— Да, сэр, — с грустью согласился охотник.

— Так я сейчас заплачу тебе два, всего два шиллинга и дам тебе записку. Приходи опять через две недели. И если детеныш будет жив, я тебе заплачу еще пять шиллингов. Ты согласен?

— Да, сэр, я согласен, — с довольной улыбкой ответил он.

Я заплатил ему два шиллинга и написал обязательство на остальные пять. Он бережно спрятал бумажку в складках своего саронга.

— Смотри не потеряй, — предупредил я. — Если потеряешь, я тебе не заплачу.

— Нет, маса, не потеряю, — улыбаясь, заверил он меня.

— Ты только посмотри, какая чудесная расцветка, — сказала Джеки, любуясь лежащим на ее ладонях бельчонком.

В этом я был с ней вполне согласен. Крохотная головка — ярко-оранжевая, за каждым ушком — черная полоска, словно мама не умыла как следует своего малыша. Спинка в зеленую полоску, а животик светло-желтый. Смешной хвост был темно-зеленый сверху и огненно-оранжевый снизу.

— Как мы ее назовем? — спросила Джеки.

Я взглянул на трепещущий комочек, который все еще продолжал упражняться в пении.

— Назови ее, как называл охотник: малютка Бери-ка, — предложил я.

И зверек стал Малюткой Бери-кой. Правда, потом мы для удобства говорили просто Малютка.

Увлеченный придумыванием имени, я уже развязывал следующую корзину, позабыв спросить охотника, что в ней. И когда неосмотрительно поднял крышку, оттуда высунулась острая маленькая крысиная морда, цапнула меня за палец, издала яростный визг и снова скрылась в недрах корзины.

— Это еще что за тварь? — спросила Джеки, пока я сосал укушенный палец и бранился, а хор охотников причитал: «Ах, беда, сэр, ах, беда» — будто они все были ответственны за мою глупость.

— Эта злобная милая крошка — карликовая мангуста, — сказал я. — Для своего роста, пожалуй, самый свирепый зверь в Бафуте и визжит пронзительнее всех мелких животных, каких я знаю, если не считать мартышку.

— Где мы будем его держать?

— Надо приготовить несколько клеток. Пусть посидит в корзине, пока я разберусь с остальными, — сказал я, осторожно завязывая корзину.

— Хорошо, что у нас два разных вида мангуст, — сказала Джеки.

— Ага, — согласился я, продолжая сосать палец, — прелестно.

В остальных калебасах и корзинах не было ничего интересного: три обыкновенные жабы, маленькая зеленая гадюка и четыре ткачика. Все это мне было не нужно. Я спровадил охотников и занялся жилищным устройством карликовой мангусты. Для зверолова едва ли не самый тяжкий грех — не подготовить загодя клетки. В этом я убедился во время моей первой поездки. Снаряжение у нас было припасено всевозможное, а клеток я не взял, рассчитывая, что мы их сделаем на месте. В итоге первая волна животных застигла нас врасплох. Протрудившись день и ночь, мы наконец разместили их, но тут нахлынула вторая волна, и все началось сначала. Помню, как у моей раскладушки сидело на привязи сразу шесть разных зверей. С тех пор я всегда предусмотрительно беру с собой в дорогу несколько складных клеток, чтобы при всех обстоятельствах можно было обеспечить квартирой хотя бы первые сорок — пятьдесят животных.

Итак, я собрал одну из наших специальных клеток, постелил на пол сухие банановые листья и ухитрился посадить туда карликовую мангусту так, что мои пальцы при этом не пострадали. Зверек остановился посередине клетки, устремил на меня маленькие блестящие глаза и поднял изящную лапку, издавая яростный визг, от которого у нас в конце концов заложило уши. Звук был такой резкий и нестерпимый, что я в отчаянии швырнул в клетку большой кусок мяса. Зверек прыгнул на него, сильно встряхнул, убедился, что добыча не живая, утащил мясо в уголок и принялся есть. Мангуста, правда, еще продолжала кричать на нас, но с полной пастью, поэтому звук был уже не таким пронзительным. Я поставил эту клетку рядом с клеткой черноногой мангусты Тикки и сел наблюдать.

