Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мясной рулет. Встречи с животными

ModernLib.Net / Природа и животные / Даррелл Джеральд / Мясной рулет. Встречи с животными - Чтение (стр. 2)
Автор: Даррелл Джеральд
Жанр: Природа и животные

 

 


Улитка в ответ на внезапную и наглую атаку с тыла втянула мягкий «хвост» в раковину — ничего другого ей не оставалось. Мышцы улитки сократились быстро и мощно, хвост мигом втянулся в домик, а землеройка врезалась носом в раковину и разжала зубы. Ничем не поддерживаемая раковина опрокинулась на бок, землеройка, вереща во весь голос от злости, кинулась к ней и сунула мордочку внутрь, пытаясь достать спрятавшуюся улитку. Но улитка встретила ее во всеоружии, и не успела землеройка сунуть в чужой домик голову, как ее окатил фонтан зеленовато-белой пены, покрыв пенистой массой нос и голову зверька. Ошеломленная землеройка отскочила, стукнувшись о край раковины. Улитка немного покачалась и, свалившись на бок, скатилась в траву возле ствола. А землеройка, вне себя от ярости, уселась столбиком, отчаянно чихая и пытаясь передними лапками стереть пену с мордочки. Эта препотешная сценка меня рассмешила, и я громко расхохотался. Землеройка, бросив на меня взгляд, полный ненависти и страха, спрыгнула вниз и была такова. Не часто приходится так веселиться во время «мертвого часа» лесных обитателей.

Ближе к вечеру, когда спадает жара, жизнь в лесу снова идет своим чередом. На фиговые деревья собираются новые гости, в основном белки. Одна парочка явно имела свою точку зрения на правило «Делу — время, потехе — час» и отлично сочетала то и другое. Они носились в ветвях фигового дерева, играли в прятки и чехарду, должно быть ухаживая друг за другом, но время от времени эта самозабвенная и восторженная гонка прекращалась, зверьки усаживались с самым серьезным и благонравным видом, закинув хвостики на спину, и угощались фигами.

Когда тени становятся длиннее, вы можете, если вам повезет, подсмотреть, как дукер спускается к ручью на водопой. Небольшие антилопы с блестящей желтовато-коричневой шерстью, осторожно переступая стройными ножками-карандашиками, выбирают дорогу среди лесных великанов, то и дело останавливаясь и оглядывая все вокруг громадными влажными глазами; ушки у них так и стригут воздух, ловя лесные шорохи. Бесшумно скользя в густой прибрежной поросли, антилопы вспугивают забавных водяных мышей, которые там кормятся. Это маленькие серые грызуны с длинными глуповатыми мордочками, большими полупрозрачными ушами, похожими на уши мула, и длинными задними лапками, на которых они временами скачут точь-в-точь как крохотные кенгуру. В вечерние часы они всегда бродят в неглубокой воде у берега и тонкими передними лапками прочесывают прибрежные водоросли, выбирая из них крохотных водяных насекомых, миниатюрных крабов и водяных улиток. Тут же выходят на охоту и другие маленькие крысы, по-моему самые суетливые, самодовольные и симпатичные из всех грызунов. Они сплошь покрыты зеленоватой шерстью, только носы и задняя часть несколько неожиданно окрашены в ярко-рыжий, как у лисы-огневки, цвет: кажется, что все они носят оранжевые спортивные трусики и маски.

