Катя видела - оба рвутся в лабораторию - и не стала больше их задерживать.
      - Ну, друзья, мне пора домой... Нет, провожать меня не стоит - тут несколько шагов. До свидания, Коля! До свидания, Степа!
      Они ее удерживали за руки, она шутливо отбивалась и, вырвавшись, крикнула:
      - А вам желаю удачи! Счастливо!
      Улетела грусть, развеялась тоска. Жизнь была так хороша!
      Катя верила, что скоро будет открыт чудесный препарат, и первым человеком, которого вылечат при помощи него, будет она сама.
      Глава XVII
      "РАК ПОБЕЖДЕН"
      Долго пришлось бы описывать, как победили "болотницу" разновидность эпидемического дальневосточного энцефалита. Тысячи врачей многие дни просиживали у изголовья больных, сотни микробиологов во многих институтах страны работали над созданием препаратов против этой болезни. Каждое открытие, самое ничтожное и самое великое, требует напряженной работы. Победа была достигнута общими усилиями: студентка Снежко установила, что вирусоносителями "болотницы" являются болотные крысы; владивостокский врач Цой заметил, что облучение радиоволнами сантиметрового диапазона значительно улучшает деятельность сердца больных; московский академик Бернардский высказал подтвердившееся предположение о том, чтометодика лечения "болотницы" должна быть аналогичной методике лечения заболеваний мозга; Ленинградский микробиологический институт создал живую вирус-вакцину для профилактических прививок; Харьковский институт имени Мечникова - препарат для лечения.
      Как бы то ни было, к весне основная масса больных "болотницей" постепенно начала выздоравливать, а в Златогорск вылетело несколько врачей-инструкторов Академии медицинских наук, чтобы покончить с этой болезнью раз и навсегда.
      Двадцать восьмого марта Тане Снежко впервые разрешили подняться с постели, а одиннадцатого апреля она выписалась из клиники.
      Был хороший весенний день. Крупные, легкие, совсем летние облака неторопливо плыли по яркоголубому небу; лопались почки на деревьях, выпуская острые язычки зелени; о чем-то оживленно беседовали птицы.
      Таня опьянела от воздуха, солнца, птичьего крика, автомобильных гудков, музыки, доносящейся из парка. Ее окружили со всех сторон друзья, шутили, смеялись.
      - Подождите, подождите минутку, - повторяла Таня. - Дайте дух перевести!
      Все это было и раньше: облака и солнце заглядывали в окна палаты; музыка звучала из репродуктора; букет лозы, покрытой белыми барашками, стоял у нее на сталике; друзья приходили ежедневно, - но только теперь, когда все это собралось вместе, Таня почувствовала настоящую радость. Она подбежала к Лене Борзик, чмокнула ее в щеку и засмеялась:
      - Лена, ты опять толстеешь? Спишь, наверное, много?
      - Не даем спать! - заметил Миша Абраменко, как всегда, солидно и безапелляционно.
      - Да ведь кедровых шишек нет? - Таня показала, как Лена умащивалась на своей необыкновенной подушке.
      - Она сейчас считает, что ящик из-под микроскопа удобнее. Правда, Лена, что у тебя сегодня вместо подушки был ящик?
      Лена задорно тряхнула головой:
      - Конечно, неправда! Это ты спал, а мы со Степаном работали всю ночь. Ой, Таня, что у нас получается! Сегодня мы производим последний опыт. Степан просил тебе раньше не говорить, чтобы не беспокоить. Он вообще какой-то, - Лена фыркнула, - слишком осторожный. С меня, например, взял честное слово, что я никому не расскажу о вирусе Иванова... А все знают. В нашей лаборатории каждый день бывают и директор института, и парторг, и профессора, даже Несмеянов позавчера заходил. Я как раз дежурила, а он спрашивает: "Скажите, это не вам ли я поставил четверку на первом курсе?" Мне, говорю. "А ну-ка снова спрошу вас, не ошибся ли"... И как начал спрашивать, как начал... А потом говорит: "Молодец, принесите матрикул, поставлю пять"... Пошутил, конечно!
