– Ничего не поделаешь, – начал я. – Все равно мы собирались провести один день в Веракрусе, и номера в отеле забронированы. Придется нанять машину и ехать в Мехико за бумагами.

– Пожалуй, ты прав, – сказала Джеки. – Но сколько времени и денег зря потратим… Хотела бы я знать, о чем думали болваны, которые оформляли нам документы. Ведь отлично знали, что мы ввозим машину всего на два-три месяца.

– Что толку спорить теперь, – заключил я. – Лучше сдадим багаж в камеру хранения и разместимся в гостинице, а там посмотрим, как действовать дальше.

Так мы и поступили.

Отель «Мокамбо» в пригороде Веракруса отчасти вознаградил нас за все огорчения. Полный очаровательного своеобразия, он на какое-то время отвлек нас от неприятных размышлений. Начать с того, что архитектор, который проектировал это огромное сооружение, то ли находился под влиянием раннего Сальвадора Дали, то ли мечтал в юности стать капитаном, потому что весь отель был украшен штурвалами со старых парусников. Даже в холле висел под потолком штурвал небывалых размеров, метров семь-восемь в поперечнике, и штурвалами же были забраны все окна. На стенах красовались изображения кораблей. В остальном сие грандиозное здание (иного определения не подберешь) представляло собой сочетание широких лестниц, лоджий с видами на кроны деревьев и море вдали и просторных внутренних двориков с беспорядочно расставленными греческими колоннами. Любой дипломированный архитектор, наверное, потерял бы рассудок, проведя сутки в этом отеле, меня же он просто обворожил.

Во второй половине дня мы договорились о машине, которая должна была на другое утро отвезти нас в Мехико, а вечером отправились в Веракус, чтобы познакомиться с мексиканской кухней. Нас предупреждали, что она отвратительна, тем приятней было убедиться в обратном. Маленькие веракрусские устрицы оказались самыми вкусными и нежными из всех устриц, какие мне когда-либо доводилось пробовать, а большие креветки – их разделяют на две половины и поджаривают на противне над костром – просто бесподобны. Они запекаются в собственном соку, и панцирь становится таким хрупким, что его можно есть вместе с содержимым. Такое впечатление, будто ты ешь диковинную розовую вафлю. И еще одно необычное для нас блюдо – тортильи. Это своего рода блины, они бывают либо толстые и дряблые (эти мне не понравились), либо тонкие и поджаристые. К ним подают черную фасоль и чудесный жгучий соус из зеленого перца. Мы плотно закусили, и настроение сразу поднялось.

На другое утро мы с Джеки и Пегги поехали в Мехико, предоставив Шепу и Дорин изучать злачные места портового города. Ландшафт, по которому проходила дорога, поразил нас своей необычностью. Только что мы были в окружающих Веракрус тропиках с ананасами, бананами и прочими южными плодами, а поднялись выше – и картина совсем иная, вдоль шоссе выстроились субтропические деревья изумительной окраски и формы. Внезапно их сменил сосновый лес, и стало так прохладно, что пришлось надевать вязаные жилеты. Затем впереди простерлась голая равнина, и вдали показались могучие вулканы. Попокатепетль, Истаксиуатль и Ахуско. К их подножию лепилось большое серо-белое облако.

– Это и есть Мехико, – сказала Пегги.

– Как? Это облако? – спросил я.

– Ну да, – подтвердила она. – Так мне говорили. Это смог.

Я недоверчиво посмотрел на нее.

– Неужели все это облако – смог? Да ведь так недолго и задохнуться!

– Недаром мексиканцы говорят, что у них самый страшный смог во всем мире, – продолжала Пегги.

– Всеблагий боже! Нечего сказать, приятные деньки нам предстоят.

