— Теперь, Питер, — начал он, — я могу поведать тебе кое-что о случившемся.

— Мне не терпится услышать, дружище, что тебя довело до такого состояния, — серьезно молвил я.

Гидеон порылся в кармане и вытащил большой железный ключ с широкой бородкой и фигурной головкой. Бросил его на стол, и ключ упал на столешницу с тяжелым стуком.

— Перед тобой одна из причин случившейся беды, — продолжал он, угрюмо глядя на ключ. — Так сказать, ключ от жизни и смерти.

— Не понял, — озадаченно произнес я.

— Из-за этого ключа меня чуть не арестовали по обвинению в убийстве. — Он улыбнулся.

— В убийстве? Тебя? — поразился я. — Непостижимо!

Гидеон глотнул вина и сел поудобнее.

— Месяца два назад я получил от дядюшки письмо с просьбой приехать к нему. Зная, как я к нему относился, ты поймешь, что я выполнил его просьбу с великой неохотой. Короче, он пожелал, чтобы я выполнил кое-какие поручения… гм… по фамильной части… и я отказался. Он пришел в ярость, мы крепко поссорились. Признаюсь, я не поскупился на выражения, и слуги слышали, как мы бранились. Покинув дядюшку, я направился в Марсель, чтобы там сесть на пароход, совершающий круизы в Марокко. Два дня спустя мой дядюшка был убит.

— Вот почему ты написал в телеграмме «дядюшка умерщвлен», а я-то не мог понять, в чем дело.

— Он в самом деле был убит и при самых таинственных обстоятельствах, — сказал Гидеон. — Его нашли в пустой мансарде наверху перед большим разбитым зеркалом. Он выглядел ужасно — одежда сорвана, горло и все тело изгрызено, словно бешеным псом. Кругом все забрызгано кровью… Меня вызвали для опознания. Тяжелая задача — лицо было изуродовано почти до неузнаваемости.

Гидеон остановился, глотнул еще вина, затем продолжил:

— Но самое поразительное — мансарда была заперта, заперта изнутри вот этим ключом.

— Как же так? — опешил я. — Как мог убийца выйти из помещения?

— Именно этим вопросом задавалась полиция, — сухо произнес Гидеон. — Как ты знаешь, французская полиция отличается большой дотошностью, но соображает туговато. Они рассуждали примерно так: от смерти дядюшки выгадываю я, поскольку мне достается кругленькая сумма, плюс его библиотека, плюс разбросанные по всей стране фермы. Вывод: кому выгодно, тот и убийца.

— Но это нелепо, — возмутился я.

— Только не в глазах полиции. Особенно когда они узнали, как бурно прошла моя последняя встреча с дядюшкой, а тут еще слуги слышали, как я пожелал ему поскорее умереть и избавить мир от лишней мерзости.

— Но в горячке чего только не наговоришь, — возразил я. — Это всем известно… А как они объяснили, что, убив дядюшку, ты оставил комнату запертой изнутри?

— Очень просто. Дескать, достаточно было вооружиться очень тонкими длинными плоскогубцами и просунуть их снаружи в замочную скважину. Но ведь плоскогубцы должны были оставить след на бородке ключа, а она, как ты видишь, совершенно невредима. Главная проблема заключалась в том, что поначалу у меня не было алиби. Из-за той ссоры я раньше времени сорвался с места и приехал в Марсель за несколько дней до отплытия парохода. Я поселился в гостинице и решил посвятить эти дни экскурсиям по городу. Естественно, в Марселе у меня не было знакомых и некому было подтвердить, что я приехал туда тогда-то и тогда-то. Сам понимаешь, каких усилий потребовалось, чтобы обойти всех носильщиков, горничных, метрдотелей, владельцев ресторанов и прочих и добиться от них подтверждения, что в тот день, когда был убит мой дядюшка, я в самом деле находился в Марселе. Последние полтора месяца я только и занимался этим, и далось это мне непросто.

— Почему не телеграфировал мне? — спросил я. — Я мог бы составить тебе компанию, все-таки легче.