Их любимые охотничьи угодья располагались между корнями-контрфорсами гигантских деревьев, где скапливалась влажная опавшая листва. Там они и ходили вразвалочку, перекликаясь пронзительными голосами, переворачивая каждый листок, ветку и камешек в поисках затаившихся насекомых. Временами зверьки прекращали поиски пищи и устраивали собрания, рассаживаясь на задних лапках друг перед другом: их усики подрагивали от непрерывного щебетания и писка, они переговаривались очень быстро, каким-то жалобным тоном, словно выражая друг другу соболезнование по поводу убожества здешних мест. Иногда вдруг, принюхавшись к какому-то местечку, все разом приходили в неописуемое возбуждение и с громким писком принимались азартно, как фокстерьеры, вкапываться в мягкую лесную подстилку. Наконец зверьки победоносно извлекали громадного шоколадного цвета жука, величиной почти не уступавшего им самим. Жуки были рогатые и очень сильные, и крыскам стоило немалого труда с ними справиться. Они переворачивали добычу на спину и быстро обкусывали шиповатые, мельтешащие в воздухе ножки. Лишив таким образом свою жертву возможности защищаться, они одним-двумя укусами приканчивали жука. Затем маленькие крысы усаживались столбиком, держа обеими лапками жука, и с хрустом, как большой леденец, принимались грызть добычу, отрывисто попискивая себе под нос от удовольствия.

К вечеру, когда на поляне еще довольно светло, в лесу уже наступают сумерки, и бывает трудно что-нибудь увидеть. Если посчастливится, вы можете обнаружить ночных животных, выходящих на охоту; случается, мимо трусцой пробежит кистехвостый дикобраз, с солидным и деловитым видом он куда-то поспешает, шурша иглами. И снова фиговые деревья превращаются в место сбора ночных животных. Галаго, или буш-бэби, возникают словно по волшебству, как феи; они сидят на ветвях, вглядываясь в полутьму громадными глазами-блюдцами, и вдруг воздевают маленькие, совершенно человеческие ручки в священном ужасе — точь-в-точь домовые, вдруг осознавшие греховность этого мира. Они поедают фиги, а иногда совершают головоломные прыжки между сучьями в погоне за ночной бабочкой, в то время как в небе, уже подсвеченном пламенем заката, серые попугаи парами слетаются в лес на ночевку, пронзительно пересвистываясь и перекликаясь, так что лес наполняется звенящим эхом. Где-то очень далеко внезапно поднимается дикий крик, уханье и сумасшедший хохот — этот жуткий бедлам устраивает компания шимпанзе, готовясь отойти ко сну. К тому времени галаго исчезают, мгновенно и неслышно, как и появились, и на смену им в темнеющем небе появляются неровные стаи плодоядных летучих мышей. С гулкими криками, хлопая крыльями, они пикируют на деревья и устраивают драки из-за оставшихся на их долю плодов. Когда летучие мыши взмахивают крыльями, кажется, что в кронах деревьев кто-то встряхивает сотни мокрых зонтиков. Издали доносятся последние истерические визгливые вопли шимпанзе, и лес погружается в непроглядную тьму, наполненную бесчисленными негромкими шорохами, писком, топотом лапок и фырканьем, — начинается напряженная, бьющая через край жизнь миллионов ночных существ.

Я поднялся, расправил затекшие руки и ноги и неверной походкой отправился через лес. Каким жалким, тоненьким и потерянным казался луч моего карманного фонарика среди громадных безмолвных лесных великанов! Так вот он каков, тропический лес, — дикий, жестокий и полный опасностей, если судить по прочитанным мною книгам. А я увидел прекрасный, сказочный, невероятный мир, сотканный из миллионов крохотных жизней, где все живое — будь то растение или животное — связано со множеством других организмов, как в одном гигантском ребусе. Мне стало жаль тех людей, которые не хотят расставаться со старым представлением о страшной лесной чащобе: ведь этот мир, полный колдовского очарования, только и ждет, чтобы его исследовали, разглядели и поняли.

Озеро яканы

Может быть, Британская Гвиана Ныне Кооперативная Республика Гайана. (Примеч. пер.), расположенная на севере Южной Америки, — одно из самых красивых мест на земле: густой тропический лес, бескрайние саванны, зубчатые горные цепи, грандиозные белопенные водопады. Но моему сердцу всего дороже край ручьев — прибрежная полоса, протянувшаяся от Джорджтауна до границы с Венесуэлой. Здесь тысячи лесных рек и речушек пробираются наконец к морю и, достигнув открытой равнины, разбегаются по ней миллионами проток и ручейков, покрывая ее сетью зеркально сверкающего серебра. Роскошь и разнообразие растительности не поддаются описанию, а ее невиданная красота превращает этот уголок в сказочную страну. В 1950 году я ловил в Британской Гвиане животных для английских зоопарков и провел там целых шесть месяцев; побывал я и в саваннах на севере страны, и в тропическом лесу, и, само собой, в краю ручьев, охотясь за диковинным зверьем.