Предместья Мехико производили довольно жалкое впечатление, но дальше пошли дома покрасивее, хотя и преобладала современная архитектура. Слова Пегги подтвердились: воздух был ужасный, запахи нефти, бензина, гари и прочих отходов образовали такую смесь, что, казалось, ваши легкие отныне и навсегда будут заражены этим ядом. Попав в пробку – а мы то и дело в них попадали, – приходилось выбирать одно из двух: либо наглухо закрывать окошки, рискуя изжариться заживо, либо во избежание рака легких стараться вдыхать не чаще одного раза в пять минут. Ума не приложу, как люди ухитряются жить и работать в Мехико.

Когда мы разместились в гостинице, Джеки и Пегги отправились распутывать проблему «лендровера», а я тем временем обзвонил всех, с кем мне советовали связаться, и уведомил о нашем прибытии и наших намерениях. Навестил Пеллема Райта; он был чрезвычайно любезен, сообщил мне кучу полезных сведений, потом проводил меня к д-ру Корсо, который руководит охраной природы в Мексике, и его заместителю, д-ру Моралесу. Д-р Корсо выслушал мои пожелания и все одобрил. Правда, как я его ни умолял, он не разрешил мне отловить рогатого гокко. По его словам, для этой птицы будет учрежден особый заповедник с надежной охраной, исключающей браконьерство. Надо ли говорить, как я огорчился, но он твердо стоял на своем. Ладно, хоть принимаются меры, чтобы сохранить рогатого гокко на воле, и то хорошо.

Большую помощь оказали нам руководители конторы «Шелл» в Мехико. В частности, через них мы получали почту, и однажды, когда я заехал, чтобы справиться о письмах, управляющий конторой, мистер Макдональд, пригласил меня в свой кабинет.

– Хочу задать вам один вопрос, – сказал он. – Я знаю, что в вашем отряде пять человек – вам не нужны еще помощники?

– Вообще-то… я мог бы… – осторожно начал я, решив, что у него есть какая-нибудь незамужняя тетушка, которая с детства обожает животных и теперь была бы не прочь присоединиться к нашей экспедиции. – А почему у вас возник такой вопрос?

– Есть тут один молодой человек, отличный парень, страну знает как свои пять пальцев, само собой, говорит по-испански и страшно увлекается животными. Он студент университета, но до начала занятий еще два месяца, вот я и подумал, может быть, он вам пригодится. К тому же у него есть машина, это тоже кстати.

В самом деле, очень кстати! Вторая машина нам нужна, мы уже выясняли возможности проката, но цены были астрономические, и наши скудные финансы не допускали такого расточительства. Если у этого человека собственная машина, проблема будет решена.

– Как его зовут? – спросил я мистера Макдональда.

– Дикс Бранч. Сказать ему, чтобы он заехал в отель и познакомился с вами? А там уж вы сами решите.

– Хорошо, пусть приезжает сегодня вечером, часам к пяти.

В пять часов я спустился в холл и увидел высокого, голенастого молодого крепыша; из-под длинных темных волос на меня смотрели задумчивые глаза. Он сразу пришелся мне по душе, хотя, поговорив с ним пять минут, я понял, что у него очень серьезные взгляды на жизнь – пожалуй, чересчур серьезные. Объяснив ему, для чего мы приехали, я спросил, какая у него машина. «Мерседес», – ответил он. Я воспрянул духом; к тому же осмотр машины показал, что в задний отсек кузова войдет чуть ли не половина нашего снаряжения. Что ж, если он хочет помочь в работе экспедиции, я могу взять его на довольствие. Дикс согласился и сразу показал себя бесценным помощником. Мало того, что он знал все улицы и закоулки Мехико, знал, где лучше кормят и где лучше делать необходимые нам покупки, – он обладал неистощимым терпением в переговорах с бюрократами, а это нам очень и очень пригодилось на последующих этапах путешествия.

Проблема «лендровера» никак не поддавалась решению. Джеки и Пегги отсылали из одной конторы в другую, и под конец дня они возвращались в отель разбитые и злые. Так длилось целую неделю. Однажды вечером они вернулись после очередного раунда переговоров и застали нас с Диксон в украшенной пальмами гостиной, где мы наслаждались освежающими напитками.