С первого взгляда никто бы не принял этих двух животных даже за отдаленных родственников. Черноногая мангуста, хотя она была еще детенышем, достигала двух футов в длину и около восьми дюймов в высоту. У нее была грубоватая, скорее собачья морда с темными, слегка выпученными круглыми глазами. Голова, тело и хвост — сочного кремового цвета, тонкие ноги — темно-коричневые, почти черные. Гибкая, лоснящаяся, стройная, она напоминала мне парижскую красотку с нежной кожей, одетую лишь в пару черных шелковых чулок. Зато карликовая мангуста совсем не похожа на парижаночку. Мордочка у нее маленькая, остренькая, с крохотным, круглым розовым носиком и блестящими малюсенькими карими глазками. Густой и довольно длинный мех темно-шоколадного цвета с рыжеватыми подпалинами. В длину, вместе с хвостом, эта мангуста едва достигает десяти дюймов.

Тикки, существо чопорное и важное, чуть ли не с ужасом смотрела на новичка в соседней клетке, который визжа и ворча, пожирал окровавленное мясо. Наша черноногая мангуста была очень разборчива и щепетильна, ей и в голову не пришло бы вести себя так невоспитанно — кричать с полным ртом и бесноваться, словно ты в жизни не наедалась досыта. Поглядев несколько секунд на карлика, Тикки презрительно фыркнула, покружилась на своих стройных ногах и легла спать. Карликовая мангуста, нисколько не задетая таким демонстративным осуждением, продолжала визжать и чавкать, доедая остатки своей окровавленной пищи. Уничтожив последний кусочек и тщательно исследовав пол — не осталось ли где-нибудь крошки, — она села, энергично почесалась, потом тоже свернулась калачиком. Когда мы разбудили зверька через час, чтобы увековечить для потомства его голос, он стал издавать вопли, исполненные такого гнева и возмущения, что пришлось отнести микрофон в дальний конец веранды. Все же до вечера мы успешно записали не только карликовую мангусту, но и Тикки да еще распаковали девяносто процентов снаряжения.

После обеда, захватив бутылку виски, сигарет и керосиновый фонарь, мы отправились к Фону. Воздух был теплый, дремотный, пахло дымком и прокаленной солнцем землей. Сверчки звенели и стрекотали в траве по бокам дороги, а в сумрачных кронах плодовых деревьев, обступивших просторный двор усадьбы Фона, возились летучие мыши. Посреди двора гурьба детей Фона затеяла игру. Став в круг, они хлопали в ладоши и пели. А из-за деревьев поодаль, словно неровный стук сердца, доносилась дробь небольшого барабана. Мы пробирались между женскими хижинами, озаренными изнутри красным светом кухонного очага. Из дверей плыл запах жареного мяса, печеных бананов и тушеного мяса, а то и резкий, неприятный дух вяленой рыбы. Наконец мы пришли к вилле Фона. Он встретил нас на ступеньках, огромный в полутьме, и пожал нам руки, шурша мантией.

— Добро пожаловать, добро пожаловать. — Фон широко улыбался. — Входите в дом.

— Я захватил немного виски для увеселения души, — сообщил я, показывая бутылку.

— Ва! Отлично, отлично, — ответил Фон, смеясь. — Виски очень хорошо для веселья.

Его великолепная красно-желтая мантия блестела в мягком свете лампы, будто тигровая шкура, а на худом запястье был широкий браслет из слоновой кости с изумительной резьбой. Мы сели. В глубоком молчании был исполнен торжественный ритуал разливания первой дозы. И когда каждый сжал в руке полстакана чистого виски, Фон с широкой озорной улыбкой обратился к нам.

