Сад богов

— Ага! — Теодор останавливается возле заросшей канавы с водой и смотрит вниз; глаза его блестят, борода топорщится от возбуждения. — Вот и кое-что интересное! Видишь? Вон там, у самого кончика моей трости.

Но сколько я ни всматриваюсь, ничего не вижу. Теодор прикрепляет на конец трости сеть, делает аккуратное движение, словно извлекая муху из супа, и поднимает ловушку.

— Вот — видишь? Яйцевая камера Hydrophilus piceus… э… то есть водолюба большого. Ну, ты ведь знаешь, что камеру ткет… э… делает самка. В камере может быть до пятидесяти яиц, и что удивительно… минутку, я возьму пинцет… ага… так… видишь? Так вот… гм… эта труба, так сказать, а еще лучше, пожалуй, подойдет слово «мачта», наполнена воздухом, и получается нечто вроде лодочки, которая не может опрокинуться. Этому мешает… э… мачта, наполненная воздухом… Да-да, если ты поместишь камеру в свой аквариум, из яиц могут вывестись личинки, но должен тебя предупредить, что они очень… э… словом… очень хищные и способны сожрать всех других обитателей аквариума. Ну-ка, поглядим, удастся ли нам поймать взрослую особь.

Теодор терпеливо, словно какая-нибудь болотная птица, выступает по краю канавы, время от времени окуная в воду сачок и водя им взад-вперед.

— Ага! Есть! — восклицает он наконец и осторожно кладет на мои нетерпеливые ладони большого черного жука, возмущенно дрыгающего ногами.

Я восхищенно разглядываю жесткие ребристые надкрылья, колючие ноги, тело жука, отливающее оливковой зеленью.

— Он далеко не самый быстрый пловец среди… э… словом… водяных жуков, и у него весьма своеобразный способ плавания. Гм… гм… другие водные обитатели работают ногами одновременно, а этот поочередно. Вот и кажется… н-да… что он весь дергается.

Псы во время таких вылазок были когда в радость, когда в тягость. Иногда они вносили сумятицу в наши дела: ворвутся на двор какого-нибудь крестьянина и наводят панику на кур, вынуждая нас тратить не менее получаса на перебранку с хозяином; но иногда помогали: окружат змею, не давая ей уйти, и громко лают, пока мы не подойдем посмотреть на их добычу. Впрочем, я всегда был рад этой компании — Роджер, смахивающий на косматого, упитанного черного барашка; элегантный Вьюн в шелковистом рыже-черном облачении; Пачкун, похожий на миниатюрного бультерьера в темно-каштановых и белых пятнах. Если мы надолго останавливались, они порой начинали томиться от скуки, но чаще всего терпеливо лежали в тени, свесив розовые языки, и дружелюбно виляли хвостом, поймав наш взгляд.

Благодаря Роджеру состоялось мое первое знакомство с одним из самых красивых пауков в мире, носящим элегантное имя Eresus niger. Мы отшагали довольно много и в полдень, когда солнце особенно припекало, решили сделать привал и перекусить в тени. Расположившись на краю оливковой рощи, мы уписывали бутерброды, запивая их имбирным пивом. Обычно, когда мы с Теодором закусывали, псы садились вокруг нас, тяжело дыша, и устремляли на нас умоляющие взгляды. Управившись со своим пайком и твердо убежденные, что наша пища чем-то превосходит их собственную, они принимались выпрашивать подачку, прибегая к всевозможным ухищрениям, не хуже завзятого побирушки. Вот и теперь Вьюн и Пачкун закатывали глаза, жалобно вздыхали и постанывали, всячески давая понять, что умирают от голода. Только Роджер почему-то не присоединился к этому спектаклю. Сидя на солнцепеке перед кустом куманики, он что-то пристально разглядывал. Я подошел проверить, какое зрелище могло увлечь его до такой степени, что он пренебрег крошками от моих бутербродов. Сперва я ничего не заметил, но затем вдруг увидел нечто настолько прекрасное, что не поверил своим глазам. Маленький паук, с горошину величиной, по первому впечатлению более всего похожий на оживший рубин или движущуюся каплю крови. С радостным воплем я ринулся к своей сумке и достал баночку со стеклянной крышкой, чтобы изловить восхитительное создание. Правда, поймать его оказалось далеко не просто, он совершал удивительные для своих размеров прыжки, и мне пришлось побегать вокруг куста, прежде чем паук был надежно заточен в баночке. С торжеством предъявил я роскошную добычу Теодору.

— Ага! — воскликнул он и, глотнув пива, вооружился увеличительным стеклом, чтобы получше рассмотреть пленника. — Да, это Eresus niger… гм… да… и конечно самец, настоящий красавец, тогда как самки… словом… совсем черные, а вот самцы окрашены очень ярко.

Через увеличительное стекло паук выглядел еще прекраснее, чем я думал. Головогрудь — бархатисто-черная, с алыми крапинками по краям. Сравнительно мощные ноги расписаны белыми кольцами; так и кажется, что на нем потешные белые рейтузы. Но всего восхитительнее было ярко-красное брюшко с тремя круглыми черными пятнами в кайме из белых волосиков. Я в жизни не видел такого замечательного паука и твердо решил найти ему супругу, чтобы попытаться получить от них потомство. Тщательнейший осмотр куста куманики и прилегающей местности не принес успеха. Теодор объяснил, что самка Eresus niger роет норку длиной семь-восемь сантиметров и выстилает ее прочной шелковистой нитью.