Я поселился в маленькой деревушке американских индейцев неподалеку от городка Санта-Роса, избрав ее своей штаб-квартирой в стране ручьев — до нее было два дня пути. Сначала мы шли на катере по реке Эссекибо, углубляясь в наиболее широкие протоки, пока не добрались до места, где катер пройти не мог: было слишком мелко, да и густые заросли не пропускали. Там мы пересели в утлые долбленки, которыми ловко управляли индейцы, наши гостеприимные хозяева — спокойные, славные люди. И вот, покинув широкое русло главной протоки, мы углубились в лабиринт узеньких речушек. Это было одно из самых прекрасных путешествий, какие я помню.

Протоки, которыми мы пробирались, порой были шириной не более десяти футов, и поверхность воды скрывалась под пышным ковром громадных белых водяных лилий с розоватыми лепестками, вперемежку с невысокими похожими на папоротники водяными растениями, которые протягивали к поверхности тонкие стебли, и на каждом из них у самой воды красовался крохотный аленький цветочек. Берега протоки густо поросли кустарником и громадными деревьями, согбенные и перекрученные стволы которых склонялись над водой, образуя туннель; с их узловатых сучьев свисали длинные бороды зеленовато-серых лишайников и масса розово-лимонных орхидей. Вода была сплошь укрыта зеленью, и мне казалось, что я, сидя на носу лодки, бесшумно и легко скольжу по усыпанному цветами зеленому газону, который слегка колышется, смыкаясь за кормой нашей лодки. Большие черные дятлы с алыми хохолками и светлыми клювами перелетали с дерева на дерево с громкими криками, старательно долбили подгнившую кору, а в тростниках и кустах по берегам ручья внезапно ракетой взмывали вертикально вверх вспугнутые болотные птицы, их ярко-красные грудки фонариками вспыхивали в небе.

Как оказалось, деревушка была расположена на возвышении — собственно говоря, это был остров, со всех сторон оплетенный кружевом речушек и проток. Маленькая хижина, в которой я разместился, стояла в очаровательном месте чуть поодаль от деревни. Она приютилась на краю долинки, занимавшей не больше акра, а вокруг нее собрались в кружок несколько громадных деревьев, похожих на толпу древних старцев с длинными седыми бородами из лишайника. Во время зимних дождей окрестные речушки вышли из берегов, и долинка все еще скрывалась под шестифутовым слоем воды; над поверхностью торчали только стволы высоких деревьев, отражения которых дрожали на агатовой темной глади. По краю затопленной долины разрослись тростник и широкий ковер из лилий.

С порога хижины можно было любоваться этим игрушечным озером в оправе зеленых берегов. Я проводил здесь многие часы ранним утром и по вечерам и своими глазами увидел, какое множество живых существ обитает на крохотном озерце и в окружающей его зеленой чаще.

Например, по вечерам к воде спускался енот-крабоед. Это немного странное животное, ростом с небольшую собачку, хвост у него пушистый, с чередующимися черными и белыми кольцами, лапы большие, плоские, розовые, а шкурка серого цвета, если не считать черной полумаски на глазах, которая придает зверьку довольно потешный вид. Движется енот-крабоед очень забавно — сгорбившись, вывернув ступни, неловко загребая и шаркая лапками, будто они натерты или обморожены. Спустившись к воде, мой енот с минуту уныло разглядывал собственное отражение, отпивал несколько глотков и, с безнадежным видом волоча лапки, отправлялся вдоль берега на поиски пропитания. В местах, где помельче, он входил в воду у самого берега, усаживался на задние лапы, а передними принимался шарить вокруг себя в темной воде. Его тонкие длинные пальцы, похлопывая, разгребали и перебирали ил; время от времени он с выражением радостного удивления извлекал нечто съедобное и тогда поспешно выходил с добычей на берег. Свой улов он всегда нес, аккуратно зажав в передних лапках, и съедал его только на сухом берегу. Лягушек он прижимал к земле и обезглавливал одним быстрым укусом.

