– А, проснулся. Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо.

– Ты был на грани жизни и смерти, мой друг! Еще бы немного и… Повезло, что я нашла тебя. Очень повезло. А вот стервятникам ничего не досталось. Они уже готовились к праздничному пиру. Ты походил на кусок старого твердого мяса, когда я принесла тебя сюда три дня назад.

К своему стыду Клаус вдруг понял, что лежит практически голый, в одних трусах. Он поспешно закутался в простыню.

– Одежда бы тебе не пригодилась. Ты, похоже, городской человек. Вы иногда ведете себя безрассудно. Отправляетесь в путь и совершенно не заботитесь о последствиях. Наверное, вас не учат, как функционирует тело.

– Спасибо, что выручили меня. Я вам очень благодарен.

– Мы знаем, как помочь людям, страдающим от жары. С нами, местными жителями, такое тоже нередко случается. Тела устроены одинаково – что у селян, что у горожан. Хотя я знаю, вы думаете иначе.

Она опустилась на стул возле матраса, положив птиц на колени. Поставила ноги на маленькую табуретку и начала энергично выщипывать перья.

– Поешь сегодня немного мяса. Ты очень ослабел. Вот я поймала нескольких овсянок.

Пещера была убогой, но чистой: деревянный шкаф, набитый одеждой, стоял у одной стены, рядом с ним – два стула и стол, у входа аккуратно разложены разнообразные стальные кастрюли. Полотенца и простыни висели на веревках, натянутых у другой стены. Рядом висела его грязная и мятая рубашка. На полу стоял ноутбук.

– Так ты из Германии? Немец… А лежишь здесь, возле моего дома, без сознания под палящими лучами солнца. Каких только чудес на свете не бывает!

С этими словами женщина продолжала ощипывать птиц, вырывая все перья до единого, прежде чем бросить голую тушку в стальной котел. Ступни её торчали перед глазами Клауса, и он стал пристально рассматривать их. Пальцы скошенные, костлявые, кожа лоснится, блестит и как бы прошита темными линиями. У него вдруг возникло странное ощущение, будто ступни ног женщины повисли в воздухе и покачиваются. Он пристально смотрел на старуху и никак не мог избавиться от навязчивого чувства: что-то ненормальное творится с его психикой, надо показаться врачу.

И тут пришло озарение. Клаус понял, что качается не женщина, а мерцает, скользит и легко движется в слабом свете стена за её спиной, покрытая жужжащим одеялом из розовых бабочек, соединяющихся тысячами крыльев в огромный живой коллаж, будто бы вытканный на замечательном красочном ковре. Иногда бабочки перелетали в поисках свободного места среди множества сородичей, поднимаясь высоко вверх и с высоты выбирая себе подходящее пристанище. Он смотрел на это чудо и видел, как в пещеру влетают новые бабочки и присоединяются к радужному гобелену.

– Ты заметил наших бабочек. Они создают красивые шторы, правда?

– Никогда не видел ничего подобного. Не знаю даже, к какому виду они принадлежат. Ведь в природе нет розовых бабочек.

– Тут ты сильно ошибаешься, немец. Ближайшие кусты покрыты куколками. Как только выводятся бабочки, они все прилетают сюда.

Быстрым и точным ударом ножа женщина отсекла голову одной из птиц и подержала тушку над миской, пока стекала кровь. Клаус старался смотреть в сторону.

– Расскажи-ка о себе, немец. Ты богат?

Вопрос сбил его с толку. Он не знал, что ответить.

– Наверное, солнце слишком сильно напекло тебе голову. Только сдастся мне, что ты богат. Откуда у тебя деньги?

Клаус усилием воли пытался заставить себя думать о своей жизни, которая сейчас представлялась ему далекой и нереальной.

– Я картограф. Собираю информацию о всяких отдаленных местах мира, а потом продаю ее.

Женщина бросила птицу в кровавую лужу, откинулась на стуле и захохотала.

