Глава вторая. ЗА ПОДАЯНИЕМ ПО СВЕТУ

Добывать деньги на сомнительные для пользы нашей планеты цели — проще простого. Большинство природоохранных организаций роют землю в поисках средств, как голодный пес ищет кость, с похвальным намерением спасти хоть что-то среди обломков разрушающегося мира. А запроси вы денег на покупку атомной подводной лодки, или баллончик нервно-паралитического газа, или две-три ядерные бомбы — и средства явятся как по мановению волшебного жезла.

Подобно многим альтруистическим организациям, мы страдали финансовым малокровием, и в число моих главных задач входило вертеться, наподобие японских танцующих мышей, в поисках денег. Я занимался лично этим неприятным делом (неприятным, ибо оно мне не по душе и я, увы, лишен необходимых для этого данных), и мне удавалось собирать обильный урожай в самых неожиданных местах.

Так, совершенно незнакомый мне человек, канадский член нашего Треста, даровал сто тысяч фунтов на строительство нового Дома рептилий только потому, что я, услышав, как неодобрительно он отозвался о старой конструкции, поклялся, что построю лучший в мире Дом рептилий, если он финансирует этот проект.

Один школьник прислал мне почтовый перевод на пятьдесят центов; он выражал надежду, что они тоже пригодятся, и сожалел, что не может отправить больше — это все его карманные деньги на неделю.

Пожилая пенсионерка прислала два фунта, объясняя, что скудная пенсия не позволяет выделить больше.

Из Калифорнии позвонил один юрист, спрашивая, верно ли он набрал номер «Стационарного Ковчега Джеральда Даррелла»? Мы подтвердили, что наш зоопарк вполне можно так называть. Тогда он сообщил, что некая миссис Набл, умирая, завещала нам сто тысяч долларов. Я в жизни не встречался с этой дамой, и она не была членом нашего Треста; оставалось только заключить, что миссис Набл прочла одну из моих книг о нашей деятельности на острове Джерси.

Живо помню одну особенно тяжелую зиму. Я только что уволил управляющего и сам занимался всеми делами зоопарка. Приближение Рождества не прибавило мне веселья. Для многих это были праздничные дни, только не для меня. Плохая погода, никаких туристов; даже самых бодрых джерсийцев ничто не заставило бы побродить по зоопарку в объятиях дождя и воющего ветра. В эту пору у моих питомцев разыгрывался зверский аппетит, счета за корм принимали чудовищные размеры, на обогрев животных уходило в три раза больше электричества, чем обычно, а сами они начинали хандрить, поскольку не было людей, на коих они могли бы подивиться. Преданные делу сотрудники, дрожащие от холода, с посиневшими носами, ходили по колено в снегу, ухаживая за своими подопечными, и вы спрашивали себя, будут ли у вас деньги, чтобы уплатить им жалованье за следующую неделю. Говоря словами Шекспира, то была зима моей тревоги, и, надев пальто, я отправился в город на собеседование с управляющим моим банком.

Меня не покидает ощущение (быть может, параноидальное), что я проводил больше времени в кабинете управляющего банком, чем в зоопарке. Хорошо еще, что наш банкир, в отличие от большинства жестокосердных представителей этого вида, был человеком добрым, обаятельным и понимающим. Если управляющие банками после смерти попадают в рай (вопрос с церковной точки зрения спорный, если числить их в том же ряду, что и налоговых инспекторов), наш управляющий теперь несомненно парит с заслуженными им крыльями и арфой на розовом облачке, ибо в тот хмурый день он спас мне жизнь. Мы совершили пространный, полный фальшивого радушия приветственный ритуал, составляющий неотъемлемую принадлежность офисов зубных врачей и банкиров, а также камер смертников. После чего сели изучать цифры. Те самые, какие проверяли десять дней назад, но наш банкир искусно изобразил удивление, обнаружив, что они не изменились.