— Ты чрезвычайно добр, Питер, но не хватало еще, чтобы я впутывал своих друзей в такие скверные дела. К тому же я знал — если все кончится благополучно и меня отпустят (а полиция долго упиралась), мне понадобится твоя помощь в одном деле, связанном с тем, что произошло.

— Я к твоим услугам, — ответил я. — Только скажи, дружище, чем я могу быть полезен.

— Так вот, я уже говорил тебе, что в юности находился на попечении дядюшки и успел возненавидеть его дом и все, что с ним связано. Теперь, после того что случилось, мне вообще невмоготу там появляться. Я не преувеличиваю, просто я убежден, что серьезно заболею, если проведу там хотя бы еще один день.

— Согласен, — твердо произнес я. — Это совершенно исключено.

— Что касается дома и обстановки, все можно оценить и продать через какую-нибудь парижскую фирму, это несложно. Но самое ценное в этом доме — библиотека. Вот тут мне нужен ты, Питер. Можешь ты поехать туда, чтобы произвести каталогизацию и оценку? Потом я найду склад, где книги будут храниться, пока я не расширю помещение моей собственной библиотеки.

— Конечно, могу, — ответил я. — С величайшим удовольствием. Скажи только, когда мне следует быть на месте.

— Я не поеду с тобой, — предупредил Гидеон. — Ты будешь там один.

— Ты же знаешь, я люблю уединение, — усмехнулся я. — И покуда меня будут окружать интересные книги, я буду чувствовать себя прекрасно, не беспокойся.

— Хотелось бы управиться с этим делом возможно быстрее, — продолжал Гидеон. — Чтобы я мог избавиться от этого дома. Как скоро мог бы ты приступить?

Я сверился со своим календарем и с удовольствием обнаружил, что на ближайшее время никаких важных дел не намечено.

— Как насчет конца следующей недели? — спросил я.

— Так скоро? — обрадовался Гидеон. — Отлично! Я могу встретить тебя на вокзале в Фонтене в следующую пятницу. Годится?

— Вполне, — сказал я. — И я постараюсь быстро разобраться с книгами. А теперь выпьем еще по бокалу портвейна, и ложись-ка ты спать.

— Дорогой Питер, медицинское сословие много потеряло, не заполучив тебя в свои ряды, — пошутил Гидеон, однако послушался моего совета.

В ту ночь я дважды просыпался оттого, что вроде бы слышал его крик, однако в доме было тихо, и я говорил себе, что мне почудилось. На другое утро Гидеон отправился во Францию, и я стал готовиться последовать за ним, отбирая вещи для продолжительного пребывания в доме его покойного дядюшки.

Во всей Европе царила морозная зима, и погода отнюдь не благоприятствовала дальним странствиям. Если бы не просьба Гидеона, я ни за что не покинул бы свой дом. Плавание через Ла-Манш было сплошным кошмаром, и по прибытии в Париж я чувствовал себя так отвратительно, что смог заставить себя съесть лишь немного жидкого мясного супчика, после чего лег спать. На другой день в городе была жуткая холодина, дул резкий ветер и с серого неба лил колючий дождь. Все же я добрался до вокзала, и началось, по видимости, нескончаемое путешествие с пересадками и ожиданием на все более неуютных станциях. От холода я окоченел до того, что перестал связно мыслить. Берега рек были украшены ледяными кружевами, пруды и озера глядели слепыми замерзшими очами на небеса стального цвета.

Наконец очередной местный поезд, весь в копоти, страдающий одышкой, дополз до станции Фонтен. Выйдя из вагона, я добрался со своим багажом до крохотного зала ожидания, где с облегчением узрел раскаленную чуть ли не докрасна старинную пузатую печку, в которой весело горели каштановые корни. Свалив свои вещи в углу, я некоторое время посидел, оттаивая, перед печкой. Гидеон не показывался. Глоток бренди из походной фляги и жар от печки взбодрили меня. Прошло полчаса, а Гидеона все не было. Я уже начал беспокоиться и вышел на перрон. Серое небо, казалось, опустилось еще ниже, в воздухе кружили огромные, с полкроны, снежинки, предвещая изрядную вьюгу. Я стал подумывать, не пойти ли мне в селение пешком, в это время послышался стук копыт и на дороге показалась двуколка, управляемая Гидеоном, облаченным в поблескивающее меховое пальто и каракулевую шапку.

