Глава пятая

КАК СТАТЬ УЧЕНЫМ

Семейный врач покачал головой скорее сочувственно, чем сердито.

– Стресс, – повторил он. – Ты перетрудился и перенервничал. Три недели в Абботсфорде, вот что тебе нужно.

– Ты говоришь о психушке?

– Никакая это не психушка. Это весьма почтенный санаторий, специализирующийся на нервных заболеваниях.

– Другими словами – психушка, – сказал я.

– Будто ты не понимаешь разницу, – печально произнес наш семейный врач.

– Так их называют в народе, – ответил я. – Ты говоришь об этом размашистом сооружении готического вида по пути к Сербитону на юго-западе Лондона, напоминающем замок Дракулы в голливудском исполнении?

– Совершенно верно.

– Что ж, пожалуй, это не так уж и плохо, – рассудительно произнес я. – Смогу наведываться в город, навещать друзей, посещать различные шоу…

– Исключено, – твердо перебил меня семейный врач. – Полный покой и отдых – вот что тебе сейчас нужно.

– А можно, я устрою напутственную вечеринку? – взмолился я.

– Напутственную вечеринку?

– Ну да. Приглашу избранный круг друзей, чтобы пожелали мне успеха в продвижении к палате, обитой войлоком.

Семейный врач поморщился и вздохнул.

– Ты ведь все равно не послушаешься, если я отвечу отрицательно, – сдался он. – Так что давай, устраивай.

Маленькая вечеринка состоялась в отличном ресторане в Сохо. В разгар сего мероприятия я ощутил, как что-то стекает мне на подбородок, и, вытерев это салфеткой, с удивлением узрел пятна крови. У меня явно пошла кровь носом. К счастью, освещение и декор ресторана способствовали сокрытию маленького происшествия, и обошлось без неуместных комментариев. На другой день все сложилось куда хуже.

Шла предрождественская неделя, посему мне – по пути в Абботсфорд – понадобилось заехать на Кингз-роуд, чтобы вручить игрушечного медвежонка чуть ли не в натуральную величину, важно восседающего в прозрачном пластиковом мешке и облаченного только в красивый галстук темно-бордового цвета.

Я вышел из такси, сжимая в объятиях тучного медвежонка, позвонил в дверь, и тут у меня из носа хлынула кровь. Убедившись, что остановить кровотечение, освободив одну руку и держа медвежонка под мышкой, абсолютно невозможно, я зажал его между коленями.

– Что ты делаешь? – осведомилась моя супруга, сидя в машине.

– У бедя опять кровь носом пошла, – пробурчал я сквозь окровавленный носовой платок.

С зажатым между ног медвежонком и стекающей по лицу кровью я даже на Кингз-роуд являл собой не совсем обычное зрелище. Вокруг меня собралась небольшая толпа.

– Оставь медвежонка рядом в кондитерской и попроси ихпередать его Питеру, – прошипела жена. – Не стоять же тебе тут в таком виде.

Поначалу толпа молча переваривала жутковатое зрелище. Но вот к ней присоединилась еще одна любопытствующая особа.

– Что тут происходит? – осведомилась она, адресуя свой вопрос всему миру.

– Его укусил этот игрушечный медведь, – ответил один мужчина, и толпа громко расхохоталась.

Я юркнул в кондитерскую, оставил там медвежонка и подбежал, запыхавшись, к такси.

– Напрасно ты так носишься, – заметила жена, когда машина тронулась с места. – Тебе предписан покой.

– О какоб покое божет идти речь? – огрызнулся я. – Когда бой нос кровоточит, а руки заняты огробныб бедвежонкоб?

– Откинь назад голову и расслабься, – постаралась успокоить меня жена.

«Расслабиться, – подумал я, – вот именно». Впереди у меня три чудесные недели, меня будут обслуживать чуткие медицинские сестры, и все решения, какие придется принимать, сведутся к пожеланиям, чего я хотел бы съесть на завтрак и какой температуры должна быть вода в ванне. Расслабиться, конечно же. Полный мир и покой. Твердо настроенный отдыхать прибыл я в Абботсфорд.