– Ты шутник, немец! – воскликнула она. – Разве карты не сообщили тебе о том, что летом в Анатолии царит страшная жара? Что в этих краях нещадно палит солнце и совсем нет воды? Прежде чем ехать сюда, тебе следовало бы собрать информацию! Ты ведь чуть не умер из-за её отсутствия. Не смеши меня, мой розовый друг. Картограф!…

Она вновь взяла в руки птицу, одним ловким движением вырвала из нее все внутренности и бросила их в миску. Потом быстро начала орудовать ножом, который так и ходил, сверкая лезвием, в её натруженных умелых руках. Кровь продолжала капать, и у Клауса опять закружилась голова. Он взглянул на ряд выпотрошенных и ощипанных птиц и в изнеможении откинулся на подушку. Каменная опора над его головой пришла в движение.

– Дайте мне воды, – промолвил он слабым голосом.

– Вы, горожане, прямо как дети, – говорила старуха, чуть ли не на руках вынося его из пещеры. Она усадила Клауса возле отверстия в скале, дала ему кружку с водой, которую он тотчас жадно выпил, и сбрызнула его голову.

Головокружение прошло. Кауфман встал, сделал глубокий вдох и осмотрел отверстие, из которого лилась такая чистая и прохладная вода.

– В скале есть источник.

– Какое пустынное место, – тихо сказал Клаус, оглядываясь по сторонам. Перед пещерой скалы расступались, давая место равнине, поросшей кустами и небольшими деревьями. – Здесь ничего нет.

– Ошибаешься, немец. Повсюду растут оливковые деревья, я выращиваю здесь овес, овощи и держу коз. В моей пещере летом довольно прохладно, а зимой очень тепло. А там внизу – видишь? – стоит твоя машина. Можешь ли ты поверить в то, что я одна притащила тебя сюда наверх? Такая худая слабая старуха?

Клаус стоял, глядя на свой покинутый автомобиль, «Как же близок от смерти я был!» – подумал он.

Женщина окинула его взглядом.

– Знаешь, а ты красавчик. У тебя светлые глаза, темные волосы и борода. С такой внешностью ты можешь легко сойти за турка. Только ты, конечно, немец. Богатый, красивый немец. Даже интересно.

Клаус не мог понять, на что она намекает.

Спустя два дня Кауфман полностью пришел в себя и собрался продолжить путь. Машина завелась, однако он решил отказаться от поездки на юг и вернуться назад в Анкару. Отправиться решил сразу же после заката солнца, прихватив с собой запас воды, хлеб и сыр.

– Если автомобиль доехал сюда по страшной жаре в дневное время, то он легко покроет то же расстояние прохладной ночью.

– Хочется верить. Однако перед отъездом мне надо бы спросить тебя кое о чем.

Они только что поужинали жареными баклажанами, сидя у входа в пещеру. Солнце принимало более спокойную оранжевую окраску.

– До сих пор я ничего не говорила тебе о своей любимой дочери Дениз. Она молода, красива и мечтает увидеть дальние страны. Я скоро стану совсем старой и слабой и не хочу, чтобы она оставалась здесь, где жизнь зависит от того, пойдет дождь или нет. Поверь мне, приятель, было время, когда мы тоже чуть не погибли. Нам приходилось жевать горькие стебли растений, чтобы хоть как-то утолить жажду. Тогда весь урожай высох и превратился в пыль. Позволь же мне объявить цену, которую ты должен заплатить за гостеприимство: я хочу, чтобы ты приютил у себя в доме мою дочь. Возьми её в жены.

Лицо Кауфмана ожесточилось.

– Старуха, не думаю, что это удачная мысль. Я не тот человек, который может стать хорошим мужем для твоей дочери.

– Сначала взгляни на нее, немец, а потом скажешь, нравится она тебе или нет.

Девушка стояла перед ними – откуда она только взялась? – освещаемая лучами заходящего солнца. Клаус приложил руку к глазам, чтобы рассмотреть её лицо, но видел лишь голубой халат и длинную черную косу, которая спускалась по груди до самого пояса.