— Ваше здоровье! — сказал он, поднимая свой стакан. — Сегодня ночью мы повеселимся.

Так началось то, что мы потом называли Вечером Похмелья.

Непрерывно подливая виски в наши стаканы, Фон опять рассказывал нам про свое путешествие в Нигерию, как жарко там было, как он «обливался потом». Его восхищение королевой не знало границ. Как же! Он живет в этой стране и то почувствовал жару, а королева при всех ее хлопотах оставалась свежей и обаятельной! Меня поразило это пылкое и совершенно искреннее восхищение, ведь Фон принадлежал к обществу, где женщин приравнивают к вьючному скоту.

— Ты любишь музыку? — спросил он Джеки, исчерпав тему Нигерии.

— Да, — ответила Джеки, — очень люблю.

Фон широко улыбнулся.

— Ты помнишь мою музыку? — обратился он ко мне.

— Конечно, помню. Такой музыки больше нигде нет, мой друг.

Фон даже крякнул от удовольствия.

— Ты написал про эту музыку в своей книге, верно?

— Совершенно верно.

— И еще ты написал, — подошел он к самому главному, — про пляски и про то, как мы веселились, верно?

— Да… пляски были замечательные.

— Хочешь, мы покажем твоей жене, какие танцы танцуют здесь в Бафуте? — спросил он, направив на меня длинный указательный палец.

— Очень хочу.

— Отлично, отлично… Тогда пойдем в дом плясок. — Он величественно встал и прикрыл узкой ладонью рот, сдерживая отрыжку.

Две его жены, молча сидевшие поодаль, подбежали к нам, взяли поднос с напитками и засеменили впереди. Фон повел нас через всю усадьбу к дому плясок.

Это было большое квадратное строение, вроде наших ратуш, но с земляным полом и всего лишь несколькими крохотными оконцами. У одной стены стояли в ряд плетеные кресла — так сказать, королевская ложа. Над креслами висели в рамках фотографии членов королевской фамилии. Когда мы вошли, собравшиеся жены (их было сорок или пятьдесят) встретили нас обычным здесь приветствием: они громко кричали, хлопали себя при этом ладонью по открытому рту. Шум стоял потрясающий, тем более что облаченные в яркие мантии избранные советники Фона хлопали в ладоши. Нас с Джеки, чуть не оглохших от такого приветствия, усадили в кресла рядом с Фоном и поставили перед нами столик с напитками. Откинувшись в своем кресле, Фон обратил к нам сияющее радостной улыбкой лицо.

— А теперь повеселимся! — с этими словами он наклонился и налил каждому по полстакана виски из только что откупоренной бутылки.

— Ваше здоровье, — сказал Фон.

— Будь-будь, — рассеянно отозвался я.

— Что это такое? — заинтересовался Фон.

— Как — что? — удивился я.

— Да то, что ты сказал.

— А, ты про «будь-будь»?

— Да-да, вот именно.

— Так принято говорить, когда выпиваешь.

— Все равно что «твое здоровье»? — допытывался он.

— Ну да, то же самое.

Он помолчал, только губы его шевелились. Очевидно, сравнивая, какой из тостов звучит лучше. Потом снова поднял свой стакан.

— Будь-будь, — сказал Фон.

— Твое здоровье! — отозвался я, и Фон откинулся на спинку кресла, закатившись смехом.

Явился оркестр. Три барабана, две флейты и наполненный сухой кукурузой калебас, который издавал приятный шуршащий звук вроде маримбы. Исполнителями были четыре парня и две жены Фона. Музыканты заняли места в углу дома плясок и, выжидательно глядя на Фона, стали выбивать какую-то дробь на барабанах. Фон, отдышавшись после приступа веселья, что-то властно рявкнул, и две женщины поставили посредине танцевальной площадки столик, а на него керосиновую лампу. Опять прозвучала барабанная дробь.

— Мой друг, — сказал Фон, — ты помнишь, как ты гостил в Бафуте и учил меня европейским танцам?

