Три с половиной года! Юноша осмотрелся вокруг.
      Воля! Солнце! Чистый воздух горных вершин! Май!
      Жадными глазами Степан всматривался в сизовато-зеленую дымку на перевалах, вслушивался в шум горного потока, дышал опьяняющим воздухом, - ведь всего этого он был лишен на протяжении многих, многих месяцев!..
      А может быть, все прошлое - лишь ужасный сон?.. Может быть, никогда не существовал фашист Валленброт с его смертоносным вирусом "Д", не было казематов подземного города, не было препарата профессора Брауна?
      Юноша лихорадочно ощупал свою ногу выше колена и вздохнул с облегчением:
      - Есть!
      Сквозь тонкую материю его пальцы нащупали продолговатый плотный предмет. Но Степаном вновь овладела тревога: не разбилась ли ампула? Он начал торопливо сматывать с ноги широкий и длинный бинт. Наконец, в его ладонь легко скользнула узкая металлическая трубочка. Юноша вскрыл ее и вынул небольшую стеклянную ампулку, наполненную розовой жидкостью.
      Лишь эта ампула да единственный листок из рукописи профессора Брауна и подтверждали, что существовал подземный город, в котором было столько пережито. Но не это сейчас волновало Степана. Там остались люди, сотни людей! Их надо спасти!
      - Макс Максович, где выход из института?.. Вот антивирус. Смотрите, смотрите!.. Ан-ти-ви-рус!.. Там погибают люди, люди!
      Но тщетны были все попытки. Сумасшедший старик в ответ лишь истерически хохотал.
      Степан отошел и тяжело опустился на камень. Он все еще не понимал, что случилось с профессором Брауном, как удалось вырваться из подземного города.
      Теперь, когда возбуждение улеглось, Степан вдруг ощутил тупую боль во всем теле. Особенно же болела правая рука и шея. Выше локтя, на мякоти, оказалась кем-то тщательно забинтованная рана.
      И Степан вдруг ярко вспомнил кабинет шефа, зеленовато-синюю лампу, вспышку выстрела, боль в руке...
      Их было трое в кабинете. Степан жив, значит - Валленброт убит. Профессор Браун сошел с ума.
      Вслед за этим Степану вспомнился и весь день. Подготовка к восстанию... В камеру вошел Валленброт... Закрывая собой, люди прижимали Степана к стене... Вот он пробирается вперед, пожимая в последний раз руки своих друзей... И кто-то положил на его ладонь пакетик... Где же он?
      Степан торопливо зашарил по карманам. Есть!
      Еще не успев развернуть плотную, потершуюся на сгибах бумагу, Степан понял: в пакетике была та фотография, которую показывала Екатерина Васильевна.
      Весело и задорно с карточки смотрела полная красивая женщина. Большеглазая девочка с огромным бантом в волосах крепко прижималась к ней.
      "Милая моя Галочка! - прочел Степан на обороте. - Дитя мое! Знай, что я сражалась за Родину и погибла с честью! Мама".
      Ниже мелко, едва различимыми буквами было дописано:
      "В случае моей смерти прошу передать эту фотографию дочери по адресу: Юг СССР, Большой Город, пр. Ст. 7, кв. 3, Сазоновой".
      А еще ниже - короткое, как мольба: "Очень прошу, товарищи!"
      Резкой болью сжалось сердце Степана. Он понял, зачем Екатерина Васильевна отдала ему самое дорогое и единственное, что у нее было. Она как бы сказала этим:
      "Будь мужествен, что бы ни случилось! Я отдаю эту карточку, потому что верю в победу. Верь и ты!"
      Нет, она не погибла! И ее, и Зденека, и остальных еще можно спасти! Вход в подземный город должен быть где-то совсем близко! Вот может быть, за этой впадиной... за тем выступом...
      ...Несколько дней бродил Степан по горам, взбирался на вершины, опускался в ущелья, всматривался в каждый камень, каждую скалу... Но не только.вход в подземный город, а и ту долину, в которую свалился во время своего первого побега, найти не мог. Горы словно сомкнулись над подземным городом.