Но если еноту попадался — что случалось нередко — крупный пресноводный краб, он бросался к берегу со всех ног, а выскочив на сушу, отбрасывал краба подальше от себя. Опомнившись, краб становился в оборонительную позицию, угрожающе размахивая клешнями, и тогда енот расправлялся с ним оригинальным и весьма эффективным способом. Краба легко обескуражить: если его похлопывать по панцирю, он не может ухватить вас клешнями и в конце концов поджимает все лапки, а уж разобидевшись, совсем отказывается вступать в неравную игру. Поэтому енот просто преследовал краба, постукивая по панцирю длинными пальцами и успевая отдергивать их от острых клешней. Минут через пять сбитый с толку краб подбирал лапки, складывал клешни и застывал в неподвижности. Тут-то енот, который до сих пор смахивал на милую старую даму, играющую с любимым мопсом, выпрямлялся, принимал деловой вид, затем быстро наклонялся и молниеносно перекусывал злосчастного краба почти пополам.

На краю долинки какой-то прежний владелец хижины посадил несколько деревьев манго и гуайявы, и плоды на них поспели как раз тогда, когда я там был; они привлекали множество разных животных. Обычно первыми жаловали древесные дикобразы. Они вразвалочку выходили из кустов, напоминая полных пожилых джентльменов немного навеселе, вынюхивая что-то громадными толстыми носами; их маленькие печальные глазки, словно полные непролитых слез, с надеждой шарили вокруг. Дикобразы карабкались на манговые деревья, как заправские верхолазы, и, шурша в кронах черно-белыми иглами, для страховки хватались за ветки длинными гибкими хвостами. Потом они пробирались на удобное местечко среди веток, надежно закреплялись там несколькими оборотами хвоста, усаживались столбиком и выбирали спелый плод. Держа плод в лапках, зверьки быстро вращали его, врезаясь в мякоть своими крупными резцами. Покончив с мякотью, дикобразы иногда довольно забавно играли с большой косточкой. Не трогаясь с места, они оглядывались как-то неуверенно и беспомощно, перебрасывая косточку из лапки в лапку, словно не знали, куда ее девать, а порой роняли понарошку и ловили в самый последний момент. Пожонглировав так минут пять, зверьки швыряли косточку на землю и отправлялись дальше по сучьям, шаркая лапками, за новым плодом.

Когда двум дикобразам случалось столкнуться носом к носу на одной ветке, они оба закреплялись на месте с помощью хвостов, поднимались на задние лапки и затевали самый смехотворный боксерский матч. Они уворачивались, размахивали лапками, закатывали оплеухи, делали обманные выпады, били «крюком» слева, «апперкотом», наносили удары по корпусу — и все это, ни разу не задев противника. Во время этого представления (минут пятнадцать) они сохраняли на мордах выражение легкого удивления и благодушного любопытства. Как вдруг, словно по неуловимому сигналу, оба зверька становились на четвереньки и расходились в разные стороны. Мне никогда не удавалось угадать ни причину таких боксерских спаррингов, ни «победителя», несмотря на это, я получал громадное удовольствие и покатывался со смеху.

На мои плодовые деревья приходили и другие очаровательные существа — мирикины. Эти забавные маленькие обезьянки с длинными хвостами, стройными, почти как у белочек, тельцами и громадными совиными глазищами — единственные обезьяны, ведущие ночной образ жизни. Хотя мирикины приходили небольшими группами по шесть — восемь особей и прыгали на деревья совершенно бесшумно, их присутствие вскоре обнаруживалось — они вели между собой длинные, разнообразные застольные беседы.