— Да, — ответил я, — помню.

Речь шла об одной из пирушек Фона, где я, вдохновленный радушием хозяина, решил показать ему, его советникам и женам, как танцуют конгу. Успех был огромный, но я думал, что за истекшие восемь лет Фон давно все это забыл.

— Сейчас я тебе покажу, — сказал Фон. Глаза его искрились.

Он проревел новый приказ. Около двадцати его жен вышли на середину и стали в круг, крепко держась друг за друга. Потом они присели, как бегуны на старте, и замерли в ожидании.

— Что они собираются делать? — прошептала Джеки.

В моей душе подымалось бесовское веселье.

— Похоже, — сказал я мечтательно, — что после моего отъезда он все время заставлял их танцевать конгу, и мы теперь увидим, чего они достигли.

Фон поднял вверх широкую ладонь, и оркестр принялся с жаром исполнять бафутскую мелодию в ритме конги. Все в той же странной позе жены Фона с серьезными, сосредоточенными лицами пошли вокруг лампы, на каждом шестом такте выбрасывая ногу в сторону. Зрелище было восхитительным.

— Мой друг, — заговорил я, тронутый спектаклем, — это же просто замечательно.

— Чудесно, — горячо подхватила Джеки, — они танцуют очень хорошо.

— Это тот танец, которому ты меня учил, — объяснил Фон.

— Да-да, я помню.

Смеясь, он повернулся к Джеки.

— Твой муж, он очень сильный… мы танцевали, танцевали, пили… Ва! Мы так веселились!

Мелодия оборвалась, и жены Фона, робко улыбаясь в ответ на наши аплодисменты, поднялись и вернулись на свои места у стены. По приказу Фона внесли большой калебас с пальмовым вином и пустили его по кругу. Каждая танцовщица подставляла сложенные чашечкой ладони, чтобы получить свою долю. Воодушевленный этим зрелищем, Фон снова наполнил наши стаканы.

— Да, — предался он опять воспоминаниям, — твой муж силен танцевать и пить.

— Теперь уже не силен, — вступил я, — теперь я уже старик.

— Что ты, мой друг, — рассмеялся Фон, — это я старик, ты еще молодой.

— Ты выглядишь моложе, чем в прошлый раз, когда я приезжал в Бафут, — вполне искренне сказал я.

— Это потому, что у вас много жен, — добавила Джеки.

— Ва! Нет уж, — сокрушенно возразил Фон. — Я от них очень устаю.

Он уныло поглядел на стоящих вдоль стены женщин и пригубил виски.

— Они мне голову морочат, эти жены, — добавил он.

— Мой муж про меня тоже говорит, что я ему голову морочу, — сказала Джеки.

— Твой муж счастливый. У него только одна жена, а у меня их много, и они мне все время голову морочат.

— Но от жен большая польза, — возразила Джеки.

Фон недоверчиво посмотрел на нее.

— Без жен у вас не было бы детей, — деловито заметила Джеки. — Ведь у мужчины не может быть детей.

Это замечание вызвало у Фона такой приступ веселья, что я испугался, как бы его не хватил удар. Откинувшись в своем кресле, он хохотал, хохотал до слез. Наконец выпрямился и вытер глаза, все еще сотрясаясь от смеха.

— А твоя жена неплохо соображает. — Смеясь, он налил Джеки побольше виски во славу ее ума. — Ты была бы хорошей женой для меня, — добавил он, ласково гладя ее по голове. — Будь-будь.