      Степан совсем выбился из сил. Рана гноилась, ее нечем было перевязать. В это время - ранней весной - в горах не найти ничего съедобного, кроме водянистых безвкусных кореньев. Степан выкапывал их и ел, преодолевая тошноту, чтобы поддержать свои силы.
      А профессор слабел с каждым днем. Он ничего не хотел есть, весь сжался, утих и, что-то шепча тонкими побелевшими губами, неустанно следовал за Степаном.
      Степан чувствовал: еще немного, и он сам сойдет с ума от непрерывного бормотанья старика, от напряженных бесплодных поисков.
      И однажды, когда из-за горной вершины в розовой дымке выплыло солнце, Степан, осмотревшись вокруг в последний раз, пошел на восток, - навстречу солнцу, навстречу Родине.
      Это был тяжелый бесконечный путь. Когда в долине мелькала лента шоссе или виднелась красная черепичная крыша дома, Степан неизменно сворачивал в горы. Он остерегался теперь не только немцев, но и американцев.
      На третий день пути профессор совсем обессилел. Они сели рядом на мох, и Степан забылся в беспокойном тясне. Он проснулся, ощутив чье-то прикосновение.
      Профессор умирал. Он дышал отрывисто, тяжело, смотря широко открытыми глазами, и в них светилась обыкновенная человеческая тоска, печаль о жизни, прожитой напрасно. Он силился что-то сказать - и не мог... С его глаз скатились две скупые горькие слезинки.
      Через несколько дней после этого в лесу, южнее чехословацкого городка П., бойцы Н-ского артиллерийского полка нашли еле живого юношу - бледного, изможденного и совершенно седого.
      Юноша бредил.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      АНТИВИРУС
      Глава I
      ДВА МИРА - ДВЕ НАУКИ
      В дверь постучали. Майор Кривцов, начальник советского военного госпиталя, недовольно поморщился, отложил в сторону перо и крикнул:
      - Войдите!
      Вошел дежурный врач.
      - Простите, товарищ майор, - сказал он. - К нам поступил необычный больной. Седой мальчик. У него - крупозная пневмония и угрожающий воспалительный процесс в плечевом суставе.
      - Пенициллин?
      - Введен, товарищ майор!
      - Состояние больного?
      - Тяжелое, товарищ майор. Температура - сорок один. Пульс - сто двадцать. Бредит.
      - Переливание крови?
      - Сделали, товарищ майор. Капитан Стрыжак находится при нем неотлучно. У больного очень странный бред. Можно подумать, что мальчишка был микробиологом... В его карманах обнаружена фотография какой-то женщины с девочкой и вот это... - врач протянул испещренный формулами лист бумаги и металлический футлярчик, из которого виднелся кончик ампулы...
      - М-да... - Майор быстрым взглядом пробежал формулы. Ничего не понимаю. Ничего... Ну, хорошо, пойдемте.
      Больной бредил. С его запекшихся губ срывались непонятные слова. Сидевший у его изголовья врач сказал:
      - Я записал кое-что. "Вирус Д", "Екатерина Васильевна", "Макс Максович", "шприц", "ампула", "антивирус"... Один раз он совершенно явственно произнес: "Где я?"
      - Какая температура, Григорий Александрович? - Майор обеспокоенно потрогал пылающий лоб больного.
      - Немного спала, Иван Петрович. Но состояние продолжает оставаться угрожающим. Может быть, ввести стрептомицин?
      - Пока подождем! - Склонившись над больным, Кривцов прислушивался к хриплому прерывистому дыханию.
      Нет, это был не ребенок, а юноша, но исхудавший настолько, что имел вид двенадцатилетнего мальчика. Не удивительно, что болезнь протекает у него так тяжело.
      - Хорошо, товарищ капитан, - начальник госпиталя кивнул врачу. - Идите отдыхать, у вас утром две операции. Пришлите, пожалуйста, ко мне сестру.
      В эту ночь майор Кривцов не спал ни минуты. Организм юноши отчаянно боролся за жизнь. Помочь этой борьбе было очень трудно: при таком истощении даже лекарства могли оказаться губительными.