– Справились наконец, – доложила Джеки, устало опускаясь в кресло.

– Молодцы! – воскликнул я. – Но я не вижу восторга на ваших лицах.

– Какой там восторг, – процедила Джеки, – Знаешь, в чем было дело? Эти дурни в Веракрусе – это они ошиблись. В наших бумагах все правильно. Можно было тогда же пропустить «лендровер», просто они глядели не в ту инструкцию.

У Пегги вырвался стон.

– Чтобы я еще когда-нибудь обратилась в правительственное учреждение!

– Значит, можно ехать и забирать наш «лендровер»?

– Да, все в порядке. Начальство позвонило в Веракрус и устроило им нагоняй, слава богу. Завтра можно ехать.

Мы выехали с утра пораньше, и по дороге в Веракрус я рассказал Диксу о своем замысле. Хотя нам не разрешили отловить рогатого гокко и квезала, хотелось бы посмотреть на местность, в которой они обитают. Поэтому я предполагал, выручив машину и разобрав багаж, сразу проехать через всю Мексику к гватемальской границе, где водятся эти птицы. Мы получим общее представление о стране и осмотрим по пути немало интересных мест. А уже потом вернемся в Мехико, устроим там базу и отправимся на склоны Попокатепетля за вулканическим кроликом.

Мы вырвали «лендровер» из рук присмиревших таможенников, рассортировали багаж и оставили на хранение в диковинном отеле «Мокамбо» те вещи, без которых пока могли обойтись. Завершив приготовления, ранним утром мы взяли курс через Мексику к тихоокеанскому побережью и дальше, к границе Гватемалы.

Не помню, чтобы где-нибудь еще на свете мне довелось за столь короткий срок наблюдать такое разнообразие ландшафтов. Сперва – субтропические равнины под Веракрусом, с множеством речушек и проток. Здесь видимо-невидимо птиц. Над шоссе проносились огромные стаи челнохвостых грачей с коротким, тяжелым клювом. На изобилующих водорослями протоках по зеленому плавучему ковру расхаживали яканы – своеобразные птицы с длинными пальцами ног. С первого взгляда якана можно принять за шотландскую куропатку. Но когда они, спугнутые машинами, снимались с воды и улетали прочь, становились видны болтающиеся длинные пальцы и в воздухе мелькала лютиково-желтая «подкладка» крыльев.

Мы видели также много челноклювов. Из всех околоводных птиц у них, по-моему, самый скорбный вид. Тяжелый, широкий клюв, большие грустные глаза; сидят на деревьях, уткнувшись клювами в грудь, – ни дать ни взять траурные сборища собратьев диснеевского утенка.

Деревни и города на нашем пути – мерцающее голубое марево жакаранд, а дома будто придавлены к земле пурпурными, розовыми, оранжевыми, желтыми и белыми плетями бугенвиллей.

Потом начался подъем, и пошли леса почти тропические. С ветвей свисали каскады зеленовато-серого мха; стволов подчас не было видно из-за орхидей и других эпифитов. Крутые обочины затканы гобеленом из кустарников и травянистых; выделялись заросли крупного папоротника. Восхищаясь пышной и разнообразной флорой, я проклинал свое невежество в ботанике.

В этой волшебной пуще нас застиг дождь, да такой, какой только в тропиках бывает. Небо поливало землю мощными струями, и грунтовая дорога живо превратилась в коварное месиво, а видимость сократилась до нескольких сантиметров. Джеки, Дорин и Шеп ехали на «лендровере», мы с Пегги и Диксом – впереди, на «мерседесе». Мы намеренно избрали такой порядок, чтобы «лендровер» мог выручить «мерседес», если тот вдруг застрянет. И когда серая завеса воды свела видимость к нулю, я решил поискать утешения в премилом путеводителе, который мне посчастливилось раздобыть в Мехико.

– Мы не попадем в Акапулько? – Я еще плохо разбирался в географии Мексики.