Не успел я толком осмотреться (заметил только, что обстановка и декор моей комнаты напоминают дешевые гостиницы двадцатых годов и что сестры весьма хорошенькие), как меня облекли, так сказать, в золотой кокон из разных снадобий, и на сутки я погрузился в сладостную спячку, лишь изредка поворачиваясь с одного бока на другой. Проснувшись бодрый и живой, как белка, я принялся обозревать окружающий меня новый мир. Пришел к выводу, что мое первое впечатление от сестер не было ошибочным. Каждая по-своему, они были очень привлекательны. Казалось, меня окружают участницы конкурса на звание «Мисс Вселенная».

Днем дежурили – мисс Лорейн, шведская блондинка, цвет глаз которой менялся, точно поверхность фьорда в солнечных лучах; Зинэ, наполовину немка, наполовину англичанка, с оранжевыми волосами и совершенно круглыми, вечно удивленными голубыми глазами; Нелли – очаровашка из Басутоленда, отлитая из молочного шоколада, с круглым носиком, напоминающим коричневую шляпку молодого белого гриба. Ночную смену составляли – Брида, заботливая коротышка с волосами медового цвета, и Пимми (происхождение этого прозвища одному Богу известно), без сомнения, самая симпатичная из них, высокая, стройная, похожая на фею, с огромными зеленоватыми глазами цвета весеннего горного ручья. Все сестры были молоды и жизнерадостны, напоминая своей веселостью и стремлением доставить пациентам удовольствие милых щенят. Надзирали за резвушками две старшие сестры, обе француженки, с акцентом, какой был бы у Мориса Шевалье, если бы он учился в Оксфорде и несколько лет проработал на Би-би-си. Звали их сестра Луиза и сестра Рене, наблюдать их французскую категоричность в поступках и слушать энергичную речь было одно удовольствие.

На второй день я, все еще малость сонный, отчасти по нужде, отчасти из желания сменить обстановку, направился по коридору в сортир. Дойдя до цели, присел, погружаясь в глубокое раздумье, и вдруг мое внимание привлекло пятно крови на полу. «Ишь ты, – тупо сообразил я, как и следовало человеку, оглушенному наркотическими средствами, – кто-то порезался… до крови. Брился, что ли? Здесь в уборной? Маловероятно». В эту минуту к первому пятну присоединилось второе, и до меня вдруг дошло, что эта кровь – опять из моего носа. Пока я осмысливал этот факт, кровотечение усилилось. Прижав к лицу несколько метров туалетной бумаги, я поспешил обратно в свою комнату и нажал кнопку звонка. Кровотечение было таким сильным, что сменившее туалетную бумагу бумажное полотенце тотчас промокло насквозь.

Мой сигнал бедствия возымел действие – дверь распахнулась, и появилась шоколадка Нелли, одетая в пальто. Она явно только что сдала дежурство.

– Господи, – выпалила Нелли, впитывая округлившимися глазами кровавое зрелище. – Господи, вы истекаете кровью.

– Мне тоже так кажется, – отозвался я. – Ты не могла бы помочь мне, милая Нелли?

– Погодите… только не двигайтесь, – распорядилась Нелли и выбежала в коридор. Вскоре она вернулась, и лицо ее выражало крайнее отчаяние. – Я не могу найти их. Не могу найти.

– Что ты не можешь найти?

– Ключи, ключи, – простонала Нелли.

«Видимо, речь идет о ключах от какого-то шкафа, где хранятся кровоостанавливающие снадобья», – сказал я себе.

– Ничего, – попытался я утешить ее, – может быть, найдется что-нибудь еще?

– Нет-нет, – ответила Нелли, – только ключи, чтобы приложить вам к спине.

Ее слова сильно поколебали мою веру в будущее европейской медицины в Африке. На шум явились Лорейн и Зинэ.

– У вас идет кровь носом, – удивленно заметила Зинэ.

– Ага, – подтвердил я.

– Я не могу найти ключи, Зинэ, – не унималась Нелли. – Ты не видела их, Лорейн?

– Ключи? Нет, не видела, – ответила Лорейн. – Какие ключи?

– Чтобы приложить к его спине.

– Может, следует жечь перья перед ноздрями? – осведомилась Лорейн.

– Нет-нет, перья жгут от обморока, – сообщила Нелли, знаток современной медицины.