У мирикин был необычайно богатый запас звуков, какого я не встречал ни у одного вида обезьян, да, собственно говоря, и ни у одного вида животных сопоставимого с мирикинами размера. Во-первых, они издают громкое мурлыкающее рявканье — далеко разносящийся вибрирующий клич, предупреждающий об опасности; когда звучит этот горловой крик, глотки обезьянок раздуваются до размеров небольшого яблока. Беседуя друг с другом, они пронзительно вскрикивают, ворчат, мяукают почти по-кошачьи, издают длинные мелодичные воркующие трели, не похожие ни на один звук, который мне приходилось слышать. Иногда одна обезьянка в порыве нежности обвивает рукой плечи приятельницы, тогда они обе сидят, обнявшись и прижавшись друг к другу, и вовсю воркуют, неотрывно и серьезно глядя друг другу в глаза. Я не встречал обезьян, которые, как мирикины, по малейшему поводу бросались бы целовать друг друга прямо в губы, обнимаясь и переплетая хвосты.

Естественно, эти животные жаловали в гости довольно нерегулярно, однако два существа постоянно обитали в моей затопленной половодьем долинке. Первый

— юный кайман, южноамериканский аллигатор длиной фут четыре. Это был настоящий красавец — черная с белым шкура, покрытая буграми и извилинами, прихотливыми, как на кожуре грецкого ореха, зубчатый драконий гребень на хвосте и большие золотисто-зеленые глаза, испещренные янтарными точечками. Кайман был единственным обитателем маленького водоема. Я так и не понял, почему к нему не присоединились другие сородичи, ведь окружающие ручьи и протоки, в каких-нибудь ста ярдах от озера, кишели кайманами. Так или иначе маленький кайман жил в полном одиночестве в озере возле моей хижины и весь день с видом собственника плавал дозором вокруг своих владений.

Кроме него я всегда видел в озере якану — быть может, одну из самых диковинных птиц Южной Америки. По размерам и внешнему виду она напоминает нашу английскую куропатку, только ее обтекаемой формы тельце как бы возвышается на длинных тонких ногах, опирающихся на веер необычайно длинных пальцев. С помощью этих пальцев, распределяющих вес на большую площадь, якана может ходить по воде, пробираясь по листьям лилий и других водяных растений. Поэтому ее называют еще «бегуньей по лилиям».

Якана опасалась каймана, а он, как видно, решил, что природа послала якану на принадлежащее ему озеро специально для того, чтобы внести некоторое разнообразие в его рацион. Но молодой кайман был слишком неопытен, и его первые попытки подкрасться и сцапать якану были неловкими до смешного. Якана жеманно выглядывала из зарослей, где проводила большую часть времени, и начинала свое «шествие по водам», легко переступая с одного листа лилии на другой, а они лишь слегка погружались в воду под тонкими, как паучьи лапки, пальцами, принимавшими на себя вес птицы. Кайман, приметив ее, тут же погружался в воду; только глаза виднелись на поверхности. Водная гладь была спокойна, как зеркало, ни малейшей ряби, а голова каймана скользила все ближе и ближе к якане. Птица принималась самозабвенно копаться клювом в листве водяных растений, разыскивая червячков, улиток и мелкую рыбешку, и не замечала подкрадывающегося каймана. И быть бы ей у него в зубах, если бы не одно обстоятельство. Когда до жертвы оставалось каких-нибудь десять — двенадцать футов, кайман, вместо того чтобы поднырнуть и схватить ничего не подозревающую птицу снизу, в страшном возбуждении начинал бить хвостом по воде и бросался вперед как глиссер, поднимая волну с таким шумом и плеском, что ему не удалось бы застать врасплох даже самое безмозглое пернатое. Якана, конечно, с паническим воплем срывалась и взлетала, хлопая желтыми, как лютики, крыльями.

Я долго не догадывался, отчего птица проводит почти все время в зарослях тростника на дальнем конце озера. Осмотрев отмель, я сразу нашел причину — на топкой почве была устроена аккуратная мягкая подстилка из водорослей, а на ней лежали четыре круглых кремовых яйца, покрытых шоколадными и серебряными «веснушками». Должно быть, якана давно сидела на яйцах — прошло несколько дней, и однажды я заметил, что гнездо опустело, а часа через два увидел, как якана впервые выводит своих птенцов «в свет».