      Они шагали в ногу по широкой асфальтированной улице, думая о том, что скоро окончат институт н разъедутся в разные стороны, но всегда будут вспоминать эти дни, как самые светлые, самые хорошие.
      Таня радовалась, что не отстанет от товарищей: выпускной курс в основном весь год занимался практикой, ей практику зачли, а теоретические курсы за последние два месяца она основательно подогнала. Ей было только немного досадно, что не пришлось поработать над вирусом Иванова.
      - Ну, друзья, давайте поспешим. Я хочу собственными глазами увидеть, наконец, ваш вирус.
      Вот и настал день последнего, решающего опыта. Коля, задумавшись, глядел в окно. Было свежее утро. Друзья ушли к Тане. Хотелось пойти вместе с ними, но нельзя. Вот уже скоро-скоро наступят те минуты, когда выяснится все.
      Николай перевел взгляд на Степана. Тот, откинувшись на спинку стула, сидел, закрыв глаза.
      "Усталость, - определил Коля. - А впрочем, нет. Это просто потому, что успех дался не сразу, а по частям. По мелочам торжествовать было рано, а все открытие в сущности и состоит из неисчислимого множества таких мелочей".
      Он задумался и, кажется, вздремнул, но сейчас же вздрогнул и посмотрел на часы.
      - Не пора ли начинать, Степа?
      - Пора. Прошло ровно семьдесят два часа... Приготовь препарат.
      - Есть, приготовить препарат! - Коля бросился к термостату, чувствуя, как приливает к вискам кровь, как гулко стучит сердце. - На сколько понизить температуру? Есть, на четыре градуса! - Он перевел рукоятку реостата и подмигнул Степану.
      Степан улыбнулся в ответ, но улыбка получилась напряженной. На его небритом лице вздулись желваки, глаза блестели.
      - Начали! Засечь время!
      - Есть!
      Мягким осторожным движением Степан открыл термостат и вытащил оттуда стеклянный сосуд сложной формы, наполненный голубоватой прозрачной жидкостью. Поддерживаемый стеклянными трубочками, по которым подавалось питание и воздух, в ней плавал кусочек мышцы, покрытый тонкой эластичной кожей. На коже виднелся сложный рисунок, состоящий из разноцветных точек. Этот кусочек болел болезнью Иванова.
      - Записать температуру!
      - Есть.
      - Препарат номер два!
      - Есть.
      Коля торопливо придвинул к себе второй сосуд из другого термостата. В нем была уже иная - бесцветная, мутноватая жидкость. Еще более сложная конструкция поддерживала уродливо раздутую почку иссиня-красного цвета - это была выращенная в искусственной среде раковая опухоль.
      Быстрым, уверенным движением Степан отрезал кусочек пятнистой кожи от первого препарата и вложил его в разрез, сделанный Колей в раковой опухоли. Затем медленно, осторожно поставил сосуд в термостат и вытер тыльной стороной ладони пот со лба.
      Вторые сутки без сна - не пустяк.
      Спать уже даже не хотелось, только в висках монотонно шумела кровь, да все тело казалось тяжелым и безвольным. Мысли то вспыхивали, то исчезали, раздражая своей бесконтрольностью. Еще труднее было выразить их на бумаге. А Степану хотелось, чтобы каждое слово было теплым, отточенным, искренним - он писал письмо профессору Климову:
      "... От всей души благодарю Вас за Вашу большевистскую дружескую помощь. Благодарю и поздравляю с успехом: я сижу сейчас у термостата, где, пожалуй, впервые в истории происходит контролируемая человеком борьба вируса Иванова с вирусом рака. Это та борьба, которую Вы назвали интерференцией вирусов и которую Вы предвидели, предполагая, что в процессе развития вируса Иванова есть определенные стадии. Неужели действительно найдено средство против рака? Я сейчас подумал об этом, как посторонний человек, и эта фраза прозвучала необыкновенно, сказочно! Ну, а если вирус Иванова действительно интерферирует со многими вирусами? Да ведь это и есть воплощение моей детской мечты об антивирусе. Это миллионы спасенных человеческих жизней!