— Ради Бога, извини, Питер, что заставил тебя долго ждать, — сказал он, пожимая мою руку, — но нас преследуют злоключения. Давай я помогу тебе с твоими саквояжами, а по дороге объясню, в чем дело.

Мы погрузили мои вещи в двуколку, затем я сел на козлы рядом с Гидеоном и закутался в предусмотрительно захваченный им толстый плед. Он дернул поводья, щелкнул кнутом, и мы быстро покатили по дороге, обильно осыпаемые хлопьями снега. Порывы ветра хлестали наши лица, выжимая слезы из глаз, однако Гидеон не уставал подгонять лошадь.

— Спешу доехать до места, пока не разыгралась вьюга, — пояснил он, — потому и гоню так. Здесь бывает такая метель, что недолго и застрять в снегу на несколько дней.

— Да, зима в этом году выдалась суровая, — отозвался я.

— Самая суровая за последние пятьдесят лет, — подтвердил Гидеон.

Наконец мы въехали в селение, и Гидеон молча направлял лошадь по уже побелевшим от снега узким пустынным улочкам. Единственным признаком жизни были псы, которые выскакивали из переулков, чтобы облаять нас. Можно было подумать, что люди покинули это селение.

— Боюсь, Питер, — заговорил с улыбкой Гидеон, — я еще раз буду вынужден злоупотребить твоей добротой. — Снег побелил не только его шапку, но и брови. — Того и гляди, придет конец твоему дружескому терпению.

— Ерунда, — ответил я. — Давай, выкладывай, в чем дело.

— А в том, что я намеревался оставить тебя на попечении Франсуа и его жены, они были слугами у дядюшки. Явившись туда сегодня утром, я на беду обнаружил, что жена Франсуа — Мари — поскользнулась на обледеневших ступеньках крыльца, упала с высоты на камни и сломала ноги. Подозреваю, переломы очень серьезные, как бы она совсем не осталась без ног.

— Бедняжка, какой ужас! — воскликнул я.

— Да уж… Франсуа обезумел от горя, и я вынужден был везти их в больницу в Мийо. На все это ушло больше двух часов, оттого я и встретил тебя с таким опозданием.

— Все в порядке, — заверил я его. — Разумеется, ты обязан был отвезти их в больницу.

— Верно, однако тут возникла еще одна незадача. Понимаешь, жители селения недолюбливали моего дядюшку, одни только Франсуа и Мари согласились служить у него. Теперь оба находятся в Мийо, и некому заботиться о тебе, во всяком случае, первые два-три дня, пока не вернется Франсуа.

— Дружище, о чем речь, — рассмеялся я. — Заверяю тебя, я отлично со всем управлюсь сам. Провизия, вино, дрова — вот и все, что мне нужно, можешь не беспокоиться.

— О, с этим все в порядке, — сказал Гидеон. — Кладовка набита битком, а в подвале ты найдешь лопатку оленя, половину туши кабана, фазанов, куропаток, две-три дикие утки. Вина хватит, дядюшка следил за своим погребом, сосновых поленьев и каштановых корней тоже припасено достаточно, так что мерзнуть не будешь. И тебе составят компанию животные.

— Какие такие животные?

— Маленькая собачонка по имени Агриппа, — смеясь, объяснил Гидеон, — огромный безмозглый кот Клер де Люн, или попросту Клер, клетки с канарейками и разными вьюрками и престарелый попугай Октавий.

— Целый зверинец! — воскликнул я. — Хорошо, что я люблю животных.

— Нет, в самом деле, Питер. — Гидеон пристально посмотрел на меня. — Ты уверен, что тебя это устраивает? Не слишком обременительно?

— Чепуха, — горячо возразил я. — Для чего существует дружба?

