Тем временем в научном мире разгорелась дискуссия. Она возникла одновременно в Микробиологическом и Медицинском институтах, и события, происшедшие на лекции Великопольского, а затем на его квартире, сыграли немаловажную роль. Партийная организация Медицинского института указала комсомольцам Черемных, Снежко и Рогову, что их поведение было ошибочным. Принципиально важный вопрос был сведен к демагогии. Но парторганизация также отметила, что теория Великопольского действительно вредна и что в данный момент против нее нужно бросить все силы.
      Студенты и аспиранты, доценты и профессора разделились на две неравные группы, упорно отстаивающие свои позиции. Спор постепенно перебросился в другие институты, вышел на страницы печати. Дискуссия не была отвлеченной: вопрос лечения рака давно назрел, и от того, как он будет поставлен, зависело направление главного удара огромной армии медиков Советского Союза.
      Имя Великопольского мелькало на страницах медицинской печати, теорию Великопольского отстаивали биологи-формалисты во главе с академиком Свидзинским. Только сам Антон Владимирович не вступал ни с кем в спор, не защищался и не опровергал. Напугавшись бури, вызванной им, он старался никому не показываться на глаза. Ему хотелось отмолчаться, переждать.
      Но не удалось.
      Кто-то сказал, что можно длительное время обманывать немногих, короткое - многих, но никому не удавалось долго обманывать всех.
      Некоторое время Великопольский был в состоянии обманывать. Он старался показать себя энергичным руководителем, талантливым ученым, последовательным материалистом. Это продолжалось недолго. Гораздо дольше длился период, когда его считали энергичным, способным, но нестойким, когда все старались ему помочь, поддержать при неудачах, содействовать всеми силами в работе. Но наступило время, когда всем стало ясно, что представляет собой Антон Владимирович Великопольский. Черточка характера, едва заметная деталь, как штрих портрета, сама по себе ничего не обозначает, но если таких черточек много - создается портрет.
      Правда, еще никто не знал, что Великопольский украл препарат профессора Брауна и диссертацию Артема Нечипоренко, но и без этого портрет был непригляден.
      Ученый совет Медицинского института вынес решение о немедленном отстранении Великопольского от руководства кафедрой и ведения спецкурса. В тот же день он был отстранен и от заведования лабораторией в Микробиологическом институте.
      Но Великопольскому все же было разрешено продолжать опыты над поисками антиканцерогенных веществ. Ему все еще доверяли. Верили в то, что он может осознать свои ошибки и исправить их честной, добросовестной работой.
      Возвращаясь домой в этот мрачный день, Великопольский меньше всего думал о своей вине. Он со страхом размышлял о том, что история с антивирусом Брауна и диссертацией Нечипоренко может быть раскрыта, и тогда - конец.
      Он с ненавистью вспоминал Степана Рогова и профессора Петренко.
      "Им надо отомстить... Жестоко!" - думал он.
      Елена Петровна - обеспокоенная, с заплаканными глазами вышла ему навстречу. Но Великопольский, не взглянув на нее, прошел в кабинет и хлопнул дверью. Наступила тишина. Елена Петровна с ужасом думала, что, может быть, в эту секунду он подносит к виску пистолет...
      Не выдержав, она открыла дверь кабинета.
      Антон Владимирович что-то писал и, увидев ее, закрыл лист рукой. Елена Петровна подумала, что он пишет последнее письмо, бросилась к нему, с неожиданной силой вырвала листок бумаги. Прочла, скомкала и швырнула мужу в лицо. Он писал:
      "...Я утверждаю, что профессор Петренко и доцент Борейко не только испортили электронный микроскоп, но и злонамеренно задержали его ремонт, отослав нужные детали в адрес Томского института. Кроме того, я могу найти свидетелей, которые подтвердят..."
      - Уходи! Уходи совсем! - закричала Елена Петровна. Великопольский упал к ее ногам. Он умолял, клялся, говорил, что сам не знает, что делает. Затем побежал в соседнюю комнату, взял на руки спящего Славика и протянул ей:
      - Смотри - наш! Как будет он без отца?
