– Я не была уверена, что вы знаете все, – сказала я.

– Достаточно было взглянуть на лицо Тео, чтобы понять, что он чувствует, – ответил Криспин. – Хотя какое-то время я даже не подозревал, что все зашло так далеко. Для каждого из вас. Но никто из нас ничего не мог сделать.

Я молча кивнула.

– Тео попросил меня передать вам снимки, – сказал он, вновь потянулся за своим портфелем и вынул оттуда большой плоский конверт для фотографий.

Внутри лежали две полоски моих негативов и отпечатки, которые я сделала сама. На них были запечатлены Холл, портик с тенями за стеклом, лицо Сесила, фигура святого в ратуше Гилдхолл.

Руки Тео, сжимающие чашку с кофе.

Когда я увидела этот снимок, в груди у меня снова стало жарко, а к горлу подступил комок. Я подняла крышку шкатулки.

Криспин внимательно разглядывал кончики пальцев. Наконец он сказал, не поднимая глаз:

– Анна… Тео и Эва уезжают из Керси. Он просил меня сказать вам об этом. Они переезжают в Париж. Он улетает сегодня вечером, чтобы подыскать квартиру, а Эва упаковывает вещи и через пару дней последует за ним. Они надеются вернуться в Мадрид, как только политическая ситуация в стране станет благоприятной. – Должно быть, я шмыгнула носом и всхлипнула, потому что он добавил: – Ох, дорогая Анна, мне очень жаль.

– Когда они решили уехать? – хриплым голосом спросила я.

– Думаю, эта идея витала в воздухе с тех самых пор, как умер Франко, но, разумеется, никто не мог знать, что и как будет дальше. А они… они не из тех людей, кто подолгу задерживается на одном месте. Кроме того, Эва хочет вернуться домой, уж это-то мне известно. У нее там по-прежнему живет семья.

– Тео не может вернуться домой. И у него не осталось родственников.

– Вы правы. Но, я полагаю, ее семья – все же лучше, чем ничего.

Я подумала о Тео, о том, как он постоянно ищет лучшей доли, вечно в движении, вечно в переездах. Я подумала о том, что сейчас он уезжает из Керси, и его вновь затягивает безумный мир с самолетами, пишущими машинками, кафе и номерами в отелях. Тот самый мир, который я знала только по фотографиям, пленкам, отрезкам времени, сверкающим в темноте. Я не могла последовать за ним туда. Мне предстоит отыскать… свой собственный мир. В котором меня ждет лучшая судьба.

Последним в конверте лежал свернутый пополам лист бумаги, так обычно хранятся отдельные снимки.

Это была женщина-доброволец, фотографию которой мы с ним напечатали в самый первый день, когда он продемонстрировал мне, что солнечный свет может быть черным, а тени – серебристыми. «Не важно, кто она такая, главное – кем она была, – сказал тогда Тео. Но позже добавил: – По крайней мере, это я сделать мог».

На обороте мелким аккуратным почерком он написал: «Анне от Тео, на память о великом счастье».

Я долго смотрела на снимок, казалось, слыша его голос, и в душе негромким эхом звучала моя грусть, как бормотание вентилятора в фотолаборатории.

Позади меня появился Сесил. Он взял меня за руку.

– Пенни говорит, пора ужинать. А потом я хочу, чтобы ты уложила меня в постель. Пожалуйста, Анна!

За деревьями что-то движется, но теперь я уже не вздрагиваю в испуге и рука моя не тянется к пистолету. Воздух чист и свеж, солнечный свет падает на молодые листья, и я вижу, что им еще предстоит выгореть и потемнеть. Они раскрылись только наполовину, поэтому каждая прожилка и острые краешки кажутся выгравированными в солнечном свете. Сейчас весна, и солнце еще недостаточно жаркое, чтобы из смолистых стволов сосен начала выделяться смола и воздух наполнился ее ароматом. Даже с тросточкой я беззвучно шагаю по мягкой земле. Кажется, будто меня нет.

За деревьями на лужайке, поросшей свежей травой, я вижу бегущего ребенка. Солнечные зайчики скачут по камням и стеклу, разбиваясь брызгами вокруг него, а он присел на корточки, играя с цветками примулы, сосновыми шишками и разноцветными камешками. Это не один из моих сыновей, но мне кажется, что его лицо мне знакомо, хотя имени его я не помню. По-моему, он почти не повзрослел, хотя я не видел его вот уже несколько лет. Неужели это его я заметил когда-то среди ветвей на дубе, прячущегося по углам в моем доме, убегающего от моих собак? Неужели это он, тот самый найденыш, который потерялся давным-давно?

Теперь я вижу, что он нашелся, потому что он подпрыгивает, смеется и бежит, протянув руки, туда, где по тропинке от конюшни приближаются две женщины. Солнечный свет слепит мне глаза, но по характерному повороту головы я узнаю в старшей женщине Люси. Ее молодая спутница идет впереди, показывая дорогу, и только спустя некоторое время я замечаю, что это не Идоя, хотя она очень похожа на мою дочь, с золотистой кожей и черными волосами. У меня возникает такое чувство, будто я наблюдаю за собственной женой и дочерью, отражающимися в стекле. Я вижу двух женщин, приходящихся друг другу близкими родственницами, не подозревающих о том, что я подсматриваю за ними. Они вполне довольны и счастливы в своем времени и на своем месте, но каким-то образом присутствуют и в моем. Старшая женщина ловит мальчугана за руку и ласково ерошит ему волосы.

Я по-прежнему смотрю на них, оставаясь невидимым. Молодая женщина наклоняется, обнимает малыша, распущенные волосы водопадом обрушиваются ей на плечи, накрывая обоих. Потом она берет его за руку. Какое-то мгновение она стоит, глядя на дом, хотя что она пытается там разглядеть, я не понимаю.

Затем они одновременно поворачиваются и уходят по тропинке, которая ведет в деревню.

Примечания