      Виктор Семенович! Дорогой! Я совсем не чувствую усталости, хотя час тому назад был готов упасть и уснуть мертвым сном. Ведь то, что мы делаем сейчас, - просто чудо! И главная заслуга в создании антивируса - Ваша. Вы дали нам вирус Иванова.
      Пусть позже, при встрече, я расскажу Вам детально, каким в сущности простым было решение загадки. Но какого труда стоит эта простота! Дело в том, что надо было перевернуть всю методику исследований. По некоторым, вполне понятным Вам соображениям, я пока не описываю подробностей, но скажу: я один ничего бы не мог сделать. Мы работали вчетвером, под руководством двух профессоров и одного доцента, и только наши. объединенные усилия дают мне право сейчас написать: вирус Иванова имеет стадии развития. Через несколько минут я смогу написать Вам еще одну фразу: рак побежден!.. Я уверен в этом, ибо предварительные опыты подтвердили взаимную интерференцию"...
      Степан положил перо и возбужденно зашагал по комнате. Усталость действительно исчезла. Двенадцать минут оставалось до первого контрольного просмотра раковой опухоли; двенадцать минут, каждая - как день... И Коля, милый, взволнованный Коля, стоит, весь напружинившись, как перед прыжком.
      Степан отвернулся и посмотрел в окно. На ветке суетился воробышек. Где-то прогудела автомобильная сирена.
      Но все заглушало едва слышное тиканье часов. И когда зашипела пружина, собираясь пробить пять раз, Степан бросился к термостату и открыл дверцу.
      Кусочек мышцы, который шесть часов тому назад был отвратительным нагромождением изуродованных раковых клеток, побледнел, уменьшился в размерах и, самое главное, покрылся сверху слоем нормальных клеток. Степан, торопясь, отрезал небольшой кусочек ткани, приготовил препарат и положил его на предметное стеклышко микроскопа.
      Да, это были нормальные, вполне нормальные клетки! Это была победа.
      - Хорошо!.. Ух, как хорошо!
      Профессор Кривцов, потирая руки, расхаживал по лаборатории студенческой бригады. Иногда он останавливался перед Степаном и смотрел на него, удивленно подняв брови.
      - Степан! Да ты ли это? Семен Игнатьевич, а знаете, каким я впервые увидел Степана Рогова? Вот таким. - Он поднял руку на метр от пола. - Принесли изможденного, седого... Думал умрет... А сейчас - смотри ты! Ведь он оставит нас без работы. Ну куда я теперь денусь со своей патологией? - Кривцов комично развел руками. - Да и вы, дорогой эпидемиолог, не отвертитесь. Скажут: "В архив!"
      Петренко добродушно согласился:
      - В архив - так в архив.
      Степан смущенно улыбался:
      - Семен Игнатьевич! Иван Петрович! Да ведь ничего неизвестно, мы же еще не испытали на живом организме.
      - Э, друг, уже все известно! Пусть еще год, пусть два придется поработать - и не одному тебе, а всему институту но успеха добьемся.
      - Завтра мы создадим бригаду вирусологов. Как вы считаете, товарищ Рогов, нужна ли такая бригада?
      - Конечно... Но...
      - Вы хотите сказать, что в эту бригаду должна войти ваша студенческая?
      - Да.
      - Безусловно. Вы тоже согласны, Семен Игнатьевич? Ну, вот и хорошо. Руководить бригадой мы будем попрежнему втроем. Пока что, конечно.
      В шесть часов начиналось заседание Ученого совета. Уходя, профессор Петренко еще раз напомнил:
      - Будьте очень осторожны, Степа! Дежурство должно быть непрерывным. Ведь сыворотки больше нет?
      - Ни капли.
      - Сегодня у нас на Совете решаются важные дела, но я загляну сюда часам к двум ночи. Кто дежурит?
      - Я.
      - Вам надо отдохнуть. Завтра начнется не менее важная работа.