Снегопад усилился настолько, что из-за вьюги мы с трудом различали голову лошади. Теперь двуколка катила по одному из боковых ущелий, ответвляющихся от собственно Горж дю Тарн. Слева над узкой дорогой нависали буро-черные скалы с белыми пятнами снега в трещинах и на полочках. Справа склон обрывался почти отвесно вниз на полтораста — двести метров, и сквозь влекомую ветром снеговую завесу порой можно было рассмотреть зеленую реку, бурлящую среди камней в белых париках и покрытых корками льда берегов. Дорога была неровная, размытая дождями и тающим снегом; местами лошадь замедляла бег, спотыкаясь на гололедице. Один раз прямо на дорогу перед нами по скалам сверху скатилась, шипя, небольшая лавинка, и Гидеон с трудом укротил поводьями испугавшуюся лошадь. Несколько жутких секунд мне казалось, что наша двуколка сорвется с края обрыва и рухнет в реку. Однако Гидеон не растерялся, и мы продолжили путь.

Наконец ущелье слегка расширилось, и за очередным поворотом открылся вид на диковинную громадину дома Гидеонова дядюшки. Необычайное это было здание, заслуживающее того, чтобы я описал его поподробнее.

Начать с того, что здание венчало могучий утес, который возвышался над рекой, точно остров, похожий на равнобедренный треугольник. С дорогой утес соединялся массивным старым каменным мостом. Высокие стены замка начинались прямо от верхней кромки утеса, но, въехав через мост и широкую арку с толстыми дубовыми створами, вы обнаруживали просторный внутренний двор с прудом и фонтаном посередине. Скульптурная группа фонтана изображала поддерживаемого херувимами дельфина и вся блестела от корки льда и многочисленных сосулек.

С подоконников множества обращенных внутрь двора окон тоже свисали огромные сосульки. Пространство между окнами занимали фантастические фигуры, изображающие разных известных и неизвестных науке представителей животного мира, одна другой страшнее; облепивший их снег со льдом придавал этим чудовищам еще более жуткий вид, так и казалось, что они злобно таращатся на вас из-под белого покрова. Когда Гидеон остановил двуколку перед ступенями главного крыльца, из дома донесся громкий лай. Гидеон отпер дверь огромным ржавым ключом, тотчас пес вырвался наружу, продолжая лаять и радостно виляя хвостом. Большой черно-белый кот вел себя более осмотрительно, он не снизошел до того, чтобы броситься к нам навстречу, а только громко мяукал сразу за дверью.

Гидеон помог внести мои саквояжи в просторный мраморный холл, откуда наверх вела роскошная лестница. Вся мебель, картины и зеркала были накрыты чехлами от пыли.

— Ты уж извини меня, — сказал Гидеон; мне показалось, что ему стало не по себе, едва он переступил порог дома. — Я собирался снять чехлы, придать помещениям более уютный вид, но за всеми хлопотами просто не успел.

— Ничего, — отозвался я, гладя льнувших ко мне собаку и кота. — Все помещения мне и не нужны, сам уберу чехлы в тех комнатах, которыми буду пользоваться.

— Конечно, конечно. — Гидеон нервно пригладил волосы. — Постель для тебя готова… дверь спальни вторая налево, как поднимешься по лестнице. А теперь пошли, я покажу тебе кухню и подвал.

Он провел меня через холл к двери под лестницей, и я рассмотрел уходящие вниз по спирали широкие каменные ступени. Они привели нас к коридору, по которому мы вышли в вымощенную плитняком огромную кухню с прилегающими к ней подвалу, размером с пещеру, и вместительной холодной кладовке, где висели на крючьях или лежали на мраморных полках вдоль стен туши крупной дичи, куры, утки, телячьи окорока и говяжьи седла. На кухне выстроились в ряд тщательно выложенные плиты; на громадном столе в центре расположились заготовленные для меня продукты — рис, черная, как сажа, чечевица, картофель, морковь и другие овощи в корзинах, глиняные горшки с маслом и консервами, целая горка батонов свежей выпечки. За тяжелой дверью с засовом и висячим замком помещался винный погреб. Дядюшка Гидеона явно не доверял слугам попечение об алкогольных напитках. Погреб был довольно маленький, но я сразу увидел, что тут есть вина высшего качества.