Музыканты, которые зачем-то выходили из дома, вернулись, вытерли губы и с новыми силами принялись наигрывать одну из моих любимых бафутских мелодий

— танец бабочки. Под звуки приятного, живого напева жены Фона вышли на середину и исполнили прелестный танец. Сперва они стояли все в ряд и делали руками и ногами какие-то замысловатые, чуть заметные движения. Потом две передних взялись за руки, а замыкающая, кружась, пошла вдоль ряда и вдруг стала валиться назад, но руки вовремя подхватили ее и поставили прямо. Танец продолжался, музыка становилась все стремительнее, все быстрее кружилась исполнительница роли бабочки, и две танцовщицы, которые держались за руки, все сильнее подбрасывали ее. В самый разгар танца Фон под радостные крики присутствующих важно поднялся с места и подошел к женщинам. Громко распевая, он тоже закружился, и его красно-желтая мантия превратилась в сплошное красочное облако.

— Я танцую, я танцую, и никто меня не остановит, — весело пел он, — но я должен следить, чтобы не упасть на землю, как бабочка.

Вертясь волчком, он шел вдоль шеренги жен. Его могучий голос заглушал их хор.

— Хотя бы они его не уронили, — сказал я Джеки, глядя на двух тучных коренастых женщин в голове шеренги, которые, держась за руки, с легким испугом ждали своего господина и повелителя.

Последний лихой оборот, и Фон повалился на спину, но жены удержали его, хотя и пошатнулись от удара. Падая, Фон раскинул руки в стороны и на секунду закрыл женщин развевающимися полами мантии, так что и впрямь стал похож на огромную разноцветную бабочку. Ермолка у него сбилась набок. Лежа на руках жен, он обратил к нам сияющее улыбкой лицо. Женщины поднатужились и поставили его прямо. Еле переводя дух, он вернулся на свое место и плюхнулся в кресло.

— Мой друг, это отличный танец, — восхищенно сказал я. — Сколько же в тебе силы!

— Да, — подхватила Джеки, тоже пораженная этим выступлением, — вы очень сильный.

— Это хороший танец, замечательный танец, — смеясь сказал Фон и машинально налил всем виски.

— У вас тут в Бафуте есть другой танец, он мне тоже очень нравится, — сказал я. — Помнишь, как ты танцевал, изображая коня?

— А, да-да, знаю, — подхватил Фон. — Это когда мы танцуем с лошадиными хвостами.

— Правильно. Ты как-нибудь покажешь этот танец моей жене?

— Ну, конечно, мой друг, — ответил Фон, наклонился вперед и отдал распоряжение.

Одна из жен метнулась к двери. Фон повернулся к Джеки и улыбнулся.

— Сейчас принесут лошадиные хвосты, и мы потанцуем.

Вскоре женщина вернулась с целой связкой белых шелковистых конских хвостов длиной около двух футов. Они были вставлены в красивые рукоятки, сплетенные из кожаных ремней. Фону подали особенно длинный и роскошный хвост с рукояткой из синих, красных и золотых ремней. Он несколько раз взмахнул им, делая рукой изящные, плавные движения. Казалось, в воздухе перед ним плывет клуб дыма. Двадцать женщин, каждая с пучком в руке, стали в круг. Фон занял место в центре, сделал знак рукой, музыканты заиграли, и танец начался.

Танец конских хвостов, несомненно, самый красивый и яркий из всех бафутских танцев. Ритм его очень своеобразный: маленькие барабаны отбивают резкое стаккато на фоне глухого рокота больших барабанов, а бамбуковые флейты, пища и щебеча, выводят мотив, казалось бы ничем не связанный с барабанами и все-таки гармонично с ними сливающийся. Жены Фона медленно танцевали под музыку, идя по кругу частыми согласованными шажками и взмахивая у себя перед лицом конскими хвостами. А Фон кружился в центре против часовой стрелки. Он подскакивал, притопывал, вертелся, но как-то связанно и неловко, а рука его в это время невероятно гибким движением заставляла конский хвост плыть в воздухе и описывать красивые замысловатые кривые. Удивительная картина, трудно ее описать. Вот перед вами словно грядка плывущих по течению белых водорослей… А теперь Фон, покачиваясь, притопывает негнущимися ногами, будто неведомая птица с белым султаном, исполняющая брачный танец в кольце самок. Эта величественная павана [Старинный испанский танец.] и плавный полет конских хвостов производили какое-то гипнотическое действие. Танец уже закончился под дробь барабанов, а у вас перед глазами все еще извиваются и колышутся белые плюмажи.