Она вышла из чащи тростника, пробежала немного по листьям лилий, остановилась и оглянулась. Из тростника показались четыре малыша, похожих в своем черном с золотом пуху на шмелей-переростков, и их тонкие ножки с длиннопальчатыми лапками казались хрупкими, как паутинки. Они вышагивали в затылок друг другу следом за матерью, строго соблюдая дистанцию на один лист и терпеливо выжидая, пока мать обследует местность и снова двинется вперед. Они были так малы, что умещались все вместе на одном большом листе, и так легки, что лист под ними почти не погружался в воду. Кайман, заметив прибавление семейства, стал охотиться с удвоенным азартом, но якана оказалась весьма осмотрительной мамашей. Она прогуливала свой выводок неподалеку от берега, и стоило кайману двинуться в их сторону, как малыши мгновенно ныряли с листьев, скрывались под водой и мгновение спустя непостижимым образом оказывались уже на берегу.

Кайман пускался на все известные ему уловки; дрейфовал как можно незаметнее и как можно ближе, маскировался, подныривая под островок водяной растительности и выглядывая на поверхность из-под укрытия, весь облепленный водорослями. Он часами лежал в полной неподвижности, терпеливо подстерегая якан у самого берега. Целую неделю он применял поочередно все эти трюки, но только раз ему почти повезло. В тот день он самое жаркое время, около полудня, пролежал у всех на виду в центре озера, тихонько поворачиваясь, как флюгер на оси, и осматривая таким образом весь берег. Ближе к вечеру он подкрался к прибрежным водорослям и лилиям, изловчился и поймал лягушонка, принимавшего солнечную ванну в чашечке лилии. Приободрившись, кайман подплыл к плавучему островку из зеленых водяных растений, усеянному крохотными цветами, и поднырнул под него. Я высматривал его битых полчаса по всему озеру, пока не догадался, что он прячется под кучей растений. Даже наведя бинокль на этот островок величиной не больше двери, я лишь через десять минут смог разглядеть каймана. Он оказался почти в самой его середине. Выныривая, кайман зацепился лбом за стебель водяного растения; зеленые листья нависли на глаза, скрывшиеся под гирляндой розовых цветочков. Это украшение придавало ему несколько легкомысленный вид, будто он в праздничной шляпке с цветами, зато служило отличной маскировкой. Прошло еще полчаса, но вот наконец появились на сцене яканы, и развернулись драматические события.

Мать, как обычно, выскользнула из тростников, с балетной легкостью выбежала на листья лилий и позвала своих детей. Они зашлепали следом за ней, словно набор диковинных заводных игрушек, и столпились на листе лилии, терпеливо ожидая дальнейших приказаний. Мать неторопливо повела их по озеру, подкармливая по дороге. Она останавливалась на одном листе, брала клювом соседний, тянула его и дергала до тех пор, пока не переворачивала нижней стороной вверх. Там обычно оказывалось целое сборище червячков и пиявок, улиток и мельчайших рачков. Детвора налетала на лист, наперебой склевывала всю эту мелочь, очищала лист и переходила к следующему.

Я почти с самого начала понял, что мамаша ведет свой выводок прямехонько к тому месту, где затаился кайман, и с ужасом вспомнил, что это было ее любимое кормовое угодье. Я видел, как она, стоя на листе лилии, извлекала спутанные комки нежного папоротникообразного растеньица и раскладывала их на подходящем цветке лилии, чтобы малышам было удобнее выклевывать оттуда массу микроскопических съедобных существ. Я был уверен, что якана, до сих пор успешно избегавшая каймана, и на этот раз заметит его вовремя, но, хотя она все время останавливалась и осматривалась, вся семья продолжала двигаться прямиком к каймановой засаде.