– Нет, – мрачно ответил Дикс. – И туда вообще не стоит ездить – заурядный курорт.

– А если верить этой книге – восхитительное место. Послушайте: «Своеобразная топография местности создает захватывающие панорамы: тихие бухты и заливы с кристальной водой, пляжи, о которые разбиваются могучие волны. Вода теплая, климат мягкий, ласковые ветры, температура почти весь год на уровне 25 градусов тепла, так что одеваться следует легко. Почти всегда светит солнце, поскольку дожди обычно выпадают ночью. Местные жители придерживаются старинных обычаев, особенно в одежде».

– Чудесно! – подытожила Пегги. – Как жаль, что мы туда не попадем.

В эту минуту случился прокол, пришлось нам с Диксом выходить, чтобы менять колесо; правда, большую часть работы выполнил Дикс. Мы вернулись в машину промокшие насквозь и продолжали двигаться под проливным дождем со скоростью улитки. Вытерев голову, лицо и руки, я снова взялся за путеводитель.

– А вот сюда, мы непременно должны попасть, – сказал я. – Послушайте: «Благодаря умеренному климату, ясному небу и обилию солнечных дней это место можно считать идеальным для отдыха. Гостеприимство и дружелюбие местных жителей позволяют гостю чувствовать себя как дома, покой и тишина – подлинный бальзам для души всякого, кто ищет уголок, где можно дать отдых издерганным нервам после распространившегося почти повсеместно беспокойного образа жизни. Советуем посетить церковь и колоритную площадь, а также местный базар».

Наконец дождь прекратился, а затем кончились тропические дебри, и мы – такова уж своеобразная природа Мексики! – без всякого перехода очутились в горном сосновом лесу. Пользуясь прояснением, решили сделать привал, чтобы выпить кофе, предусмотрительно припасенный Джеки. Десять минут назад мы изнывали от тропического зноя, здесь же было так прохладно, что пришлось надеть всю теплую одежду, какая нашлась в машине.

Дальше дорога взбесилась, пошла выписывать кривые вверх-вниз по долинам и крутым косогорам. И меня все больше поражала растительность. В долинах – пышные тропики, а через несколько минут извилистого подъема – опаленные жгучим солнцем сухие плоскогорья, на которых вытянулись шеренги деревьев с изумительными, шелковисто-красными стволами и совсем без листьев. К тому же стволы и сучья такие корявые, что кажется, вас километр за километром провожает застывший в причудливых позах кордебалет. Новый поворот – и вдруг красные стволы пропали, стоят такие же кривые, но с серебристо-серой корой, отливающей металлом в солнечных лучах. И тоже без единого листочка.

За следующим поворотом деревья вовсе исчезли, пошли огромные кактусы высотой до шести-семи метров. Странный вид придавали им ветвистые стебли, будто на склоне горы выстроились полчища зеленых канделябров. Черными крестиками в голубом небе медленно кружили какие-то хищники, а дорогу то и дело галопом пересекали погоныши – небольшие птицы с хохолком, длинным хвостом и огромными плоскими лапами. На бегу они чуть не касаются лапами клюва, и вид у них такой целеустремленный, точно они вознамерились побить мировой рекорд на полторы тысячи метров.

Обилие птиц и богатейшая растительность вызывали во мне желание почаще останавливаться, но я знал, что это недопустимо: срок нашего пребывания в Мексике ограничивался суммой, которую нам неохотно разрешил вывезти Английский банк. Мы вели гонки со временем.

Дорога привела нас в городок Туле. К моему удивлению, Дикс затормозил у ограды маленького парка, посреди которого стояла маленькая церковь… Следом за нами остановился и «лендровер».

– Зачем мы остановились? – осведомился я.

– Чтобы посмотреть Дерево, – ответил Дикс с присущей ему мрачностью. – Пегги просила.

– Какое еще Дерево?

– Как, ты не знаешь? – горячо воскликнула Пегги. – В Мексике нет человека, который не приехал бы посмотреть это дерево.