— От других паучьих норок, — говорил Теодор, — ее можно отличить по тому, что в одном месте шелк выступает наружу и образует козырек над устьем норки. Кроме того, перед норкой рассыпаны остатки последней трапезы паучихи в виде ног и надкрыльев кузнечика и останков разных жучков.

Вооруженный этими познаниями, на другой день я еще раз прочесал участок вокруг куста куманики. Потратил на это дело всю вторую половину дня, ничего не нашел и в дурном расположении духа направился домой, чтобы поспеть к чаю. Я выбрал кратчайший путь — через маленькие холмы, поросшие средиземноморским вереском, который превосходно чувствует себя и достигает огромных размеров на здешнем сухом песчаном грунте. Такого рода пустынные засушливые места — излюбленная обитель муравьиного льва, перламутровок и других солнцелюбивых бабочек, а также змей и ящериц. По дороге мне внезапно попался на глаза старый овечий череп. В одной из пустых глазниц самка богомола отложила свои причудливые яйцевые капсулы, на мой взгляд, очень похожие на этакий овальный ребристый бисквит. Присев на корточки, я раздумывал, не захватить ли эту капсулу домой для моей коллекции, и вдруг заметил рядом паучью норку точно такого вида, какой мне описал Теодор.

Достав нож, я как мог осторожнее вырезал и отделил большой ком земли, в котором заключалась не только паучиха, но и вся ее норка. Обрадованный успехом, я бережно уложил добычу в сумку и поспешил домой. Самца я уже поместят в маленький аквариум, но самка заслуживала лучшей обители. Бесцеремонно выселив из самого большого аквариума двух лягушек и черепашку, я оборудовал жилище для паучихи. Украсил его веточками вереска и красивым лишайником, осторожно поместил на дно ком земли с гнездом паучихи и предоставил ей приходить в себя от внезапного переселения.

Три дня спустя я поместил к ней самца. Поначалу все выглядело очень скучно, никакой романтики: паук носился, будто оживший уголек, преследуя различных насекомых, которых я пустил в аквариум в качестве провианта. Но однажды, подойдя рано утром к аквариуму, я увидел, что он обнаружил логово паучихи. На негнущихся полосатых ногах самец маршировал вокруг норки, и тельце его дрожало, как мне казалось, от страсти. С минуту он взволнованно прохаживался таким манером, затем направился к входу и нырнул под навес. Дальше я, увы, не мог за ними наблюдать, но предположил, что происходит спаривание. Около часа провел паук в норке, наконец бодро выбрался наружу и возобновил беспечную погоню за пойманными мною для него мухами и кузнечиками. Однако я перевел его в другой аквариум, памятуя, что у некоторых видов самки отличаются каннибальскими повадками и не прочь закусить собственным супругом.

Подробностей дальнейшего спектакля я не видел, но кое-что подсмотреть удалось. Паучиха отложила гроздь яиц и тщательно обмотала их паутиной. Эту капсулу она держала в норке, однако каждый день выносила наружу и подвешивала под навесом — то ли чтобы лучше прогревать на солнце, то ли чтобы проветривать. Для маскировки капсула была украшена кусочками жуков и кузнечиков.

С каждым днем паучиха все больше наращивала навес у входа в норку, и в конце концов образовалась целая шелковистая обитель. Я долго созерцал это архитектурное сооружение, мешавшее мне наблюдать, потом нетерпение взяло верх, я осторожно вскрыл его скальпелем и длинной штопальной иглой и с удивлением узрел множество ячеек с паучатами, а посредине — трупик паучихи. Жуткое и трогательное зрелище: отпрыски словно почетным караулом окружали останки родительницы… Когда же они вылупились, пришлось отпустить их на волю. Обеспечить пропитанием восемьдесят крохотных паучков — проблема, с которой даже я, при всем моем энтузиазме, не мог справиться.

В ряду многочисленных друзей Ларри, чье общество он нам навязывал, были два художника, два больших оригинала, по имени Лумис Бин и Гарри Банни. Оба американцы, притом настолько привязаны друг к другу. что не прошло и суток, как все члены нашей семьи называли их Луми Лапочка и Гарри Душка. Оба молодые, очень симпатичные, с плавной грацией в движениях, обычно присущей цветным и очень редко наблюдаемой у европейцев. Может быть, они чуть-чуть переступили грань в увлечении золотыми побрякушками, духами и бриллиантином, однако производили очень славное впечатление и — необычная черта для гостивших у нас художников — отличались большим трудолюбием. Подобно многим американцам, они сочетали очаровательную наивность с искренностью; качества, которые — во всяком случае, по мнению Лесли, — делали их идеальными объектами для розыгрышей. Обычно я участвовал в этих розыгрышах, потом делился нашими успехами с Теодором, и он получал столько же невинного удовольствия, сколько мы с Лесли. Каждый четверг я докладывал ему о наших достижениях, и мне иногда казалось, что Теодор ждет очередного доклада с большим интересом, чем рассказа о пополнениях моего зверинца.

Лесли был великий мастер разыгрывать людей, а мальчишеская непосредственность наших гостей вдохновляла его на все новые подвиги. Уже вскоре после прибытия молодых американцев он подучил их вежливо поздравить Спиро с долгожданным получением турецкого гражданства. Спиро, который, как и большинство греков, ставил турок по злодейству даже выше самого сатаны и не один год сражался против них, взорвался, точно вулкан. К счастью, мама оказалась поблизости и живо заняла позицию между опешившими, недоумевающими, побледневшими Луми и Гарри и бочкообразной мускулистой тушей Спиро. Ни дать, ни взять коротышка-миссионер прошлого века перед лицом атакующего носорога…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.