      - Тогда Коля Карпов.
      - Не стоит. Он тоже не спал. Пусть лучше Абраменко.
      В коридоре послышались веселые голоса, дверь распахнулась и влетел Коля. Он швырнул на стол какой-то пакет и, став у порога, торжественно изрек:
      - Ее микробиологие Татьяна Снежко-Дальневосточная. Собственной персоной после пятимесячного добровольного заточения в клинике. Ну, преклони же колена, невежливый ты человек!
      Таня подходила к Степану, улыбаясь, протянув обе руки. А Николай уже откручивал проволоку на горлышке бутылки. Шампанское брызнуло в потолок, но Карпов ловко подставил мензурку.
      - Товарищи! За наш успех! За профессора Климова! За Кривцова, Петренко и Ивлева! Наконец за то, что я признаю себя побежденным, и отныне мы вновь друзья навсегда! Я сейчас встретил Великопольского и сказал ему, что больше в его лаборатории работать не буду. Я сказал, что нами открыт антивирус, а посему все дальнейшие работы его просто не нужны...
      Химический стакан, наполненный веселым искрящимся вином, дрогнул в руке Степана. При одном напоминании о Великопольском стало неприятно. Вспомнились слова Кати: "Это твой злейший враг".
      - Коля, зачем ты сказал? Мы же условились...
      - Да ведь я ему ничего секретного не сказал и не скажу никому даже под страхом смерти! Но это... Но это такое открытие, что о нем надо кричать всему миру! Пусть знают, что это сделали мы, советские люди! Так выпьем за советских людей! Выпьем за торжество жизни!
      Провели третий контрольный просмотр. Антивирус действовал. Живая ткань все более и более приближалась к своему нормальному состоянию.
      Следующий просмотр решили провести в два часа ночи.
      Глава XVIiI
      В КОМНАТЕ ПАХЛО ХЛОРОФОРМОМ
      - В кино! В кино! Кто за кино? Единогласно! А какая картина идет, скажу я вам. Прекрасная картина!
      Лена спросила с недоверием:
      - А ты видел?
      - Видел. Афишу, конечно. Ну, в общем, пошли! Я уже заказал по телефону пять билетов.
      - Зачем пять? Ведь Миша остается.
      - А потому... - Коля таинственно умолк и посмотрел на Степана: - потому что с нами пойдет одна красивая девушка, которую Степан - вот собственник! - даже боится нам показать.
      Таня удивилась.
      - Катя?
      - Ну, конечно, Катя! Ну, не красней, Степан! Не красней!
      - Действительно нехорошо, Степа! И давно она в городе?
      - С осени.
      - Ты лучше спроси у него, Таня, сколько раз он видел Катю. Ей-богу, раза два, не больше!
      - Не выдумывай, Коля, - каждое воскресенье.
      - А в прошлое?
      - Но ведь ты помнишь, какая у нас была срочная работа?
      Таня покачала головой:
      - Нет, Степа, мне все это не нравится! Работа работой, но человека забывать нельзя. Почему, например, о Кате вспомнил сейчас Коля, а не ты?
      - Потому, что я о ней никогда не забываю.
      - А в кино не хотел ее пригласить.
      - Я не собирался в кино, я собирался пойти к ней.
      Через полчаса шумной гурьбой они ввалились в общежитие Сельскохозяйственного института.
      Катя была дома. Она чувствовала себя очень плохо, Но когда в коридоре послышались шаги и прозвучал знакомый голос Коли Карпова, она вскочила с кровати.
      Уже потому, что это посещение было неожиданным, что у Степана на лице горел румянец, а глаза блестели возбужденно, Катя поняла, что произошло что-то очень важное, очень радостное. Еще не решаясь поверить своему предположению, она робко спросила:
      - Удача, Степа?
      А он крепко схватил ее за руки:
      - Победа. Кричи "ура". Рак побежден!
      Он смутился и посмотрел на друзей.
      - Знакомьтесь... Катя... Таня Снежко, Лена Борзик. Ох, и выругала же меня Таня за тебя.
