7. Оборотни и огневки

— У-у-у, дуралей! — завопил Попугай во мраке Освальдовой пасти. — У-у-у, кретин безмозглый! С этими созданиями, того гляди, все перья вылезут.

— Что нам делать? — спросил Питер.

— Делать? — воскликнул Попугай. — Делать? Выбираться отсюда как можно скорее, пока этот болван не проглотил нас. Вы берете серпы, мне даете подзорную трубу, и мы бьем его по зубам.

— Ням-ням, — услышали они. Освальд разговаривал сам с собой, голос его звучал глухо и гулко. — Ням-ням, столько лет мечтать о ней, и вот — какой восхитительный аромат! Какое нежное тесто! Ням-ням, наконец-то настоящая сдобная лепешка.

— Сейчас я покажу этому дурню лепешку, — прохрипел Попугай. — Так, все разом!

И в тот момент, когда Освальд начал произносить «ням-ням» в четвертый раз, ребята, Этельред и Попугай ударили его изо всех сил по зубам. Поэтому у него получилось «ням-ням-уй-ух-ах-х!» и без дальнейших разговоров он выплюнул лодку со всем содержимым. Затем он свесил голову вниз и внимательно присмотрелся.

— Вот так штука, — сказал он изумленно, — оказывается, в лепешке люди! В жизни ничего такого не встречал.

— Это я, Попугай! — завопил Попугай, размахивая подзорной трубой.

— Будь это даже белая лепешка с людьми, и то я назвал бы это небывалым событием, — рассуждал Освальд, загипнотизированный такой загадкой, — но красная лепешка с людьми — это нечто феноменальное!

— Я готов задушить это пресмыкающееся, — пробормотал Попугай. Затем заорал: — ОСВАЛЬД! Это я, ПОПУГАЙ!

Освальд еще внимательнее вгляделся в лодку.

— Вот так штука! — сказал он в приятном изумлении. — Никак это Попугай! Рад видеть тебя. Но отчего ты плаваешь в сдобной лепешке? Это очень опасно, милый мой. А вдруг тебя кто-нибудь съест? Что ты тогда будешь делать? Если уж тебе непременно надо плавать, плавал бы, как полагается, на шхуне или еще на чем-нибудь в таком роде.

— Это не лепешка, а лодка! — заорал Попугай.

— Селедка? — переспросил Освальд. — Нет, нет, мой дорогой. Мне неприятно спорить с тобой, но я знаю селедок. Селедка выглядит совсем иначе. Кроме того, она плавает под водой, а не поверх воды, и она не красная. Нет, нет, поверь мне, это лепешка. Из тех, что пекут в Болгарии, марципановая.

— Я не могу разговаривать с тобой без слуховой трубки! — крикнул Попугай. — Сейчас я потеряю голос.

— Нет, — возразил Освальд, — и не полоз. Конечно, я могу ошибаться. Есть вероятность, что это пончик, но сомневаюсь, очень сомневаюсь. Едва ли пончик плавал бы так хорошо.

— Ну что толку иметь самые большие уши во всей Мифландии, если ничего не слышишь, — простонал Попугай. Он взлетел и примостился Освальду на ухо. — Где твоя слуховая трубка? — прокричал он.

— Ну, то-то, — довольным тоном произнес Освальд. — Я так и думал. Я рад, что ты согласен со мной, мой дорогой. Селедка совсем другая — с глазами, хвостом, чешуей и вообще не то.

— Где слуховая трубка? — завопил Попугай. — ТРУБКА, ТРУБКА!

— Совершенно незачем так орать и бесноваться, — обиженно заметил Освальд. — Я и без твоих криков и визга отлично слышу.

— Слуховая тру-убка! — закричали ребята хором.

— А-а-а, вы хотите на нее взглянуть? — проговорил Освальд с довольным видом. — Минутку, она у меня тут — последняя новинка. Мне-то она, разумеется, не нужна. Я и так прекрасно слышу, но иметь ее полезно. Знаете, я сделал одно открытие: если через нее проливать сахарный сироп, то на тортах получается прелестнейший рисунок из глазури.