      Она вырвала ребенка из рук Великопольского.
      - Уходи! Выйди!
      Он вышел. А Елена Петровна, прижав плачущего сына к груди, шептала:
      - Мужествен... Энергичен... Талантлив... Сынок, ничего этого нет!
      Через несколько дней английское агентство "Би-Би-Си", а затем и "Голос Америки", захлебываясь, стали кричать о том, что в Советском Союзе талантливым ученым не дают возможности работать. Агентства превозносили удивительную теорию Великопольского, называли его одним из самых выдающихся вирусологов мира.
      Профессор Петренко, который случайно наткнулся на эту передачу, пробегая коротковолновый диапазон, разыскал Великопольского и привел его к приемнику:
      - Слушайте! Вас хвалят наши враги!
      Великопольский вскинул голову, но затем поник и медленно вышел.
      Глава IV
      В ПУТЬ-ДОРОГУ
      В один из майских дней в дальнем тупике Центрального вокзала заканчивалась погрузка большого обтекаемого вагона. Погрузкой командовала высокая девушка в голубой майке и лыжных брюках.
      Электрокары подвозили ящики и ящички, тюки, пакеты, свертки, и девушка, заглянув в список, кричала:
      - Миша! Получай медикаменты - во второе купе... Продукты - в первое... Осторожнее, осторожнее. Здесь стекло!
      Студенты суетились у электрокаров. Слышались веселые возгласы, шутки, смех. Сегодня уезжали в экспедицию на Дальний Восток Таня Снежко, Миша Абраменко и Лена Борзик.
      "Скоро все разъедутся" - с грустью думал Коля Карпов, укладывая в купе вагона приборы и оружие. Время от времени, он поглядывал на Таню через оконное стекло - украдкой, с грустью. Ей тоже было грустно в эту минуту, но она весело крикнула:
      - Споемте, друзья!
      - Ведь завтра в поход! - подхватил кто-то.
      - И вовсе не завтра, а через час. Галя, Мила, будете писать?
      - А куда писать?
      - Ну вот, не знаешь куда! Дальний Восток, тайга, вирусологу Тане Снежко.
      - Почтовое отделение Комарино-Болотное.
      - Через почтальона Михаила Топтыгина!
      - Или через домохозяйку Пантеру Тигровну!
      Вдруг наступила тишина.
      - Товарищ начальник экспедиции! Погрузка окончена на двадцать минут раньше срока. Грузы проверены.
      - Молодец, Таня! - улыбнулся профессор Петренко. - Молодцы, ребята! Миша, доложите дежурному по станции, - мы готовы.
      Профессор Петренко не один - с ним участники экспедиции: эпидемиологи, паразитологи, микробиологи - всего двенадцать человек.
      Вот прицепили голубой обтекаемый вагон, вот мощно прогудел красавец-тепловоз - и состав тронулся.
      Степан Рогов, стоя на подножке, пожимал друзьям руки. Наконец и он спрыгнул и сразу остался далеко позади. У железнодорожного виадука Таня увидела Николая Карпова. Он грустно махал ей рукой.
      Поезд увеличивал скорость. Высокая насыпь закрыла вокзал. Таня вздохнула и пошла в купе.
      - Так вот, Степа, ты заработал право ехать к профессору Климову. Это большая честь! Климов - крупнейший онколог Советского Союза, им разработаны десятки способов борьбы против рака. Ты должен будешь научиться его искусству - и хирургическому, и физиотерапевтическому, кроме того, получишь у него и тот чрезвычайно интересный фактический материал, который имеет непосредственное отношение к твоей мысли о противораковой вирус-вакцине. Даю тебе письмо - рекомендацию с очень лестной для тебя характеристикой, но... - профессор Кривцов улыбнулся и погрозил, - но не зазнавайся! Твои успехи пока что не выходят из рамок успеха студента - очень прилежного, очень способного, но все же студента. Знай, что научная работа требует такой же яркой фантазии, как и поэзия, но нам еще труднее, потому что наша фантазия должна основываться на строгих фактах. Ну, так когда ты едешь?