– Она не говорит, однако не беспокойся, ибо её слова будут звучать в твоей голове.

Солнце слепило Клауса, и он не мог различить черты лица девушки. Вернулось головокружение. Анатолийское плато, простирающееся перед ним, издавало тихий стон, который таило в себе в течение жаркого дня. Кауфман боялся произнести неуместные слова.

– Но как я провезу её в Германию? Даже если я куплю билет на самолет, твоя дочь не сможет полететь со мной, так как у нее нет визы, разрешения на въезд в страну и на пребывание в ней. Есть ли у нее вообще паспорт?

– У Дениз ничего нет. Во всем мире вряд ли найдется хоть клочок бумаги, на котором запечатлено её имя. Но это не твоя проблема. Я сама позабочусь о том, чтобы доставить ее.

Мысли все еще путались в голове Клауса, и он, не отдавая себе до конца отчета в своих действиях, согласился на предложение старухи.

– Теперь уезжай, немец. Солнце уже село. А мы с Дениз помечтаем о будущем. Я дам ей последний урок, после чего мы попрощаемся, ибо я сомневаюсь, что когда-либо увижу дочку вновь. Границы нечасто открываются для таких людей, как мы. Очень скоро она будет с тобой. Заботься о ней. Я навечно сохраню в памяти твое лицо, немец.

Кауфман сел в машину, в последний раз окинул женщин взглядом и уехал. Трясясь и подпрыгивая на сиденье, пробираясь по бездорожью к шоссе под небом с клочковатыми облаками пурпурного цвета, он слышал тихий голос, который нашептывал ему: «Прощай, карта моего мира. И знай: мои руки охлаждали тебя, когда ты спал. Они вскоре последуют за тобой».

Картограф жил в большом доме в центре лесистой местности, в зеленом предместье под названием Оффенбах. Дом построил в девятнадцатом веке богатый и эксцентричный купец, который пытался воссоздать средневековый немецкий дворец. Постройка имела величественный вход с массивной деревянной дверью и скошенными водосточными трубами в виде уродливых фантастических фигур. За толстыми непроницаемыми стенами тянулись коридоры, вдоль которых находились почерневшие от копоти свечей ниши. В одном из углов была встроена высокая башня с бойницами, увенчанная конической крышей с ржавым флюгером наверху.

Клаус добавил кое-что свое к фантазиям богача. В нишах он установил жидкокристаллические экраны, на которых без конца воспроизводились видеозаписи горящих свечей и керосиновых ламп. Они светили, совершенно не коптя и не пачкая стены. Солнечные лучи в окна не попадали, присутствовало лишь бледное свечение плоских экранных панелей, на которых сменяли друг друга чудесные, фантастические и в то же время совершенно натуральные пейзажи. Это могли быть покрытые снегом немецкие сосны, скопированные с картин художника Каспара Давида Фридриха, или мирная сцена у реки Ганг, где полуодетые люди спят под пальмовыми деревьями. Порой появлялся городской пейзаж, изображающий мечети и дворцы, за окнами которых томные красавицы гарема играли на музыкальных инструментах и нежились в своих золотых клетках. Однако этим дело не ограничивалось: скрытые акустические системы доносили в зал звуки меняющихся миров, и Кауфман читал утреннюю газету и потягивал кофе под шум дождя, стучащего о листья деревьев, или под нежную мелодию китайского уличного музыканта. Картины на стенах также являли собой чудеса компьютерной графики. Изображения в тяжелых позолоченных старинных рамах в течение дня менялись. Более того, Клаус мог подать словесную команду, вмиг убрать пейзажи или натюрморты и осмотреть при помощи сотен скрытых камер любой уголок своего огромного дома. Картограф хвалился, что у него в доме больше мониторов, чем во всей стране Сьерра-Леоне.