Он пошарил под водой своей чешуйчатой лапой и вытащил янтарный слуховой рожок, отделанный серебром. Приставив рожок к уху, он посмотрел на них с лучезарной улыбкой.

— Ну, каково? — спросил он. — По-моему, шикарно.

— Очень краси-иво! — прокричали ребята.

— А? — переспросил Освальд, перегибаясь вниз и прижимая трубку покрепче к уху.

— Краси-иво!

Освальд распрямился, вынул трубку и заглянул в нее.

— Одну минутку, — сказал он, — технические неполадки.

Он запустил внутрь длинный коготь, покопался там, затем встряхнул трубку, и оттуда высыпалось порядочное количество засохшей глазури.

— Вот так, — с довольным видом сказал он, — иногда засоряется.

Он опять приставил рожок, и Попугай опять взлетел ему на ухо.

— Теперь слышишь? — спросил он.

— Прекрасно слышу, — удивленно отозвался Освальд.-Я и раньше слышал. Всю твою чепуху про селедку.

— Хорошо, слушай внимательно. Нам важно добраться до Оборотнева острова как можно скорее.

— До Оборотнева острова? — повторил Освальд. — За каким чертом? Мерзкое место, мерзкий народ. Я там не так давно загорал, так волки все время швыряли в меня камнями. Гнусные, вульгарные твари.

— Понимаешь, рассказывать, зачем нам туда надо, было бы сейчас слишком долго, мы очень торопимся, — сказал Попугай. — Мы должны туда попасть до восхода луны. Мог бы ты взять нас на буксир?

— Ничего нет проще, — ответил Освальд. — У вас в лепешке, наверное, найдется веревка? Ну, так обвяжите ее вокруг моей шеи — и помчали.

Они накинули фалинь на шею Освальду и тронулись. Сперва Освальд от усердия развил такую прыть, что лодку швыряло из стороны в сторону и их чуть не выбросило. Слуховую трубку он спрятал, так что докричаться до него они не могли, и в конце концов Попугаю пришлось взлететь ему на нос и хорошенько его клюнуть.

Тогда только Освальд понял свою ошибку. После чего он взял правильную скорость и они полетели по волнам так, что ветер гудел в ушах.

— Скажи, пожалуйста, — спросил Саймон, — почему Освальд носит поварской колпак?

— Потому что он и есть повар, — отозвался Попугай. — Он обучался в Париже и Китае. Превосходный, кстати, кулинар. Но его отец не разрешил ему заниматься этим всерьез, он считал, что профессия повара не для морского змея. Он заставил беднягу бросить свое любимое занятие и войти в фамильное дело.

— А в чем оно состоит?

— Это фирма, которую основал прапрадедушка Освальда, называется она «С нами не соскучишься». Если какое-нибудь курортное местечко не пользуется популярностью у публики, туда на некоторое время посылается кто-нибудь из семьи. Он показывается, дает себя пару раз сфотографировать и, не успеешь оглянуться, как курорт набит битком желающими увидеть морского змея. Но Освальд очень застенчив, не терпит шумихи, существо он доброжелательное, ему неприятно оставлять следы в чужих двориках или дуть на участников пикника из-за скалы. Нет, ему хотелось одного — открыть ресторанчик. Но отец заявил, что никто еще у них в семье не держал ресторанов, и Освальду пришлось овладеть семейной профессией. И стряпает он теперь только для своего удовольствия.

— Бедный Освальд, — сказала Пенелопа.

— Да, обидно, — проговорил Питер. — Наверное, ужасно выставлять себя напоказ, когда ты застенчив.

— Да, особенно если ты хороший повар, — добавил Саймон.

— Один из лучших, — подтвердил Попугай. — И он никогда не пользуется лунной морковью. Нет, ему подавай свежие ингредиенты. Он очень привередлив в этом отношении, наш Освальд.

Небо уже приобрело темный золотисто-зеленый оттенок, и дети смогли наблюдать начало четырех закатов. На горизонте — сперва в виде пятнышка, а потом все четче и крупнее — показался Оборотневый остров.

