружье, возвращается и снова становится на кровле. Видит – сидит Хачатур-эфенди возле стены, перебирает четки. Кричит сверху:
      – Это ты, Хачатур-эфенди?
      – Я, кто же еще.
      – По какому такому праву притесняешь народ?
      – По государственному праву.
      – Раз так, сейчас я тебя по этому самому праву и порешу. – Сказал и спустил курок. Прямо в сердце попал.
      – Ох, загубил мою душу… – прошептал Хачатур-эфенди.
      – Для этого я и пришел сюда. – И Муко с ружьем в руках через ердык спрыгнул в комнату и увидел – сбились заптии в кучу и от страха под себя наделали.
      – Не бойтесь, не трону вас, – сказал Муко, – идите расскажите про все, что было, мутасарифу. А если спросит, где сейчас ализрнанский Муко, скажите – пошел в Цронк.
      Сказал и не мешкая направился в Цронк. Пять дней оставался он в Цронке, в доме старосты гостил. Потом видит, не идут за ним, собрался на пятый день уходить и говорит старосте цронкскому:
      – Староста, я в Муш пошел, ежели кто спросит. Сказано – сделано. А навстречу ему – десять полицейских. Их главный говорит:
      – Братцы, дадим-ка этому дорогу.
      А кто-то из заптиев ему на это:
      – Он один, а нас десять. Почему это десять должны одному дорогу уступать?
      – Да ведь это ализрнанский Муко, – говорит главный. – Тот, что Хачатура-эфенди убил. Вон у него револьвер сбоку висит и ружье в руках.
      Десять человек разом расступаются. А Муко спрашивает у главного:
      – Вы почему это мне дорогу уступили?
      – А потому, что ты ализрнанский Муко.
      – Но ведь закон в ваших руках, что же вы меня испугались?
      – Мы не тебя испугались, мы пули твоей испугались, – отвечает полицейский.
      Муко добрался до дома мутасарифа, когда тот уже укладывался спать. Постучался.
      – Кто там? – спрашивает мутасариф.
      – Я, эфенди, Муко.
      Мутасариф открыл дверь. Муко вошел.
      – Откуда в такой поздний час? – спрашивает мутасариф.
      – Из Цронка.
      – Хачатура почему убил?
      – Моей вины тут нет, эфенди. Мы спустились с гор, чтобы спокойно свой хлеб сеять, но, видишь, из-за трех золотых в тюрьму упекают.
      – Что ж, правда твоя. С сегодняшнего дня назначаю тебя сборщиком податей вместо Хачатура-эфенди, – сказал мутасариф. – Пойдешь завтра по селам и всех должников отпустишь по домам. В нашей стране люди должны без страха в душе жить, хуриат ведь.
      Обрадовался ализрнанский Муко и согласился быть сборщиком налогов. Взял девять заптиев и приступил к делу. Работал он до осени. Всех бедняков из тюрьмы выпустил, а богатеев, наоборот, на их место затолкал. Как-то раз на лошади направлялся в Хасгюх и видит: шесть вооруженных курдов поймали на дороге хутца-армянина (тот в Крдагом направлялся), хотят раздеть, ограбить. Крикнул Муко издали:
      – Не бойся, Погос, я здесь. Вот и свиделись мы: ведь я тот человек, с которым ты прутом поменялся.
      Муко освободил хутца, а шестерых курдов обезоружил и привел в Хасгюх, сдал властям.
      Да, а мутасариф-то, оказывается, решил тайком убить сулухского героя. Один из заптиев узнал про это и тихонечко на ухо Муко шепнул:
      – Этой ночью мутасариф собирается тебя убить.
      Ализрнанский Муко вытащил из кармана золотой, подарил заптию и, когда приехали в Муш, пошел прямо к мутасарифу.
      – Эфенди, – говорит, – мне отлучиться надо.
      – Иди, – отпустил его мутасариф, – но поскорее возвращайся.
      У Муко при себе револьвер был и ружье. Он из управления – прямиком в дом к мутасарифу.
      – Ханум, – говорит жене мутасарифа, – дай мне оружие мутасарифа, все, какое есть, мы с ним вместе по важному делу уезжаем.