– Как насчет того, чтобы нарисовать мелом на полу белый круг и принести в жертву черного петуха? – весело справился я.

– Государственная служба здравоохранения не признает таких средств, – совершенно серьезно сказала рассудительная Зинэ.

В эту минуту пришли заступать на ночное дежурство Брида и Пимми. Последняя повела прожекторами своих огромных влажных глаз и мигом оценила ситуацию.

– Живо в постель, – распорядилась она. – В постель, и ложитесь возможно ровнее.

– Но… я… я…

– Кончайте лепетать и ложитесь. Брида, ступай принеси узкий бинт и адреналин. Побыстрее.

Я послушно лег и немедленно обнаружил, что кровь, которая до той поры вытекала из носа, теперь потекла в обратную сторону, грозя задушить меня. Я поспешил сесть.

– Лежать, было сказано, – угрожающе произнесла Пимми.

– Пимми, дорогая, я не могу лежать, – объяснил я. – Я захлебнусь своей собственной кровью.

Пимми привычными движениями подсунула мне под голову пару подушек.

– Так лучше? – осведомилась она. – Да.

Вернулась Брида, неся на подносе то, что было велено. Моя кровать была усеяна окровавленными бумажными полотенцами, вокруг кровати с моим телом сгрудились пять медицинских сестер.

– Поцелуй меня, Неустрашимая, – взмолился я, протянув руки к Пимми.

– Бросьте дурачиться, – сурово сказала она, – и подставляйте нос, чтобы я его закупорила.

И она живо затолкала мне в правую ноздрю около метра марли, смоченной адреналином, действуя так ловко и бесстрастно, словно фаршировала кролика. Затем она крепко сжала мою переносицу двумя пальцами, одновременно прикладывая лед к вискам. Струйки крови с водой намочили мою пижаму, не помогла и марля, кровь брызнула на простыни и наволочки. Пимми засунула мне в нос свежий кусок бинта. Кровать и комната теперь напоминали нечто среднее между скотобойней и салоном маркиза де Сада после званого вечера. Сколько ни манипулировала Пимми марлей, кровь не желала останавливаться. Сестры дневной смены ушли, остались только Пимми и Брида.

– Плохо дело. – Пимми грозно нахмурилась. – Придется мне позвать врача. Лежите тихо. Брида, следи за тем, чтобы он лежал тихо.

С этими словами она вышла.

– Надеюсь, она не за доктором Граббинсом пошла, – забеспокоился я. – Он обаятельный человек, но как врачу я ему не очень доверяю.

– Я тоже надеюсь, – спокойно произнесла Брида.

– Почему? – тревожно осведомился я.

– Ну, не такой уж он хороший врач. По правде говоря, я не пригласила бы его к серьезному больному. В два счета может угробить.

– Вот и у меня осталось такое впечатление, – признался я. – Есть в нем что-то такое, из-за чего мне кажется, что он застрял на уровне коновала, заливающего культю кипящей смолой.

– Невежда, – мрачно молвила Брида. – Думает, что пастеризация – способ обработки лугов, где пасутся коровы.

– И что Листер – фамилия известного композитора, – включился я в игру.

– Наверно, – согласилась Брида. – А Гарвей – фамилия изобретателя хереса.

– И что ангина – нехорошее женское имя?

– Я уж не говорю про пенициллин, – продолжала Брида.

– Магазин, где торгуют пенобетоном?

– Вот именно. Когда-нибудь…

Однако что собиралась изречь Брида, останется неизвестным, ибо в эту минуту в комнате вновь появилась Пимми.

– Поднимайтесь, – распорядилась она. – Доктор Граббинс велел отвезти вас в больницу Ватерлоо, там вам сделают прижигание.

– Господи, – произнес я. – То, чего я боялся. Мне затолкают в правую ноздрю раскаленную кочергу.

– Не говорите ерунду, – сказала Пимми, подавая мне пальто. – Для этого есть особая палочка.

– Палочка? Горящая лучина?Кажется, я пришел к вам за миром и покоем?

– Не будет мира и покоя, пока мы не остановим ваше кровотечение, – деловито возвестила Пимми. – А теперь надевайте пальто. Я еду с вами. Так предписал врач.