Я поглядел на дорогу. Если не считать играющих в пыли трех большеглазых девчушек в рваных платьицах – ни души.

– Что-то непохоже, чтобы туристы валом сюда валили, – заметил я.

– Но ты непременно должен посмотреть на него, – настаивала Пегги. – Должен, понимаешь! Это одно из самых старых деревьев в мире.

– Ну, в таком случае, конечно, посмотрю. Выйдя из машины, я услышал диковинную музыку – попискивала флейта, бухал барабан. Мы вошли через ворота в парк и увидели нависшее над церквушкой, защищенное надежной оградой Дерево. У меня дух захватило. Мало того, что оно оказалось на редкость высоким (хотя, по чести говоря, я видывал деревья и повыше), еще больше поражал его исполинский объем. Могучий конус шуршащей листвы венчал ствол немыслимой толщины; корни-контрфорсы впивались в землю, будто когти какой-нибудь легендарной хищной птицы – вроде птицы Рух из сказки о Синбаде. Я не знал истории Дерева, не знал, сколько ему лет и, однако, при всем моем невежестве, тотчас понял, что это – всем деревьям дерево. Оно обладало ярко выраженной индивидуальностью. Оно потрясло всех нас – всех, кроме Дикса, который бывал здесь раньше. Но и он смотрел на Дерево с благоговением; Дикс вообще неравнодушен к деревьям.

– Говорят, – сообщила Пегги приглушенным голосом, словно мы лицезрели святыню, – что ему три тысячи лет. Оно славилось своими размерами уже тогда, когда сюда пришел Кортес, недаром местные жители водили Кортеса к нему.

Я поглядел на вздымающуюся к небу зеленую громадину. Выходит, за тысячу лет до нашей эры здесь уже стояло молодое деревце…

Кроме нас под Деревом находились только престарелый слепой индеец в выцветшем тряпье и мятой соломенной шляпе – он извлекал из флейты какую-то леденящую кровь, диковинную мелодию, я сказал бы, восточного типа – да босоногий мальчуган лет шести-семи, который выбивал замысловатую дробь на барабане. Мы для них словно не существовали.

– Интересно, чем это они заняты? – спросила Пегги.

Судя по тому, что музыканты нас не замечали, они играли вовсе не затем, чтобы выжать из чужеземцев несколько песо.

– Бьюсь об заклад, они играют для Дерева, – сказала Джеки.

– Гром и молния! – воскликнул я. – А что, вполне возможно. Ну-ка, Пегги, попробуй узнать.

– По правде говоря, мне не хочется им мешать. – На Пегги в такие минуты всегда находила робость.

Случай помог нам: старик опустил флейту, вытер губы и замер, обратив лицо к Дереву. Мальчуган тоже устроил передышку и переминался с ноги на ногу, потупившись.

– Ну… Ну скорей же, спроси, – поторопил я. Пегги несмело подошла к индейцу и заговорила с ним. Когда она вернулась, лицо ее сияло.

– Он в самом деле играет для Дерева! Для Дерева!

– Вот видишь, – торжествующе произнесла Джеки. – Я так и знала!

– Но почему он играет для Дерева?

– Я не стала об этом спрашивать, – ответила Пегги. – Мне показалось, что это… ну, невежливо.

– Во всяком случае, их стоит записать, – сказал я.

Пегги достала из машины звукозаписывающую аппаратуру и, когда слепец поднес к губам флейту, обратил к Дереву незрячие глаза и снова начал играть, записала мелодию.

Может быть, он надеется, что дерево вернет ему зрение? Или играет просто потому, что это всем деревьям дерево? Ни у кого из нас не поворачивался язык спросить его. Наконец мы вышли из парка, сели в машины и поехали дальше под жалобные звуки флейты и барабанную дробь, которыми слепой индеец и мальчуган приветствовали исполинское Дерево.