      На рассвете больной начал затихать. Его лоб покрылся испариной, от лица отхлынула кровь, и оно стало мертвенно-бледным, с глубокими резкими морщинами. Ребенок на глазах превращался в старика.
      Майор пощупал пульс. Сердце больного останавливалось.
      - Кислород! Камфору!
      Кривцов затратил много усилий, чтобы возвратить умирающего к жизни.. И когда, наконец, сердце больного застучало, еще неуверенно, но уже непрерывно, - Кривцов глубоко вздохнул и вышел в коридор. Он подошел к распахнутому окну и закурил.
      Сквозь частую металлическую сетку долетало легкое дуновение свежего весеннего ветра. Шелестели листочки на деревьях. Осязаемый яркожелтый солнечный луч брманул из-за поросшего кустарником холма и, рассыпавшись на тысячи тончайших иголочек, ворвался в помещение.
      - Товарищ майор, - прошептала сестра, выбежав следом в коридор. - Он открыл глаза!
      Кривцов подошел к постели. Больной тусклым взглядом обводил комнату.
      - Ты в советском госпитале, - сказал майор. - Тебе уже лучше. Успокойся и засни.
      Веки больного широко раскрылись, глаза приобрели осмысленное выражение.
      - Шефа... - его лицо болезненно перекосилось. - Директора... Командира госпиталя...
      - Я начальник госпиталя, мальчик! - майор присел на краешек кровати и взял больного за руку.
      - У меня... в кармане... ампула. Это - военная тайна...
      - Хорошо, хорошо! Ампула цела, она у меня.
      Больной еле заметно кивнул головой, закрыл глаза и затих.
      - Уснул, - сказал Кривцов. - Идите отдыхать и вы, Маша. Мне кажется, опасность миновала.
      Майор посидел у постели больного еще некоторое время, прислушиваясь к дыханию, всматриваясь в черты худенького лица. Да, этот юноша, видимо, перенес многое.
      - Ну, выздоравливай, выздоравливай! - ласково прошептал майор. Как всегда, человек, отвоеванный им у смерти, становился ему близким и родным. - Глаша, - обратился он к санитарке, - присмотрите за больным. В случае чего - немедленно зовите меня. А сейчас - пусть спит.
      Больной спал двое суток. Ему умышленно вводили снотворное, чтобы сном укрепить организм. Проснувшись на третье утро, он сразу же потребовал начальника госпиталя. Все еще тихо, но уже внятно он сказал майору Кривцову:
      - Товарищ начальник, в ампуле - антивирус. Фашисты собираются начать бактериологическую войну, так этот препарат...
      Широко улыбаясь, майор прервал его:
      - Война окончена, дружище! Мы победили!
      - Победили? - радостно прошептал больной. - Победили! - и вдруг, вспомнив о чем-то, нахмурил брови и тревожно спросил: - А подземный город?
      - Какой город? - искренне удивился Кривцов.
      - Фашистский... Людей - освободили?
      - Не знаю. Да ты хоть скажи, как тебя зовут?
      - Степан Рогов, - торопливо ответил больной. - А где можно узнать? Этот подземный город находится в Баварских горах.
      Майор вместо ответа развел руками: советские войска туда не дошли.
      - Ну, а теперь - спать! - строго сказал майор. - Ты очень слаб и должен укрепить свое здоровье. Обо всем поговорим позже.
      Но Степан долго не мог уснуть.
      "Победа! Победа! Фашисты разгромлены навсегда!" - ликовало все его существо. Но к этим мыслям примешивались и другие: он, Степан Рогов, ничем не посодействовал победе. Кому нужна теперь бесполезная военная тайна, которую он добыл?
      Жизнь победила, но здоровье не возвращалось.
      Крупозную пневмонию Степан перенес сравнительно легко, но воспалительный процесс суставной сумки плеча начал приносить юноше все больше страданий и очень беспокоил врачей. Не помогали даже наиболее могущественные препараты, - болезнь приняла затяжной хронический характер. И хуже всего было то, что юноша впал в подавленное состояние. Он безропотно переносил мучительные лечебные процедуры, и почти все время лежал, устремив взгляд в потолок.