Честно признаться, я растерялся. У меня было твердое намерение помешать кайману слопать мать или маленьких якан, но я не знал, что предпринять. Взрослая птица привыкла к шуму, производимому людьми, и совершенно перестала обращать на нас внимание, поэтому, например, хлопать в ладоши было бесполезно. Добраться до нее не было никакой возможности — все происходило на противоположной стороне озера, и пока я успел бы добежать туда по берегу, все было бы кончено — птица оказалась бы уже в двадцати футах от пресмыкающегося, не больше. Кричать бессмысленно, камнем не докинешь — далеко, и мне оставалось только сидеть на месте, не отрывая бинокля от глаз, и клясться страшными клятвами, что, если кайман тронет хоть перышко моих драгоценных якан, я выслежу его и прикончу. Как вдруг я вспомнил про ружье.

Конечно, стрелять в каймана я не собирался: дробь долетит до него слишком разбросанно, и в него угодит всего несколько дробинок на излете, а вот якан, которых я так жаждал спасти, я мог запросто перебить. Однако, насколько я знал, якана никогда не слышала выстрелов, так что, если я выстрелю в воздух, она вернее всего испугается и уведет свой выводок в укрытие. Я бросился в хижину, схватил ружье и потерял еще драгоценную минуту или две, лихорадочно вспоминая, куда я сунул патроны. Наконец я зарядил ружье и выскочил из хижины. Зажав под мышкой ружье с направленными в землю стволами, я другой рукой поднес бинокль к глазам, чтобы посмотреть, не опоздал ли я.

Якана уже стояла на краю зарослей лилий, совсем близко от кучи водорослей. Малыши сгрудились на листе позади и немного в стороне от нее. Я вижу, как она наклоняется, хватает длинную плеть водоросли, выволакивает ее на листья лилии… и тут кайман, до которого оставалось всего четыре фута, внезапно выныривает из-под своего зеленого укрытия и, как был, в дурацкой нашлепке из цветов, бросается вперед. В ту же секунду я выпалил из обоих стволов, и грохот раскатился по всему озеру.

Не знаю, что спасло якану — я или ее собственная молниеносная реакция, но она свечой взмыла в воздух с листа в тот самый момент, когда зубы каймана, сомкнувшись, разрезали лист почти надвое. Она пронеслась над головой каймана, он, высунувшись из воды, попытался ее схватить (я слышал, как щелкнули зубы) — и вот моя якана, совершенно невредимая, с громким криком улетает прочь.

Кайман напал так внезапно, что птица не успела дать команду своим птенцам, кучкой рассевшимся на листе лилии. Теперь, услышав ее отчаянный крик, они ожили, как от удара тока, и попрыгали в воду, а кайман устремился к ним. Пока он подоспел, они уже нырнули, и он тоже ушел под воду. Постепенно волны разошлись, и водная гладь успокоилась. Я с тревогой следил за матерью-яканой — она с громкими криками кружила, все кружила над озером. Внезапно она скрылась в зарослях тростника, и больше в этот день я ее не видел. Кстати, и кайман тоже не попадался мне на глаза. Меня преследовала ужасная мысль — что он догнал и переловил все крохотные комочки пестрого пуха там, в темной глубине, где они отчаянно удирали от него, — и весь вечер я вынашивал планы мести. На следующее утро я пошел по берегу к тростниковой заросли и — вот радость! — увидел якану с тремя довольно унылыми и напуганными птенцами. Я стал высматривать четвертого, но его нигде не было — и понял, что кайман хотя бы отчасти своего добился. Особенно меня огорчило то, что якана, нисколько не устрашенная событиями вчерашнего дня, снова повела свой выводок по листьям лилий, и я следил за ними весь день сам не свой от страха. Кайман не подавал признаков жизни, и все же я так намучился за несколько часов, что к вечеру решил — пора кончать! Больше не выдержу. Я пошел в деревню и одолжил маленькую лодку — двое индейцев любезно перенесли ее на мое озеро. Как только стемнело, я взял мощный фонарь, вооружился длинным шестом со скользящей петлей на конце и отправился на поиски каймана. Хотя озерцо было маленькое, обнаружить противника мне удалось только через час — он лежал на виду, неподалеку от зарослей лилий. Когда луч фонаря нашарил каймана, его большие глаза вспыхнули рубиновым светом. С неимоверной осторожностью я подгонял лодку все ближе и ближе, пока не удалось незаметно опустить петлю и понемногу завести ее на шею каймана; он лежал совершенно неподвижно, то ли ослепленный, то ли завороженный ярким светом. Потом я резким рывком затянул петлю и втащил бьющееся, извивающееся тело в лодку, не обращая внимания на щелканье челюстей и яростные лающие звуки, вылетавшие из раздутого горла каймана. Я упрятал его в мешок, а на следующий день завез на пять миль в сторону по лабиринту проток и там выпустил. Он так и не нашел дорогу обратно, и я, пока жил в маленькой хижине у затопленной долины, мог сидеть и любоваться сколько душе угодно своим семейством «бегуний по лилиям», весело сновавшим по озерцу в поисках пищи, и сердце у меня уже не уходило в пятки, когда легкий ветерок, налетая, морщил рябью темную, как агат, воду озера.