Как ни увлекательна была эта поездка, нам не удалось добраться до гватемальской границы и посмотреть рогатого гокко и квезала. Путешествие кончилось в деревне Сан-Кристобаль, дальше путь был закрыт: в Гватемале начались какие-то беспорядки, и границу то и дело пересекали вооруженные отряды. Скрепя сердце развернули мы машину и покатили обратно в Мехико.

Возвратившись в столицу, мы решили, что будет дешевле жить на частной квартире. С помощью одного из наших друзей удалось найти идеальный вариант в центре города, с тремя просторными спальнями, двумя ванными, огромной гостиной и кухней. После переселения каждый занялся своим делом: женскую половину нашего отряда больше всего занимали магазины и экскурсии по городу, а Дикс, Шеп и я отправились за кроликами.

Первую попытку я решил предпринять на самом Попокатепетле, и с утра пораньше, погрузив снаряжение в машину, мы взяли курс на исполинский вулкан. С набором высоты становилось заметно холоднее. Мы оглянулись назад. В обрамленной вулканами огромной чаше, озаренное бледным рассветом, переливалось пестрыми огнями лоскутное одеяло Мехико. В столь ранний час смога еще не было. Во второй половине дня с того же места города вовсе не увидишь.

У подножия Попокатепетля располагается несколько маленьких гостиниц. Мы остановили свой выбор па самой приличной с виду. Хозяином гостиницы был говорливый плутоватый мексиканец. Узнав, что он ярый охотник и держит охотничьих собак, мы спросили, что ему известно о вулканических кроликах. Он ответил, что кролики водятся вплоть до снеговой линии, и обещал связаться с одним из своих друзей, который, наверно, сможет нам помочь.

Друг – другом, а мы пока поехали дальше, в глубь Национального парка Попокатепетль, сколько позволяла дорога. Я решил, что стоит побеседовать с объездчиками, уж они-то нам точно скажут, где искать тепоринго. Дорога взбиралась зигзагами вверх по склону, и вскоре мы очутились в густом сосновом бору. Под соснами, словно большие кудлатые парики, топорщились золотистые кочки травы закатон.

В парке мы вышли из машин; здесь воздух был такой свежий, такой чистый, что с непривычки дух захватывало. Над нами возвышался исполинский снежный купол – вершина вулкана. Не сразу удалось найти лесника, зато, разыскав его, мы получили исчерпывающие сведения о вулканических кроликах. Ну как же, он их хорошо знает, сколько раз видел и в парке, и на других склонах. Недавно сам поймал двух тепоринго, добавил он не без гордости.

– Где они? – воскликнул я.

– Как где? Съел.

Речь шла о животном, которое – во всяком случае, на бумаге – стоит в ряду наиболее строго охраняемых в Мексике. И со мной говорил лесник Национального парка. Не подумайте, что так бывает только в Мексике, то же происходит всюду, где ограничиваются «бумажной» охраной животных.

Так или иначе, мы установили, что, несмотря на старания лесника, еще не все тепоринго истреблены. А вернувшись в гостиницу, узнали, что хозяин разыскал своего друга, и увидели верзилу с огромной головой, лицом страховидного майяского идола и маленькими бегающими глазками. Впрочем, для нас гораздо важнее было то, что он хорошо знал нравы и прихоти тепоринго. Мы услышали, что единственный способ поймать вулканического кролика – выкопать его из земли. Процедура трудоемкая, но вместе – он, Дикс, Шеп и я, да если привлечь еще двух человек – как-нибудь справимся.

Мы условились, что завтра утром снова поднимемся на склон Попокатепетля и приступим к охоте на кроликов.

Я прочел о вулканическом кролике и его образе жизни все, что сумел найти, – не так уж много, поскольку этого зверька, похоже, никто как следует не изучал, – и мы знали, что тепоринго водятся только в зоне травы закатон и по существу только ею и кормятся. Один источник сообщает, будто кролики едят произрастающую в горах дикую мяту, однако мы ни разу не видели там мяты и подавно не видели уписывающих ее кроликов.