      После сильных переживаний Степаном овладела депрессия. Его угнетала неизвестность: что стало с Екатериной Васильевной и другими пленниками.
      Кривцов, понимая чувство больного, ежедневно заходил к нему, беседовал с ним запросто, в полушутливом тоне. Часто майор заводил разговор о хирургии.
      Доцент Кривцов был незаурядным хирургом. Армейские врачи восхищались точностью eгo диагнозов и безукоризненностью проведения операций. Он безбоязненно - и всегда успешно оперировал в области сеодца и на черепе, сконструировал целый ряд замечательных приспособлений для извлечения осколков, проводил удачные операции по приживлению почти оторванных конечностей. Но главное, что его интересовало,- злокачественные опухоли. Он встречал их очень часто: извлекал осколок из брюшины, например, и вдруг натыкался чуткими пальцами на знакомое уплотнение ткани. Раненый даже не подозревал, что носит в себе зачаток неизлечимой болезни, которая проявится, быть может, лишь через несколько лет. Кривцов спокойно удалял опухоль.
      Как человек, влюбленный в свое дело, майор решил увлечь хирургией и Степана Рогова.
      - Что с тобой, Степа? - спросил он однажды, присаживаясь на табурет у кровати. - Тебе очень больно?
      Юноша отрицательно покачал головой.
      - Так почему же ты печален? - Кривцов отодвинул занавеску на окне. - Смотри: солнце сияет! А ты...
      Степан грустно улыбнулся:
      - Товарищ майор, я все время думаю о том, что вы мне сказали. Неужели все-таки антивирус бесполезен? Не можете ли вы исследовать этот препарат сами?
      - Кто? Я? - Кривцов с деланным ужасом замахал руками. Да я боюсь микробов как огня! Нет, Степа, то ли дело хирургия! Ножичком чик-чик, отрезал руку, ногу, голову, - Кривцов засмеялся, - пришил новую - и гуляй себе на здоровье! А относительно препарата... Нет, Степа, не берусь. Не имею права вскрыть ампулу. Вот выздоровеешь, я отвезу тебя в микробиологический институт, там специалисты исследуют твой антивирус.
      Степан молча кивнул головой. А майор продолжал в шутливом тоне:
      - Нет, Степа. Я тебе серьезно говорю; бросай микробиологию, займемся хирургией. Какие интересные проблемы возникают! - Он наклонился к Степану и зашептал: - По секрету тебе скажу: я сейчас готовлю докторскую диссертацию! Не веришь? Честное слово! Только трудно мне, - ох, как трудно без помощника! - Кривцов лукаво посмотрел на Степана.
      Степан в смущении отрицательно покачал ГОЛОРОЙ. Он очень любил эти полушутливо-полусерьезные беседы, рассеивающие мрачные мысли, и понимал, что майор искренне желает ему добра. Но после всего увиденного в подземном городе медицина опротивела юноше.
      - Так не хочешь? - Кривцов погрозил пальцем. - Вот погоди, я натравлю на тебя Ванюшку! Он тебе докажет, что такое хирургия! А теперь - нечего отлеживаться! А ну-ка на прогулку! Марш в сад! Бегом.
      Эти строгие команды означали, что Степана вместе с койкой бережно вынесут на веранду. Юноша любил эти "прогулки". Отсюда, с высокого холма открывался широкий вид. На горизонте вырисовывались острые зубцы Татр, днем ослепительно белые, а к вечеру - иссиняфиолетовые, розовые, багряно-красные... Издалека долетали чешские песни - какие-то необычные, но близкие и чем-то знакомые. Степан закрывал глаза, вслушивался в мелодии и представлял себя на родине, в милой сердцу Алексеевке...
      К вечеру сад наполнялся больными. Одни ковыляли на костылях, другие несли перед собой тяжелые гипсовые руки, третьи неподвижно лежали на койках и колясках. Не было слышно стонов и жалоб: люди смеялись, шутили. Особенно выделялся один - коренастый подвижной юноша. Его никто бы не назвал больным. Однажды он подошел к Степану и с шутливой угрозой спросил:
      - Так это ты - Степан Рогов?