Глава 2

О животных вообще

Сколько помню, меня всегда увлекало поведение животных, удивительное разнообразие их привычек и инстинктов. В этой части пойдет речь о поразительных уловках, какими они привлекают себе пару, о диковинных методах защиты и способах постройки гнезд.

Даже самое уродливое и страшное животное — как и уродливый, страшный человек — не бывает совсем лишено каких-то пусть самых маленьких привлекательных черт. Бывает, вас совершенно обезоруживает встреча с абсолютно неинтересным или даже отталкивающим животным, и вдруг оно завоевывает ваше сердце трогательным, милым поступком. Это может быть уховертка, прикрывающая своим телом, как наседка, гнездо с яичками и заботливо снова собирающая их в кучку, если у вас хватило жестокости разорить гнездо; паук, который, играя на струне паутинки, заворожил свою прекрасную даму, а потом спеленал ее шелковистой нитью, чтобы она, опомнившись после спаривания, не слопала его; морская выдра, старательно привязывающая себя к морским водорослям, чтобы спокойно спать «на якоре», не опасаясь, что течение или отлив унесут ее далеко в море.

Помню, в Греции, еще совсем мальчишкой, я сидел на берегу маленького сонного ручейка. Вдруг из воды вылезло создание, похожее на гостя из космоса. Оно с трудом вползло на стебель тростника. У него были громадные выпуклые глаза, бугристое тело, паучьи лапки, а на спинке горбом выпирало какое-то странное, аккуратно свернутое приспособление, похожее на марсианский акваланг. Насекомое деловито карабкалось все выше, а солнце мало-помалу высушивало уродливое мокрое тельце. Затем страшилище замерло — казалось, оно впало в транс. Я не мог отвести глаз от уродца — в то время мой жадный, всепоглощающий интерес к природе можно было сравнить только с моим невежеством, и я не понял, что это за тварь. Вдруг я увидел, что мой уродец, подсохший на солнце и побуревший, как орех, лопнул, и мне показалось, что через продольную трещину на спине пытается выбраться наружу что-то живое. Минуты шли, трещина расширялась, поддаваясь усилиям живого существа; внезапно оно сбросило уродливую оболочку и неуверенно выползло на стебель тростника. Тут я сообразил, что это стрекоза. Еще влажные и скомканные после столь странного рождения на свет крылья комочками липли к мягкому телу, но прямо у меня на глазах под теплыми лучами солнца они развернулись и отвердели, прозрачные, как снежинки, причудливые, как витражи в окнах собора. Тело тоже стало крепким, окрасилось в ослепительный небесно-голубой цвет. Стрекоза несколько раз затрепетала крыльями — они так и вспыхнули на солнце, а потом снялась и полетела еще не совсем уверенно, оставив позади уцепившуюся за стебель неприглядную оболочку, скрывавшую ее волшебную красоту.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14