      Взял оружие мутасарифа, поднялся на Алваринч, пошел к Канасару. Только его и видели.
 
      Борода и Марта
      А что стало с другими гайдуками?
      Чоло в пастухи пошел. Град Тадэ убежал с оружием в руках в неизвестном направлении. Говорят, его видели в окрестностях Багеша. Молния Андреас перешел Хлатскую речку и ушел на Немрут, дожидаться лучших дней. Ахо, Манук и Исро тоже сделались беглыми, не согласились сдать оружие. «Не вернемся, – сказали, – пока Сасун не объявят армянской землей».
      Беглыми стали также Борода Каро и Орел Пето.
      Прилег Каро под могучим дубом и предался размышлениям. Почти пятнадцать лет был он гайдуком. Несколько раз ходил за оружием на Кавказ. Участвовал в многочисленных битвах. Не было в живых старых и новых боевых друзей – Макара, Гале, шеникца Манука, Сейдо, артонского Джндо. Не было самого Геворга Чауша. bот уж год как не было лачканского Артина. Никого почти из старых фидаи не осталось. Да и эти все разбросаны, кто при оружии, а кто, забыв про него, дома сидит; кое-кто, как он, в горах прячется. Неопределенное, непонятное положение, а годы идут. Где искать правду?
      И Борода Каро решил жениться. Раз хуриат объявлен, надо действительно сделать Сасун Эрменистаном. Жениться, но на ком?
      В Ишхандзоре жила девушка по имени Марта. Двоюродной сестрой Тер-Каджу Адаму приходилась. Давно уже нравилась Бороде, давно уже в мыслях у него было жениться на ней, «Как только сложу оружие, – думал он, – прижму ее к своей груди вместо ружья, заживем славно».
      А как же свадьба, как же венчание, как же праздник? Все это, конечно, хорошо, только откуда у гайдука столько времени и средств, чтобы на свадьбе его семь свирелей играло? И прямо из-под дуба направился Борода к Тер-Каджу Адаму в Гели. Вызвал Адама на улицу и говорит:
      – У тебя сестра есть, теткина дочь. Красивая девушка.
      – Есть, – сказал Адам.
      – Где она сейчас?
      – В горах, Борода, в Хгере с матерью.
      – Ты помоложе меня, Адам, ступай-ка в Хгер да вызнай, где там Марта, в каком доме обретается?
      – Так ведь Марта обручена.
      – До колыбели дело дошло?
      – Нет.
      – Что-нибудь еще было?
      – Нет.
      – Ну, так иди в Хгер и выполни мою просьбу. Адам пошел-пришел и говорит:
      – Спит в постели у своей матери.
      Тер-Кадж Адам обещал Бороде помочь умыкнуть Марту. Условились, что Адам на следующий день пойдет к своей тетке в гости и останется у них ночевать.
      – А как же мне узнать, что ты дома?
      – Если увидишь возле двери веник вверх тормашками, значит, я дома, входи смело. А как кашляну – хватай Марту и беги.
      На следующий день к вечеру Каро вскочил на коня и помчался в Хгер во всю прыть. Только раз остановился он по дороге. Остановился потому, что увидел великана, да какого! Каро даже дрожь пробрала.
      «Видать, нечистая сила поставила его у меня на дороге, чтобы я опоздал», – сказал он про себя.
      – Эй, великан, а ну дай мне пройти! – крикнул Каро еще издали и рукой махнул: посторонись, мол. Великан только рассмеялся и говорит:
      – Кто ты такой, давай померяемся силами?
      – Я – Каро, Борода Каро, слыхал? Товарищи мои погибли за свободу, не узнав женской любви. Ты что же, и меня хочешь лишить ее?
      Великан молчал и не двигался с места.
      – Ох, умереть мне за тебя, с семью именами святой Карапет – вскричал Каро, сошел с лошади, да как подошел к великану, как согнул, связал в сноп, отнес на обочину, поставил там и сам сверху сел.
      Исполин, задыхаясь, кричит из-под Бороды:
      – Отпусти, помираю!
      Усмехнулся Каро, ослабил одну веревку.