Небрежно помахивая конским хвостом, Фон грациозно подошел к нам, опустился в кресло и улыбнулся Джеки.

— Понравился тебе мой танец? — спросил он, отдышавшись.

— Это было чудесно, — ответила она. — Он мне очень понравился.

— Вот и хорошо, — сказал чрезвычайно довольный Фон.

Он наклонился, с надеждой поглядел на бутылку, но она, увы, была пуста. Я тактично умолчал о том, что у меня в рестхаузе есть еще виски. Фон мрачно разглядывал пустую посуду.

— Виски кончилось, — констатировал он.

— Да, — безучастно подтвердил я.

— Ладно. — Фон приободрился. — Будем пить джин.

Сердце у меня оборвалось. Я-то надеялся, что мы теперь перейдем на что-нибудь более невинное, вроде пива, отдохнем от спиртного… А Фон рявкнул что-то одной из своих жен, она убежала и тут же появилась снова с джином и горькой настойкой. У Фона было свое представление о том, как пить джин. Он наливал полстакана джина и подкрашивал его горькой настойкой до густо-коричневого цвета. Эта смесь в два счета уложит слона. При виде такого коктейля Джеки поспешила заявить, что врач строго-настрого запретил ей пить джин. Фон не стал настаивать, хотя было ясно, что он чрезвычайно низкого мнения о знахаре, который способен сказать такое.

Опять заиграла музыка, все пошли танцевать, парами и поодиночке. Ритм был подходящий, и мы с Джеки исполнили быстрый фокстрот. Фон ревел что-то одобрительное, его жены взвизгивали от удовольствия.

— Здорово, здорово! — кричал Фон, когда мы проносились мимо него.

— Спасибо, мой друг, — крикнул я в ответ, осторожно ведя Джеки между советниками, которые в своих пестрых мантиях были похожи на живую клумбу.

— Можно не наступать на ноги? — жалобно произнесла Джеки.

— Извини. В это время суток мне всегда трудно держать курс.

— Я вижу, — едко заметила Джеки.

— Почему бы тебе не станцевать с Фоном? — спросил я.

— Я уже думала об этом, но прилично ли простой женщине приглашать его?

— Уверен, что он будет в восторге. Пригласи его на следующий танец, — предложил я.

— А что танцевать?

— Научи его чему-нибудь, что пригодилось бы для его латино-американского репертуара, — сказал я. — Как насчет румбы?

— По-моему, в такой поздний час легче учиться самбе, — ответила Джеки.

Закончив фокстрот, мы вернулись к Фону. Он в это время подливал джина мне в стакан.

— Мой друг, — сказал я, — ты помнишь европейский танец, которому я тебя научил в прошлый раз, когда приезжал в Бафут?

— Помню, помню, отличный танец, — просиял он.

— Ну вот, моя жена хочет танцевать с тобой и научить тебя еще одному европейскому танцу. Ты согласен?

— Ва! — восхищенно рявкнул Фон. — Здорово, здорово. Пусть твоя жена учит меня. Отлично, я согласен.

Нам удалось найти в репертуаре оркестра мелодию, которая ритмом напоминала самбу. Джеки и Фон встали, все взгляды обратились на них.

Я чуть не прыснул, глядя, как они выходят на середину. Очень уж было потешно: Фон — шесть футов три дюйма, Джеки — пять футов один дюйм. Джеки показала Фону нехитрые основные па самбы, и, к моему удивлению, он легко их усвоил. Потом он обнял партнершу своими ручищами, и танец начался. Меня особенно потешало, что, прижатая к его животу, Джеки исчезала за полами мантии. Иногда казалось, что у Фона каким-то чудом отросла вторая пара ног и он кружится один. Было в этом танце еще что-то странное, я не сразу сообразил, что именно. Вдруг меня осенило: Джеки вела Фона. Очутившись возле меня, они широкими улыбками показали, как им весело.