      В тон ему Степан cкaзaл:
      - А ты - Ванюшка?
      Парень с улыбкой подтвердил:
      - Точно! - достав из кармана пачку папирос, он оглянулся и протянул Степану. - Куришь?.. Да кури, чего их там бояться, этих докторов! Сами небось по две пачки в день выкуривают, а нам - нельзя? Что за неравноправие такое?
      Ванюшка чиркнул спичку, прикурил и с наслаждением выпустил струйку ароматного дыма.
      - А меня майор прислал агитировать тебя за хирургию, сказал он. - Я у него завсегда за агитатора. Как кто нос повесил - иди, Ванюшка, доказывай, что операции получаются удачно, что совсем не больно, - в общем, что хирургия - как мать родная! Смешной доктор: зачем доказывать, если это и так видно? Вот я, например. Ты знаешь, кто я?
      Степан покачал головой. Ему очень понравился этот веселый парень.
      - Я - уникум! - убежденно сказал Ванюшка. - Уникум! И даже двойной. Во-первых... - он загнул палец, - меня убили через неделю после конца войны. Вовторых, я был мертвым целых пять минут и воскрес! А если не веришь - смотри!
      Ванюшка распахнул халат и приподнял рубаху. На грудной клетке, прямо против сердца, была вмятина, затянутая нежнорозовой кожей. Сердце парня ритмично и сильно ударялось об эту тонкую преграду.
      - Вот видишь, - парень с гордостью приложил руку к груди. - Стучит! А было в нем вот что!
      На ладони у парня лежал крупный осколок с острыми рваными краями.
      - Нет, ты правду говоришь? - Степан смотрел на Ванюшку почти с испугом.
      - Даю честное слово гвардейца! - серьезно ответил тот. Меня смертельно ранили шестнадцатого мая под Лясной. Случилось так, что на нашем участке фашисты не захотели сдаваться в плен и побежали в гости к американцам. Пришлось их немного попридержать. Ну, задержали, конечно. А я в тот день, в шестнадцать ноль-ноль, как говорит товарищ майор, скончался на операционном столе. Записали, значит, в истории болезни: "Умер". Осталось дописать: "Похоронен там-то"... Лежу. Молчу. Не протестую. Ясное дело - неживой... Когда вдруг вбегает майор да как закричит: "Что же вы наделали, сякие-такие! Да вы знаете, кто это лежит? Это же - Ванюшка, герой-танкист! Вернуть его к жизни!" - Ванюшка улыбнулся и виновато добавил: - И вернули!
      В сильном возбуждении Степан воскликнул:
      - Hу и молодец ты, Ванюшка! Честное слово, молодец!
      - Почему же молодец? - удивился тот. - Мое дело телячье... А вот майор - молодец! Нет, мало! Человек! С большой буквы, как Горький писал! Ты ему верь! Он мне рассказывал про тебя. Говорил, что начнет тебя учить. Соглашайся! Вот станешь хирургом, вернешь к жизни какого-нибудь парня, ну, такого как я... Да он тебя по гроб жизни не забудет! А ты сам что почувствуешь? Что у тебя - словно крылья выросли! Вот меня как оживляли: пропустили б еще минуту - и не стало бы танкиста Ванюшки! Закопали бы, сгнил бы... А тоживу! Смеюсь! Дышу! И работать буду! - он обнажил руку и показал узловатые бицепсы. - Правда, бегать нельзя и курить... тоже нельзя. Но это - пустяк! Шофером стану работать. Ведь так?
      - Да, Ванюшка! - тепло сказал Степан. - Спасибо тебе. Для меня сейчас многое стало ясно.
      Он почувствовал себя бодрее, ему захотелось что-то делать, к чему-то стремиться.
      В памяти всплыл профессор Браун, банки со взъерошенными больными крысами, пробирки и микроскопы, страшная пустота и безмолвие лаборатории в недрах гор... Это воспоминание было неприятным. Почему? Ведь дело, в конце концов, не в обстановке?