— Вряд ли мы теперь успеем высадиться засветло, — сказал Попугай, взглянув на часы, а потом на садившееся солнце. — Придется сойти на берег в темноте. Но отчалить от острова мы должны до того, как взойдет луна, что бы ни случилось. Глупо, что я не догадался раньше, ведь можно было попросить Ха-Ха продержать солнце на небе двое суток. Вечно соображаешь задним числом.

Чем ближе вырастал остров, тем более неприветливым он выглядел: корявые камни, беспорядочно растущие кусты; пейзаж был зловещий и мрачный, и Пенелопа содрогнулась, вспомнив, кто тут живет.

— Я дал Освальду распоряжение пристать к южной оконечности, — объяснил Попугай, — потому что Мандрагоровый лес находится на северо-востоке, а логовища волков — на северо-западе. Если нам удастся прокрасться через лес, не разбудив мандрагор, и если волки нас не почуют, мы наберем руты и уберемся отсюда в два счета.

— А как насчет блуждающих огоньков? — поинтересовался Питер.

— Ну, они не опасны, просто проказливы, и им нельзя доверять.

Вблизи острова Освальд притормозил и взял курс на небольшую бухточку. Там они вытянули лодку на песок, который состоял из красных и черных песчинок и жутковато посверкивал в закатном свете.

— Пенни, — сказал Попугай, — ты остаешься тут с Этельредом и Освальдом и при первых признаках опасности выходишь в море.

— А как же вы? — запротестовала Пенелопа.

— О нас не заботься, — самоуверенно заявил Попугай, — мы не пропадем.

— До свидания, Пенни, — шепнул Питер. — Помни: чуть что — смывайся.

— Да, — прибавил Саймон, — не рискуй.

— До свидания, — ответила Пенелопа. — Вы тоже будьте осторожны.

Питер и Саймон с мешками и серпами в руках и Попугай крадучись исчезли в кустах.

Пенелопа уселась на берегу, Этельред устроился рядышком, Освальд отдыхал на мелководье.

— Вы, мисс, не волнуйтесь, — успокоил ее Этельред. — Они проскочат сквозь этот самый Мандрагоровый лес и нарежут руты так быстро, что вы глазом моргнуть не успеете.

Освальд прислушивался к разговору очень внимательно, не отнимая трубки от уха.

— Объясните мне, — сказал он наконец. — Зачем им рута?

— Как зачем? Чтобы дать горностаям, — ответил Этельред.

— Дать горностаям? Да, разумеется, как я сам не догадался. А для чего?

— Ух ты, вы ничего не знаете, что ли? — воскликнул Этельред. — Ни про василисков, ни про остальное?

— Нет, к сожалению, — виноватым тоном проговорил Освальд. — Видите ли, я отсутствовал с дипломатическим поручением и совсем недавно вернулся.

И тогда, чтобы скоротать время, Пенелопа и Этельред рассказали ему про василисков и про свои приключения.

— Наглые твари, — проговорил Освальд, когда они кончили. — Так обращаться с Ха-Ха, добрейшим из людей. Ведь это ему я обязан лучшим способом приготовления ватрушки с малиной. Как ему повезло, что у него есть вы.

— Так что понимаете теперь, — заключила Пенелопа, — почему так важна рута: с ней еще можно все поправить.

— Да, понимаю, — согласился Освальд. — Это все равно что последняя перчинка, или щепотка соли, или перышко лука, или крохотный, крохотусенький, такусенький, малюсенький-малюсенький кусочек травки, который решает успех или неуспех какого-нибудь блюда.

— Именно, — подтвердила Пенелопа. — Как вы точно это выразили.

— Ни слова не понял, чего он лопотал, — признался Этельред.

— А не надо ли мне, — проговорил Освальд, — сплавать к северо-восточной оконечности острова, чтобы оказаться, так сказать, под рукой, в случае непредвиденного оборота дел?

— Ой, правда? — обрадовалась Пенелопа. — Мне так будет гораздо спокойнее.

— В таком случае спешу, — проговорил Освальд. Отплыв подальше, он погрузился на глубину и исчез из виду быстро и бесшумно, как какая-нибудь мелкая рыбешка.