— Ты отлично танцуешь, мой друг, — крикнул я. — Моя жена хорошо тебя научила.

— Да, да, — проревел Фон над головой Джеки. — Отличный танец. Твоя жена была бы мне доброй женой.

Потанцевав с полчаса, они вернулись к своим креслам, разгоряченные и усталые. Фон отпил добрый глоток чистого джина, чтобы восстановить силы, потом наклонился ко мне.

— У тебя чудесная жена, — сообщил он хриплым шепотом, очевидно, предпочитая не хвалить Джеки вслух, чтобы не зазналась. — Она здорово танцует. Она хорошо меня научила. Я дам ей мимбо… она получит особенное мимбо.

Я повернулся к Джеки, которая обмахивалась веером, не подозревая, что ей грозит.

— Ты, несомненно, завоевала сердце нашего хозяина, — сказал я.

— Чудесный старик, — ответила Джеки, — и великолепно танцует… Ты видел, он мгновенно усвоил самбу.

— Да, — подтвердил я, — и урок ему так понравился, что он хочет тебя вознаградить.

Джеки настороженно поглядела на меня.

— Как он меня вознаградит?

— Сейчас ты получишь калебас особенного мимбо, другими словами пальмового вина.

— О, господи, я его не переношу, — с ужасом произнесла Джеки.

— Ничего. Налей себе стакан, попробуй, скажи ему, что ты в жизни не пила такого мимбо, и попроси разрешения разделить вино с его женами.

Принесли пять калебасов, закупоренных зелеными листьями. Фон дегустировал содержимое каждого, проверяя, где самое лучшее вино. Джеки налили полный стакан. Призвав на помощь весь свой светский такт, она немного отпила, посмаковала вино, проглотила, и на лице ее отобразилось глубокое наслаждение.

— Это очень хорошее мимбо, — объявила она восхищенно, с видом знатока, которому поднесли рюмку коньяка «Наполеон».

Фон просиял. Джеки сделала второй глоток. Фон пристально смотрел на нее. Она изобразила на лице еще больший восторг.

— В жизни не пила такого замечательного мимбо, — сказала Джеки.

— Ха! Отлично! — Фон был счастлив. — Это хорошее мимбо. Свежее.

— Вы разрешите вашим женам выпить вместе со мной? — спросила Джеки.

— Да, конечно, — ответил Фон, делая рукой милостивый жест.

Жены, робко улыбаясь, подошли к нам, и Джеки поспешила разлить мимбо в их сложенные чашечкой ладони.

Видя, что уровень джина в бутылке катастрофически падает, я поглядел на свои часы и с ужасом обнаружил, что до рассвета осталось всего два с половиной часа. Намекнув на ожидающую нас завтра тяжелую работу, я предложил закругляться. Фону захотелось непременно проводить нас до крыльца рестхауза. Впереди выступал оркестр. У крыльца хозяин ласково обнял нас.

— Спокойной ночи, мой друг, — сказал он, пожимая мне руку.

— Спокойной ночи, — ответил я. — Спасибо. Мы хорошо повеселились.

— Да, — подхватила Джеки, — большое спасибо.

— Ва! — Фон погладил ее по голове. — Мы отлично потанцевали. Ты была бы мне хорошей женой, верно?

Мы смотрели, как он пересекает широкий двор. Высокий, осанистый, он шел размашистым шагом, а рядом с ним семенил мальчуган, неся в руке фонарь, который отбрасывал круг золотистого света. Через минуту они затерялись среди хаоса лачуг. Щебетанье флейт и рокот барабанов звучали все тише, потом совсем заглохли. Теперь был слышен только скрип сверчков и древесных лягушек да тихое попискивание летучих мышей. Мы заползли под противомоскитную сетку. Где-то вдали хрипло, сонно прокукарекал первый петух.