— Гм… да, — произнес он, водя пальцем вверх-вниз по колонкам, словно искал какие-то ошибки в арифметике. — Н-да… похоже, у вас туговато со средствами. Я промолчал. Мне нечего было сказать.

— Насколько я понимаю, — продолжал он, глядя на потолок, — вы нуждаетесь в деньгах, чтобы как-то перенести… э… тяготы зимней поры.

— Две тысячи фунтов, — сказал я.

Он вздрогнул:

— И вы, очевидно, не можете… вам неоткуда… да-да, понимаю… конечно, две тысячи фунтов, н-да, немалая сумма, и… и у нас… превышение кредита… так, посмотрим… составляет десять тысяч фунтов, да, и вы никак не можете?.. Э… понятно.

Он поразмыслил, затем подтянул к себе маленький блокнот и написал на нем чью-то фамилию, адрес и номер телефона. Оторвал листок и как бы нечаянно подтолкнул его через стол в мою сторону. Поднялся и заходил взад-вперед по кабинету.

— Конечно, здесь, на острове, немало людей, которые могли бы… э… помочь вам, знай они о ваших затруднениях, — сказал банкир. — Я, как управляющий банком, подобно врачам, обязан хранить профессиональную тайну. Не вправе ни при каких обстоятельствах разглашать имена, адреса, номера телефонов наших клиентов, как и то, что они обладают крупными состояниями. Увы…

Он остановился и тяжело вздохнул — груз профессиональной клятвы явно обременял его. Потом выпрямился и заметно повеселел.

— Заходите через несколько дней, когда придумаете, как выйти из положения.

Банкир пожал мне руку, улыбаясь, и я вернулся в зоопарк.

У меня язык не поворачивается просить денег у людей, даже если они мне должны, а тут еще этот клочок бумаги, совершенно неожиданная ситуация… Как я должен себя повести, какие слова надлежит говорить, позвонив в холодный, ветреный зимний вечер незнакомому человеку, чтобы попросить у него две тысячи фунтов? «Э, привет, моя фамилия Даррелл, у меня тут возникли проблемы…» И он подумает, что я ищу квалифицированного ветеринара для гориллы, у которой начались роды. «Я звоню из зоопарка, и у меня есть предложение, которое несомненно вас заинтересует» — эта фраза допускала самые неожиданные толкования и сулила всякие осложнения, так что я сразу забраковал ее. «Вы не могли бы внести две тысячи фунтов в счет погашения моего кредита?» Грубовато и пахнет мафией. В конце концов я остановился на формуле, способной, как мне представлялось, заинтриговать собеседника, не оставляя в то же время места для неверного толкования.

— Э… моя фамилия Даррелл, — через силу вымолвил я, сжимая трубку в потной ладони, когда услышал учтивый медлительный голос мистера Икс. — Я… э… в зоопарке. Мне назвали ваше имя, потому что у меня возникла проблема, о которой было бы желательно посоветоваться с вами.

— К вашим услугам, — ответил мистер Икс. — Когда вы хотели бы встретиться со мной?

— Как насчет того, чтобы встретиться сейчас? — спросил я, поднаторевший в искусстве ловли птиц на лету, не сомневаясь, что последует отказ.

— Пожалуйста, я готов, — сказал он. — Вы знаете, как найти мой дом? Жду вас через полчаса.

Путь до дома мистера Икс — сквозь проливной дождь и порывистый ветер, при вспышках молний — живо напоминал атмосферу голливудских фильмов ужасов. Недоставало только, чтобы дверь открыл Борис Карлофф. Однако это сделал сам мистер Икс — высокий мужчина с широким спокойным лицом, умными глазами, весь обаяние и добродушие; этакий большой, мирный, немолодой охотничий пес. Выразив сочувствие промокшему гостю, он снял с меня пальто и жестом пригласил пройти в гостиную, где яркими красками переливался экран цветного телевизора, резко контрастируя с таинственным полумраком озаренных камином рождественских покоев в духе Диккенса.