Пенелопа с Этельредом молча сидели на песке около лодки, как им казалось, уже несколько часов.

— Жалко, мисс, что мы должны сидеть как мыши, — прошептал наконец Этельред, — а то бы я вам песенку спел. Мы, жабы, славимся своими голосами. Я такие песенки знаю, просто блеск, честное слово.

— Спасибо тебе, — шепнула Пенелопа, — я бы с удовольствием послушала.

— А то, если б я захватил с собой снаряжение для фокусов, я бы вам кое-какие фокусы показал. Я ведь был фокусником, до того как стал шпионом. Могу тритона из цилиндра вынуть, так ловко сделаю, что всякий в затылке зачешет.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — ответила Пенелопа.

Они еще посидели в молчании, Пенелопа перебирала в уме все ужасы, какие могли приключиться с Питером, Саймоном и Попугаем.

— Знаете что, мисс, — наконец не выдержал Этельред. — Видите, там, в конце залива, горка? Забраться бы мне на нее, оттуда дальше видно. Может, я бы увидел, что наши уже возвращаются и руту тащат. Что, если мне взаправду туда доскакать, мисс?

— Ладно, — сказала Пенелопа. — Я думаю, большой беды не будет, если ты туда сходишь. Но мне лучше остаться караулить лодку.

— Что верно, то верно, мисс. Я мигом слетаю. — И Этельред поскакал прочь.

Без Этельреда ей стало вдвое темнее и тоскливее. Только Пенелопа начала раскаиваться, что отпустила его, как два происшествия заставили ее окончательно пожалеть, что Этельред не с ней. Во-первых, над кромкой Поющего моря показалась луна в виде тоненькой серебристой подковки. Она быстро поднималась вверх, и вот уже она оторвалась от моря и теперь заливала все вокруг серебристым светом. И во-вторых, едва поднялась луна, Пенелопа услыхала долгий, заунывный, леденящий душу вой, который повторялся и отдавался в лесу эхом. Постепенно вой замер, и наступила тишина — тишина, показавшаяся Пенелопе ужасной, так как теперь она знала, что волки проснулись и рыщут по лесу.

Пока она раздумывала, не отправиться ли ей на поиски Этельреда, она вдруг расслышала другой звук, похожий на слабый тихий и далекий вздох. Постепенно он приближался, и Пенелопа разобрала слова.

— Помогите, — произнес тихонько голос, нежный, как пух чертополоха. — Прошу вас, прошу, помогите.

Пенелопа вскочила и быстро перебежала по песку к кустам, откуда, как ей казалось, доносился голос. Сперва она ничего не могла разглядеть в темноте, но потом увидела свет, комок странного, переливающегося всеми цветами радуги света, который то ли перекатывался, то ли переползал между кустами к морю.

— Помогите, прошу вас, помогите, — повторял тоненький жалобный голосок. Пенелопе показалось, что он исходит именно от этого странного комочка света, двигавшегося ей навстречу. Забыв про опасность, Пенелопа бросилась к нему через кусты.

Подбежав ближе, она увидела, что комок был размером с теннисный мяч и словно состоял из многоцветных горящих свечечек. Всмотревшись, она разглядела маленькую круглую пушистую птичку с утиным клювом, которая вместо перышек была покрыта яркими язычками пламени. Пламя все время колебалось, и поэтому трудно было разобрать, как именно выглядит существо, но одно было ясно: оно было нездорово. Пенелопа подбежала к птичке и наклонилась, желая взять ее в руки, но та вдруг перекатилась на спину и оттолкнула ее руки своими хрупкими лапками.

— Не трогай меня, — словно выдохнула она. — Подожди, я сейчас переменюсь.

Пенелопа отдернула руки и смотрела во все глаза. К ее удивлению, непонятное существо из многоцветного сделалось молочно-желтым.

— Теперь я холодная, — сказала птичка слабым голоском, — можешь взять меня в руки.