      - И не так еще выругаю, если заслужишь. - Таня подошла к Кате и крепко пожала ей руку, подумав: "Очень бледна и грустна... Но какие у нее хорошие задумчивые глаза!"
      Катя сказала тихо:
      - Я представляла вас совсем иной... Какой-то более строгой... И не такой красавицей. Вы только что из больницы?
      - Да, Катя, сегодня выписалась. А насчет красоты - честное слово, я себе не нравлюсь. Да и в этом ли дело?
      Лена посматривала на Катю с уважением. Коля успел ей шепнуть, что Катя награждена орденом Ленина. А Таня командовала:
      - Мужчинам - бриться! И чтоб через десять минут были здесь. А мы будем одеваться.
      Когда Катя надела свой темносиний костюм, Лена ахнула:
      - Катенька, да ведь вы такая красавица, что другой и не сыскать!
      Катя улыбнулась и ответила Таниными словами:
      - А я себе не нравлюсь.
      Ей было очень радостно в этот вечер, словно она попала в хорошую, дружную семью.
      Из кино возвращались поздно.
      Ночной город постепенно умолкал. Одно за другим гасли ярко освещенные окна зданий. На улицах все реже встречались прохожие. Машины, изредка пролетавшие по огромной пустынной площади, развивали бешеную скорость, и гудки их звучали во влажном ночном воздухе необыкновенно гулко.
      Вниз, по спуску Пассионарии, звеня, промчался трамвай, и друзья остановились на минуту у громадного четырнадцатиэтажного здания университета, провожая взглядами этот одинокий трамвай, любуясь бесконечным морем огней большого промышленного города. Отсюда было видно очень далеко, на десятки километров - до самого горизонта протянулись огненные нити, сплетаясь, перекрещиваясь, рассыпаясь на отдельные точки.
      Карпов посмотрел на небо. Звезды были робки и бледны, они светили, вздрагивая, словно собираясь погаснутьих подавлял блеск многих тысяч электрических ламп. Вот в небе послышалось гудение, и на север проплыли три ярких звездочки красная, зеленая, белая.
      - Почтовый... На Москву...
      Степан проводил взглядом самолет и засмотрелся вдаль. Его привлекла безграничность просторов, отблески далеких вспышек, спокойное дыхание спящего города, и он на миг представил себя капитаном огромного корабля, подплывающего к прекрасной неведомой стране. Степан вздохнул всей грудью - воздух был влажный, тепловатый, пахнущий тополевым терпким запахом, - и сказал:
      - Все-таки как хороша жизнь!
      - Хороша!
      - Да...
      Друзья постояли еще минуту и неторопливо пошли через парк. Степан показал на скамью у обочины аллеи:
      - Вот здесь я ночевал восемь лет назад, - одинокий, беспомощный, потрясенный неудачей с антивирусом. Мне сейчас даже стыдно вспоминать об этом. Но нет, об этом надо вспоминать. Ведь это вы, друзья, помогли мне снова стать молодым, счастливым... Завтра мы начнем опыты значительно более серьезные, чем все, что мы делали до сих пор. Скоро, скоро мы испытаем наш антивирус на человеке.
      Катя прижалась к Степану и сказала:
      - Товарищи... Вы испытаете свой препарат на мне, хорошо?
      Карпов посмотрел на нее с недоумением, Степан вздрогнул:
      - Но ведь ты не больна. Катя?
      - Больна... У меня саркома легких... Уже давно... Полгода назад врачи категорически предписали мне операцию, я не согласилась - и видишь, как хорошо вышло.
      Степан с ужасом смотрел на нее.
      - Катя! Что ты наделала? Тебе сейчас же, немедленно нужно делать операцию!
      Девушка спросила удивленно:
      - Зачем? Разве ты не веришь в свой антивирус? Ведь даже я верю, что вы меня вылечите.
      Степан, понурив голову, молчал. Да, он верил в антивирус, но никогда не мог предположить, что именно на человеке, который дороже всех в мире, придется испытывать его действие... И, к тому же, кто знает, сколько времени понадобится для полной и надежной разработки методов лечения? Может быть, год, может быть, два...