— Не отказывай себе ни в чем, Питер, — сказал Гидеон. — Здесь найдутся совсем неплохие марки, они в какой-то мере скрасят тебе одинокое пребывание в этом мрачном замке.

— Ты хочешь, чтобы я все время был под хмелем? — рассмеялся я. — Кто же тогда оценит твои книги. Но ты не беспокойся, Гидеон, все будет в порядке. Тут еды и вина на целую армию, дров тоже хватает, мне составят компанию пес, кот и птички, а главное — меня ждет большая интересная библиотека. Чего еще может пожелать себе человек.

— Кстати, основная часть книг сосредоточена в Длинной Галерее в южном крыле здания. Я не стану тебя провожать туда… сам найдешь, а мне уже пора уезжать, — сказал Гидеон, направляясь к лестнице, ведущей в холл.

По пути наверх он извлек из кармана огромную связку старинных ключей.

— Ключи от королевства, — произнес он с тусклой улыбкой. — Не думаю, что какие-то помещения заперты, но если найдутся такие, отпирай. Я скажу Франсуа, чтобы он вернулся заботиться о тебе, как только жизнь его жены окажется вне опасности, и сам постараюсь приехать через месяц. К тому времени, надеюсь, ты управишься.

— Запросто, — ответил я. — Больше того, если управлюсь раньше, извещу тебя телеграммой.

— Право, Питер, — он крепко пожал мне руку, — я чрезвычайно обязан тебе. Никогда не забуду твою отзывчивость.

— Ерунда, дружище, — ответил я. — Мне приятно как-то помочь тебе.

Стоя в дверях вместе с шумно дышащим псом и котом, который, громко мурлыкая, терся о мои ноги, я смотрел, как Гидеон забирается на козлы двуколки, кутается в плед и дергает поводья. Лошадь затрусила к выходу, Гидеон приветственно помахал мне кнутом и скрылся за воротами. Приглушенный снегом стук копыт звучал все слабее и вскоре вовсе стих. Я поднял на руки шелковистого теплого кота, свистнул пса, с громким лаем провожавшего двуколку до ворот, вошел в дом и запер дверь на засов.

Первым делом надлежало осмотреть дом, чтобы знать, где помешаются книги, с которыми мне предстояло работать, и соответственно решить, какие комнаты следует отпереть. На столике в холле стоял шестисвечный серебряный канделябр, рядом лежал коробок спичек. Как раз то, что мне было нужно: свечи избавляли меня от необходимости отворять и затворять несметное множество ставен. Итак, я вооружился канделябром и, сопровождаемый суматошным псом, чьи когти стучали, будто кастаньеты, по голым полам, приступил к осмотру.

Весь первый этаж занимали три очень большие комнаты и одна поменьше, а именно: гостиная, столовая, рабочий кабинет и салон. Почему-то лишь последний (я буду называть его голубым салоном, поскольку он был расписан различными оттенками синего цвета и золотом) был заперт, и я не сразу подобрал нужный ключ. Салон примыкал к одному из торцов здания и представлял собой этакую длинную узкую коробку с большими окнами в противоположных концах.

Вход в салон помещался посередине одной из длинных стен, и прямо напротив двери висело одно из самых больших зеркал, какие мне когда-либо приходилось видеть. Высотой около трех метров, считая почти от пола до потолка, в длину оно достигало десяти метров с лишним. Стекло чуть потускнело, отчего приобрело голубоватый оттенок, напоминая поверхность тихого озера, однако это никак не сказывалось на четкости отражения. Резьба на широкой золоченой раме изображала нимф и сатиров, единорогов, грифонов и прочих мифических тварей. Эта рама сама по себе была произведением искусства. Сидя можно было видеть в этом замечательном зеркале отражение всего салона, так что узкая комната казалась весьма просторной.

Учитывая небольшие размеры, удобства и — не стану скрывать — необычный вид салона, я решил сделать его своей гостиной. И вот уже сняты с мебели все чехлы, а в камине пылает жаркий огонь. Затем я перенес сюда клетку с канарейками и вьюрками, поместив ее в одном конце комнаты вместе с попугаем Октавием, коему переселение явно пришлось по душе, потому что он взъерошил перья и насвистел несколько строф «Марсельезы». Собака и кот немедленно простерлись на полу перед камином и погрузились в блаженный сон. Покинутый своими спутниками, я взял канделябр и в одиночку продолжил разведку.