Вскоре по прибытии из Турции Клаус с энтузиазмом занялся привычной работой, стараясь выкинуть из головы все, что случилось с ним за границей. Вечерами, оставаясь в большом доме, он вздрагивал при малейшем шорохе, ожидая, что в любой момент дверь откроется и перед ним предстанет деревенская турчанка. Порой он мог часами смотреть на монитор камер слежения; однако из ночи в ночь никто посторонний не появлялся в доме, и вскоре он начал убеждать себя в том, что девушка уже никогда не приедет к нему. Старуха по-своему умна, но есть вещи, о которых она понятия не имеет. Знания деревенских жителей о мире довольно ограниченны. Как может простая девчонка из турецкой провинции добраться до Франкфурта?

Вскоре происшествие в Анатолии стало казаться Клаусу чем-то нереальным и похожим на сон. Какое-то время розовая бабочка с обтрепанными крыльями, выпавшая из одежды, лежала у него на серванте как ежедневное напоминание о случившейся с ним истории. Но однажды служанка вытерла её вместе с пылью, уничтожив тем самым последние малоприятные воспоминания. «Ничего этого вообще не было, – решил он про себя как-то ночью. – Такого в природе не бывает».

Проходили недели, месяцы. Кауфман путешествовал: Сингапур, Мадрид, Йоханнесбург. Он подписал очень выгодный договор с угольной компанией, собирающейся использовать его карты для изучения местности, вычисления затрат на транспорт и рабочую силу на различных участках. Жизнь возвращалась в прежнее русло.

Однажды в поздний час, когда картограф готовился ко сну, раздался стук в дверь. На пороге он увидел стоящую под дождем и промокшую насквозь Дениз. Пораженный картограф застыл на пороге, не в силах отвести взгляд от девушки. Он не верил своим глазам.

Можно мне войти?

Губы Дениз не двигались, она пристально смотрела на него голубыми глазами, однако её голос прорезал поток его мыслей словно свет фонаря в тумане. Наконец Клаус пришел в себя и шагнул в сторону, приглашая войти в дом.

– Да, конечно.

Как странно отвечать вслух на слова, которые не произнесены!…

Дениз стояла в центре прихожей, продолжая пристально смотреть на Клауса. Дождевые капли падали на каменный пол. Он медленно закрыл дверь.

– Полагаю, ты нуждаешься… Не хочешь ли поесть?

Будем делать все по порядку. Сначала мне надо обсохнуть.

Потом мы поедим.

Он проводил девушку в ванную, дал полотенце и мужской халат.

– Знаешь… Тебе, наверное, не приходилось видеть, как работают краны…

Я понимаю, как они включаются. Вскоре спущусь.

Клаус пошел на кухню и заглянул в холодильник, который был, как обычно, набит продуктами. Он вынул масло, колбасу и начал делать бутерброд.

Вот видишь, я все-таки приехала к тебе, моя карта мира. А ты сомневался? Ты уж подумал, что я никогда не явлюсь сюда. А я вот взяла, да и прибыла к тебе во Франкфурт.

Дениз сидела в кресле, дважды обернувшись слишком большим для нее халатом, закрывающим девушку до самого подбородка. Клаус старался не смотреть на нее.

– Как ты добралась?

О, давай не будем говорить об этом. Подробности моего путешествия не столь уж важны. Я очень намучилась. Мне пришлось провести много времени под землей, мокнуть в грязной воде, не видя стран, которые я миновала. Короче говоря, мой маршрут ты не найдешь на своих картах.

Кауфман положил на стол сандвич, и девушка жадно принялась за еду.

В Германии вся еда такая плохая? Она улыбнулась.

Не хмурься. Я ведь шучу. Я приготовлю тебе отличную еду. Он молча наблюдал за тем, как она доедает бутерброд. Потом унес тарелку на кухню и вымыл ее.

– Вообще-то я собирался ложиться спать. Так что, если ты не возражаешь…

Кто из нас больше устал, по-твоему? Я несколько недель мечтала о постели, которая ждет меня в конце путешествия.

Дениз последовала за ним вверх по широкой деревянной лестнице; ступени скрипели под их ногами.

– Ты будешь спать здесь, – сказал он, махнув рукой в сторону комнаты, большую часть которой занимала огромная белая кровать.