      - Через три дня, Иван Петрович.
      - А почему не завтра? Тебе ведь дорог каждый день..
      - Я это понимаю, но вот уже два года как я собираюсь в Алексеевку. Прошлое лето - лагери, позапрошлое - помните? мы с вами работали в колхозах.
      - Ты прав, поезжай! - Профессор Кривцов пожал руку Степану и лукаво посмотрел на него. - А Кате от меня привет, хоть я ее и не знаю.
      - Спасибо, Иван Петрович! Обязательно передам!
      Прошло немногим более двух лет с тех пор, как Степан был в Алексеевке, но за это время произошли такие разительные перемены, что, казалось, для их осуществления потребовались целые десятилетия. Степану был" странно, что этих изменений не замечают сами колхозники, что все новое воспринимается ими как нечто само собой разумеющееся, давнишнее.
      Вот шофер возмущается, что дорожная бригада не выполнила плана - не успела дотянуть шоссе до Зеленой балки и придется целых двести метров "плавать" по грязи, а Степан вспомнил, что два года назад ни одна машина не пошла бы в такую непогодь на станцию - размякший чернозем засосал бы колеса по дифер.
      Навстречу попалась автомашина, груженная сеном, и шофер равнодушно объяснил:
      - Ворошиловцы с поймы возят. Они там канатную дорогу устроили... Мудрецы!
      Вот у дороги виднеется огромный трактор. Он имеет странную форму, от него тянется длинный черный кабель. Это электротрактор.
      Вот вдалеке замерцали огни. Их так много, что Алексеевку можно принять за большой заводский поселок.
      Вот новый коттедж. В нем ярко светятся окна. Этв именно тот дом, где живут Катя и Митрич.
      Вот Катина мать привычным движением включает электрический чайник и сокрушается, что в полевом стане первой бригады все еще не установили телефон и ей самой придется бежать за Катей.
      Вот появился Митрич - помолодевший, посвежевший.
      Степан вспомнил о тех вечерах, когда в землянке подслеповато мигала коптилка и на бумаге вырисовывались еще неясные детали ветродвигателя.
      - Митрич, а "ковылюшка?" - Степан начертил пальцем в воздухе замысловатую деталь и засмеялся.
      - А что ж? - улыбнулся Митрич. - Наша ковылюшка до сих пор воду качает! Степан Иванович, какая у меня идея появилась, скажу я тебе! Прослышал я, что один профессор...
      Старик, как всегда, восторженно и обстоятельно начал излагать свою "идею", а Степан поразился, что Митрич употребил это слово, что разговор шел уже не о примитивном ветродвигателе, а об электрической сортировке зерна по методу академика Лозинского.
      Прибежала Катя. Она с порога кинулась к Степану, но, увидев Митрича, смутилась. И вновь, как мелкую, но значимую деталь, Степан отметил, что Митрич тактично отвернулся к этажерке, затем вдруг заторопился и ушел.
      Развязывая тесемки Катиного плаща, Степан смотрел ей в лицо.
      Никогда Катя не казалась ему такой красивой, как в эту минуту. Мелкие капельки дождя осели на ее бровях, на ресницах, делали их пушистыми, нежными; она была возбуждена, взволнована, дышала учащенно, порывисто, чуть приоткрыв рот.
      Он осторожно взял ее за плечи, чувствуя, что в эту минуту должно произойти что-то очень важное, очень радостное, но мимо окон прогрохотал мотоцикл, и Катя, на миг прильнув к Степану, отстранилась от него.
      - Костя приехал, - сказала она шопотом. - Ты знаешь... он вчера сватался. Я... я ему отказала.
      В коридоре послышались энергичные шаги, в дверь постучали, и на пороге появился Костя Рыжиков. Увидев Степана, он отпрянул назад, но сразу же овладел собой.
      И вот они сидят втроем у стола. О стекла ударяются крупные капли дождя. Из радиоприемника льется тихая музыка. Лампа бросает на лица мягкие, успокаивающие тени...