— Входите, входите, — настаивал хозяин. — Это мой отец смотрит телевизор.

Отцу мистера Икс было на вид лет восемьдесят с хвостиком, но он держался молодцом, и я сказал себе, что, пожалуй, ошибаюсь в определении его возраста.

— Мы можем где-нибудь поговорить наедине? — спросил я.

— Конечно, конечно, — отозвался мистер Икс. — Пройдем в мою спальню.

— Спасибо, — сказал я.

Мы прошли в очень маленькую спальню с огромной двуспальной кроватью. Мне как-то никогда не приходило в голову, насколько трудно вести деловые переговоры в тесной комнате, где единственным сиденьем служит двуспальная кровать. Сжимая в руках стаканы с напитками, мы примостились на краешке царственного ложа, словно новобрачные в день свадьбы.

— Итак, — произнес мистер Икс, — чем я могу быть вам полезен?

Я объяснил.

— Конечно, помогу, — сказал он сразу, подливая мне еще виски, причем пружинный матрац сработал наподобие батута, прижимая нас друг к другу. — Сколько вам нужно?

Чувствуя себя нашедшей легкую добычу нечесаной и неопрятной куртизанкой, я назвал хриплым голосом цифру. Помню, как мистер Икс достал чековую книжку, как в нее были вписаны магические слова и цифры, и вот я уже снова в объятиях зимней непогоды, но с согревающей мой бумажник заветной бумагой. Мой благодетель держался так приветливо и тактично (даже на двуспальном батуте), как будто он был моим должником. На редкость учтивый и любезный человек, учитывая все обстоятельства наших переговоров. И я решил, что назову в его честь первого же родившегося у нас орангутенка.

Три месяца спустя имя мистера Икс вдруг появилось на первых страницах местных газет. Ему приписывали махинации, при помощи которых он лишил многих рассудительных граждан острова Джерси их сбережений, за что ему предстояло провести определенный срок в одной из не очень благоустроенных тюрем Ее Величества. Мне бы раньше с ним познакомиться, подумал я. Не потому, что это был такой обаятельный человек, а потому, что я мог бы кое-чему поучиться у этого разбойника.

Став на путь этакого Робина Гуда (отбирая деньги у богатеньких, чтобы расходовать добычу на охрану живой природы), я изрядно постранствовал и пережил много приключений, когда забавных, когда не очень, но никогда не думал, что в орбиту нашей деятельности на Джерси будут вовлечены две такие различные страны, как могущественные и богатые Соединенные Штаты и бедствующий Мадагаскар на уединенном острове в Индийском океане.

К юго-востоку от Африки воды океана омывают смахивающий на скверно приготовленный омлет осколок суши длиной около 1600 километров при максимальной ширине 600 километров. Благозвучное имя Мадагаскар носит четвертый в мире по величине остров, который в биологическом аспекте считается одним из самых замечательных регионов земного шара. Дело в том, что в далеком прошлом, когда шло формирование континентов, когда их носило туда-сюда по раскаленному тесту мантии, точно бумажные кораблики по поверхности пруда, Мадагаскар оторвался от Африканского материка и доплыл до своего нынешнего места, словно огромный ковчег с множеством растений и животных. В результате его обитатели развивались дальше в изоляции и совсем иначе, нежели их родичи на континенте.

Большинство обитающих ныне на этом удивительнейшем острове животных — уникумы, и кого тут только нет! Лемуры — от огромного черно-белого индри ростом с четырехлетнего ребенка до микроцебусов, самый маленький из которых не больше спичечного коробка; мокрицы величиной с мяч для игры в гольф; многочисленные представители семейства тенреков, среди которых иглистые отличаются невероятной плодовитостью, принося за один раз до десяти детенышей; черепахи — большие, размером со скамеечку для ног, и маленькие, величиной с блюдечко; орхидеи — такие огромные и с таким сложным строением, что их может опылять только особый вид бабочек с длиннейшим хоботком; скромный розовый цветок, помогающий в лечении белокровия. Нет счета всем биологическим чудесам этого интереснейшего острова.