– Единственное толковое предписание, выданное им после того, как он получил диплом, – тепло откликнулся я. – И как мы туда поедем?

– Такси, – коротко ответила Пимми. – Машина ждет. Водитель, как мы выяснили вскоре, был ирландец, коротыш с лицом, напоминающим грецкий орех.

– Куда поедем? – справился он.

– Больница Ватерлоо, – внятно произнесла Пимми.

– Ватерлоо… Ватерлоо… – задумался водитель. – Это где же будет?

– У Вестминстерского моста, – пояснила Пимми.

– Ну да, конечно, конечно. – Водитель хлопнул себя по лбу. – Доставлю вас в два счета.

Мы забрались в машину и укрылись одеялом, ибо вечер выдался очень холодный. Некоторое время ехали молча.

– А я-то собиралась сегодня вечером вымыть голову, – вдруг сообщила Пимми с укоризной.

– Весьма сожалею, – ответил я покаянно.

– А, не берите в голову, – успокоила меня Пимми и добавила нечто загадочное: – Я могу сидеть на них.

– Сидеть на волосах? – спросил я, полагая, что речь идет о каком-то новом способе приводить в порядок шевелюру.

– Ну да, – гордо возвестила Пимми. – У меня длинные волосы. Недавно мне предлагали за них семьдесят фунтов.

– Но с лысой головой вы будете выглядеть отнюдь не привлекательно, – заметил я.

– Я так и подумала, – сказала Пимми, и снова воцарилась тишина.

Машина остановилась перед светофором, и водитель повернулся, чтобы посмотреть на нас. Бело-голубое уличное освещение придавало не совсем обычный вид моему окровавленному лицу.

– Слушайте, у вас там все в порядке? – тревожно осведомился водитель. – Я смотрю, кровища так и хлещет. Может, лучше остановиться, чтобы вы могли прилечь, а?

Я поглядел на осыпаемую крупой гололедицу на тротуаре.

– Нет, спасибо, пожалуй, не стоит, – ответил я.

– Вы не пробовали запихать что-нибудь в нос? – внезапно осенило водителя.

Я объяснил, что моя правая ноздря и без того уже напоминает забитый мусоропровод. И что в больнице мне сделают прижигание.

– Это как делали в старину? – живо заинтересовался водитель.

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну как же, человека подвешивали за руки, распинали и жгли.

– Нет-нет, это нечто совсем другое, – заверил я. И добавил: – Надеюсь.

Поднявшись по пандусу (мимо знака, на котором, как мне тогда показалось, должно быть из-за общения с ирландским шофером, было написано: «Не для протестантов»,на самом же деле значилось: «Не для пешеходов»)к входу в больницу, мы живо вошли внутрь и не увидели ни накурившихся хиппи, ни пьяниц, хлебнувших метилового спирта, ни маленьких мальчиков с головой, застрявшей в оловянной миске. Даже в амбулаторном отделении не было никого, кроме дежурной сестры. Она завела нас в какую-то палату и осторожно уложила меня на некое подобие операционного стола.

– Врач придет сию минуту, – сообщила она с таким благоговением в голосе, точно провозвещала второе пришествие.

Вскоре явился некий подросток в белом халате.

– Добрый вечер, сэр, добрый вечер, – радушно приветствовал меня, потирая руки, юный практикант. – Насколько я понимаю, у вас кровотечение из носа, сэр.

Если учесть, что мои борода и усы затвердели от запекшейся крови, что из правой ноздри продолжала капать кровь и вся моя одежда была покрыта красными пятнами, я не был склонен называть его диагноз особенно блестящим и проницательным.

– Да, – произнес я.

– Ну так, – сказал врач, вооружаясь двумя хирургическими щипцами, – давайте-ка посмотрим, что там у вас происходит, сэр.

Одними щипцами он расширил мою ноздрю до африканских размеров, другими извлек несколько десятков сантиметров пропитанного кровью бинта.

– Так-так, – глубокомысленно заметил он, заглядывая в кровоточащую полость. – Похоже, сэр, у вас там есть кое-что еще.