      - Катя, Катя! Ну, почему ты мне не сказала об этом раньше? Ведь кроме операции есть еще и другие средства... Я повез бы тебя к профессору Климову.
      Она прошептала:
      - Так лучше, милый. Так лучше... Ведь все равно на ком-то нужно будет испытывать...
      Все вдруг заговорили весело и возбужденно, но каждый с тревогой думал лишь о том, что завтра же надо отправить ее в клинику и, если операция неотложна, настоять на операции.
      Степан вспомнил человека, который сидел в странном кресле в физиотерапевтическом кабинете, и слова профессора Климова: "Безнадежен... Слишком поздно".
      Неужели поздно? Неужели и антивирус окажется бессильным?
      Тревога Степана росла. То ему представлялось, что Миша Абраменко уснул, прекратилась подача электроэнергии, и вирус Иванова погиб, то вставал вопрос; как же понизить температуру внутренних органов, как изменить состав крови, чтобы можно было привить антивирус? Возникали десятки проблем, и каждая из них скрывала в себе успех или неудачу, жизнь или смерть Кати.
      Степан взглянул на часы: половина второго, контрольный просмотр намечен на два часа - и спохватился:
      - Друзья! Да ведь нам давно пора в институт! Там уже, пожалуй, нас ждут Кривцов и Петренко.
      Коля подхватил:
      - Да, да! Лена, побудь с Катей, мы сейчас же вернемся.
      Умышленно медленно они дошли до поворота аллеи, а затем, переглянувшись, побежали.
      Степан чувствовал, что ему нехватает воздуха, что у него останавливается сердце, но он бежал. Слишком долго ускользала из его рук чудесная жар-птица, слишком много неудач было на пути, - и теперь не верилось, что вот так, вдруг, с такой в сущности не очень большой затратой силы действительно создан антивирус. А если чтонибудь случилось? Степан даже не мог придумать, что именно могло случиться, но уже от одной мысли о неудаче его бросало то в жар, то в холод.
      В институтском коридоре он обогнал Николая Карпова, подбежал к двери своей лаборатории, остановился на минутку, прислушался, затем с силой дернул за ручку. Дверь не открывалась. Степан забарабанил руками и ногами - никакого ответа.
      Подбежал Николай. Вдвоем они схватили тяжелую скамью, стоявшую у стены, и ударили ею, как тараном. Замок сломался, и дверь медленно открылась. Степан отшатнулся: густой, удушающий запах хлороформа ударил в лицо. Между окном и термостатом, безжизненно разбросав руки, лежал Миша. Рядом с ним валялись осколки бутыли из-под хлороформа, которая обычно стояла на стеллаже.
      Степан в два прыжка подскочил сначала к одному, затем к другому термостату - и схватился за голову: оба термометра показывали по восемьдесят градусов - реостаты были выключены до отказа. Он метался по комнате, не зная, что предпринять, потом обхватил тело Миши, вытащил его в коридор и впервые за много лет заплакал.
      Коля стоял на пороге, стараясь понять, что же здесь произошло. Его внимание привлекло темное пятно у двери, ведущей в соседнюю комнату, - двери, которой никогда не пользовались. Не отдавая себе отчета, Николай бросился к пятну, опустился на колени. Густой запах хлороформа резко ударил в нос, заставил отшатнуться. Но Коля увидел: пятно начинается там, в соседней комнате. Он вмиг понял все и бросился к телефону.
      - Скорая помощь? Срочно - Институт Микробиологии. Отравление хлороформом... Милиция? Дежурного!
      Глава XIX
      СОЛДАТ УМИРАЕТ НА БОЕВОМ ПОСТУ
      Профессор Климов раздраженно захлопнул толстый журнал, в глянцевой обложке и отбросил его в угол. Дотянувшись до тумбочки, он открыл дверцу и вытащил черную лакированную коробку из японского папье-маше.