К сожалению, Мадагаскар в то же время являет собой довольно типичный пример того, как мы разоряем наш мир. Некогда весь покрытый лесом, с обилием фауны и флоры, теперь он почти оголен. Выбивание пастбищ стадами зебу (коих держат скорее ради престижа, нежели как источник мяса) в сочетании с пагубными для природы вырубками и палом при постоянно растущем населении — все это, вместе взятое, привело к тому, что Мадагаскар лишился девяноста процентов лесов. А это означает исчезновение не только многих растений, но и зависящих от них животных. Эрозия уродует и сушит ландшафт, как годы сушат и бороздят морщинами человеческое лицо. Пролетая сегодня над Мадагаскаром на самолете, видишь, как гигантский остров словно истекает кровью: без лесов реки выносят почву в море, и насыщенные латеритом потоки расписывают синюю гладь Индийского океана, словно кровь из разрезанных вен.

Нужно ли говорить, что судьба Мадагаскара тревожит борцов за охрану живой природы, ведь при нынешних темпах разрушения природной среды сотни уникальных форм жизни (из которых многие могут играть большую роль в жизни человека) исчезнут в ближайшие двадцать — пятьдесят лет, а то и быстрее. Но у природоохранной идеи мало надежд на успех, ведь жители острова очень бедны и с грамотностью там дело обстоит неважно. Горько сознавать, что французы, когда Мадагаскар был их колонией, отведя большие площади под заповедники, не позаботились о том, чтобы ими управляли надлежащим образом. Больше того, они не потрудились довести до сознания островитян, какая замечательная и важная страна досталась им в наследство. До недавнего времени знакомство рядового гражданина с удивительной фауной его родины ограничивалось лицезрением смазанного изображения некоторых лемуров на спичечных коробках. Для меня было очевидно — пока на Мадагаскаре не налажена природоохранная работа, необходимо создать плодовитые группы всех представителей местной фауны, каких только удастся собрать.

Нам всегда представлялось разумным работать с широко распространенным видом, родственным угрожаемому; это позволяет развить наиболее подходящие методы содержания и размножения, так что когда вы приобретете особи исчезающего вида, уже есть необходимый опыт. К примеру: работа с черным медведем весьма пригодится вам при попытках создания плодовитых колоний куда более редких очковых медведей. А потому, решив серьезно подумать о приобретении представителей фауны Мадагаскара для таких колоний, мы предварительно остановились на трех видах, которым, по общему мнению, не грозило вымирание в ближайшие десятилетия. Вот эти виды — малый тенрек, ежовый тенрек и кольцехвостый лемур, один из самых красивых представителей семейства лемуровых. Тенреки — забавные примитивные зверьки; они двигаются будто покрытые иголками маленькие заводные игрушки. Возьмешь в руки такую «игрушку» — она сердито наморщит мягкую кожу лба. А еще эти зверьки чрезвычайно плодовиты, занимая в этом смысле первое место среди млекопитающих (один из видов тенреков может принести до тридцати одного детеныша в помете). У нас тенреки выходили из своих убежищ кормиться только ночью; ели насекомых, сырые яйца и мясо. Общительными их никак нельзя было назвать, так что приручить тенрека вам при всем желании не удалось бы.

Хотя поначалу не все ладилось, вскоре у нас образовались процветающие колонии. Даже слишком процветающие, если говорить о ежовых тенреках; за несколько лет приплод превысил пятьсот особей. Один из малых тенреков, самец, поступивший к нам уже взрослым, побил рекорд продолжительности жизни для этого вида: он дожил до четырнадцати с половиной лет — невероятная цифра для столь хрупких маленьких зверьков.