– Они затолкали мне в нос все, что попалось под руку, – сообщил я. – Не удивлюсь, если в лабиринтах пазух вы обнаружите слоняющихся без дела двух дежурных и одну старшую сестру.

Врач нервно усмехнулся и вытащил из моей ноздри шматок ваты.

– Ага, – произнес он, направив в ноздрю луч маленького осветительного прибора, – вижу, точно. Я нашел место, откуда сочится кровь. Понимаете, сэр, у вас там есть парочка крупных сосудов, за которыми стоит присматривать.

– Спасибо, – сказал я, пытаясь сообразить, как это можно присматривать за сосудом, таящимся где-то в темных закоулках моего носа.

– А теперь, – продолжал врач, – немного кокаина для обезболивания.

Вооружась подобием баллончика с дезодорантом, он прыснул мне в нос кокаином.

– Вот так, – приговаривал он. – А теперь, сестра, подайте термокаутер. Вот так. Не бойтесь, больно не будет, сэр.

Как ни странно, я и впрямь не почувствовал боли.

– Вот так, – повторил врач, выпрямляясь с видом фокусника, выполнившего сложнейший трюк.

– Как, это все? – удивился я.

– Да, – сказал врач, еще раз направив лучик света в мою ноздрю. – Это все. Больше не должно быть никаких проблем, сэр.

– Я вам чрезвычайно благодарен, – молвил я, проворно освобождая операционный стол.

Мы с Пимми вышли из больницы туда, где ожидало наше такси.

– Ух ты, как скоро, – восхищенно заметил водитель. – Я думал, вас продержат там час, а то и два.

– Да нет, они быстро управились, – сообщил я, с наслаждением глубоко, без помех дыша носом.

Машина скатилась по пандусу на улицу.

– Пресвятая Дева, Матерь Божья! – воскликнула вдруг Пимми.

– В чем дело? – испуганно осведомились мы с шофером.

– Мы попали не в ту больницу, – пролепетала Пимми.

– Не в ту больницу? Как это понимать?

– Не в ту больницу? Но ведь вы именно эту назвали, – обиженно заявил водитель.

– Ничего подобного, – возразила Пимми. – На стене написано «Больница Св. Фомы». А нам надо было попасть в больницу Ватерлоо.

– Но ведь вот он – мост. – Водитель показал в окошко. – Вы сказали – мост. Видите, вот он.

Он явно полагал, что в жизни хватает проблем без таких пассажиров, которые запросто меняют местами все лондонские больницы.

– Мне все равно, где мост, – настаивала Пимми. – Больница не та. Это не Ватерлоо.

– Это так важно? – спросил я. – Главное – мне помогли.

– Конечно, но я предупредила Ватерлоо, – объяснила Пимми. – Ночные дежурные ждали нас.

– Между прочим, – задумчиво произнес водитель, – на слух Ватерлоо вполне можно спутать со Святым Фомой, особенно когда сидишь за рулем.

У меня не нашлось адекватного ответа на эту реплику.

Мы возвратились в Абботсфорд, и пока я литр за литром поглощал теплый чай, Пимми пошла объясняться по телефону с больницей Ватерлоо.

– Я сказала им, что это случилось по вашей вине, – торжествующе доложила она мне. – Сказала, что вы малость помешались, что мы усадили вас в такси и вы назвали водителю не тот адрес.

– Большое спасибо, – сказал я.

Ночь и последующий день прошли без приключений, если не считать, что один пациент пытался продать мне стоящий в холле стол якобы в стиле Луи XV, а другой упорно выстукивал азбуку Морзе по моей двери. Но это все были пустяки, и мой нос вел себя замечательно.

Придя вечером на дежурство, Пимми уставилась на меня взором василиска.

– Ну, – осведомилась она, – ваш нос вас больше не беспокоил?

– Ни капли, – гордо сообщил я и не успел договорить, как кровотечение возобновилось.

– Господи! Обязательно надо было ждать, когда начнется мое дежурство? – спросила Пимми. – Почему было не доставить удовольствие дневной смене?

– Это все ваша красота, Пимми. При виде вас у меня поднимается давление и сосуды не выдерживают.

– Как вы говорили, из какой части Ирландии вы родом? – допытывалась Пимми, запихивая мне в нос марлю с адреналином.