      Табака не было - только на дне осталось несколько длинных янтарно-желтых волокон. Климов понюхал их, чувствуя, как сладко заныло во рту, и покачал головой: табак ему был строжайше запрещен. Достав трубку, он пососал мундштук, но и это не принесло облегчения.
      - Ну, да все равно... чего уж тут - сказал профессор, осторожно сполз с кровати и, придерживаясь за мебель, пошел к письменному столу, где была припасена пачка папирос.
      Когда впервые за много месяцев профессор закурил, у него так помутилось в глазах, что он вынужден был опуститься в кресло. Но головокружение быстро прошло, оставив звонкий шум в ушах и неожиданный подъем сил. Профессору даже показалось, что он в состоянии перейти комнату, ни на что не опираясь.
      Да, он мог двигаться! Профессор медленно прошелся по комнате, поднял отброшенный "Британский медицинский вестник" и аккуратно расправил загнувшийся угол обложки. Подойдя к окну, он засмотрелся на улицу.
      За окном играло солнце. В ярком небе облака плыли степенно и важно, неся свой драгоценный груз.
      И профессор забыл о мрачных прогнозах исхода болезни, на восьмом десятке ему страстно захотелось еще долго-долго жить, работать, творить. Климову вдруг показалось, что и сердце-то самое сердце, которое не давало ему покоя последние годы, - начало биться по-юношески сильно, и мысли стали ясными и четкими. Он ощутил в себе волнение, которое всегда появлялось перед большим взлетом мысли, когда раскрывалось то, что казалось недостигаемым.
      Надо было внести последние исправления в корректуру книги "Проблемы лечения рака": работа Степана Рогова над вирусом Иванова изменила все положение вещей. Проблемы лечения рака уже не существовало, - следовало создать методику лечения. Книга даже после открытия Рогова не потеряет своей остроты: в ней по-новому ставится вопрос об интерференции вирусов, она должна стать сводкой достижений прошлого и наметить путь дальнейшей работы биологов. Правда, в ней нехватает последней главы, которая бы подытожила всю работу, но эту главу может написать только Степан Рогов. "Но почему он умолк? Вот уже месяц, как от Рогова нет никаких известий".
      Профессор решил, что в работе Степана произошла заминка и ему нужна помощь, дружеский совет.
      - А тут еще этот Меджиссон. - Профессор с ненавистью посмотрел на "Британский вестник". - Хороши, если б Степан прилетел сюда дня на два. Хорошо бы...
      Профессору очень хотелось видеть Рогова, чтобы расспросить о методике исследований, но он не решался отрывать его от работы.
      Порывшись в ящике, Климов достал бланк и написал коротко:
      "Дорогой Степа! Выходит моя книга, и в ней последняя глава - твоя. Если ты сможешь, прилети ко мне денька на два, у меня есть целый ряд соображений, которые, пожалуй, помогут тебе в работе.
      Р. S. Читал четвертый выпуск "Британского вестника"? Не огорчайся, я вижу, что у Меджиссона ничего не выходит. Выше голову - победим мы!".
      Профессор дописал две последние строчки для успокоения Рогова, хотя знал, что они вряд, ли подействуют, как не действовали и на него самого собственные доводы.
      Статья профессора Меджиссона в "Британском вестнике" была действительно большим ударом. На двадцати восьми страницах Меджиссон расписывал, как ему удалось найти больного странной болезнью, которую он скромно называл "мраморной", а редакционная статья - "болезнью Меджиссона".
      Это был некий Дж. К., 38 лет. Профессор Климов, конечно, понял, что это не кто иной, как боцман Джон Кэмпбелл. Меджиссон рекламировал его как уникума, как "неуязвимого человека", которому не страшны никакие болезни. Он писал, что с согласия больного прививал ему самые опасные болезни и они не прививались.
      Профессор Меджиссон сожалел, что ему не удалось довести опыты до конца: необычайный больной погиб вследствие случайного отравления недоброкачественными американскими консервами. Но в конце статьи проскользнула фраза, раскрывшая всю подлость и зверство Меджиссона:
      "...Как показали исследования сыворотки крови больного, он мог бы заболеть лишь гриппом "А", штамма Пуэрто-Рико-8".