      – Прошу тебя, отпусти, – взмолился великан.
      Каро еще одну веревку ослабил.
      – Ты – бог, – сказал великан.
      – Остальные не сниму, – сказал Каро и, оставив великана, опутанного веревками, на обочине, продолжил путь.
      Еще утренняя звезда не взошла, а Борода Каро был уже в Хгере, где стояли летние дома ишхандзорцев. Лошадь вся в мыле была. Борода ослабил подпругу, потрепал коня по холке и сделал несколько кругов, чтобы остыл конь.
      Потом подошел к дому Марты. И видит – веник стоит, как условлено, и дверь приоткрыта.
      Марта лежала в постели матери, одна рука под подушкой, другая с кровати свесилась. Ветерок Сасунских гор и блики луны играли на ее волосах, заплетенных в косы.
      Мать услышала шаги, подняла голову:
      – Кто это?
      – Борода Каро я, матушка, – кланяясь с порога, сказал Каро.
      – Что делаешь здесь ночной порой?
      – За Мартой пришел.
      – Рассвета не мог дождаться?
      – Не мог, матушка, одним духом примчался. Лошадь еще горячая, на дворе стоит.
      – Моя дочка за сына старосты идет. Напрасно явился, гелиец.
      – Пусть все старосты со всеми своими сыновьями соберутся – никто не сможет отнять у меня Марты. Всего-то я и хочу на этом свете – одну девушку.
      – А чем жену свою думаешь прокормить?
      – Горячим своим дыханием.
      – Горячим дыханием сыт не будешь. У старосты – богатство, а у тебя в кармане пусто.
      – Я сейчас побогаче всех старост, матушка, потому как султана с его тахты спихнули. Я и Марта наполним Сасун нашей любовью и деток народим всем на радость…
      – Ну и день же ты выбрал, чокнутый гелиец! Сегодня у нас в гостях сын моей сестры Адам, вон он лежит в углу, и кинжал под подушкой. Ежели встанет, спасения тебе не будет, так и знай.
      Тут Адам кашлянул.
      – Это он кашляет, слышишь, уходи скорее. У нас для фидаи девушек нет. Скоро в доме старосты семь свирелей на свадьбе моей Марты будут играть, а я плясать буду.
      – Если плясать надумала, пляши сейчас, матушка, я Марту твою увез! – сказал Каро и сгреб в охапку девушку, выхватил из постели, только их и видели. – У меня на свадьбу времени нет и денег, чтоб семь свирелей играло! – крикнул он уже со двора, уносясь на коне прочь.
      – Адам, парень, Марту увезли, вставай! Эге-гей, люди, эй, талворикцы, вы что спите, спасайте мою Марту, честь девушки идите спасать! – вскричала ишхандзорская мамаша, выскакивая из постели.
      И крик поднялся над летними домами Хгера: дескать, фидаи Каро умыкнул ночью невесту старостиного сына.
      – Куда поехал, в какую сторону? – размахивая кинжалом, Тер-Кадж Адам бросился к дверям.
      – В ту сторону, к Мркемозану, через Кепин…
      – Пеший был или же на коне?
      – На коне! Девушку в рубашке прямо на седло кинул и умчал!
      И встали ишхандзорцы против гелийцев, пошли на них войной.
      Упрямые и отчаянные были ишхандзорцы, не дай бог против их воли пойти. Это о них говорили: «Ежели буря на дворе, значит, ишхандзорец собрался в дорогу».
      И началась из-за Марты война в Сасунских горах, покатились с вершин камни-валуны, загремели горы и ущелья.
      Испугалась Марта, вздумала убежать домой, но Каро начеку был. Он Марту, чтоб не убежала, привязал себе на спину и один-одинешенек, спрятавшись в скалах, отбивался от ишхандзорцев.
      Отец Марты вынужден был обратиться в Константинополь к самому патриарху армянскому. Ему сказали:
      «Поймай Бороду и отними свою дочь». Но кто может поймать Бороду? Он то за Чесночной Скалой появляется, то на склонах Андока, то в горах Чанчика, то на Бримо. С ружьем в руках, с Мартой, привязанной за спиной. Вот вам и Борода.