Второй этаж был почти целиком занят спальнями и ванными комнатами, однако в том крыле, которое замыкало квадрат вокруг двора, я увидел огромное помещение — то самое, что Гидеон называл Длинной Галереей. По одну сторону Галереи располагались высокие окна, и напротив каждого из них висело по зеркалу; они были похожи на зеркало в салоне, но намного уже. Между зеркалами стояли книжные шкафы из полированного дуба, и на полках внутри были кое-как, вперемешку свалены книги. Мне с первого взгляда стало понятно, что немало времени уйдет на то, чтобы расставить их по темам, прежде чем я смогу заняться каталогизацией и оценкой.

Я не стал пока открывать ставни и снимать чехлы в Длинной Галерее, а продолжил восхождение по лестнице и очутился на чердаке. В одной из мансард я увидел позолоченную раму от зеркала, и меня пробрала дрожь при мысли о том, что, вероятно, здесь-то и был найден мертвым дядюшка Гидеона. Рама была намного меньше той, что поразила меня в салоне, но оформлена в том же стиле. Те же сатиры, единороги, грифоны и гиппогрифы, но, кроме того, наверху поместился медальон с надписью: «Я твой слуга. Корми и вызволяй меня. Я есть ты». Бессмыслица какая-то… Я закрыл дверь мансарды и, обозвав себя трусом, тщательно запер ее, после чего у меня отлегло от души.

В голубом салоне собака и кот кинулись ко мне с таким восторгом, точно я отсутствовал несколько дней. Я сообразил, что они голодны, и сам почувствовал, что основательно проголодался. Увлеченный исследованием замка, я даже не перекусил в положенное время, а теперь шел уже седьмой час вечера. Сопровождаемый нетерпеливыми спутниками, я спустился на кухню, чтобы состряпать нам что-нибудь. Для пса потушил несколько кусочков баранины, для кота — цыпленка, добавил вареный рис и картофель, и оба моих подопечных остались довольны таким меню. Себе поджарил хороший бифштекс с овощным гарниром и добыл в погребе бутылку отменного красного вина.

Приготовив свою трапезу, я отнес ее наверх в голубой салон, пододвинул кресло поближе к камину и, удобно устроившись, набросился на еду. Вскоре, сытые и довольные, ко мне присоединились кот и собака. Они улеглись на пол перед камином, а я встал и плотно закрыл дверь, поскольку из холла с его мраморным полом тянуло холодом, как из морозильника. Завершив трапезу, я принял в кресле полулежачее положение, потягивая вино и созерцая пляшущие над каштановыми корнями языки голубого пламени. На душе было покойно, и под действием изысканного крепкого вина я задремал. Проспал я около часа, когда вдруг проснулся, чувствуя, как каждый нерв напрягся, словно меня кто-то окликнул. Я прислушался. Ничего, только тихое посапывание спящего пса да довольное мурлыканье кота, свернувшегося калачиком на соседнем кресле. В полной тишине чуть слышно потрескивали в камине догорающие дрова. Решив, что мне почудилось, я подбросил в камин новое полено и приготовился еще подремать, хотя меня не покидала непонятная тревога.

И тут, посмотрев в зеркало передо мной, я увидел, что дверь за моей спиной, которую я так тщательно закрыл, приоткрыта. Странно… Я повернулся

— ничего подобного, закрыта, ни малейшей щелочки. Снова поглядел в зеркало — может быть, глаза под действием вина сыграли со мной шутку? Но нет, дверь, отраженная зеркалом, была чуть приоткрыта.