Удачно сложилась и наша работа с кольцехвостым лемуром. У этих очаровательных животных, одетых в черно-белый и пепельный с розовым оттенком мех, длинный элегантный хвост в белых и черных кольцах и желтые глаза. Так и кажется, что они сошли с одного из наиболее причудливых рисунков Обри Бердслея. Ходят они вразвалку, гордо подняв кверху хвост, точно знамя. Кольцехвосты — великие солнцепоклонники: стоит выглянуть солнцу, как они садятся лицом к нему, положив передние лапки на колени или вытянув их вперед; голова при этом откинута назад и глаза закрыты, словно в экстазе. В такой позе зверек словно впитывает животворные лучи.

Наша первая пара получила от прежнего владельца простецкие имена Полли и Питер, и с первого взгляда нам стало ясно, что главенство в этой чете принадлежит Полли. Эта злюка без конца шпыняла беднягу Питера, сгоняла его с самых удобных веток, где было больше солнца, заставляла уступать самые лакомые кусочки. А ему, похоже, это нравилось, и мы не стали вмешиваться. Полли чувствовала себя примадонной, с важным видом прохаживалась по клетке, садилась подремать на солнышке, высоко подняв передние лапы, чтобы подмышкам досталось побольше ультрафиолета, или же исполняла танцевальные па, ловя бабочек, коих угораздило залететь внутрь клетки. В милостивом расположении духа Полли могла и спеть для нас; это было не совсем обычное и маломузыкальное пение.

— Ну-ка, Полли, милашка, спой песенку, — подлизывались мы.

Полли в ответ потянется, пригладит мех и задумчиво уставится желтыми глазами вдаль, как бы соображая — стоит ли расходовать на нас свой талант. Выслушав еще несколько льстивых слов, она вдруг крепко сжимала пальцами ветку, как певица складывает руки на животе, откидывала голову назад, широко открывала рот и предавалась пению с энергией и страстью этакой лемуровой Марии Каллас.

— Оу, — голосила она, — ар-оу, ар-оу, ар-оу, ар-оу.

Остановится, дожидаясь аплодисментов, затем приступает ко второму куплету.

—Ар-оу, оу, оу, роу… Ар-оу, ар-оу.

Громкость пронзительных звуков с лихвой возмещала некоторое однообразие текста.

Нам не удалось уловить момент, когда Питер собрался с духом и соблазнил Полли, но, очевидно, он ухитрился застичь супругу в редкие минуты ее слабости, ибо она поразила нас всех, произведя на свет чудесного детеныша мужского пола. Это был дивный младенец с огромными глазами на маленьком печальном личике, заостренными, как у эльфа, ушами и тоненькими лапками, как будто он находился в предельной стадии истощения. Что-то вроде лемурового Оливера Твиста… Первое время очаровательный детеныш висел на мамином животе, вцепившись всеми четырьмя конечностями в мех. Став постарше, он осмелел и перебрался на спину Полли — этакий крохотный, меланхолического вида наездник верхом на большом коне. Открыв для себя мир, малыш обрел уверенность, и меланхолическое выражение сменилось озорным. Время от времени он отваживался покинуть спину родительницы, чтобы исследовать их общую обитель, и поспешно возвращался в материнские объятия, испугавшись воображаемой опасности. Он исполнял грациозные па, принимал солнечные ванны по примеру родителей, осмеливался качаться на их хвостах, как на качелях. Даже научился подпевать Полли дрожащим резким голоском, отчего ее пение нисколько не выигрывало ни в мелодичности, ни в содержании.