Девушка задумалась. А ты где будешь спать?

– Внизу. – Он показал на дверь в самом конце длинного темного коридора.

Ах так. Значит, мы увидимся, когда проснемся. Она улыбнулась, а Клаус потер глаза ладонью.

– Собственно говоря, завтра мне нужно кое-куда съездить. Уйду рано утром. Меня не будет несколько дней.

Куда ты едешь? Можно мне с тобой?

– Нет. Я еду в Париж. У тебя могут возникнуть трудности в пути. Лучше оставайся здесь. Дом снабжается продуктами автоматически. Ты говорила, что умеешь готовить. Пожалуйста, не выходи на улицу. Помни, здесь ты находишься на нелегальном положении. И не входи в комнату, расположенную наверху в башне. Это мой личный кабинет. Ни в коем случае не поднимайся туда. А я во время поездки подумаю о твоем будущем. Только, ради бога, следи тут за чистотой.

Дениз пристально посмотрела на него, как бы навсегда запоминая его слова. Потом он повернулся и направился к себе в комнату.

Картограф, картограф!

Кауфман остановился.

– Меня зовут Клаус. Лучше называй меня по имени. Что ты хочешь?

Совсем забыла. Я привезла тебе кое-что из Турции.

Она вынула из сумки деревянный ящичек и протянула ему. Красными веселыми буквами на нем было написано: «Gulluoglu». Кауфман открыл ящик.

– Что это такое?

Она засмеялась в ответ.

– Пахлава. Турецкие сладости.

– О боже! – воскликнул картограф, с отвращением бросая ящик на пол. – Я не хочу видеть ничего подобного в своем доме! Ясно? Ты ведь шла по канализации. Выброси эту дрянь немедленно!

Он ушел в комнату и закрыл за собой дверь. Девушка подняла ящичек, взяла из него один сладкий квадратик и начала задумчиво жевать, глядя на то место, где только что стоял Кауфман. Затем спрятала ящичек под кроватью и забылась крепким сладким сном.

Проснулась она, когда день был в полном разгаре: за окном вовсю распевали птицы, яркий солнечный свет пробивался в комнату сквозь шторы. Лежа на кровати, девушка некоторое время припоминала, как попала сюда. Затем встала и вышла в коридор.

Паркет в форме елочек вел оттого места, где она стояла, к двери спальни Клауса в самом конце коридора. Одна сторона его переходила в лестницу; вдоль другой шел ряд крепких деревянных запертых дверей, между которыми внесли картины в рамах, прикрепленные к стене болтами. Изображения, заимствованные из старинных книг, представляли собой ряды ярких бабочек, самцов и самок, по-видимому, не живых. Под каждой парой стояла аккуратная надпись, указывающая вид насекомых: FamiliaZerynthia, FamiliaHesperidae и так далее. Девушка медленно шла по коридору, внимательно рассматривая картины одну за другой, изучая мельчайшие узоры застывших навеки крылышек. Наконец она оказалась перед комнатой Клауса.

Внутри царила мертвая тишина. Девушка тихонько постучала.

Клаус?

Клаус, Клаус, Клаус!

Ни звука в ответ.

Она осторожно повернула ручку и открыла дверь.

Комната ничем не отличалась от той, в которой спала Дениз. Большую часть её занимала огромная белая кровать. Пустая. Напрочь отсутствовали признаки того, чтобы здесь кто-то когда-то спал: ни единой складки на постельном белье, которое, по всей видимости, давно не менялось. Девушка закрыла дверь и крадучись спустилась вниз по лестнице.

Дениз заглядывала во все комнаты, однако нигде не было ни души. Клаус исчез. Сейчас, наверное, уже поздно. Птицы поют во весь голос, слышны какие-то крики. Возможно, здесь есть животные. Она подошла к окну.

Перед ней, насколько хватал глаз, расстилалась обширная сверкающая долина, обрамленная с двух сторон небольшими горами и покрытая ковром высокой зеленой травы, которая волнами колыхалась на ветру. Там паслись могучие буйволы, а в небе парили гордые орлы. В отдалении появилось стадо величественно скачущих жирафов, возможно, скрывающихся от невидимого хищника.