Я продолжал смотреть, пытаясь понять, каким образом преломление лучей света в стекле может создать иллюзию открытой двери, хотя та на самом деле плотно закрыта, когда увидел нечто такое, отчего меня пробрала дрожь и я резко выпрямился. Дверь в зеркале продолжала открываться. Снова гляжу на реальную дверь — закрыта, тогда как ее отражение в зеркале открывалось все шире, миллиметр за миллиметром. У меня волосы поднялись дыбом, но я не мог оторвать глаз от этой картины. Вдруг из-за двери на ковер салона выползло нечто, что я в первую секунду принял за диковинную гусеницу — длинную, сморщенную, желтоватую, с неким подобием черного рога на переднем конце. Вот оно выгнулось горбом и принялось скрести поверхность ковра своим рогом. Обычные гусеницы так себя не ведут… Тут странное творение поползло обратно и скрылось.

Я сидел весь в поту. Снова поглядел на реальную дверь, проверяя ее положение; не дай Бог, чтобы эта тварь ползала по ковру где-то возле меня. Закрыта… Глотнул вина для успокоения нервов и с недовольством обнаружил, что у меня дрожат руки. Я, который в жизни никогда не верил в призраки и привидения, в колдовство и прочую дребедень, вообразил невесть что, глядя в зеркало, и до такой степени убедил себя в реальности виденного, что поддался страху.

Смешно, сказал я себе, продолжая потягивать вино. Должно быть какое-то абсолютно рациональное объяснение. Продолжая сидеть в кресле, я наклонился вперед, внимательно созерцая отражение в зеркале. Долго ничего не происходило, но вот дверь опять приоткрылась и вновь появилась гусеница. На этот раз за ней последовала вторая, а немного погодя и третья.

Внезапно я весь похолодел, потому что понял, что именно вижу. Это были не гусеницы, а тонкие желтые пальцы с длинными изогнутыми черными ногтями, похожие на огромные кривые шипы дикой розы. Тем временем на ковер выползла уже вся кисть, худая кисть, обтянутая сухой, точно пергамент, желтоватой кожей, сквозь которую проступали, напоминая грецкие орехи, бугорки суставов. Кисть с костлявым запястьем двигалась вслепую по ковру, словно откуда-то из вечного мрака морской пучины выползла бледная актиния. Так же медленно эта рука отползла обратно за дверь, и я содрогнулся, представив себе, какому жуткому созданию может она принадлежать. Примерно четверть часа продолжал я сидеть перед зеркалом, с ужасом ожидая, что может вдруг явиться из-за этой двери, но ничего не происходило.

Однако тревога не покидала меня. Я все еще силился убедить себя, что речь идет о галлюцинации под влиянием вина и тепла от камина. Силился безуспешно. Ведь вот же дверь голубого салона надежно закрыта от сквозняка, а дверь в зеркале все еще приоткрыта, и за ней что-то таится. Хотелось подойти вплотную к зеркалу, проверить его устройство, но не хватало духа. Вместо этого я придумал план, призванный показать — виновато ли во всем мое воображение. Разбудив пса Агриппу, я скомкал лист газеты, которую читал, и бросил комок к самой двери. Посмотрел в зеркало — точно, лежит перед приоткрытой дверью.

Сонный Агриппа, не столько из желания играть, сколько, чтобы доставить мне удовольствие, побежал за комком. Сжимая пальцами ручки кресла, я смотрел, как его отражение в зеркале приближается к двери. Вот остановился перед комком, вот берет его в зубы… И тут произошло нечто настолько ужасное, что я не мог поверить своим глазам. Дверь в зеркале открылась еще шире, и вперед из-за нее метнулась длинная, белая, костлявая рука. Схватила загривок собаки и утащила ее, отчаянно отбивающуюся всеми четырьмя лапами, за дверь.

Тем временем Агриппа вернулся ко мне с добычей, но я не смотрел на него, мои глаза были прикованы к отражению в зеркале. Через несколько минут рука вдруг опять появилась. Мне показалось или она и впрямь выглядела окрепшей? Как бы то ни было, пальцы ее обхватили край двери и закрыли ее, оставив на белой краске кровавые отпечатки, при виде которых меня едва не стошнило. Настоящий Агриппа тыкался мне в ноги носом, ожидая похвалы, меж тем как за дверью в зеркале его отражение постигла, Бог знает, какая судьба.