      Правительство встало на защиту старосты и чуть не пол-Гели в тюрьму побросало. А толку-то?
      Под конец дело поручили мушской церкви.
      – Спасите мою дочь, – мать Марты повалилась в ноги архимандриту Хесу.
      – Откуда он умыкнул девушку? – спросил святой отец.
      – Из постели, со мною в одной постели спала.
      – А что же, в доме вашем ни одного мужчины не нашлось?
      – Тер-Кадж Адам спал в углу. Пока он встал, пока выхватил нож, фидаи с моей дочкой в горы умчался.
      – Я дочь твою вызвал на исповедь. Если скажет:
      «Да, я по своей воле убежала с ним», – я бессилен что-либо сделать; если же скажет: «Борода увел меня силою», – я верну под родительский кров девушку. – И отец Хесу отправил ишхандзорскую мамашу домой.
      В Талворике село есть, называется Мазра. Боясь, что Марта скажет на исповеди, что ее увели силою, Борода отвел ее к одним знакомым в Мазре. Постучался он к ним и говорит:
      – Вот моя невеста, пусть она у вас побудет денька два, а вашу дочку отпустите на один день со мной.
      Оставил Каро Марту в этом доме, у знакомых своих, взял хозяйскую дочь за руку и вышел из дому.
      Потом вернулся, приоткрыл дверь и говорит:
      – Смотрите лучше за Мартой, а не то я вашу дочь уведу вместо нее.
      И закрыл за собой дверь.
      По дороге он дочку своих знакомых стал учить, чтобы, когда святой отец заговорит с нею, та отвечала бы, будто она Марта и что по своей воле вышла замуж за Каро, что и родители уже согласны, не слушайте, мол, отца с матерью моих, это они так, для виду говорят.
      – Все поняла? Вот и хорошо. Пошли, значит, в Муш, – сказал Каро.
      – Да ведь поздно, давай где-нибудь заночуем, а утром пойдем, – сказала девушка.
      – Нет, ночью же и пойдем.
      – Да зачем ночью-то идти, ведь свобода, хуриат.
      – Хуриат хуриатом, а я оружия не сложил, и значит – беглый я, вне закона.
      И пришли они ночью в Муш, да прямо к архиманд.риту Хесу.
      – Я своею волею вышла замуж за Каро, не слушай моих отца с матерью, святой отец, – сказала девушка из Мазры, переступив порог церкви.
      – Ахчи, из-за тебя тут целая война поднялась, чуть весь Сасун не спалили! Тебя как звать? – обратился к девушке отец Хесу.
      – Марта.
      – Каро тебя откуда умыкнул?
      – Из постели моей матери.
      – Насильно?
      – Почему же насильно? А кто же веник в дверях поставил?
      – А как же сын старосты?
      – Я Каро люблю. Когда на свете есть гайдук, что такое староста?
      – Молодец, дочка.
      – А как в супружестве жить мирно, знаешь?
      – Почему же нет? По широкой дороге рядышком пойдем, узкая попадется тропинка, друг за дружкой пойдем, Каро впереди, а я за ним, толкаться не будем.
      – Идите с миром, будь благословен союз ваш! Многие фидаи умерли, не узнав семейного тепла. Пусть хоть этот один будет счастлив.
      – Доброй тебе ночи, святой отец, – сказала девушка и вместе с Каро вышла из церкви.
      Каро отвел девушку домой, вручил ее родителям, а сам взял свою Марту за руку – и в горы.
      Обильная роса рассыпала жемчужины на изумрудную зелень. И пошли Каро с Мартой, ступая по белым лилиям и красной повилике. Перед ними ковром расстилались то синие цветы, то желтые. И пошли они, обнявшись, рука об руку, а когда узкая тропинка попалась, друг за дружкой пошли – впереди Каро, за ним Марта.
      Дошли они до высокой скалы, присели отдохнуть. Марта уже смирилась с судьбой своей и не пыталась больше бежать.
      Так поженились Каро и Марта. Но с гор они не спустились. Зажгли лучину среди Сасунских гор и прожили там до 1915 года.
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