Прошлой ночью, когда она прибыла сюда, здесь все выглядело иначе. Девушка подбежала к другому окну. И вмиг отпрянула, увидев прямо перед собой обезьяну. Животное болталось на ветвях деревьев, уходящих вверх за крышу дома, и смотрело в упор на нее через стекло. Вдруг животное по какой-то своей прихоти потеряло интерес к человеку и исчезло в зарослях.

Дениз начала беспокоиться. «Я одна в пустом доме, окруженном дикими зверями! Я понятия не имела, что такое Франкфурт, даже не слышала о таком городе, пока Клаус не заговорил о нем, но я представить себе не могла, что он окажется таким странным местом».

Девушка направилась к парадному входу, чтобы смело взглянуть в глаза уготовленным ей опасностям. После некоторых колебаний открыла дверь. Вот какая картина предстала перед ней: серое прохладное утро, гравийная дорожка и сад.

Она посмотрела вверх на окна и поняла, что они наглухо закрыты. Горы, жирафы, обезьяны – все это не настоящее.

«Только большой чудак может тешить себя такими иллюзиями», – подумала Дениз. Потом прошлась по дорожке и осмотрела место, где ей суждено было жить.

«Я нахожусь на нелегальном положении. Он сказал мне: «Не выходи из дома, помни, что твое пребывание здесь незаконно». Неужели люди по моим глазам угадают, что я вне закона в этих краях? Как странно».

Дениз извлекла пахлаву из-под кровати и, усевшись на полу в коридоре, принялась есть, созерцая ряд закрытых дверей. «Он разрешил мне входить в комнаты. Запрет касается только той, в башне». Доев последний кусочек, она открыла первую дверь.

Пространная комната с большим окном, из которого видна уже знакомая ей красочная долина. Теперь возле водоема толпилось стадо слонов. Мебель отсутствовала, за исключением железной вешалки с висящими на ней тринадцатью платьями.

«Неужели в доме живет женщина, которая носит все эти платья?» Однако не похоже, чтобы кто-то носил эти яркие и прекрасные одежды. Девушка отбросила в сторону свой просторный халат и надела первое из висящих в ряд платьев.

Оно идеально подошло Дениз, будто на нее шито. Туго обхватило в талии, а рукава приятно сошлись на руках. Как чудесно она чувствовала себя в нем! Дениз прошлась, чтобы ощутить всю прелесть наряда на ходу, изящно повернулась – и вдруг заметила большое зеркало у двери.

Сначала в зеркале ничего не отражалось, оно лишь светилось тусклым светом. Затем оно вдруг ожило, ярко вспыхнуло. Дениз не сразу узнала себя в отражении. Перед ней стояла и улыбалась совершенно фантастическая девушка, одетая в платье с японским орнаментом. Вот она стоит в тени большого развесистого дерева, и солнце роняет блики на её лицо, а ветерок веет в волосах, схваченных деревянными заколками. У её ног изящно разложены ветки цветущей вишни, вдали японки стирают одежду в чистейшей речной воде и поют народные песни. Позади различимы контуры Фудзиямы с кратером, напоминающим выпуклые губы любовника. Гора обрамлена облаками, словно гирляндами. Вокруг весело порхают и щебечут причудливые птицы. Счастливая Дениз смеется и гордо шествует по комнате. Как приятно смотреть на себя со стороны!

Дома девушка иногда пыталась поглядеться в тусклое крохотное зеркальце, стоящее на полке в пещере. Что она могла там разглядеть? Вот здесь Дениз увидела себя в полный рост. Отражение было ясное, как безоблачное небо.

Девушка примерила еще одно платье с множеством оборок у колен и на плечах. На сен раз она оказалась в горах, похожих на её родные места, где босоногие цыганки танцевали вокруг, а цыган с глазами темнее омута играл на аккордеоне и пел песни о трагической любви. Она подоткнула юбку и тоже вступила в круг. Украшения на её шее сверкали в огне костра. На ступенях фургона сидели старые цыганки и смотрели на нее, вспоминая времена, когда и они были такими же красивыми и стройными.