      В ином обществе такая встреча двух соперников была бы немыслимой. Может быть даже силой решался бы спор о праве на любовь.
      Сейчас это невозможно, - невозможно уже потому, что в комнате, где ярко горит электричество, где слышится музыка, где разговор идет о строительстве гигантских ГЭС, даже мысль о том, что женщину можно завоевать силой, прозвучит дико. Но человеческая трагедия остается: двое любят одну. И Степан видит, как мелкой дрожью дрожат у Кости губы. Вот он прервал речь на полуслове, закрыл ладонью глаза, сжал челюсти так, что на скулах вздулись крутые желваки, вскочил и быстро пошел к двери.
      - Прости, Степан, - произнес он с порога хриплым, срывающимся голосом. - Прости, Катя... Я... я просто не могу... Я должен уйти... Я знаю, ты любишь...
      Он не договорил, выбежав из комнаты. Через несколько секунд, набирая скорость, под окнами взвыл мотоцикл.
      И Катя, и Степан долго сидели молча.
      А о прозрачные стекла окна разбивались крупные дождевые капли и быстрыми струйками стекали вниз.
      Шел дождь, животворный майский дождь.
      Глава V
      ТАЙГА-ТАЙГА...
      Ночью на небольшом полустанке экспресс оставил голубой обтекаемый вагон и умчался. Тишина. Тайга подступила к железнодорожному полотну; чуть слышно шепчутся деревья; влажной прохладой, перегнив, шими листьями, свежим смолистым запахом дышит ветерок; где-то далеко за полустанком в небе вспыхивают неяркие отблески.
      Студенты стоят у вагона. Для них все ново и необычно, они возбуждены и подавлены величием тайги.
      - Ой, ой, ребята,- испуганно шепчет Лена Борзик, - смотрите, там тигр... Нет, медведь! Видите?
      Миша Абраменко флегматично опровергает:
      - Тигры здесь не водятся, а медведь к полотну не подойдет. Это пень.
      - Сам ты пень! Смотри - шевелится!
      Миша поправляет очки и бесстрашно идет в темноту.
      Через минуту слышится его голос:
      - Лена, иди посмотри, что это за тигр! Его можно доить.
      Оказывается - корова. Лена смущена.
      Небо постепенно бледнеет, проступают контуры предметов, тускло поблескивают рельсы. И вдруг из глубины чаши слышится гул моторов, пробивается яркий свет, выскакивают машины одна, другая, третья И уже видно, что это не какие-то гигантские вездеходы, а обычные газогенераторные "ЗИС" и мчатся они не напрямик, а по прекрасному шоссе.
      А когда розовым светом засияли высокие легкие облака, где-то совсем близко прозвучал мощный заводский гудок, в небе проплыл пассажирский самолет, по шоссе промчался легковой автомобиль, грузовик, автоцистерна, Лена вздохнула:
      - Вот тебе и "тайга-тайга, широкие просторы"! Здесь скоро поставят светофор и надписи: "Переходите на перекрестках" Нехватает только троллейбуса!
      Троллейбуса, действительно, не было, но к железнодорожному полотну подкатил огромный автобус, и какойто человек прокричал в окошко.
      - Товарищи, вы не из состава экспедиции?.. А, ну вот и хорошо!
      Вслед за автобусом подъехала небольшая странная машина. Она начала раздвигаться, на глазах превращаясь в длинную непрерывную ленту конвейера, протянувшуюся между вагоном и автобусом. За тридцать минут разгрузка была окончена.
      - Толковая машина! - похвалил Миша.
      Моторист - невысокий, ладно скроенный паренек - сказал не без гордости:
      - Авторазгрузчик. Сами сконструировали. Иной раз приходится в день разгружать целый состав. - Затем пожаловался. Вот только то и делай, что разгружай да нагружай, да транспорт гоняй триста километров туда и триста обратно. Посчитай, сколько государственных денег пропадает!
      - А что же ветку не проложили?