Скоро мы убедились, что охотиться в траве закатон – дело не простое. Огромные золотисто-желтые кочки высотой почти в метр растут на мягкой черной вулканической почве, в которой тепоринго роют себе длинные извилистые норы. Под свисающими листьями кролики протаптывают сеть тропок, похожих на туннели; пасутся они, судя по всему, на самих кочках, поедая как молодую, так и жухлую траву. Мы видели много кочек, словно выкошенных посередине, лишь по краям оставался венчик нетронутых длинных стеблей.

Мы поднялись по склону на высоту около трех тысяч метров, ехали не спеша, внимательно глядя по сторонам – не покажется ли где тепоринго. Правда, глядели мы без особой надежды, ведь было очевидно, что гул мотора загонит всех кроликов в норы. Представьте себе, за очередным поворотом я, к величайшему своему удивлению, узрел сидящего на широкой кочке, словно на сторожевой вышке, тепоринго.

Взвизгнули тормоза, а миляга кролик знай себе сидит в траве, не обращая на людей никакого внимания. Нас разделяло от силы десять метров, тем не менее я вооружился биноклем и принялся жадно рассматривать зверька. Он был не больше домашнего кролика, известного под названием голландского карлика, иными словами – величиной с упитанную морскую свинку. Маленькие округлые ушки плотно прилегали к голове, сразу и не заметишь, а хвоста я и вовсе не разглядел. Окраска преимущественно коричневая, глаза обведены тонким белым колечком; на солнце шерсть отливала зеленью.

Как только я убедился, что это в самом деле животное, ради которого мы проделали столь долгое путешествие, а не какой-нибудь другой из мексиканских кроликов, мы вышли из машины. Тепоринго пискнул – словно кто-то потер воздушный шарик влажным пальцем, только еще пронзительнее, – подпрыгнул вверх, приземлился на той же кочке, оттолкнулся от нее как от трамплина и нырнул в гущу травы. Мы без промедления приступили к работе. Обнесли участок сетью, обошли все кочки, закупоривая выходы из норы тепоринго, затем принялись раскапывать ход, куда он, по нашим расчетам, юркнул. Непривычные к высоте, мы с Диксом и Шепом чуть что задыхались. Казалось бы, пустяк – растянуть сеть, а мы сопели, точно дряхлые клячи по пути на бойню. Естественно, мы быстро разуверились в своих способностях копать землю и бросили лопаты, предоставив трем охотникам трудиться одним. А они не возражали, знай себе помахивали лопатами, и высота им была нипочем. Вот уже набросали целую гору рыхлой, словно пудра, вулканической земли. Однако тепоринго не показывался; видимо, мы прозевали все же какой-то выход, и кролик улизнул.

Я страшно огорчился, видя, что поймать тепоринго таким образом будет вовсе не легко. Тем не менее мы продолжили поиски на склоне, доехали до другого участка, где водились кролики, и снова взялись за работу. Выбрали такую нору, перед которой лежал свежий помет: все-таки больше надежд на то, что подземная обитель не пуста. Затем повторился трудоемкий процесс закупорки всех ходов, какие удалось обнаружить поблизости. И опять – за лопаты.

Пять раз проделали мы эту процедуру, и пять раз впустую. Наконец на шестой раз нам посчастливилось. Один из охотников вдруг издал какой-то нечленораздельный звук, упал на колени, выбросил вперед руки и вытащил из черной ямы молодого, ясноглазого, в высшей степени живого вулканического кролика. Зверек попытался вырваться, потом успокоился и замер в руках у охотника. Уж не шок ли это?… Мы быстро определили пол – оказалась самка – и бережно поместили пленницу в одну из припасенных нами клеток.