Пенелопа подняла существо. Оно было легкое как пух и слегка пульсировало в ладони, как настоящая птичка. Пенелопа повернула назад. Дойдя до лодки, она села на песок и положила создание себе на колени. Оно улеглось со вздохом облегчения.

— Ты, наверное, Пенелопа, — сказало существо, — ик.

— Да, — удивилась Пенелопа, — правильно. А ты откуда знаешь? Кто ты?

— Я огневка, — прошелестело маленькое существо. — Вернее… ик… я еще птенец огневки. Я только неделю назад вылупилась… ик. Меня зовут Фенелла.

— Что с тобой случилось? — спросила Пенелопа.

— Я должна рассказать покороче, — выговорила, задыхаясь, Фенелла, — а то времени не остается. Этим вечером я училась летать, а тут зашло солнце, и я свалилась в куст. Я еще не очень хорошо летаю, и все мои огоньки погасли, так я была оглушена. Когда я пришла в себя… ик… около моего куста собралась кучка блуждающих огоньков… ик. Они сговаривались. Ты не знаешь, какие они заговорщики. На этот раз заговор был действительно коварный. Они говорили, что двое людей и мистер Попугай… ик… пробираются через остров, а жабу и Пенелопу — это, наверное, ты и есть — они оставили караулить лодку. Они говорили, что… ик… расскажут оборотням, где сейчас мистер Попугай и остальные, а как соберутся все вместе, то разбудят мандрагор… ик.

— Ах вот как! — с негодованием выпалила Пенелопа. — Противные вредные заговорщики. А потом что?

— А потом на меня напала икота, — виноватым тоном ответила Фенелла, — и тогда они все накинулись на меня… ик… и стали меня колотить, и я упала и сломала крыло, и тогда они испугались и убежали… ик. А я решила пойти предупредить тебя. Правильно я поступила?

— Абсолютно правильно. — Пенелопа так была возмущена блуждающими огоньками и тем, что они сделали с Фенеллой, что голос у нее дрожал. — А теперь я тебе скажу, как я поступлю. Я устрою тебя удобно в лодке, и ты будешь ждать Этельреда — он и есть жаба. Когда он вернется, ты повторишь ему свою историю и скажешь, что я пошла предупредить мистера Попугая. Запомнишь?

— О да, — подтвердила Фенелла. — У меня очень хорошая… ик… память. Я только летаю плохо.

— А когда я вернусь, я вылечу тебе крыло, — пообещала Пенелопа.

— Будь осторожна, — посоветовала на прощанье Фенелла. — Не доверяй… ик… блуждающим огонькам.

— Буду осторожна, — пообещала Пенелопа, бережно укладывая Фенеллу в лодку. — Так тебе удобно?

— Да, спасибо тебе… ик… большое спасибо.

— Ну вот, лежи тут и жди Этельреда. — Пенелопа взяла фонарик и— быстро поднялась от берега к кустам.

Сквозь кустарник вилась неровная тропа, по которой, очевидно, шли и Попугай с мальчиками. Продравшись через кусты, Пенелопа очутилась на лугу, поросшем сухой и довольно жесткой травой. За лугом стоял лес. «Наверное, здесь и спят мандрагоры», — подумала Пенелопа и постаралась ступать почти бесшумно, чтобы не разбудить их.

Дойдя на цыпочках до опушки, она остановилась и на минутку включила фонарик, — уж очень ей хотелось посмотреть, на что похожи мандрагоры. Увидев их, она чуть не прыснула со смеху. Они выглядели как огромные зеленые пасхальные яйца с большими, но сейчас плотно закрытыми глазами, большими ушами, курносыми носами и капризными ртами. Яйца сидели на пеньках, по бокам каждого пенька топорщились две короткие, как обрубыши, ветки, кончавшиеся пучками веточек с листьями, — видимо, они заменяли мандрагорам руки и пальцы. На голове у них, точно косматые парики, торчали коротенькие веточки с массой листьев. Все мандрагоры спали и так храпели, что в лесу стоял гул.

Пенелопа потушила фонарик и, пройдя на цыпочках мимо первых мандрагор, углубилась в лес. В тусклом свете луны она ступала с большой осторожностью, боясь нечаянно наступить на мандрагору или на сучок. Шаг за шагом она медленно продвигалась вперед среди храпящих мандрагор.