      - Да ведь нашему Златогорску всего два года. Кругом болота - птица тонет. Шоссе проложили - грунты замораживали. А вот в прошлом году осенью начали строить ветку - и нельзя.
      - Почему же нельзя?
      - "Болотчица". Слышали о такой?
      - Да. - Таня и Лена подошли ближе. - Мы и приехали. чтобы исследовать эту болезнь. Расскажите, как она проявляется?
      Моторист огорченно покачал головой:
      - Не разберешь толком как, а плохая болезнь. У меня вот и сейчас друг лежит с прошлого года. Боли не чувствует никакой, температура почти нормальная, но слабеет с каждым днем. Бледен - просто светится насквозь, сильные головокружения. Лекарства не помогают. И многие у нас болеют. Стоит переночевать у болота - к утру человек уже неспособен работать.
      Да, это и были симптомы новой странной болезни, которую население окрестило "болотницей".
      Представитель горкома партии, встречавший экспедицию, был очень встревожен: в последнее время случаи заболевания участились, началась эпидемия.
      Невозможно было установить какую-нибудь закономерность в распространении "болотницы". Здоровые могли общаться с больными без опасения заболеть; у различных больных болезнь протекала по-разному; "болотница" поражала отдельные прииски, а соседние с ними длительное время оставались незараженными.
      Представитель горкома попросил остановить автобус у небольшого поселка. Поселок был пуст. Огромная драга, подняв многоковшовой хобот, стояла неподвижно.
      - Ну, вот... как видите. Это наш богатейший прииск. За день мы здесь добывали столько золота, сколько на иных приисках не добыть за месяц. В этих болотах таятся несметные богатства: золото, платина, редкие металлы и руды По пятилетнему плану в Златогорске должно быть выстроено восемь заводов и два химических комбината, и вот - все стоит... Поможете нам, товарищи? - с надеждой спросил представитель горкома.
      Петренко молчал. Глубокая вертикальная складка пролегла между бровей, на седом виске отчетливо бьется жилка. Таня Снежко понимает, что он опасается дать обещание, которое может оказаться невыполнимым.
      Петренко подошел к зарослям, встряхнул ветки, прислушался, потом присел на корточки, палочкой расковырял слой мха. Вошел в дом - новый, добротный, вышел оттуда и сказал:
      - Товарищи, основная база располагается здесь. Начинайте разгрузку!
      Это было лучшим ответом на вопрос.
      Сто восемьдесят километров до железной дороги, сто семнадцать до Златогорска; двадцать новых добротных домов; клуб со звуковой киноустановкой и телевизором; электростанция; бензозаправочный пункт; механические мастерские; радиотелефонная рубка - таков прииск "Комсомольский", один из рядовых поселков Златогорской области.
      Всего лишь месяц назад в этом поселке кипела жизнь. Мощная драга вгрызалась в болотистую почву. Трелевочные тракторы подвозили лесоматериал. Легкие вездеходы разведывательных партий отправлялись один за другим в глубь тайги. Трижды в сутки автопоезда привозили и увозили основную массу рабочих.
      Но сейчас в поселке тихо и безлюдно. Сотни машин проносятся мимо него днем и ночью, но ни одна не останавливается здесь. Пятикилометровый участок автострады огражден яркожелтыми знаками с черными надписями:
      ЗОНА ПОРАЖЕНИЯ. ОСТАНОВКА ЗАПРЕЩЕНА.
      ЭОН
      Эти три буквы известны за несколько сот километров в окружности: ЭОН - экспедиция особого назначения, облеченная чрезвычайными полномочиями
      ЭОН устанавливает режим рабочего дня, ЭОН объявляет запретные зоны и полосы возможного поражения, под контролем ЭОН водоемы и магазины, общественное питание и коммунальные предприятия. В чрезвычайную тройку ЭОН входят секретарь обкома партии, председатель облсовета и начальник медицинской группы профессор Петренко. ЭОН непосредственно подчиняется весь. медицинский персонал больниц и пунктов медицинской помощи. На двенадцати пунктах ЭОН, удаленных друг от друга на большие расстояния, под руководством опытных микробиологов работают бригады действия. Связь между бригадами и основной базой поддерживается при помощи быстроходных вертолетов и радио.