Кролики и зайцы в неволе легко впадают в панику; вообразив, что перед ними враг, они способны с такой силой броситься на деревянную стенку или решетку, что разбиваются насмерть. И я опасался, как бы наш первый тепоринго не отколол такую штуку. Даже приготовил пальто, чтобы накрыть клетку. Однако пленница, очутившись в клетке, ничуть не волновалась и безмятежно созерцала нас. Немного выждав, я осторожно протянул вперед руку и тихо поскреб пальцем проволочную сетку. Как же я был поражен, когда крольчиха, слегка подпрыгнув, затем подошла к сетке и понюхала мой палец! Она вела себя так спокойно, будто мы поймали домашнее животное, а не дикого зверька.

Вечерело, заходящее солнце окрасило могучую снежную шапку Попокатепетля в нежный розовый свет. Налюбовавшись трофеем, я решил, что лучше отвезти крольчиху в Мехико и посмотреть, как она освоится, прежде чем продолжать отлов. Так мы и поступили.

На обратном пути я поразмыслил над тем, как быть дальше. Если продолжать охоту на такой высоте, от нашей тройки будет мало проку из-за разреженного воздуха. Но ведь тепоринго встречаются и ниже. Пожалуй, самое разумное – прибегнуть к методу, который я успешно применял в других частях света: обратиться к местным жителям. Заедем в несколько деревень у подножия Попокатепетля и предложим приличную цену за каждого здорового кролика. Однако прежде всего надо убедиться, что пойманный нами тепоринго сумеет приспособиться к неволе. Горький опыт научил меня: одно дело – поймать животное, совсем другое – сохранить его.

Возвратившись в городскую квартиру, мы благоговейно поместили клетку с крольчихой на полу посреди гостиной, подстелив большой газетный лист, после чего помчались на рынок и накупили кучу всяких плодов, овощей и зелени. Вернулись с рынка – крольчиха так же спокойна, как в первые минуты после поимки. Мы приготовили ей еду, причем тщательно подсчитывали: столько-то веточек того-то, столько-то листьев того-то, столько-то кусочков яблока и так далее. Строгий учет был нужен, чтобы точно знать, сколько и чего она съест (если съест), чему отдаст предпочтение. Положили корм в клетку, накрыли ее, чтобы зверьку было спокойнее, и вышли.

Отмечая наш первый успех, мы славно пообедали. Вернулись через три часа; я осторожно снял с клетки покрывало и поглядел: съела хоть что-нибудь? Поглядел просто так, ни на что не рассчитывая, – ведь обычно дикому животному после поимки нужно какое-то время, чтобы освоиться, да к тому же корм был совсем необычный для крольчихи. Я не поверил своим глазам, обнаружив, что почти все съедено, кроме одной травы, которая ей, очевидно, не понравилась. Даже яблоко съела, хотя я думал, что она к нему не притронется. Приятно, что и говорить, однако я знал, что нужно выждать еще несколько дней, проверить – не повредит ли новая пища нашему тепоринго, не вызовет ли энтерита или еще какой-нибудь гибельной хвори. Да, но начало-то какое хорошее, даже не верится!

На другой день, оставив крольчиху на попечение Джеки, мы с Диксом и Шепом посетили деревни на нижних склонах Попокатепетля. Деревень было много, но только в двух местах колонии тепоринго находились, так сказать, в пределах досягаемости. Мы переговорили с деревенскими старостами, объяснили, что нам нужно, и предложили очень высокую, по местным меркам, плату за каждого неповрежденного тепоринго. Затем снабдили старост клетками и обещали, что через два дня приедем снова.

Два дня я на спускал с крольчихи глаз – нет ли признаков тревоги или недомогания? Но пленница вела себя спокойно и с явным наслаждением уписывала чуть ли не все, что ей предлагали. Я всей душой надеялся, что жители двух деревень добьются успеха, ведь наше пребывание в Мексике подходило к концу, и, хотя цель экспедиции в общем-то достигнута, от одной крольчихи проку мало. Нужно отловить столько, сколько предусмотрено разрешением, то есть десять экземпляров, да чтобы было не меньше четырех самцов. Тогда можно рассчитывать на приплод.