      И Степан понял: в лаборатории Брауна он видел только подопытных зверьков. Во имя чего производились опыты? Во имя людей? Но их не видел там ни Степан, ни профессор Браун. Старик даже редко употреблял слово "человек". Он говорил "человечество" или "организм"... А майор Кривцов видел перед собой вот этого Ванюшку - коренастого, рыжеватого, с родинкой на девой щеке... Видел и знал, что у этого Ванюшки есть мать, что Ванюшка грудью защищал Родину и чуть не погиб в двадцать лет.
      Долго, очень долго не спал в ту ночь Степан. А на следующий день он сказал майору Кривцову:
      - Товарищ майор, нельзя ли мне посмотреть, как делаются операции?
      - Ага! Сагитировал Ванюшка?! - засмеялся Кривцов. - Нет, дружище, рано! Вот если к первому сентября добьешься нормальной температуры - разрешу. А пока что, не желаешь ли прочесть хорошую книжицу?
      Без особенного интереса Степан взял учебник хирургии и засунул его под матрац. Нет, он не хотел заниматься теорией - хватит с него книги профессора Брауна. Надо увидеть все собственными глазами.
      Но прошел и сентябрь, и ноябрь, а здоровье Степана яе улучшалось. Только накануне нового года майор Кривцов сказал:
      - Ну, Степа, завтра мы с тобой делаем операцию.
      Чтобы не напугать Степана, майор решил показать простейшее удаление осколка под местным наркозом. Но едва лишь острый скальпель рассек кожу больного и показалась кровь, юноша побледнел, закрыл глаза и пошатнулся.
      В тот же вечер у Степана вновь резко повысилась температура.
      - Товарищ майор, я не могу! Я ненавижу кровь, стоны... Я знаю: причиняя страдания людям, вы спасаете их от смерти. Я бы тоже хотел бороться за жизнь, но как-то не так. Вот вы рассказывали, что рак лечат лучами радия. А другие болезни? Нельзя ли найти такие способы, чтобы всегда исцелять без боли?
      - Я понимаю тебя, Степа! - Задумчиво поглаживая седеющий ежик волос, Кривцов подошел к койке Степана и взял его за руку. - Девизом нашей медицины всегда было: меньше боли! Гениальный русский хирург Пирогов еще в средине прошлого столетия впервые в мире применил наркоз. Советские ученые ввели местное обезболивание. Используя эти методы, мы во много раз уменьшаем страдания больных. Но этим не исчерпываются наши задачи. Ты прав, Степа: нужно искать иные, новые пути. И мы ищем... Вот тебе, например, мы первым долгом ввели пенициллин. Этим ты был спасен от ампутации руки, а может быть, и от смерти... А ты знаешь, что такое пенициллин?
      - Профессор Браун говорил мне что-то об этом лекарстве, но я не стал слушать.
      - Напрасно! Правда, западные ученые стараются приписать честь открытия пенициллина Флемингу, но лечебные свойства зеленой плесени были открыты русскими врачами Манассеиным и Полотебновым еще в прошлом столетии. Сущность открытия такова: микроскопические грибки вида пенициллиум в борьбе за существование выделяют особые яды, при помощи которых уничтожают многих страшных для человека микробов...
      - Простите, товарищ майор, - прервал его Степан. - Разве борьба за существование действительно есть?
      - Конечно, есть!
      - А "гомо гомини..."?
      - Эту пословицу надо переделать так: "капиталист капиталисту - волк!" - Кривцов засмеялся. - Но это же не люди, это империалисты, они живут по законам джунглей! А среди человеческого общества борьбы за существование - такой, как утверждают фашиствующие биологи, - нет! Разве мать вырывает пищу изо рта своего ребенка? Разве ты, например, испытываешь желание убить кого-либо за то, что он дышит вместе с тобой одним воздухом, пьет из одного источника, ест плоды, взращенные на одной и той же земле?! Конечно, нет! Человеческое общество имеет свои особые законы. А борьба за существование между различными видами в животном и растительном мире действительно идет.
      Степан задумался:
      - Товарищ майор, - сказал он после длинной паузы. - Значит, можно натравить одних микробов, на других? Но это же как раз то, о чем мечтал профессор Браун!