      В этот вечер у радиотелефона дежурит Таня Снежко. Перед ней стандартный диспетчерский радиоагрегат.
      Вот вспыхнула лампа вызова первого радиуса. Мужской голос четко выговаривает слова:
      - База!.. база!.. база!.. Я группа три... я группа .три... Докладываю, докладываю... На участке заболевших нет... Установлено, что клещ типа "Иксодес персулькатус" вифусоносителем не является... Повторяю... Повторяю...
      - Группа три... группа три... Принято, принято! Таня записывает торопливо - ее уже давно вызывает третий радиус.
      - База слушает!.. База слушает!
      - Я девятый... я девятый... Доложите тройке: восемь заболевших... Жду приказаний, жду приказаний. Сообщаю показания заболевшего; накануне заболевания он умывался у родника номер три, квадрат сорок четыре двенадцать. Прошу проверить...
      Ночь. Полумрак. Мигают разноцветные лампы вызова.
      Через каждые три минуты мимо окон на больших скоростях проносятся многотонные грузовики. Задребезжат окна, глухо отзовутся стены и вновь наступает тишина.
      Тайга подошла под самые окна. Она дышит тяжело, медленно... Шумят вершины вековых сосен. Кричит ночная птица...
      Тане кажется, что она не в радиорубке ЭОН, а на командном пункте переднего края перед наступлением. Наверное, там тоже было так: настороженная тишина, машины, мчащиеся на бешеных скоростях, радиоаппарат с тревожно мигающими лампочками.
      И точно так же, волнуясь, по блиндажу расхаживал командир.
      Она смотрит на профессора Петренко. В белом комбинезоне, в противомоскитной сетке, откинутой на плечи, он и впрямь похож на командира десантной группы.
      - Что ответить, Семен Игнатьевич?
      - Вот что. Передай председателю тройки мое предложение: девятый участок немедленно эвакуировать Да, да эвакуировать. - Он на секунду умолкает, потирая диски, и потом рассуждает вслух: - Это основной прииск... будет потеряно много золота.... Но люди дороже золота! Передай! А девятому сообщи, пусть проверяют сами... И на этом кончай. Перерыв до шести.
      Петренко уходит, но через несколько минут возвращается. - Пора, пора, спать! Еще раз повторяю: перед сном в комнате разбрызгать кедролин, проверить противомоскитный полог. Сетку с окон не снимать. Таня отвечает по-военному: - Есть, товарищ начальник! Но она еще долго не уходит. Пятый участок просит прислать вертолет скорой помощи - произошел несчастный случай; группа три - Миша Абраменко - уже неофициально рассказывает о делах, расспрашивает о Лене.
      Но вот, наконец, рабочий день окончен. Два часа ночи. А завтра снова подъем в шесть. Снова напряженная работа в лаборатории... и снова неудачи!..
      Таня тщательно прикрыла за собой дверь и вышла на улицу. Темно в поселке, лишь в одном доме окна освещены ярко. Сквозь частую сетку силуэты людей кажутся расплывчатыми. Лена все еще в лаборатории, завтра ее не добудишься, а ведь ей дежурить в радиорубке с шести.
      - Лена! Пора! - кричит с улицы Таня Снежко.
      Комары, мошкара, ночные бабочки бьются о металлическую сетку. Их тысячи. И между ними, вероятно, есть такие, укус которых может оказаться смертельным.
      - Лена! Пора!
      - Сейчас, сейчас, Танечка! Попался такой комар, которого я еще не видела. Подожди минутку.
      В сетку окна вставлена сетчатая труба. Она разделена на несколько рукавов, оканчивающихся клетками с белыми мышами. Нужно выждать момент, когда в сетчатую клетку влетит один-единственный комар, а если влетит больше - выбрать одного и дать ему возможность укусить мышонка.