После того как мы наладили быт кольцехвостов, нам удалось приобрести несколько бурых лемуров с Майотты, одного из Коморских островов между Мадагаскаром и Африкой. Это были крупные худые зверьки со светлыми глазами, одетые в похожую на овечью шерсть разных оттенков шоколадного, черного и светло-коричневого цветов. Они хорошо прижились у нас, и поразительно скоро одна из самок произвела на свет детеныша. Тут мы на горьком опыте познакомились с тем, какие психологические проблемы переживает самец майоттского лемура, на чью долю выпали радости отцовства. Не успел младенец родиться, как самец вырвал его у матери и убил. Такая склонность к детоубийству явилась для нас большим потрясением: пришлось разрабатывать меры защиты потомства бурых лемуров от посягательств со стороны отцов. В каждой клетке был отгорожен уголок матери и ребенка — своего рода клетка внутри клетки. Как только мы замечали, что у какой-то из самок близятся роды, ее тотчас изолировали. При этом проволочная сетка позволяла самцу видеть самку, нюхать и гладить. Что еще важнее — он мог наблюдать роды и привыкать к виду младенца. Через некоторое время самку можно было возвращать к самцу, и он уже воспринимал наличие детеныша как нечто само собой разумеющееся.

Однажды утром мы с Джереми стояли перед клеткой бурых лемуров, любуясь тем, как молодая чета играет с очередным детенышем.

— При такой скорости размножения, — заметил Джереми, — придется нам подумать о более просторных обителях.

— Верно, — согласился я, — и это будет стоить немалых денег.

— Знаю, — сказал Джереми. Потом мечтательно добавил: — Было бы здорово обзавестись новым рядом клеток для этих лемуров, верно?

— Верно, — ответил я.

Детеныш прытко перелетел с маминого хвоста на отцовский, заработал болезненный укус и поспешил улепетнуть, пока не добавили.

— Я подумываю о том, чтобы отправиться в США, — сказал я.

— США… ты ведь еще ни разу там не бывал? — спросил Джереми.

— Не бывал, но теперь собираюсь поехать туда, чтобы учредить что-то вроде американского отделения нашего Треста.

— Чтобы добывать деньги?

— Разумеется. Как-никак все отправляются в Америку за деньгами. Не вижу, с какой стати мне оставаться исключением.

— А что, может получиться интересное путешествие, — задумчиво произнес Джереми.

Никто из нас и не подозревал, каким интересным оно окажется.

Я решил отказаться от самолета — когда летишь в страну и над страной, совсем не ощущаешь расстояния и много теряешь. А потому я взял билет до Нью-Йорка на «Куин Элизабет II», собираясь затем продолжать путешествие на машинах и поездах. Надо ли говорить, что все американцы, с кем я обсуждал свои планы, считали меня безумцем, но в то время у меня было очень мало знакомых американцев, так что решение странствовать понизу осталось неколебимым. Я договорился выступить с лекциями в таких отдаленных друг от друга городах, как Сан-Франциско, Чикаго и Нью-Йорк; таким образом, меня ожидало долгое и напряженное турне. Еще я решил, что мне понадобится кто-то на роль помощника и сторожевого пса — то, что теперь называют администраторами; человек, который займется бронированием номеров в отелях, покупкой железнодорожных билетов и так далее, чтобы я мог без помех заняться вербовкой возможно большего количества новых членов Треста среди посетителей и организаторов моих коллекций. Мой выбор пал на старого друга, Питера Воллера; он несколько лет был связан с компанией «Ковент-Гарден Опера», а не так давно помогал своему другу, Стиву Экарту, учредить в Лондоне «Американскую школу». Высокий, стройный, симпатичный Питер выглядел лет на сорок, хотя на самом деле был намного старше. Обаятельный мужчина, он был обожаем дамами, особенно пожилыми. Мне представлялось, что Питер как нельзя лучше подойдет на роль моего защитника от властных американских матрон из бригады «Голубые волосы», про которую мне рассказывали всякие ужасы; похоже было, что в пути по США меня могут поджидать опасности, неведомые человеку, привычному всего лишь к осложнениям, подстерегающим зверолова в джунглях. И Питер Воллер проявил себя как отличный, чудесный товарищ, он прилежно заботился о моем благополучии, хотя этот Дживз иной раз не во всем оправдывал мои ожидания.