Вскоре она вышла на лесную поляну, освещенную луной, от которой в разных направлениях расходились шесть тропок. И тут в темноте она заметила вокруг поляны несколько зеленовато-синих огоньков, мерцающих, но неподвижных, — они будто наблюдали за ней. То были блуждающие огоньки — она тут же расслышала, как они переговариваются тихими хихикающими голосами.

— Это она, она, — хихикнул один.

— Да, да, да, да, — хором подхватили остальные.

— Она заблудилась, заблудилась, — со смешком шепнул первый.

— Заблудилась, заблудилась, потерялась, потерялась, — подхватил хор.

— Ее скоро съедят.

— Да, да, да, да.

— Съедят, съедят, съедят.

— Да, да, да, да.

Тут они скользнули прочь между деревьями и пропали так же внезапно, как появились.

Пенелопа осталась стоять посредине поляны и раздумывать, какую тропинку выбрать. Девочка жалела, что не захватила компас. Она закрыла глаза и попыталась мысленно вообразить карту острова и вспомнить, где находится поле руты.

Когда она открыла глаза, в начале каждой тропинки стояло по волку.

Оборотни напоминали больших лохматых овчарок, но ходили на задних лапах, а передними пользовались с ловкостью обезьян. Глаза их сверкали зеленым светом, они тяжело дышали, свесив красные языки, в пасти блестели белые зубы. Пенелопа не успела шевельнуться, как волки быстро и молча сомкнулись вокруг нее, на голову ей набросили мешок, схватили твердыми мохнатыми лапами и потащили. Она слышала их хриплое дыхание, пока ее, потряхивая, несли по тропинке.

Через короткое время Пенелопу поставили на ноги, привязали к чему-то, — очевидно, к дереву — и тогда только сняли мешок с головы. Она увидела, что стоит в просторной мрачной пещере, освещенной большим костром. Она была привязана к стволу, вбитому в земляной пол, и по обе стороны от нее тоже к двум стволам были привязаны Питер и Саймон.

— Пенелопа! — воскликнул Питер. — Что ты тут делаешь?

— Почему ты не с Освальдом? — закричал Саймон.

Торопливо, пользуясь тем, что оборотней в пещере нет, Пенелопа рассказала про огневку и про то, как попала в плен.

— Ну а мы, — сказал Питер, — мы благополучно прошли через Мандрагоровый лес и разыскали руту — она растет на берегу моря недалеко отсюда.

— Набили ее в мешки, — продолжал Саймон, — и тут вдруг появляется Освальд и говорит, что ты послала его к нам. Тогда мы попросили его вернуться назад и привезти в лодке тебя и Этельреда…

— Попугай отправился к вам, — подхватил Питер, — и мы ждали вас всех, и тут вдруг появился рой этих противных огоньков с криками «Тут они, тут они!» и на нас кинулись волки, мы и сообразить ничего не успели. Это произошло с полчаса назад.

— Что они собираются с нами делать? — спросила Пенелопа.

— Превратить в оборотней, — мрачно ответил Питер, — чтобы увеличить свои ряды.

— Что за глупости, каким образом? — в ужасе воскликнула Пенелопа.

— Укусят нас — и мы превратимся в оборотней, — объяснил Саймон. — Нам караульный рассказал. Когда луна зайдет, они устроят специальный обряд, во время которого нас укусят, — и дело сделано.

Пенелопа замолчала, раздумывая об уготованной им участи.

— Освободиться нам не удастся, мы уже пробовали, — добавил Питер. — Ничего не скажешь, связывать они мастера.

— У меня в кармане нож, но мне не достать, — сказал Саймон.

В эту минуту в пещеру вошел волк. При свете костра вид у волков был еще страшнее и отвратительнее, чем при лунном освещении.

— Не разговаривать! — рявкнул он грубым лающим голосом. — Сказано уже!

— Иди ты в болото, — огрызнулся Питер.