      Дочитав до этого места, профессор Климов вновь с негодованием захлопнул книгу. Было ясно, что Меджиссон убил боцмана Кэмпбелла: вирус гриппа "А" - та же "испанка", от которой погиб другой "неуязвимый человек" - Владимир Введенский. Профессор Климов прекрасно знал, что вирус Иванова интерферирует с другими вирусами лишь в живом организме, и ничто не могло вызвать проявление его силы в сыворотке.
      Теперь, когда профессор Климов прочел статью вторично, мысль о том, что Меджиссону в сущности ничего не удалось добиться, укрепилась. Меджиссон, правда, расписывал необыкновенные возможности, открывающиеся перед ним, указывал, что благодаря большому количеству сыворотки, которую удалось сберечь, его лаборатория вступила в стадию завершающих опытов. Он даже приводил несколько "предварительных", как он называл, экспериментов, но по интонациям статьи, по осторожности, с какой высказывались вполне ясные профессору Климову детали, было понятно: Меджиссон знал о вирусе Иванова ровно столько, сколько знал Климов тридцать лет тому назад.
      И в то же время профессор Климов не мог отделаться от мысли, что многое из описанного в статье ему так знакомо, так близко, словно было написано им самим.
      Во всяком случае, надо немедленно сообщить в "Британский вестник", что "мраморная болезнь" - болезнь Иванова - открыта и исследована в России более сорока лет тому назад. Надо потребовать объяснений у Меджиссона по поводу загадочной смерти боцмана Кэмпбелла.
      Профессор быстро набросал письма и склонился над гранками своей работы. Он заменял целые абзацы, углубляя и совершенствуя книгу, и ему казалось, что никогда в жизни он не работал так продуктивно, как теперь, когда заканчивал свой последний - он был уверен в этом - труд. Увлекшись, он курил папиросу за папиросой.
      Солнце все ниже склонялось к горизонту. Золотой луч медленно плыл по голубым шпалерам стены, ненадолго задержался на пучеглазом плюшевом медвежонке и фотографии мальчика в меховой шапочке; перепрыгнул на стол и ярким светом озарил длинные листы гранок.
      Профессор поставил точку и удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Солнце било прямо в глаза, лучи его согревали. Приятно было опустить веки и нехотя бороться с дремотой, повторяя про себя:
      - Как хорошо, что пришла весна!
      Профессор Климов уснул в своем кресле и больше не проснулся.
      Глава XX
      ЧЕЛОВЕК ИДЕТ ТУДА, КУДА ЕГО ВЕДЕТ СОВЕСТЬ
      Степан Рогов получил телеграмму одновременно с газетой, в которой сообщалось о смерти выдающегося ученого - члена-корреспондента Академии наук СССР Виктора Семеновича Климова.
      Портрет в черной рамке ничуть не напоминал живого профессора. У Климова были добрые улыбающиеся глаза, а с портрета он смотрел важно и строго.
      - Это, пожалуй, ретушер напортил... Или выбрали неудачное фото... Да, неудачное фото.
      Степан повторял это вслух, потирая рукой лоб и понимая, что думает совсем не о том. Еще не верилось, что Виктора Семеновича нет в живых, что ехать к нему бесполезно, что он уже ничем не может помочь в такую тяжелую минуту.
      "Вот его фотография. Как строго, как вопросительно он смотрит. Может быть, вот так он смотрел, когда писал свои последние строки: "Выходит моя книга, и в ней последняя глава - твоя"...
      А главы нет и не будет, потому что допустили ошибку, даже не ошибку - преступление. Преступление перед Родиной, перед Катей, перед профессором Климовым.
      Но кто же виноват? Миша Абраменко? Нет, он не виноват: его чуть не отравили хлороформом. Сам виноват? Да, выходит, что сам... Но если бы в ту ночь вместо Миши Абраменко дежурил я, изменилось бы что-нибудь?