Весь день Дениз путешествовала по разным мирам чудесного зеркала, пока не примерила все тринадцать платьев. Сняв последнее, она осталась обнаженной. «Как странно, – размышляла девушка, глядя на себя в зеркало, – я ничем не отличаюсь от других женщин. У меня такое же тело, грудь, ноги, я так же прекрасна, как и они».

Она встала на кончики пальцев ног, взмахнула руками и увидела, как поднимается вверх её грудь и отчетливо вырисовываются ребра. Она повернула голову назад, чтобы увидеть, как выглядит тело сзади. Ягодицы были бледнее, чем спина. Девушка опустилась на пол и широко развела ноги. Впервые она ясно увидела свою промежность: листовидная мохнатость, темная на фоне светлой кожи, от центра тела веером идущая вверх к пупку, а внутри свернутой аркой покоится нераскрывшийся бутон, розовая куколка между ярко-красными губами, похожими на крылышки бабочки, сверкающие причудливыми цветами. О, как же будет вожделеть её мужчина, когда увидит эти влекущие к себе трепещущие крылышки!

Странно: пришлось приехать во Франкфурт, дабы познать то, что всегда являлось частью ее… Вдруг она увидела в зеркале другие обнаженные фигуры. Они изгибались и менялись. Девушка отвлеклась от созерцания своего тела и с изумлением следила за их странными превращениями. И вот она уже сама начинает меняться. Пропадает естественный цвет; видны только пересекающиеся линии и отдельные части; гладкая кожа отделяется от тела; мускулы глаз туго натягиваются в своих впадинах, потом исчезают сами мышцы и сухожилия. Она отчетливо видит свои внутренние органы, смешивающиеся, будто в маслобойке. Четыре камеры сердца пульсируют в повышенном ритме, легкие расширяются и соединяются одно с другим, стреловидные нити указывают направление движения крови в артериях, кишечник наполнен жидкостью, чрево подобно сжатому кулаку. Кости, белые, словно породистый козел, приходят в движение, как только она начинает перемешаться но комнате, улыбаясь безносой, безгубой, безглазой улыбкой, теряя ощущение страха, ибо перестает быть сама собой и начинает походить на хихикающую вестницу смерти. И тогда, издав крик, который, однако, не нарушает тишину дома, девушка отскакивает от волшебного стекла и торопливо надевает халат. Зеркало меркнет.

Дениз выбегает из комнаты, громко хлопая дверью, и некоторое время стоит в коридоре, тяжело дыша. её охватывает страх. Она замечает, что на картине, висящей рядом, вместо бабочек появилось изображение старой фотографии, на которой пигмей сидит в одной клетке с орангутангом. Надпись на ней гласит: «Международная ярмарка в Сент-Луисе, 1904 год».

Вечер. В поисках уютного местечка Дениз входит в столовую, где стоит, сверкая зеркальным блеском, длинный обеденный стол и десять стульев по обе стороны, а еще два у каждого конца. Все они равно удалены друг от друга и выглядят так, будто к ним никогда никто не прикасался. (Что же это такое?) На одном конце стола стоит блюдо с дымящейся едой: мясо с овощами появилось здесь не более чем пять минут назад. Девушка кричит, не открывая рта:

Эй, есть тут кто?

Однако никто не отвечает. Девушка очень голодна и сразу же набрасывается на горячую и вкусную пищу. Потом относит пустую посуду на кухню, моет её и ставит на место. Открывает холодильник в поисках молока и видит там новый ящичек с пахлавой, точно такой же, какой она привезла с собой. Она приносит пустой ящичек и ставит его рядом со вторым. Они совершенно одинаковые. Если бы Дениз не видела их стоящими рядом друг с другом, то усомнилась бы в том, что уже опустошила один; однако теперь она не может отрицать, что перед ней действительно два ящичка. Девушка хватает второй и поспешно, будто скрывая непристойную тайну, прячет его под кроватью. Затем она вновь погружается в сон.