      Кропотливая, неблагодарная работа. Нужно произвести тысячи опытов лишь для того, чтобы сообщить так, как сообщил час назад третий участок, - "вирусоносителем не является".
      Но вот, наконец, Лена поймала комара, перекрыла трубопровод и вышла. Через несколько минут девушки лежат на койках под густым пологом. Третий час ночи. Они устали за день, но сон не приходит.
      Пятнадцать дней экспедиция бьется над тем, чтобы определить возбудителей и вирусоносителей "болотницы", но пока что успехов не видно. Есть жертвы: заболел научный работник пятой станции - добродушный дядя Миша. Он категорически отказался "эвакуироваться в тыл", как все здесь называют Златогорск; даже сейчас, когда дядя Миша с трудом произносит слова и не может подняться без посторонней помощи, он пытается шутить и производит над собой непрерывные медицинские наблюдения. А сегодня, после нескольких дней затишья, вновь эта вспышка на девятом участке...
      - Лена, девятый участок эвакуируют.
      - Да ну? Что же делать? Танечка, ну что же делать?.. Ведь это уже третий участок... Ведь так же нельзя... Мы срываем работу целого округа.
      - Да, - вздыхает Таня Снежко. - Ну, спи, Лена, нам уже скоро вставать.
      ...Спят две девушки в поселке, который еще не обозначен на карте. Больной вирусолог дядя Миша в сотый раз ставит себе термометр и, приподнявшись, с трудом пишет в истории болезни: "Пульс - 50". Ярко светятся окна лаборатории, где четыре человека буквально валятся с ног, но проводят исследования, которые вновь окажутся неудачными...
      А мимо поселка на больших скоростях проносятся тяжелые грузовики. Лучи фар выхватывают из темноты яркожелтый прямоугольник с черной надписью:
      ОСТАНОВКА ЗАПРЕЩЕНА!
      Глава VI
      ПРОФЕССОР КЛИМОВ
      "Микробиолог должен знать все?"
      Когда Степан Рогов впервые вошел в лабораторию профессора Климова, он вспомнил эти слова, сказанные Колей Карповым давным-давно в маленьком домике по Гоголевскому переулку.
      Перед Степаном открылась дверь, и он не мог понять, куда же, собственно, входит. Сложные аппараты путаницей проводов, блеском никеля, голубоватой прозрачностью стекла, приглушенным жужжанием трансформаторов подсказывали, что это - лаборатория физика, исследующего глубочайшие тайны материи. Когда опустились темные занавеси на окнах и в газотронах вспыхнуло призрачное желто-фиолетовое сияние, показалось; вот произойдет чудо - невидимая пляска электронов станет явью, на дне стеклянных сосудов заискрится, переливаясь всеми цветами радуги, таинственная жидкость, мечта многих поколений алхимиков - "эликсир жизни".
      Но спокойный, чуть хрипловатый голос произнес: "Садитесь, больной!" - и очарование прошло.
      Нет, в лаборатории не было чудес. Здесь был строгий математический расчет, здесь было царство науки, мир точных законов, неумолимых фактов. Длина серебристого проводничка и цвет сияния газотрона, наклон рентгеновских трубок и возраст больного - все это составляло звенья единой цепи.
      В лаборатории не было чудес, но здесь простым поворотом рукоятки можно было превратить целебное излучение в разрушительные смертоносные лучи. Нужно только избрать середину, создать такие условия, чтобы разрушались болезнетворные раковые клетки, но организм не пострадал. И здесь скрещивались и переплетались интуитивное чутье врача-диагноста с холодной расчетливостью экспериментатора-физика.
      Маленький сухонький старичок в больших ротовых очках, в белоснежном халате и такой же шапочке повторил еще раз:
      - Садитесь, больной!
      Больной - высокий мужчина лет сорока - удивленно посмотрел на профессора. Он уже давно сидел в странном кресле и терпеливо ожидал. Больному не было страшно, хотя он знал, что у него - рак. Он верил в профессора Климова и безропотно дал надеть на себя тяжелый костюм из просвинцованной резины с небольшими круглыми отверстиями в области живота. Теперь он смущенно посматривал на людей в белых халатах, столпившихся вокруг профессора.