– Гоморра, на границе Содома, – незамедлительно ответил я.

– Не верю я вам, – сказала Пимми, – хотя трепаться вы мастер за пятерых ирландцев.

Тем временем ее манипуляции с бинтами не дали никакого результата. Кровь продолжала сочиться из носа, как из неисправного крана. В конце концов Пимми сдалась и пошла звонить доктору Граббинсу.

– Доктор Граббинс велел вам ехать в больницу Ватерлоо, – доложила она мне. – Говорит, что постарается, чтобы на этот раз вы не ошиблись адресом.

– А разве ты не поедешь?

– Нет.

– Это почему же?

– Не имею понятия, – ответила Пимми. – Вас отвезет шофер нашей служебной машины.

Шофер служебной машины был полон решимости отвлечь внимание своего пассажира от мрачных мыслей.

– Паршивая штука – носовое кровотечение, – с ходу начал он рассуждать. – У нас хватало этой печали, когда я играл в регби, но теперь-то я слишком стар.

– Стар для кровотечения? – осведомился я.

– Нет, для регби. А вы, сэр, играете в регби?

– Нет, изо всех командных игр я признаю только одну.

– Это какую же, сэр? – заинтересовался водитель.

Было очевидно: какую игру ни назови, он будет продолжать докучать мне болтовней. Во что бы то ни стало надо было заставить его замолчать.

– Секс, – грубо отрезал я. Остаток пути мы ехали молча.

В больнице симпатичная дежурная сестра провела меня в палату, которую можно было назвать пустой, если не считать лежавшего у стены, одержимого кашлем и предсмертными судорогами старика и семейства в составе матери, отца, дочери и сына, которые играли в «Монополию» за столом метрах в двух от моей койки. Устраиваясь на койке, как мне было велено, я слушал вполуха их болтовню.

– Ты уверена, мама, что это не больно? – спросил мальчик, энергично перемешивая кости.

– Конечно, не больно, мой драгоценный, – заверила мать. – Ты же слышал, что сказал врач.

– Конечно, не больно, – подхватил отец. – Это же всего-навсего гланды и аденоиды. Ничего серьезного.

– Конечно, пустяковая операция, – продолжала мать. – Ты ничего не почувствуешь.

– Я покупаю «Пиккадилли», – пронзительным голосом объявила девочка.

– Ты же видел это по телевизору, верно? – спросил отец. – Человек ничего не чувствует. Даже когда аборт делают.

– Генри! – укоризненно воскликнула мать.

– «Пиккадилли», «Пиккадилли», хочу «Пиккадилли», – талдычила девочка.

– Ну а потом, – сказал мальчик. – Потом, когда пройдет заморозка. Все равно ведь будет больно.

– Нет, – возразил отец. – Ничего подобного. Тебе дадут успокаивающее.

– А это что такое?

– Наркотики и все такое, – успокоила его мать. – Честное слово, ничего не чувствуешь. А сейчас давай ходи, твоя очередь.

«Бедняга, – подумал я. – Смертельно боится, а тут еще я весь в запекшейся крови, эта картина смелости ему не прибавит. Ничего, я сам поговорю еще с ним после того, как меня приведут в порядок». Тут возвратилась сестра.

– Сейчас придет врач и займется вашим носом, – сообщила она, задергивая занавески перед моей кроватью.

– Ага, – довольно заметил я, – опять будет прижигание?

– Не думаю, – ответила она. – Доктор Верасвами предпочитает тампонаду.

Тампонада, подумал я. Какое дивное слово. Сродни тампонажу. Я тампонирую, вы тампонируете, он тампонирует… Мы тампонируем, ты тампонируешь, они тампонируют… Я набиваю, вы набиваете, он набивает…

Мои глагольные вариации нарушило появление доктора Верасвами, созерцающего мир через огромные линзы из горного хрусталя. Мне понравились его руки – тонкие, как у девушки, средние пальцы чуть толще обычной сигареты. Изящные руки, чем-то напоминающие бабочек. Легкие, нежные, трепетные, неспособные причинить боль. Руки целителя. Доктор Верасвами исследовал мой нос, выражая тихими вибрирующими звуками тревогу по поводу увиденного.