В течение последующих дней дом плывет между гималайскими деревнями и тихоокеанскими островами. Дениз осматривает все комнаты в надежде обнаружить хоть какие-то признаки жизни, однако так ничего и не находит. И все же еда продолжает регулярно появляться, как только девушка начинает испытывать первые признаки голода. Каждый вечер она добавляет еще один ящичек с пахлавой к растущим запасам сладостей под кроватью.

Дениз несколько раз усаживалась у лестницы, спиралью ведущей вверх в башню. её очень волнует вопрос, что же там, наверху. И вот однажды она все-таки поднимается туда, замирает перед тяжелой дверью личного кабинета Клауса и досконально изучает ее, ощупывая руками и пытаясь заглянуть. Однако открыть дверь девушка не решается.

Внимание Дениз привлекают две чрезвычайно старинные картины: это портреты мужчин в старомодных цилиндрах. Они очень похожи друг на друга. Портреты озаглавлены соответственно «Уильям Берк» и «Уильям Хэар».

Однажды утром Дениз оказалась у винтовой лестницы и подумала: «А что, если приоткрыть дверь и заглянуть в комнату? Я не стану входить внутрь, просто посмотрю на кабинет. Все остальное в доме мне уже надоело».

Девушка начала подниматься по лестнице. Долго она шла, а лестница все вилась и вилась над ней. Несколько раз Дениз останавливалась, чтобы перевести дыхание, а затем продолжала путь, держась в темноте рукой за стену. Наконец перед ней возникла большая деревянная дверь.

Дениз открыла ее.

Свет прожектора ослепил девушку. Казалось, все вокруг горит ярким пламенем. Какие-то непонятные изображения и цифры мелькали перед ней. Она ничего толком не различала. «Что бы это могло быть? – подумала Дениз. – Надо уйти в сторонку от этих лучей и все хорошенько рассмотреть. Я не буду ни к чему прикасаться». Она быстро прошла через луч и вновь обрела способность видеть.

Дениз стояла в центре большой круглой комнаты с высоким потолком и стенами из матового стекла. Через него на стены, пол и потолок проецировалась огромная мерцающая карта мира. Девушка замерла в изумлении. Поверхность карты была окрашена всевозможными оттенками стального цвета, причем не делалось никакого цветового различия между морями и сушей: на самом деле перед ней была карта скорости. «Магнум опус» – великое творение Кауфмана.

Гениальным положением его системы являлось открытие того, что всякая доля полезной информации о каком-нибудь месте может быть сведена к определенному параметру, который он обозначил как «скорость» и нанес на плоскую поверхность карты. Он вычислял скорость всего на свете, от распространения идей до передвижения нефти, и проверял это высшей математикой, что позволяло ему узнать истинную ценность любого места в мире. «Интеграл скорости Кауфмана», или ИСК, в последнее время стал жизненно необходим инвесторам и политикам для определения оборота капитала и прибылей, которые можно извлечь в том или ином месте земного шара. Скажем, болгарское правительство недавно выпустило пресс-релиз, где похвалялось, что различные усовершенствования в сфере законности и инфраструктур обеспечили Международной свободной зоне Руссо более высокий ИСК, чем в Польше или в Чехии. Чем выше был ИСК, тем больше за него платили. «В течение четырехсот лет, – говорил Кауфман, выступая на презентациях перед представителями корпораций или членами правительств, – людей учили видеть мир в соответствии с хитроумными проекциями Меркатора. Однако теперь в этом нет никакой нужды. Мы не темные мореплаватели, блуждающие у неведомого побережья. Кто из нас, собираясь отправиться из Франкфурта в Сингапур, хоть на минуту задумывается о правильности выбранного курса? Мир уже давно принадлежит нам, мы хорошо знаем его очертания, и теперь нас интересует лишь одно – скорость. Следующие четыреста лет именно ИСК будет определять образ нашей планеты!»