      - За много лет до Брауна об этом мечтал наш великий ученый Илья Ильич Мечников. И не только он. Манассеин и Полотебнов, Ценковский и Гамалея и многие другие уже немало сделали для того, чтобы осуществить эту мечту... А Браун... майор вздохнул. - Что ж, не хотелось мне тебя огорчать, но придется. Браун придерживался ошибочных взглядов. Скажи, можно ли создать микробов по рецепту?
      - Можно!
      - Нельзя!
      - Нет, можно! - разгорячился Степан. - Я сам видел формулу живой молекулы. На том листке из рукописи профессора Брауна...
      - Живой молекулы?! Гм... Значит, берем железа шесть граммов, серы - десять, воды - два литра, затем калия, магния, хлора и так далее по одному миллиграмму, - смешиваем все в колбе, взбалтываем, и - пожалте: вот она, живая молекула! Мило, мило, нечего сказать.
      Степан обиделся.
      - Зачем это - "смешиваем", "взбалтываем"? Может быть, и нагревать придется, и рентгеновскими лучами просвечивать, и сильным магнитом намагничивать... Вот вы сказали: железо, сера, калий, - но все это есть в живом организме. Значит...
      Кривцов улыбнулся:
      - Ах, Степа, Степа! Как много еще надо тебе узнать и изучить! Эти вопросы решаются не так легко, как ты думаешь. Мы поговорим обо всем этом через несколько лет, когда ты поступишь в институт. Идет?... А сейчас, Степа, - майор посмотрел на часы, - пора приниматься за уроки. Время не ждет!
      Глава II
      ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ
      Ранней весной по улицам большого южного города мчалась военная легковая машина, управляемая розовощеким веселым сержантом. Рядом с шофером сидел пожилой майор медицинской службы. Время от времени он оборачивался к худенькому седоголовому юноше и, лукаво посмеиваясь, спрашивал:
      - Ну, Степан, а теперь куда? Направо? Нет, дружище, не угадал! Прямо гони, Ванюшка!
      Майор внимательно и восхищенно посматривал по сторонам. Шофер поддавал газу, и темп движения ускорялся. Мигали огни светофоров, отставали и скрывались вдали автомашины, пролетали встречные трамваи.
      Жизнь кипела. Ярко, совсем по-летнему, светило солнце. Распускались деревья. Запах тополевых почек смешивался с бензиновым перегаром, запахом извести, затвердевающего бетона и хвойным ароматом свежеоструганных досок.
      Люди в машине были радостно взволнованы и возбуждены. Майор думал о предстоящей встрече с женой и дочерью, с которыми не виделся пять лет; шофер Ванюшка наслаждался стремительным полетом хорошо отрегулированной машины; Степан переживал радость возвращения на родину.
      - Стоп! Ну, вот и приехали, - сказал Кривцов. - Простимся, Степа? Рад бы пойти вместе с тобой, но ты ведь знаешь до Москвы далеко, а у меня всего пять дней отпуска. Ну, да ты, надеюсь, напишешь мне? Пиши, дружок! Мы все очень привыкли к тебе.
      - А мне? - поймав Степана за ухо, Ванюшка приговаривал: Чтоб писал да не забывал, чтоб занимался, да не зазнавался! А когда станешь хирургом - чтоб пришил мне новую голову! Красивую! С чубом!
      - Ах ты "уникум"! - шутливо отбивался Степан. - Я тебе пришью! Лысую, курносую и задом наперед! - Расхохотавшись, они обнялись.
      - Прощай, Ванюшка!
      - Прощай, Степа! Желаю удачи!
      - А тебе - счастливого пути и счастья в жизни!.. До свидания, товарищ майор!
      - До скорой встречи! - Кривцов крепко пожал руку Степана.
      Фыркнув сизым дымком, машина тронулась с места. И в этот миг острой тоской свело сердце Степана. Вот и приходится расставаться с милым весельчаком Ванюшкой и с майором, который стал близким, как родной отец. Расставаться надолго, быть может, навсегда... А впереди - неизвестность. И не раз захочется ощутить дружескую поддержку или поделиться радостью. А найдутся ли такие друзья, как эти?