Помимо набора элегантных костюмов, купленных специально по такому случаю, я захватил несколько сот экземпляров нашего годового отчета (объемистый документ) и сотни тысяч листовок, повествующих о работе Треста. Из-за каких-то неполадок в типографиях этот материал был получен в самый последний момент, и вместо того чтобы аккуратно уложить в крепкие картонные коробки, мы были вынуждены кое-как завернуть их в упаковочную бумагу и обмотать паутиной веревок. Исправлять что-либо было поздно, и, когда мы с Питером прибыли на «Куин Элизабет II», можно было подумать, что перед тем мы совершили налет на цыганский табор, где разжились всяким барахлом. Аристократического вида учтивый помощник капитана (коего можно было принять за одного из посланников Ее Величества) проследил за тем, чтобы наш багаж поместили в чрево корабля и нас проводили в наши каюты.

Мне повезло: вместе с нами на том же лайнере плыли старые друзья Питера, Марго и Годфри Рокфеллер с двумя своими чадами. Марго (она объяснила, что они принадлежат к числу «бедных Рокфеллеров») была прелестнейшая особа: на обрамленном ранней сединой красивом лице выделялись пронзительные, как у ястреба, синие глаза. Обладая лукавым юмором и незаурядным комедийным талантом, она могла скроить уморительную рожу и говорить писклявым голосом наподобие знаменитых голливудских кукол. По контрасту Годфри был мускулистый мужчина с широким, круглым, добродушным лицом, с которого не сходила улыбка, и несколько сонными глазами. Их очаровательных потомков звали Паркер и Кэролайн.

Первый день море вело себя смирно, и Годфри, у которого в каюте явно хранились неисчерпаемые запасы виски, настаивал на том, чтобы мы перед каждой трапезой собирались у него выпить стаканчик. Но затем погода испортилась, и на другое утро Годфри и Питер предпочли не покидать свои койки. Впрочем, мне было не до их передряг, ибо хватало своих. За завтраком к моему столу подошел тот аристократического вида помощник капитана, чтобы поделиться неприятной новостью — за ночь мой багаж сместился, и теперь трюм завален по колено изданиями Треста. Не могу ли я что-нибудь сделать? Мысль о том, чтобы заново упаковать сотни годовых отчетов и несметное количество листовок, повергла меня в ужас, но Марго пришла на выручку. Она мобилизовала своих детей, и вчетвером мы спустились в трюм, вооружившись любезно предоставленными нам помощником бумагой и веревками. Обозрев поле боя, мы пришли к выводу, что слова «по колено» — явное преуменьшение… Целый день упорного труда ушел на то, чтобы навести порядок; наконец была завернута и перевязана последняя пачка.

— Слава Богу, все, — произнесла Марго, созерцая свои грязные руки. — Ну и работенка.

— Но зато какие истории я теперь смогу рассказывать, — отозвался я.

— Что за истории? — подозрительно осведомилась Марго.

— Как я плыл через Атлантику на «Куин Элизабет II», заточенный в трюме с тремя Рокфеллерами, которые увязывали мой багаж.

— Я подам в суд, — предупредила Марго. — Впрочем, все равно никто не поверит, что Рокфеллеры способны на такую глупость.

Накануне нашего прибытия в Нью-Йорк мы собрались в каюте Годфри потребить несколько бутылок шампанского, припасенных им, чтобы отметить благополучное завершение плавания. Под влиянием изысканной влаги Питер предался воспоминаниям о днях своей юности, когда он в Вене учился в хореографическом училище.

— Дисциплина, друзья дорогие, — произнес он, сопроводив свои слова хлопком ладони и глядя на потолок, — дисциплина… Вы не представляете себе. До того строгая, но такая необходимая.

— Что ты подразумеваешь? — вопросил Годфри, возлежа на полу, словно кит на отмели. — Нельзя было промочить глотку?

— Строжайший запрет, — отозвался потрясенный Питер. — Час за часом у станка, пока тебе не начинало казаться, что ноги вот-вот отвалятся. Изматывающая работа.