— Мы имеем полное право разговаривать, — поддержал его Саймон. — Почему вдруг нельзя?

— Таков закон. — Волк улегся у костра.

— Откуда он взялся? Вы в первый раз поймали пленников, и уже закон, — негодующе заявила Пенелопа. — Тупицы вы.

Волк прижал назад уши и зарычал.

— Мы не тупицы! Сумели мы вас всех сцапать? Сумели. Ну и сидите тихо.

Настала тишина, лишь потрескивал костер. Внезапно волк, дремавший положив голову на лапы, навострил уши, потом сел и уставился на вход в пещеру. Дети увидели, как нечто диковинное вползло внутрь. Оно походило на длинную большую белую гусеницу и неуклонно подползало все ближе к костру.

Волк опустился на все четыре лапы, шерсть на спине у него встала дыбом, и он зарычал на странное существо.

— Стой, кто идет? — гаркнул он.

— Я это, я, — ответила гусеница, — свой.

— Кто — свой? — обеспокоенным тоном спросил волк.

— Жабоборотень, — ответил знакомый ребятам голос. — Я прислан сюда с очень важным подарком для вашего вожака.

Странное существо теперь уже подобралось к самому костру, и дети с восторгом увидели, что это и впрямь Этельред с большим пучком ваты вдоль спины.

— Что за штука такая — жабоборотень? — осведомился озадаченный волк.

— Ты что, никогда про жабоборотней не слыхал? — презрительно произнес Этельред. — Видно, неважное тебе дали образование.

— Мне очень хорошее дали образование, — возмутился волк.

— Хоро-ошее? Да ты даже про жабоборотней не слыхал. Ей-богу, на твоем месте я бы постыдился признаваться в таком невежестве.

— Ну так что это за штука? — рассвирепел волк.

— Да вроде волка-оборотня, но совсем не то, — ответил Этельред. — Опаснее, злее и хитрее, вот как.

— Не может такого быть, — запротестовал волк, — опаснее, злее и хитрее нас никого нет. Я тебе не верю.

— Ты что, обвиняешь меня во вранье? — осведомился Этельред. — Не советую я тебе злить жабоборотней, мы умеем быть такими коварными, что разозлишь меня — не обрадуешься.

— Я не говорю, что ты врешь, — поспешил заверить его волк. — Я говорю, что не верю тебе.

— А-а, это уже лучше. Ну, так где ваш вожак? Подарок-то надо передать.

— Что за подарок? — подозрительно спросил волк.

— Э-э, нет, подарок ему, а не тебе. Это особое волшебное зелье, чтобы, значит, всякого сорта оборотни от него делались… э-э-э… н-ну, вдвое, в общем, оборотнее, понял?

— Вдвое оборотнее? — переспросил волк. — Это что значит? Вдвое, что ли, хитрее, вдвое опаснее и вдвое злее?

— Вот-вот. — Этельред достал из-под своего ватного наряда маленький пузырек. — Натираешь себе зельем хвост — и не успеешь зубами щелкнуть, как делаешься одним из самых оборотневых оборотней.

— Значит, если я… это я просто рассуждаю… предположим, если бы я натер этим хвост себе, я мог бы получить повышение? Ну там, из часового стать вожаком, а? — Волк облизнулся.

— Само собой, — ответил Этельред. — Никаких сомнений. Нисколечко не удивлюсь, если ваш вожак, натерев себе хвост зельем, объявит себя королем.

— Тут в пузырьке вроде не так мало, — задумчиво проговорил волк.

— Да я бы сказал, что много.

— А что, если бы ты дал мне капнуть на хвост? — попросил волк. — Только одну капельку, и все. Вожак и не заметит.

— Ну, не знаю, не знаю, — с сомнением проговорил Этельред. — Вообще-то, я не имею права, все-таки это ему подарок.

— Будь другом, — продолжал уговаривать волк, — только одну каплю, он и не узнает, а уж я буду так тебе благодарен.

— Ну разве одну… — неохотно уступил Этельред. — Ладно, так и быть, только помни: ты обещал.

— Ясное дело, обещал, — обрадовался волк. — Одну только каплю.