      А профессор, словно забыв о больном, объяснял спокойным, немного хрипловатым голосом:
      - ... И вот, если на раковые клетки направить мощный поток рентгеновских лучей, они будут разрушаться... Одна беда - такой поток разрушает и здоровую ткань. Чтобы этого не произошло, мы берем восемь рентгеновских аппаратов и направляем так... - Профессор замкнул вокруг пояса больного кольцо с грушевидными аппаратами. - ...Каждый луч в отдельности не приносит вреда, но в точке их пересечения создается чрезвычайно сильное поле. Раковые клетки там будут разрушены... будут разрушены... - профессор бормотал это уже себе под нос, тщательно проверяя направление рентгеновских трубок. Не волнуйтесь, больной, боли вы не будете чувствовать.
      Мягким плавным движением профессор включил реостат, жужжание усилилось, и больной облегченно вздохнул - ничего неприятного он, действительно, не ощутил.
      Профессор Климов, поблескивая очками, все время посматривал на приборы и допрашивал:
      - Что вы чувствуете?
      - В желудке стало тепло...
      - А теперь? - профессор передвинул ручку на несколько делений.
      - Немного жжет, словно... - человек смущенно улыбнулся, словно рюмку водки выпил.
      Профессор засмеялся:
      - А, запрещенный вам спиритус вини? Ну-ну! Вот когда выздоровеете, тогда можно. Вдвоем выпьем.
      Климов улыбался, но глаза у него оставались сосредоточенными. Словно желая приободрить больного, профессор взял его за руку, но Степан догадался, что это лишь проба пульса.
      Сеанс продолжался несколько минут. Когда профессор выключил ток, больной начал благодарить.
      - Ну-ну, что вы? Такая уж у меня профессия, - отмахивался Климов. - Вы машины ремонтируете, а я - людей... Идите, идите, теперь вам надо полежать.
      Но когда за больным закрылась дверь, профессор, протирая очки носовым платком, проговорил устало:
      - Безнадежен... Слышком поздно: раковая опухоль разрослась так, что надо удалять весь желудок. Я дал сейчас излучение максимальной силы и все же знаю, что все мои старания окажутся безрезультатными. Этим, впрочем, и всеми другими способами, мы пока что в состоянии вылечить лишь рано обнаруженный рак... Всей суммой средств, имеющихся в нашем распоряжении, мы в состоянии только оттянуть срок гибели этого человека.
      Перед Степаном открывались двери всех лабораторий. В одних боролись против рака ультразвуком, радием, токами высокой частоты; в других - химическими способами, и Степан, как на старых друзей, смотрел на пробирки, ампулы, термостаты, на подопытных животных. Наконец перед ним открылась дверь "черного зала", как его называли в институте, хотя он был ослепительно-белым. В этом зале властвовала хирургия, больной попадал сюда только в том случае, если исчерпывались все другие способы лечения.
      Этот зал недолюбливали все, даже профессор Климов - один из лучших хирургов Советского Союза. Он часто говорил студентам:
      - Я - врожденный хирург, но я хотел бы, чтобы операционный стол всегда пустовал. Человеческое тело слишком прекрасно, слишком совершенно, чтобы его кромсать ножом. Мне осталось недолго жить. Я хотел бы, чтобы вы в своей работе придерживались золотого правила: хирургия хороша лишь потому, что терапия все еще плоха.
      И Степан повторял за ним в уме:
      - Хирургия хороша лишь потому, что терапия все еще плоха...
      Да, профессор Климов был прав. Давно ли человек, заболевший газовой гангреной, неизбежно превращался в хирургический объект? Ему отрезали руку, ногу - отрезали повыше, спасая жизнь и превращая в калеку... А сейчас изобретены могущественные средства - пенициллин, грамицидин, саназин и много других, которые излечивают быстро и надежно, делая ненужным хирургическое вмешательство. Может быть, в будущем хирургия почти полностью уступит место терапии.