Нет тех слов, чтобы выразить, как я был потрясен. Невозможно было поверить в увиденное. Долго еще я сидел, таращась на зеркало, однако больше ничего не происходило. В конце концов, ощущая нервный озноб, я поднялся с кресла и осмотрел сперва зеркало, потом дверь салона. Зеркало как зеркало, дверь как дверь… Мне так и хотелось открыть дверь и проверить, что при этом покажет зеркало, но честно говоря, я слишком боялся потревожить то, что таилось в Зазеркалье.

Подняв глаза на верхний край зеркала, я только тут обнаружил, что на раме есть медальон с той же надписью, какую я читал в мансарде: «Я твой слуга. Корми и вызволяй меня. Я есть ты». Кто этот «я» — эта тварь там за дверью?.. Корми и вызволяй меня — уж не это ли я проделал, заставив пса подбежать к двери? Меня бросило в дрожь. И я сказал себе, что мне необходимо пойти и выспаться после такого утомительного дня и всех переживаний. Отдохну как следует и утром запросто разберусь с этими дивами.

Забрав кота и кликнув пса (с ними мне все-таки было как-то спокойнее), я вышел из голубого салона. Закрывая за собой дверь, на миг остолбенел, услышав, как чей-то хриплый голос пожелал мне спокойной ночи. И только сообразив, что голос принадлежал попугаю Октавию, я смог расслабиться.

Кот Клер мирно дремал у меня на руках, но Агриппа не сразу подчинился моему зову; прежде ему явно не дозволялось выходить за пределы первого этажа. В конце концов нерешительность уступила любопытству, и он затрусил вверх по ступеням, предвкушая новые открытия. В спальне, хотя дрова в камине прогорели, еще было тепло. Я быстро приготовился ко сну и не мешкая лег, поместив Агриппу на постели с одной стороны и Клера с другой. Ощущение их тепла действовало на меня успокоительно; сверх того, признаюсь, я надежно запер дверь и не стал тушить свечи.

Первое, на что я обратил внимание, проснувшись утром, — полная тишина. Я распахнул ставни и увидел мир, укутанный снегом. Должно быть, всю ночь не прекращался снегопад, и белые подушки облепили скалы, голые деревья и оба берега реки, а на мосту, соединяющем замок с окрестным миром, выросли сугробы двухметровой высоты. Подоконники покрывал тонкий слой льда, и с них, а также с крыши, свисал грозный арсенал сосулек. Судя по низкой пелене темных туч, следовало ждать нового снегопада.

Даже пожелай я теперь покинуть замок, все дороги были заметены, и продлись такая погода, я оказался бы совершенно отрезанным от внешнего мира. Честно скажу — после того, что случилось накануне, мысль об этом расстроила меня. Однако я приказал себе не дурить и оделся, твердя про себя, что вчерашние видения — плод разыгравшегося воображения и неумеренного потребления доброго вина.

Взяв на руки Клера и велев Агриппе идти рядом, я спустился вниз и, собравшись с духом, отворил дверь голубого салона. Все оставалось, как было накануне вечером. Грязные тарелки и бутылка из-под вина на столике возле кресла, где я сидел, серый летучий пепел на каминной решетке, который чуть шелохнулся от легкого сквозняка. И больше никакого шевеления. Все стояло на своих местах. Все было в норме. Я облегченно вздохнул, вошел и вдруг остановился, как если бы уперся в каменную стену, похолодев от страха. Я смотрел на зеркало и не верил своим глазам.

Вот стою я с котом на руках, но в зеркале я не видел Агриппы, хотя он был тут, обнюхивал мои лодыжки.

Несколько секунд стоял я, словно пораженный громом, переводя взгляд то на пса у моих ног, то на зеркало, где отсутствовало его отражение. Невероятно. Сам я, кот, вся комната — все четко отражалось в зеркале. Все, кроме Агриппы. Я опустил на пол кота (и в зеркале он никуда не исчез), нагнулся и взял на руки собаку. Мое отражение держало на руках нечто воображаемое. Живо схватив Клера, я бросился к двери, держа одной рукой кота, другой невидимую собаку, и вышел из голубого салона, запер его.