      Степан долго махал вслед "газику" фуражкой. А когда машина скрылась за поворотом, потуже затянул пояс на ладно скроенной шинели, подхватил чемоданчик и, сначала энергично, а затем все неувереннее и неувереннее, пошел к массивной дубовой двери Микробиологического института.
      Ему открыл высокий седой старик в золотых очках, в белоснежном халате. Глядя куда-то в пространство, он важно спросил:
      - Что вам угодно? - но заметив, что паренек совсем оробел, сказал приветливо:
      - Войдите!
      Степан решил, что это директор или, во всяком случае, какой-нибудь профессор. Но это был швейцар. Внимательно выслушав юношу, швейцар Петрович позвонил по телефону:
      - Пусть обождет?.. Минут десять? Хорошо.
      За эти десять минут старик успел сообщить Степану, что директора сейчас временно заменяет заведующий вирусным отделом. Петрович рассказал также, что служил еще при знаменитом Илье Ильиче Мечникове и получает персональную пенсию.
      Когда электрические часы над полукруглой аркой показали двенадцать, швейцар, в знак особого расположения, сам проводил Степана на второй этаж и открыл дверь кабинета.
      Юноша смущенно остановился на пороге. В этом институте все было необычайным: швейцар был похож на директора, а директор...
      За большим письменным столом, утопая в мягком кресле, сидела девочка в огромных роговых очках и смотрела так важно и гордо, что если бы не торчащие в разные стороны косички соломенного цвета да не красный бант, Степан в самом деле принял бы ее за директора.
      Девочка, увидев незнакомого, тоже растерялась, быстро сняла очки и выбежала из-за стола. Ей, вероятно, было очень неловко, и, чтобы скрыть смущение, она говорила безумолку:
      - Вы солдат? Мама тоже солдат. Нет, она офицер. А мы с мамой завтра едем в Сочи. Вы не были в Сочи?
      Степан не знал, как вести себя с этой девочкой. Ему порядком надоел ее тоненький щебечущий голосок. Девочка, видя, что он хмурится, умолкла.
      В эту минуту в дверях показался человек в белом халате. Девочка бросилась к нему:
      - Семен Игнатьевич, вот пришел солдат, он хочет видеть директора... Может быть, вы спросите у него, что ему нужно? - она обиженно надула губки и кивнула в сторону Степана: Он мне не хочет говорить.
      Мужчина улыбнулся:
      - Э, Галочка, не обо всем можно говорить. А вдруг, это военная тайна?
      Все еще улыбаясь, он подошел к Степану:
      - Если вам нужен именно доцент Великопольский, придется подождать часа два. Если же... Я секретарь партбюро института доцент Петренко. Может быть, я смогу вам помочь?
      Он произнес это просто, как давнишний друг, как человек, которому не впервые приходится решать важные, безотлагательные вопросы.
      Степан внимательно посмотрел на доцента. С первого же взгляда ему понравился этот невысокий седеющий мужчина с живыми, умными глазами. Почему-то вдруг показалось, что таким и только таким, должен быть тот советский микробиолог, который первым узнает о чудесном антивирусе профессора Брауна.
      - Да, да, я расскажу обо всем. У меня важное государственное дело. Но...
      Степан недовольно покосился на девочку. Ее присутствие стесняло - при ней трудно было начать серьезный разговор.
      Доцент, видимо, понял его.
      - Галочка, передай маме, что я хотел ее видеть. Пойдемте в мой кабинет! - обратился он к Степану.
      В кабинете Петренко Степан вынул из кармана ампулу с розоватой жидкостью и листок плотной желтоватой бумаги, положил их на стол и сказал срывающимся голосом:
      - Я пробыл в фашистском подземном городе три с половиной года. В этой ампуле - антивирус, средство против всех болезней. Немецкий профессор, который изобрел этот препарат, отдал его Советскому Союзу. А это - страница из рукописи профессора.
      Он умолк, ожидая, что скажет Петренко.
      Доцент внимательно посмотрел на Степана, задержал взгляд на его седых волосах, подумал, потирая виски, затем решительно шагнул к телефону и взял трубку.